Текст книги "Фантастика 1968"

Автор книги: Роман Подольный

Соавторы: Владимир Михайлов,Илья Варшавский,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Александр Горбовский,Всеволод Ревич,Владимир Малов,Ромэн Яров,Валентина Журавлева,Евгений Муслин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

А те, кому кажется, что в фантастике иной раз с земными законами можно и не посчитаться, попадают в разряд отрицательных.

Морально-политический облик нарушающих явно поставлен под сомнение. «Он (Русин. – В.Р.) знает, что для Гуслина ясность научных и философских позиций признак несомненной примитивности мышления и бесспорной ограниченности автора». Ясно: от такого Гуслина всего можно ждать!

Ни одному из спорщиков и в голову не приходит хотя бы один раз вспомнить о том, что они занимаются изящной словесностью, что мало только держаться правильных научных позиций. Но «лирическая» сторона дела никого из них не волнует. Цитаты из повести, которые я приводил, наглядно свидетельствуют, что сторона эта мало волнует и самого автора.

Утилитарное понимание научности в фантастике родилось не сегодня. Вот что, например, писал журнал «Всемирный следопыт», подводя итоги литературного конкурса за 1928 год:

«2. Научно-фантастические. Хотя эта категория дала много рассказов, но из них очень мало с новыми проблемами, сколько-нибудь обоснованными научно и с оригинальной их трактовкой.

Особенно жаль, что совсем мало поступило рассказов по главному вопросу, выдвинутому требованиями конкурса, именно – химизации… Авторы, видимо… более заботились о приключениях своих героев, забывая главную цель таких произведений – попутно с действием увлекательной фабулой ознакомить читателя с какой-нибудь отраслью знания и новейшими научными открытиями…» [23]23
  «Всемирный следопыт», 1929, № 2, стр. 148.


[Закрыть]

Герои Н.Томана охотно подписались бы под этими словами.

ФАНТАСТИКА БОЛЬШИХ ЧУВСТВ И МЫСЛЕЙ

А все-таки – относится ли к научной фантастике Веркор? Можно ли, например, включить его роман в подписную «Библиотеку современной фантастики»? По-моему, можно.

Однако ни Веркор, ни издательство не выставили рубрику «Научная фантастика» на титульном листе книги. К.Наумов, автор обстоятельного предисловия, ни разу и не вспомнил о существовании такого рода литературы. Мало того, я встретил и прямое отрицание принадлежности этого романа к научной фантастике: «… Мы отделяем научную фантастику… от философско-фантастичесних романов типа Веркора…» [24]24
  «О литературе для детей», стр. 116.


[Закрыть], – заявляет Евг. Брандис. Что же мешает стороннику научной фантастики отнести к ней Веркора?

Мысль, высказанная Евг. Брандисом, находит мощную поддержку в словах самого Веркора: «Я не рассматриваю свои романы как фантастические».

Почему же?

Может быть, ситуация, нарисованная французским писателем, настолько невероятна, что ее никак к научной фантастике и не причислишь? Отнюдь нет. В книге есть все необходимые признаки научно-фантастического жанра: выдвинута совершенно не противоречащая науке гипотеза о существовании на Земле в настоящее время «недостающего звена» – полулюдей, полуобезьян. Им присвоено даже латинское наименование Paranthropus Erectus. И весь сюжет книги начиная с ее заголовка неразрывно связан с историей тропи. Не будь тропи, не было бы и романа. Я уверен, что если бы в конце концов «снежный человек» позволил себя обнаружить, то многие эпизоды из веркоровской книги незамедлительно стали бы реальностью.

Может быть, дело в том, что гипотеза о тропи для Веркора лишь литературный прием, нужный писателю не сам по себе.

Но как тогда относиться к словам Евг. Брандиса в той же статье: «…и фантастика, превращенная в прием, остается в наше время научной фантастикой»? [25]25
  «О литературе для детей», стр. 121.


[Закрыть] Очевидно, дело все-таки в эпитете «философский», который, несомненно, применим к роману Веркора. Сам Веркор считает, что фантастический прием нужен ему для того, чтобы пробить брешь в привычном круге читательских представлений, «а через эту брешь добиться нового видения вещей» [26]26
  P.Daix, Vercors et fantastique. «Les lettres franfaises» («Вопросы литературы», 1963, № 7.), 6-12 апреля 1961 года.


[Закрыть].

Но ведь это и есть главная – вероятно, даже надо сказать, единственная – задача фантастики. Иначе что же получается: если писатель борется с помощью фантастики за решение больших философских проблем, то обращение к ним выводит автоматически его за рамки фантастического жанра? Вот здесь-то и проявляется ограниченность наиболее распространенного толкования «научной фантастики». Книги, которые должны были бы занять достойное место в фантастической литературе, оказываются вообще за ее пределами.

Вот еще пример: «Туннель» Бернгарда Келлермана. «Туннель» тоже не фигурирует в списках фантастической литературы. Но ведь это же, несомненно, научная и даже научно-техническая утопия, распространенный в фантастике жанр. Что мешает отнести этот роман к ней? Видимо, опять-таки соображения о том, что в романе Келлермана – широкий социальный фон, точно очерченные образы, не уступающие его героям из нефантастических книг, – словом, то, чего мы не привыкли видеть в обыденной «научной» фантастике. Примерно то же можно сказать об антифашистской утопии Синклера Льюиса «У нас это невозможно».

Еще пример – из советской литературы – «Бегство мистера Мак-Кинли» Леонида Леонова. За исключением статьи И.Роднянской, ни в одном обзоре успехов советской фантастики последнего десятилетия я не нашел даже упоминания об этом политическом памфлете, написанном по всем правилам научно-фантастического жанра. Чего стоит один «коллоидальный газ», например!

Может быть, само имя Леонова препятствует? Леонов и научная фантастика, совместимые ли это понятия? Но вспомним «Дорогу на океан», вспомним романтическую утопию в лирических отступлениях этого романа, вспомним великолепный образ Океана – вместилища будущего, которым освящены и осмыслены поступки наших современников, строящих это будущее. Леонов, например, предсказал полет космонавтов, хотя его утопия, конечно, отмечена печатью сурового предвоенного десятилетия.

Остается предположить, что отнести «Бегство мистера Мак-Кинли» к фантастике опять-таки препятствует непривычный в этом виде литературы психологизм, близкий к Достоевскому.

Все это наводит на такое соображение: не слишком ли мы занаучили нашу бедную фантастику, ограничивая «Человеком-амфибией» ее воздействие на литературу? Не превратили ли мы сами ее в некий клуб для избранных, куда закрыт доступ высшему литературному обществу? Не скучно ли танцевать в таком клубе одним научным Золушкам без изящных принцев?

Конечно, роль и место фантастического элемента в произведении различны. Все зависит от того, насколько органично такой элемент входит в художественную ткань произведения. Это, собственно говоря, и определяет: признавать данное произведение фантастикой или не признавать.

Сравним с этой целью два произведения, в которых собственно фантастический элемент не очень велик, но одно из которых целиком принадлежит к данному жанру литературы, а второе столь же бесспорно не принадлежит.; Сначала речь пойдет о рассказе «Калейдоскоп» Рэя Брэдбери, на мой взгляд, одном из лучших рассказов одного из лучших современных писателей Америки. Книги Р.Брэдбери включили в себя такой огромный комплекс идей, мыслей, настроений, сомнений, споров и радостей современной Америки, что ему может позавидовать любой самый вдумчивый наблюдатель общественных нравов.

При всем том действие его рассказов чаще всего происходит вовсе не в сегодняшней Америке, а или в более или менее отдаленном будущем, либо вообще вне Земли. Он признанный стилист (его отрывки входят в хрестоматии по английскому языку), вдумчивый психолог, тонкий лирик. Возникает вопрос: а зачем ему нужны все эти Марсы и Фаренгейты, занялся бы себе «серьезной» литературой. Но очевидно, фантастика раскрывает перед писателем такие возможности, которых нет у других жанров.

Сюжет «Калейдоскопа» несложен и раскрыт в двух начальных фразах: «От первого же толчка ракета раскрылась сбоку, точно вспоротая гигантским консервным ножом. Людей выбросило в пустоту, и они рассыпались, извиваясь, точно десяток серебристых рыбешек…» Они все живы и до поры до времени невредимы. Но надежды на спасение никакой. Обреченные космонавты точно стекляшки в гигантском калейдоскопе разлетаются в разные стороны. У них работает радиосвязь, и они могут обмениваться впечатлениями друг с другом – это все, что им осталось.

О чем рассказ? О завоевании космического пространства? Об очередном приключении покорителей космоса (распространенная, едва ли не лидирующая тема в фантастике)?

Нет. Это произведение об отчужденности, о воистину страшном одиночестве людей. Оно, это одиночество, шло за ними из того общества, из которого космонавты вышли сами. Они в общем-то неплохие парни, и, если бы была возможность, не бросили бы друг друга на произвол судьбы. Но, очутившись в безвыходном положении, они оказались наедине с собой. Они уже не могут рассчитывать на поддержку, хотя бы только моральную, товарищей, это чужие люди, не способные понять друг друга. Больше того: «– О чем бишь мы толковали, Холлис? – продолжал Эплгейт. – А, да, вспомнил. Тебя я тоже ненавижу. Да ты и сам это знаешь. Давным-давно знаешь… Это я тебя провалил, когда ты пять лет назад добивался места в Ракетной компании…» Правда, в последние минуты человечность все же берет верх, и они находят достойные слова для прощания, но сути дела это не меняет, каждый умирает в одиночку, как и жил. Последние мысли Холлиса – о бесцельно прожитой жизни, о том, что от него не было никому никакой пользы, о том, что уже ничего не успеть, ничего не поправить. Он мечтает хотя бы о том, чтобы пепел его, сгоревшего в атмосфере, пусть малой щепоткой упал бы на земные поля.

Возможно ли представить себе рассказ на сходную тему без фантастики, без космоса, метеоритов, скафандров? В принципе возможно и, вероятно, нетрудно даже припомнить такие произведения.

Но ничто на Земле, даже безбрежность океана, не может сравниться с безбрежностью космоса, с окружающей Холлиса пустотой, которую невольно сопоставляешь с опустошенностью его души.

Кроме того, у потерпевшего крушение в океане оставалась бы до конца пусть слабая надежда на спасение, оставалась бы возможность борьбы за спасение. Здесь это исключено. Человек остался один на один со вселенной. Ему ничто не мешает полностью подвести итог своей жизни и, пусть в последнюю минуту, понять, что такое подлинные ценности.

Все изображенное в рассказе Брэдбери для читателей ничуть не меньшая реальность, чем реальность любого другого художественного произведения, рассказывающего о вещах, заведомо возможных. Этот рассказ так же правдив, как и любое другое реалистическое произведение. Такова подлинная фантастика, фантастика больших чувств и мыслей. В. ней фантастическое нельзя отрывать от действительного, невозможное от возможного. Они – одно целое.

А теперь обратимся к роману Даниила Гранина «Иду на грозу».

Не надо думать, что здесь-то фантастика совсем ни при чем. Фантастический элемент в романе есть. Ведь дело, которым заняты герои романа, исследователи грозовых облаков, – самая настоящая научная фантастика. Этим не только не занимается современная геофизика, но, кажется, и не собирается заниматься. Впрочем, что значит не занимается? Исследование любого явления природы представляет интерес для ученых, но масштабы практической ценности и необходимости таких исследований в романе сильно преувеличены.

Между тем критики, писавшие о романе, – а о нем писали много, – спокойно прошли мимо раздумий о том, чем, собственно, заняты герои книги. И критики были правы. Эта сторона дела органически в сюжет не входит; те же самые проблемы, которые поставил Д.Гранин в своем романе, вполне можно было бы поставить и на другом, вполне реальном научном материале.

Но если было бы так уж все равно, зачем же писателю понадобилось обращение к фантастике? (Кстати сказать, в «Искателях» мы встречаемся точно с такой же картиной. Локатора, над которым бьются гранинские изобретатели, если не ошибаюсь, не существует и по сей день. Следовательно, мы имеем дело не со случайным, а с осознанным и повторяющимся приемом.) Я совершенно не согласен с А.Шаровым, который утверждает: «Внимательно изучив физику, вообще современную советскую науку, писатель «пересаживает» ее деятелей в третьестепенную для физики, но зато доступную восприятию неподготовленного читателя область изучения грозы. Читатель избавляется от необходимости напрягаться, чтобы понять научную сторону предмета» [27]27
  «Вопросы литературы», 1964, № 8, стр. 61.


[Закрыть]. Я не верю, что Д.Гранин остановился на геофизике, убоявшись трудностей квантовой механики. Дело совсем не в этом. Писателю понадобился образ грозы как символ непокорной, воистину грозной силы, с которой вступил в единоборство человек, вспышки гранинеких молний ярко озаряют столкновения людей. Это как раз обратно тому, что утверждает А.Шаров: не незаметную, третьестепенную область науки выбирает писатель, а наоборот – он создает такую, которая приподнимает и романтизирует его героев. Именно об этом говорит и название книги.

Я еще раз обращусь к Р.Брэдбери, к его рассказу «Были они смуглые и золотоглавые». Это рассказ о том, как Марс переплавляет в своем горниле землян; его почва, его воздух, его вода преображают все земное – трава приобретает нежно-лиловую окраску, женщины становятся красивыми и молодыми, у всех появляется коричневая кожа и золотые глаза. Откуда-то они узнают старинные и никогда им не ведомые марсианские слова и превращаются в марсиан, оставаясь людьми. Вот так и научная тематика должна быть переплавлена в горниле художественности, пока она не потеряет своего наукообразия и не примет приличествующий художественной литературе облик. Надо сказать, что это нелегко, как вообще нелегко создавать искусство слова. Создавать научную фантастику «тускарорского» типа значительно проще. А спрос она все равно находит.

Однако если и можно иногда простить литературную недостаточность автору иной свежей, оригинальной гипотезы (иногда привлекает и просто игра ума), что же можно сказать еще об одной, весьма своеобразной отрасли нашей научной фантастики, фантастики, в которой нет ни фантазии, ни литературы. Возьмем, например, наиболее известную (в некотором смысле слова можно даже сказать – лучшую) трилогию Вл. Немцова о двух молодых людях – Вадиме и Тимофее. Два свидетельства по части того, как в трилогии обстоит дело с фантастическим началом.

Вот что сообщает издательская аннотация: «В романе «Альтаир» молодые люди отправляются в погоню за исчезнувшим телевизионным передатчиком, в повести «Осколок солнца» они попадают на «зеркальное поле», где проводятся опыты использования солнечной энергии, в романе «Последний полустанок» претерпевают всяческие приключения на Земле и в космосе…» [28]28
  Вл. Немцов, Альтаир. Осколок солнца. Последний полустанок. М., изд-во «Советский писатель», 1965, стр. 4.


[Закрыть] Поясню, что под приключениями в космосе не надо понимать полет на другие планеты (хотя Земля и написана с прописной буквы), просто друзья перелетели из-под Киева на Кавказ, случайно (и неправдоподобно) попав в летающую лабораторию, нечто вроде модернизированного дирижабля. Итак, фантастика о дирижаблях.

Впрочем, как мы сейчас увидим, даже сам автор не решается назвать свой роман фантастическим.

Вот что говорит автор (хотя и в третьем лице): «Первые две книги автор назвал научно-фантастическими, а потом, убедившись, что фантастики в них мало и повествуют они о сегодняшнем дне, автор написал в подзаголовке третьей книги просто «роман». (Уточню логику: убедившись, что фантастики мало в первых двух книгах, автор снимает рубрику с третьей. – В.Р.) Автор считает своим долгом предупредить, что в них нет полетов в дальние галактики, нет выходцев с других планет, нет всесильных роботов… Автор не берется предугадывать, какой будет техника через много лет, – жизнь часто обгоняет мечту. Но как хочется помечтать о чистых сердцах и о том, как бы сделать всех людей хорошими!» Желание сделать всех людей хорошими можно только поддержать, а в том, что фантастики маловато, собственно говоря, никакого преступления нет. Как известно, можно писать неплохие книги и совсем без фантастики. Но раз автор «не берется», может быть, не стоит и претендовать на титул «научного фантаста». Очевидно также – это следует из слов самого Вл. Немцова – что к его произведениям надо подходить с меркой требований самой обыкновенной прозы. Ведь фантастики в них ничуть не больше, а то и меньше, чем у Д.Гранина.

Но появление такой книги среди обычных романов, без защиты броневым щитом – «научная фантастика», почти невозможно.

Я приведу только одну цитату, показывающую «объемность» психологических характеристик немцовских «чистых сердец»: «Многие девушки высмеивали редкую прямолинейность Багрецова, его искренность и полное отсутствие дипломатии. А у него это было нечто вроде жизненного принципа. Он считал, что хитрить можно лишь в борьбе с врагом, да и то это называется не хитростью, а стратегией. Он учился играть в шахматы, но безуспешно – ведь там нужно придумывать разные комбинации, а у него такого таланта не было. На футбольном поле он никак не мог оценить искусства технических игроков с их обманными движениями: финтами, уловками. Конечно, игра есть игра, но внутри поднималось что-то вроде протеста…» И так страница за страницей, огромные тома… Переиздание за переизданием, вот что делает маленькая рубрика! А ведь еще Иоганнес Бехер говорил: «Нельзя забывать, что наряду с реализмом, натурализмом, символизмом, экспрессионизмом (научной фантастикой. – В.Р.) и прочими измами существует еще кое-что – оно не укладывается ни в одну из этих рубрик, а попросту говоря, находится по ту сторону всех «измов» и ничего общего с ними не имеет, потому что оно просто-напросто плохо».

НАСТОЯЩЕЕ ЧЕРЕЗ БУДУЩЕЕ

Существует еще одна точка зрения на фантастику как на литературу, которая по преимуществу должна заниматься раздумьями о будущем. Что ж, действительно, будущее – наиболее частое и, так сказать, наиболее органичное время действия для фантастики.

Конечно, не надо далеко ходить за примерами, чтобы обнаружить фантастические книги, например, о настоящем (тот же «Человек-невидимка»), но безусловно справедливо утверждение, в котором подлежащее и сказуемое поменялись бы местами: произведения, действие которых отнесено в будущее, – это всегда в той или иной мере фантастика.

Я не случайно употребил такую неуклюжую формулировку, вместо того чтобы сказать просто «произведения о будущем». Дело в том, что выражение «произведения о будущем», в сущности, только метафора. Любое «произведение о будущем» – это прежде всего произведение о настоящем. Пусть даже автор и вправду старается уловить, предугадать пути развития человечества, все равно, помимо ли его воли или – что значительно чаще – в полном соответствии с ней, он будет отражать в своих книгах представления, мысли, настроения и знания сегодняшнего дня. «Отразить» завтрашний день, а тем более следующий век (тысячелетие и т. д.) – увы! – невозможно. Но невозможно и полно отразить духовный мир современника без его сегодняшних раздумий о будущем. Такие раздумья – неотъемлемая черта настоящего. Вот как говорил Д.Писарев: «Если бы человек не мог представить себе в ярких и законченных картинах будущее, если бы человек не умел мечтать, то ничто бы не заставило его предпринимать ради этого будущего утомительные сооружения, вести упорную борьбу, даже жертвовать жизнью». Это внутреннее противоречие «произведений о будущем» иногда плохо осознается некоторыми читателями и критиками, что приводит к известным недоразумениям в их суждениях.

Зато его очень хорошо понимает, скажем, такой писатель, как Станислав Лем: «… Должен признаться: будущее занимает меня лишь как человека, интересующегося наукой. Как писателя меня волнует только настоящее, современность. Иногда читателям кажется, что в моих книгах изображаются картины конкретного будущего. Между тем такой задачи я перед собой даже не ставлю… Пусть люди будущего сами решают свои проблемы – мы будем решать наши» [29]29
  Газета «Советская культура» от 11 декабря 1965 года.


[Закрыть].

Именно злободневность тех проблем, которые подняла сейчас фантастика, и есть главная причина ее гигантской популярности.

С некоторых пор «произведения о будущем» стали делить на две категории. Сначала идут книги, где воплощенными представляются позитивные идеалы авторов, где конкретизирована мечта о таком будущем, которое хотел бы видеть писатель. Такие книги чаще всего называют утопиями, хотя ясна вся условность – больше того, этимологическая нелепость этого термина, если применить его ко многим современным произведениям, особенно советских писателей. Но, к сожалению, пока не существует другого слова, которое бы сразу проясняло суть дела. Классический пример такой «утопии» – «Туманность Андромеды» И.Ефремова.

Но если писатель видит, что тенденции общественного развития ведут к возникновению или возможности возникновения таких явлений, которых ему вовсе не хочется видеть ни в будущем, ни в настоящем, то должен ли он их обходить? Конечно, нет. Так родились на свет антиутопии и романы-предупреждения. Это в основном детище нового времени. Появлению антиутопий способствовал переход утопических раздумий из сферы философской в сферу художественной литературы. Для примера можно привести роман Р.Брэдбери «451° по Фаренгейту» и «Возвращение со звезд» Ст. Лема.

Антиутопия вообще более сложное литературное явление, чем утопия, в ее формах могут находить отражение взгляды самых разнообразных общественных групп. Но зато утопия – это почти исключительно прерогатива социалистической литературы. Так было раньше, так остается и в наши дни. Лишь мыслитель и художник, вдохновленный прогрессивными гуманистическими идеалами, способен создать картины, которые могли бы вдохновлять других.

Удивительное на первый взгляд дело: в идеологических защитниках капитализм вроде бы не испытывает недостатка. Но никому из них не удавалось написать хоть сколько-нибудь заметную книгу, где бы увековечивались в качестве заманчивого идеала общественные отношения, основанные на частной собственности, на неравенстве, на эксплуатации человека человеком. Конечно, произведениями, в которых капиталистические отношения перенесены в будущее, в западной фантастике хоть пруд пруди, но их никак нельзя назвать отражением позитивных идеалов. Здесь-то антиутопия развертывается вовсю.

«Эрозией идей» назвал один западный социолог состояние современной философской мысли на Западе. В этом плане показательна книга Д.Фулбрайта. Д.Фулбрайт – один из не столь уж многих реалистически мыслящих американских политиков, в частности, он выступает против агрессии США во Вьетнаме. Но при всем том это наш идеологический противник, антикоммунист. Он убедительно пишет о неотложных проблемах, которые стоят сейчас перед Америкой: надо уничтожить безработицу, решительно усовершенствовать американскую систему образования, справиться с расовой дискриминацией, покончить с преступностью, сделать приемлемой жизнь людей в городах-гигантах, добиться того, чтобы американские правители отражали волю избирателей, и т. д. Мишени указаны правильно, но не ищите в книге Д.Фулбрайта более или менее ясного ответа на два вопроса: во-первых, почему это в самом лучшем (что автор неоднократно подчеркивает) и самом богатом обществе существуют (и не только существуют, но и имеют тенденцию к укреплению) подобные черные пятна, и во-вторых, какие же есть пути к их ликвидации. В конечном счете все сводится к благим пожеланиям, к моральной проповеди. Д.Фулбрайт назвал свою книгу «Перспективы для Запада», но как раз перспектив-то в ней и нет… Задачи есть, а перспектив нет.

Собственно, только такой же путь к выходу из тупиков и закоулков, в которые забредает американское общество, могут порекомендовать читателям и американские фантасты, если они уж берутся за советы, что бывает далеко не всегда, как, например, авторы полуфантастического бестселлера «Семь дней в мае» Ф.Нибел и Ч.Бейли. Роман, резко критикующий пентагоновскую военщину, оказался как нельзя более своевременным в Соединенных Штатах.

Действие книги происходит в 1974 году. Столь близкое будущее позволяет авторам подделаться под стиль модной сейчас художественно-документальной литературы, литературы факта. Подчеркнуто точная хронология усиливает впечатление документальности.

Президент-демократ Лимен наконец-то подписал с СССР договор о ядерном разоружении. Против президента и договора выступает группа военных во главе с начальником объединенных штабов генералом Скоттом. В Соединенных Штатах, кичащихся своей приверженностью конституции, возникает тривиальный военный заговор, вполне аналогичный подобным же мероприятиям в «банановых» республиках.

Но кто же противостоит милитаристам? Сильно написана сцена раздумий Лимена, узнавшего о заговоре, в которой президент приходит к горькому выводу о своем одиночестве. Два-три личных друга, да еще два-три честных человека – вот и все, на чью поддержку он может рассчитывать. Правда, на их стороне еще и американская конституция. С ее и, видимо, божьей помощью этот неполный десяток лиц подавляет, пользуясь главным образом опять-таки моральной аргументацией, многолапый военный механизм, до приведения в действие которого остаются буквально сутки. Что-то плохо верится в то, чтобы такой человек, как Скотт, сдал все свои позиции, в сущности, без боя, из-за одной только угрозы президента обнародовать письмо, разоблачающее его планы. Ох, все мы помним скоттов, которые перешагивали и не через такие мелочи!

Можно ли назвать роман «Семь дней в мае» антиутопией? Отчасти да. Но в то же время авторы изобразили в нем и свои позитивные идеалы, пусть даже с нашей точки зрения и достаточно наивные.

Граница между утопией и антиутопией весьма условна. Путь развития фантастики явно ведет к тому, что наиболее весомым окажется такое произведение, которое как многоплановый реалистический роман вберет в себя идеалы и противоречия действительности, психологическую разработку одних характеров и сатирическую других, поставит волнующие человечество вопросы, а может быть, и предложит их решение.

Слабость «чистых» утопий часто заключена в том, что они рисуют идеальное состояние общества как данное, как окончательный, устоявшийся результат. Таким несколько идиллическим настроением пронизаны картины XXI века в романе А. и Б.Стругацких «Возвращение».

Но, вероятно, нам интереснее и важнее узнать про творимое будущее, проследить бесконечный процесс приближения к истине, увидеть пути, ведущие к ней.

В повести «Мы – из солнечной системы» Георгий Гуревич затрагивает некоторые важные вопросы. Так, великий изобретатель Гхор создает аппарат, способный с абсолютной точностью воспроизводить любой предмет, заложенный в него как образец. Неважно, что это будет: машина, или шашлык, или книга. Идея проста: все, что создано из атомов, может быть повторено из тех же атомов, стоит лишь расположить их в нужном порядке.

Поскольку чудесные аппараты способны копировать и сами себя, то становится возможным в короткий срок обеспечить ими все население Земли. Достаточно в своей квартире набрать шифр, чтобы немедленно получить все, чего не пожелает душа. Беря, сколько хочешь, – не жалко, расходуется только энергия, а она дешева.

Осуществилась мечта о золотом яблочке на серебряном блюдечке.

Много ли в этом современного? Какое отношение имеет эта, может быть, и смелая выдумка к сегодняшнему миру – миру, в котором большая часть населения попросту голодает? И тем не менее…

Ратомика (так назван этот процесс в романе) сразу делает ненужным сельское хозяйство, легкую промышленность и большую часть промышленности вообще. Нужны только немногие мастера для разработки образцов, закладываемых в программы ратоматоров. А остальные люди? Что же должны делать и чувствовать огромные массы людей, труд которых внезапно оказался ненужным? Какой социальный и нравственный шок должно испытать общество, в котором произошли такие события! Ведь это же настоящая революция и в производстве и в умах.

Но разве не сходную проблему на все лады обсуждает сегодня пресса в связи с той промышленной революцией, в которую не столь быстро, как в романе Г.Гуревича, но все же неуклонно вползает наш мир? Уже сейчас ежедневно автоматизация выбрасывает на улицу в западных странах сотни людей! Глубокие и совершенно новые духовные коллизии вызывает к жизни одна только эта сторона сегодняшней действительности. И пока что-то не слышно, чтобы этими коллизиями занималась «обыкновенная» литература. Их заметила, подняла, заострила фантастика.

То, что действие романа Г.Гуревича происходит при завершенном коммунизме, заставляет предполагать, конечно, что человечество справится с возникшими трудностями без трагедий, но вовсе не снимает остроты конфликта. Наоборот, очень интересно, как он разрешится в обществе, где не будут соединяться корысть одних, невежество других, равнодушие третьих.

Тут нас постигает разочарование. Если предлагается какое-либо решение, то поверхностность здесь неуместна. Уж лучше совсем ничего не предлагать. Правда, писатель приводит довольно наивные споры вокруг изобретения Гхора; иные даже предлагают «закрыть» ратомику, дабы не вводить умы во смятение. Но споры решаются весьма просто: голосованием. 92,7 процента людей высказываются «за», и соответственно рекомендуется всем освобожденным от труда перейти к творческой работе. Слушали – постановили – перешли к творческой работе. И все? И все. Вот как это просто… Предположим, что такой аппарат изобретен в наши дни. В романе М.Емцева и Е.Парнова «Море Дирака» дело так и обстоит.

Не придем ли мы к выводу, что изобретение было бы сейчас преждевременным? Ведь оказалось же человечество явно не подготовленным к владению атомной энергией. Вывод этот кажется чудовищным: отказаться от аппарата, способного накормить всех голодных, способного обеспечить необходимым всех людей. Однако от вопроса, что будут делать эти обеспеченные люди, не уйти никуда.

На него, конечно, прежде всего должна ответить наука, но дело это не только сугубо научное, но и идеологическое, а значит, это дело искусства, литературы.

ИЩУ ЧЕЛОВЕКА

«Еще в школе говорили воспитатели Киму, что только многосторонний, пятилучевой человек может быть по-настоящему счастлив…»

«Будь, словно алая звезда,

Пятиконечным», -

призывали того же Кима школьные хрестоматии…» Вернемся снова к повести Г.Гуревича «Мы – из солнечной системы». Что же это за немного непривычно сформулированные требования педагогов будущего общества? «Первый луч трудовой…», «Вторым лучом считалась общественная работа…», «Личная жизнь была третьим лучом человека…», «Четвертым лучом считали заботу о своем здоровье…», «Увлечение было пятым лучом – то… что по-английски называлось хобби…» Хотел того Г.Гуревич или не хотел, но он точно и, можно сказать, остроумно указал на один из главных пороков в изображении положительного героя фантастической литературой. Она часто начинает рисовать человеческий характер по чертежу, где все основные параметры заданы техническими условиями. О героях, сконструированных таким способом, хорошо сказал Б.Агапов: «Смотрите, каковы эти покорители космоса! Они выписаны по древнегреческим канонам – с прямыми, по линейке носами, с вычурными, по лекалу, ртами, с глазами, вытаращенными в неизвестность, и с решимостью немедленно умереть, что они и осуществляют тут же перед зрителями, поскольку всякая жизнь в них отсутствует».