Текст книги "Фантастика 1968"
Автор книги: Роман Подольный
Соавторы: Владимир Михайлов,Илья Варшавский,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Александр Горбовский,Всеволод Ревич,Владимир Малов,Ромэн Яров,Валентина Журавлева,Евгений Муслин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
– Их так и делали, первые субзвездолеты, – сказал Брег. – При посадке они складывались, корпус почти садился на зеркало. Если на планете плотная атмосфера и ураганные ветры, им иначе бы и не выстоять. Ждали, что такие планеты будут. Гордились, что впервые в истории вышли за пределы солнечной системы. Эта надпись под названием – от такой гордости. Она, конечно, не для тех, кто мог с нами встретиться: они все равно бы не поняли ее. Они – для самих себя. Для тех, кто летел и кто оставался. Солнечная система! Как сразу милее становится свой дом, когда смотришь на него со стороны!
– Ага, – без выражения сказал Сивер. – Вот как. – Он сидел на стуле и глядел на земной пейзаж на стене. Вода все еще булькала в желобе, в единственном ручье на Япете. Сивер поднялся и выключил воду. – Мы его не догоним? – спросил он равнодушно.
– Нет, – ответил Брег, – у нас же автомат разобран.
– Ну да, – сказал Сивер, – вот и автомат разобран. – Он умолк.
Брег выключил камеру, потом начал отсоединять кабель от пульта.
– Погоди, – сказал Сивер.
Брег взглянул на него.
– Чего ждать? – спросил он. – Больше ничего не будет. – Он надел на кабель изолирующий наконечник и тщательно завинтил его.
– Ну да, – повторил за ним Сивер. – Больше ничего но будет.
– Что будем делать с кабелем? – спросил Брег.
– Оставим, – сказал Сивер. – Кому-нибудь пригодится. Только не мне… Почему они не сказали? А я даже не подумал. Вернее, подумал, но не понял. Я дурак!
Брег сказал:
– Наверное. Ничего, ты еще молод, а они не последние герои на Земле и в космосе.
– Молчи, не надо, – сказал Сивер.
– А я и молчу, – сказал Брег.
Они вышли из станции и потащились к кораблю. Сивер сказал:
– И все же почему?…
Брег ответил:
– Наверное, они не хотели легенд. Они хотели просто выспаться или посидеть, опустив ноги в воду. У них на корабле нет ручья.
Кончив закреплять груз, оба поднялись наверх и сняли скафандры.
– Да, – сказал Сивер, – а на Япете они нашли ручей. А пейзаж был плохой.
– Им было все равно, – проговорил Брег. – Им была нужна Земля. – Он подошел к автомату. – Займемся-ка трудотерапией: замени вот эту группу блоков.
– Давай, – торопливо согласился Сивер и стал вынимать блоки и устанавливать новые. Потом, вынув очередной сгоревший, он швырнул его на пол. – Нет, – сказал он, – все не так! Это не они! Там не было человека с фамилией Край. Совершенно точно! Ну проверь по справочнику! – Он вытащил корабельный справочник из ящика с наставлениями и техническими паспортами. – Ну посмотри!
– Да нет, – ответил Брег, прозванивая блоки, – я тебе и так верю.
– Нет! – сказал Сивер. – Нету! Понятно?
– Тогда посмотри, нет ли такой фамилии в другом месте, – сказал Брег, задумчиво глядя мимо Сивера. – Поищи, нет ли такого в экипаже «Летучей рыбы».
– «Летучей рыбы»?
– Той самой, что не вернулась оттуда.
Пожав плечами, Сивер перелистал справочник. Он нашел «Летучую рыбу», прочитал и долго молчал.
– Кем он там был? – спросил Брег после паузы.
– Штурманом, – сказал Сивер, едва шевеля губами.
Они снова помолчали.
– Они садились там, – тихо сказал Брег. – Садились, чтобы спасти его – единственного уцелевшего. Да, так оно и должно быть.
– Садились на лиганте – и смогли подняться?
– Выходит, так, – сказал Брег. – Не сразу, наверное… – Он снова нагнулся за очередным блоком и стал срывать с него предохранительную упаковку.
– Выходит, их осталось всего трое, считая со спасенным? И они смогли привести корабль?
– Да, – сказал Брег.
Спать им было, пожалуй, некогда.
– Но ведь, – нахмурился Сивер, – в живых должно остаться восемь!
Брег грустно взглянул на Сивера.
– Просто мы оптимисты, – сказал он. – И если слышим число «три», то предпочитаем думать, что это – погибшие, а вернутся восемь. Но иногда бывает наоборот. – Он взял у Сивера блок и аккуратно поставил его на место.
– По-твоему, лучше быть пессимистом? – спросил Сивер обиженно.
– Нет. Но оптимизм в этом случае – в том, что трое вернулись оттуда, откуда, по всем законам, не мог возвратиться вообще никто. – Брег установил на место фальшпанель автомата. Ну, можно лететь.
Сивер уселся в кресло.
– Жаль, – сказал он, – что нельзя махнуть куда-нибудь подальше от Земли.
– Нельзя, – согласился Брег и включил реактор. Замерцали глаза приборов, пульт стал похож на звездное небо.
– Он слепой, Край, – сказал Сивер, – он больше не видит звезд. Я думал, он потерял глаза на рудниках.
– Нет, – Брег покачал головой, – на рудниках пилоты даже не выходят из рубки, там вообще нет людей – автоматика.
Сивер только зажмурился.
– Слушай, – спросил он, – а если бы ты был все время со мной, ты разобрался бы?
Брег ответил, помедлив:
– Думаю, что да. Для меня каждый пилот – герой, если даже он и не был на лиганте, а просто возит руду с Япета на Титан. Потому что и в системе бывает всякое.
Сивер опустил голову и не поднял ее.
– Что мне скажут на Земле? – пробормотал он. – Меня теперь никуда больше не пошлют?
– Нет, отчего же, – утешил Брег, – пошлют со временем. Но вот они – они никогда уже не будут возвращаться в солнечную систему и останавливаться на Япете. Это бывает раз в жизни, и, наверное, могло получиться иначе. – Он несколько раз зажег и погасил навигационные огни, затем трижды промигал слово «внимание», хотя внизу не осталось никого, кто нуждался бы в предупреждении.
– Я хотел… – отчаянно сказал Сивер.
– Да что ты мне объясняешь! – сказал Брег.
Он положил руку на стартер, автоматически включилась страхующая система.
– Действует, – слабо улыбнулся Сивер.
– Теперь его хватит надолго, – ответил Брег. – Наблюдай за кормой.
РОМАН ПОДОЛЬНЫЙ
Кто поверит?
Кафе было маленьким и уютным, как ладонь, что подкладываешь под голову.
Зато взгляд моего соседа по столику – еще холоднее, чем мороженое, которое мне принесли.
И я совсем не ждала, что эти темные глаза так быстро потеплеют и, кивнув на столик у окна, сосед скажет: – А вот те двое сейчас сцепятся.
Два парня, отшвырнув стулья, схватили друг друга за лацканы пиджаков.
– А теперь войдет милиционер, – продолжал сосед деловито.
И милиционер вошел и раздвинул молодых петушков.
– А сейчас к беседе присоединится подавальщица.
Мимо нас к окну решительно прошагала официантка.
– А сейчас…
Он как будто вел репортаж, только слово опережало действие.
Это было смешно и немножко странно. Хотя, собственно, почему? Скандал он, конечно, предсказал по случайно долетевшей фразе. Постовой увидел драчунов в окно, а догадаться, что официантка позаботится о счете, вообще не составляло труда.
– А сейчас, – сказал он, – мы познакомимся, встанем и выйдем отсюда.
…Вечером, прощаясь, он произнес, не спрашивая, не уговаривая, а утверждая:
– Встретимся завтра в семь у Большого театра.
– Значит, до завтра, Виктор… А как дальше?
Его лицо на секунду стало торжественным.
– Фамилию мою вы завтра прочтете в «Вечерке». Под стихотворением на третьей странице. Пока!
…По дороге на свидание я купила газету. В ней было только одно стихотворение. Под ним стояло: Павел Будкин. Но Павел?
Значит, не он. Подвели парня…
Обещали, да не напечатали.
– Добрый день, товарищ Будкин!
– Фамилия была на месте?! – обрадовался он.
– Но… значит, вас зовут Павлом, а не Виктором?
– Нет, как раз Виктором… А вы решили, что в газете будут мои стихи? Но я – то говорил – вспомните – только о подписи, без имени, о фамилии. Об одной фамилии, без имени.
– Павел – ваш брат?
– Я единственный сын. И от вас первой узнал, что есть у меня на свете поэт-однофамилец.
– Ну, хватит шуток. Не лгите.
– Рад бы, да не могу. Понимаете, все, что я говорю, оказывается правдой. При одном маленьком условии: если мне верят.
– Ну-ка скажите, что сию минуту пойдет дождь. – Я вскинула глаза к небу.
– Я-то скажу, да вы не поверите. Значит, мои слова и ложью не будут. То, чему не верят, – не ложь и не обман. Разве сказки лгут?
– Значит, обязательно надо, чтобы я вам поверила?
– Вы или кто-нибудь еще… Но лучше вы!
– А как вы об этом узнали? Ну, о том, что не можете врать?
– Да похвастал как-то знакомой девушке, что завтра выполню план на двести процентов. А ведь знал, что не могу. Я тогда едва девяносто вытягивал. А утром пришла в голову одна штука… Ну, приспособление… Смотрю к концу смены – есть двести. Тут я только и вспомнил, о чем вчера трепался. И с тех пор не знаю, что делать. Опоздал на работу, сказал, что мать заболела, а через час меня к ней с завода вызвали… Пошутил с Борькой – товарищ мой, – что не любит его, видно, Ира, – а она на следующий день с другим в загс пошла. Сказал, что Петросян проиграет две партии подряд – в споре сказал, и забыл тут же, а Тиграну страдать пришлось… Поверил мне, значит, кто-то.
…Я рылась в книгах. Неужели ни с кем и никогда не бывало того, что с Витей? Правда, давно верят, что говорить о несуществующей болезни близкого человека – значит накликать ее. Но это же мистика. Или, может быть, какие-то законы психологии?… Хотя случай с газетой – к нему-то психология отношения не имеет.
Может, считать все просто цепочкой совпадений и не задумываться…
Мы вместе смеялись над жестом, вошедшим у меня в привычку: как только он начинал говорить о будущем, я хлопала его по губам, обрывая на полуслове. Но иногда что-то все-таки прорывалось. Результат?
Мне подарили на день рождения книгу, о которой я давно мечтала. Я получила на всех экзаменах пятерки. Я очень понравилась его маме. Я… Да что это все обо мне?
Он выиграл в сеансе против Смыслова, прошел без поражения заводской шахматный турнир, сделал пять изобретений, получил три премии, выжал штангу в сто двадцать кило и написал стихи (хотя в последнее я и не верила).
Стихи такие:
Вздохом горы развею.
Сдвину оси планет.
Для того, в кого верят.
Невозможного нет.
Хороший он был, очень хороший – человек, не умевший лгать. Может быть, он и еще писал стихи. Не знаю, потому что тут как раз вернулся из экспедиции Игорь. Виктор встретил нас случайно на улице, подошел, поздоровался, посмотрел на него, на меня и сказал: «Вы друг друга любите». И ушел. С тех пор я его не видела. Но помню. Потому что счастлива. Виктор ведь, знаете, не умел лгать.
РОМАН ПОДОЛЬНЫЙ
Начало одной дискуссии
(Из цикла «Неисторические рассказы»)
Опилки, устилавшие пол кабачка, были едва видны из-под покрывших его тел. Еще бы – шел уже третий час пополуночи, а сэр Френсис Дрейк вернулся из Виндзорского дворца, где был принят королевой, уже в середине дня.
А завтра во главе своей эскадры великий пират и мореплаватель уходит в Вест-Индию.
О, на него-то выпитое вино подействовало мало. По-прежнему победно топорщились усы, сверкали глаза, белизна кружев подчеркивала красоту Смуглого лица, сильных и властных рук старого воина.
Пятидесятилетний, он казался не старше своего собутыльника – единственного, кроме Дрейка, кто еще оставался на ногах. Обрюзгшие щеки, убогий клочок волос на подбородке, огромная лысина – все это не могли скрасить даже ясные и гордые глаза, выглядывавшие из-под набрякших век.
И все это – в тридцать лет.
– Твоих шуток мне недоставало и в Виндзоре, веселый Билль, – сказал моряк, похлопывая его по плечу. – Жалко, что ты не бываешь на королевских приемах.
И он громко расхохотался, довольный, что сумел задеть самолюбие толстяка.
Тот надменно откинул голову.
– Королева принимает многих. Но только короли принимают ее у себя. И я один из них. Так выпьем, старый морской бродяга, за Вильяма Шекспира, гордость Англии!
– Ах, молодой хвастун! Аи да гордость Англии! Выйдем на улицу, спросим, кто об этой гордости слышал… А кто не знает Дрейка?
При этих словах несколько пьяниц, с трудом оторвав головы от пола, дружно прохрипели «слава Дрейку».
А пират, распаляясь, продолжал:
– Вот ты умрешь, и кто через десять лет вспомнит великого актера? А от меня останутся данные мною имена на карте мира. Спроси у любого школьника, кто открыл мыс Горн! Вторым после Магеллана я обошел вокруг Земли. Я воевал в Америке, Испании, Африке и Ирландии, дьявол их возьми!.. Ты только пишешь и говоришь о путешествиях и войнах, несчастный зазнайка. Вот уже тридцать лет, как я не пишу, а только подписываю, и только приказы. Вас, писак, хватит, чтобы столетия рассказывать обо мне!
Актер ничего не мог ответить на эту тираду. Схватившись обеими руками за голову, он медленно раскачивался в кресле. А потом положил руки на стол, посмотрел в глаза довольному победой в споре моряку и прошептал:
– Ты прав, будь ты проклят, ты прав. Я сам тысячу раз повторял себе все это. Люди делятся на тех, кто действует, и тех, кто пишет о них. Мир, история и женщины предпочитают первых. Фрэнк, ты называл меня своим другом. Возьми меня с собой. Пусть хоть тень твоей славы упадет на мое ничтожество. С тобой и я вырасту. Слушай, вот и стихи об этом! И, отбивая ритм рукой, Вильям Шекспир прочитал:
А может быть, созвездья, что ведут
Меня вперед неведомой дорогой,
Нежданный блеск и славу придадут,
Моей судьбе, безвестной и убогой.
– Эх, Билль, Билль! Да ты посмотри на себя! С таким ли пузом лезть на мачту? Роль Фальстафа ты ведь написал для себя, старей чревоугодник. Хорошая роль. Оставайся на берегу, сочиняй стихи и отдавай деньги в рост, домосед!
Флотоводец встал, поправляя роскошный камзол:
– Мне пора на корабль!
Актер схватил его за плечи:
– Фрэнк, мы были друзьями. Что тебе стоит? Вот такусенький островок. Или кусочек берегу. Мне все равно, где… хоть в Африке… Ты знаешь, – актеру тут нечего стесняться – ужасно хочется бессмертия…
– Я думаю! Но остров Шекспира? Чтобы через столетие географы гадали, в честь кого этот остров назван? Смешно. Прощай, «король театра» и «гордость Англии». Когда я вернусь, то снова напою тебя вдосталь, а большего не жди.
– Эй, пьянчуги! – голос капитана наполнил кабачок. И точно при звуках трубы архангела, зашевелились казавшиеся мертвыми тела.
– Моряки, за мной! – Фрэнсис Дрейк исчез в дверях.
Вильям Шекспир, положив голову на стол, болезненно вздрагивал при каждом стуке двери, пропускавшей новую партию матросов вслед их вождю. Когда кабачок опустел, он поднял голову и уставился на чернильное пятно на правой руке.
Затем начал бешено тереть его.
Сначала просто левой рукой, потом положил на запачканное место щепотку соли. Но ничто не помогало. Ничто не могло помочь.
Это занятие прервал бас трактирщика:
– Те, кто заплатил, уже ушли, а за кого платили, еще прохлаждаются. Пора и честь знать, мистер актер.
Толстяк с проклятьем распахнул двери и исчез во мраке ночи, казавшемся ему мраком безвестности.
ВАЛЕНТИН РИЧ
Последний мутант
Не приведи судьба пережить детей своих!
Старик пережил не только своих детей. Он пережил все свое племя. Он забыл уже, как выглядел каждый из них, и только изредка, пролетая над водой и рассматривая свое отражение, вспоминал, как выглядели некогда все они. Вспоминал их могучие тела, их крепкие руки, их прекрасные головы.
Когда это было? Сколько лун с той поры умерло и народилось вновь? Этого Старик давно уже не помнил. Как не помнил и того, сколько времени он живет. Ему казалось, что он жил всегда. Во всяком случае, все изменялось вокруг – приходила и уходила Большая Вода, вспучивались до неба и в песок рассыпались горы, благодатное тепло сменялось мертвой стужей, – а он, только он один, оставался неизменным.
Ну, конечно, он тоже понемногу изменялся – слабели мускулы, мутнели глаза, сдавал слух. Если смолоду он спал месяцами, то теперь уходил во мрак на многие годы и, проснувшись, часто не узнавал мира.
Зачем он жил – одинокий, дряхлеющий с каждой луной? Не лучше ли было бы подползти к обрыву и броситься вниз, подобно лавине? Или погрузиться в пучину вод? Или просто не проснуться однажды – заснуть и не пытаться разомкнуть каменные веки?
О как это было бы просто!
Но Старик не мог поступить так.
Не имел права.
Настоящего дня не наступило еще – только налилось синью небо, и синь эта затопила звезды, оставив лишь самые яркие.
Старик знал небо лучше, чем землю, много лучше. Он знал, почему одни звезды рождаются всегда на одном и том же месте, а другие беспокойно мечутся среди них. И что за искры вспыхивают по ночам, вспыхивают и гаснут, свершив свой быстрый путь между звездами. И что за камни валятся оттуда на землю. И отчего вспыхивают – правда, к счастью, очень редко – далекие, но коварные светила, сжигающие одних, рождающие других…
Утренняя планета ярко пылала на востоке, почти розовом уже от близкого солнца. Пора!
Старик дожевал лепешку и пополз к выходу из пещеры.
Далеко внизу проступали из тумана темные вершины деревьев, а у самого горизонта светилась Большая Вода.
Он оттолкнулся от края скалы, расправил крылья и медленными кругами стал приближаться к выступавшим из тумана вершинам деревьев.
С каждым кругом они проступали все отчетливей. Каждый лист блестел по-своему, каждая ветка радовала безупречной логичностью формы.
Но сегодня ему было не до ветвей, не до листьев, не до раздумий о красоте. Сегодня ему предстояло возобновить попытки контакта.
Он разыскал реку и, держась над ней, чтобы не терять ориентира, полетел к Большой Воде – туда, где появились эти странные существа, вовсе не похожие на него, но с такими же, как у него, руками.
Если не получится с ними – значит, напрасно жили все те, кого он пережил, значит, и сам он жил напрасно…
Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за пылающего горизонта солнце. И сразу же тысячи солнц загорелись на морщинах волн, на острых перьях осоки, на мокрых стеблях тростника, на мясистых цветах лотоса, на прозрачных крыльях стрекоз.
Мир был прекрасен, как всегда. Он был разумен, хоть и не имел разума. Никто в прекрасном и разумном мире не имел разума.
И это казалось Старику чудовищным. И потому все долгие годы, с того часа, как он остался один, надежда не покидала его. Время шло – на суше появлялись все новые и новые существа. И на воде. И в воздухе. И такой же величины, как он сам. И больше. И меньше. Некоторые из них умели заботиться не только о собственном потомстве, но и о своих сородичах, умели строить жилища, умели разговаривать между собой, вместе охотиться, вместе ловить рыбу, да мало ли что они умели… Но ни у кого из них нельзя было обнаружить и проблеска разума. И только теперь, когда судьба отмеряла Старику последние порции жизни, счастье вроде бы улыбнулось ему.
Солнечный столб плясал под ним в струях подернутой рябью воды, и он летел прямо к солнцу, полузакрыв тяжелые веки, изредка взмахивая крыльями.
Завидев вздыбленный частокол из ошкуренных бревен и островерхие кровли жилищ, Старик залетел за облако, чтобы появиться за частоколом внезапно. Правда, раны в крыле почти зажили, но он не забыл еще жгучую боль от железных колючек, которые с трудом удавалось извлечь из сухожилий, поэтому следовало достигнуть жилищ незаметно.
Облако плыло быстро, и вскоре в промоине показалась красная кровля обширного жилища, находившегося в центре поселения.
Старик рванулся в промоину.
Картина, представшая его глазам, когда он внезапно появился над площадью, ничем не походила на прошлую. Тогда кругом стоял грохот – теперь полное безмолвие. Тогда внизу бегали и суетились – теперь все лежали ничком, словно мертвые.
Старик сложил крылья, опустился на площадь и принялся рассматривать лежащих. Они были без сознания – очевидно, от страха. Он уже собрался было ухватить покрепче плотного мужчину с рыжей бородой, как дверь в жилище с красной кровлей распахнулась и на площадь с воплем выбежала молоденькая девушка.
Она бесстрашно подскочила к Старику, упала перед ним на колени и, протянув руки к мужчине с бородой, прижала их к своей груди, продолжая все время кричать. Из глаз ее бежали слезы.
Похоже было на то, что она умоляет не брать этого мужчину, а взять ее.
Такого самопожертвования Старик никогда еще не встречал: ведь мужчина с рыжей бородой был явно намного старше девушки, он не мог быть ее ребенком.
– Хорошо! – сказал Старик. – Я согласен на замену.
Бережно, чтобы не причинить девушке боли, он взял ее на руки, тяжело взмахнул крыльями и пустился в обратный путь.
…На море, на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый. Шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут – похваляются, сами собой забавляются: «Бывали мы, братцы, у Кощеева места, наедались пуще, чем деревенская баба теста!» Это присказка, а сказка будет впереди.
В некотором царстве, в некотором государстве появился змей.
Брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке. Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил к себе в берлогу…
– Здесь я живу, – говорил Старик. – Да ты не бойся меня. Разумные существа не должны бояться друг друга.
Пленница, скорчившись у каменной стены так, будто хотела уйти в эту стену, с ужасом глядела на него. Губы у нее беспрестанно шевелились, но произносила она при этом что-нибудь или не произносила, он не знал – слух почти совсем уже отказывал ему.
– Разумные существа не должны бояться друг друга, – повторил Старик как можно ласковее. – Природа вылепила нас в разных формах, но этому следовало бы только радоваться…
Девушка перестала шевелить губами, но глаза ее по-прежнему наполнял ужас.
– Разнообразие – залог прогресса, – продолжал Старик. – Кто знает, как изменятся условия жизни? Чем более разнообразны ее формы, тем более разнообразные условия пригодны для нее. Ведь недаром у тебя множество соплеменников, а я остался один.
Он достал лепешку, головку чеснока и протянул девушке. Девушка оставалась неподвижной.
– Бери! – крикнул Старик.
Девушка опасливо протянула тонкую белую руку, ухватила лепешку, ухватила чеснок, но есть не стала, а положила на подол.
– Надо питаться! – строго сказал Старик. – Лепешка – это белки, жиры, углеводы. А чеснок – это витамины. И фитонциды. Понятно?
Губы у девушки дрогнули, и она что-то быстро-быстро проговорила. Старик не расслышал, придвинулся к девушке поближе, поднял с ее подола лепешку.
– Лепешка, – сказал он. – Еда. – Отломил кусочек, засунул в рот и стал жевать.
Потом протянул остаток лепешки своей пленнице. Губы у нее снова дрогнули.
– Ешь-ешь! – ласково сказал Старик.
Девушка отломила кусочек лепешки, положила его в рот и судорожно глотнула.
– Умница, – сказал Старик. – Вот ты уже и меньше боишься меня. Нет ничего хуже страха. Разумные существа не должны страшиться друг друга. Страшиться надо землетрясения, наступления льдов. А еще больше – излучения. И еще – однообразия. Если все будут одинаковые, то гибель неизбежна. Мои предки все были одинаковыми. Излучение погубило их всех. Быстро. За две луны. И возникли мы. Бессмертные. Но бессмертные – это значит неизменные. А ничто неизменное не может выжить в этом беспрерывно изменяющемся мире. Бессмертие – это и есть смерть. Смешно, не правда ли?
Старик рассмеялся. Он старался смеяться совсем тихо, но глаза у пленницы снова округлились от ужаса.
– Дура! – в сердцах сказал Старик. – Я же смеюсь, чего ж ты опять испугалась? Ладно, привыкнешь.
Он отполз в глубь пещеры, вытянулся там и закрыл глаза.
Его разбудило ощущение беды. Он огляделся – пленницы не было.
Со всей доступной для него теперь быстротой Старик преодолел расстояние до выхода из пещеры и высунулся наружу.
Рядом с отверстием на отвесной стене горы он вырубил когда-то узкий длинный выступ. Там он грелся на солнце, когда чувствовал себя особенно плохо.
Вечерний полумрак сгустился между небом и землей, и слабое зрение мешало Старику различить, пуст ли выступ, нет ли. Ему показалось все же, что он заметил там девушку, прижавшуюся к стене.
– Расшибешься! – испуганно крикнул он. – Смотри, какая тут пропасть.
Ответа не последовало.
Но глаза Старика, уже привыкшие к полумраку, отчетливо различали маленькую фигурку в самом конце выступа.
– Не дури! – крикнул Старик. – Мне-то хорошо, у меня крылья, а тебе ничего не стоит оступиться!
Он выбрался на выступ и, придерживаясь руками за каменную стену, пополз к девушке.
Но едва он начал приближаться к ней, как девушка вскочила на ноги, закрыла глаза руками и бросилась вниз – в пропасть.
Старик ринулся за ней.
Давно уже не приходилось ему так работать крыльями. Он даже и сам от себя не ожидал такой прыти. И все же несчастье едва не произошло, лишь в последнем рывке у самой земли удалось ему подхватить легкое тело девушки. Еще бы мгновение – и она разбилась бы о скалы.
…К девушке давно уже возвратилось сознание, а Старик все еще никак не мог отдышаться.
Воздух с хрипом вырывался из легких. Судорожно вздымались мокрые от пота бока.
Он лежал поперек пещеры, загораживая выход из нее. Пленница рыдала, бросившись ничком на пол в дальнем углу.
Контакта не получалось!
Всю ночь Старик бодрствовал у выхода, а едва начало светать, подхватил отяжелевшую от сна пленницу, выбрался из пещеры и, с трудом расправив одеревеневшие за ночь крылья, пустился в путь.
Он летел к этим странным существам – и разумным и лишенным разума в одно и то же время. Он нес им их бесстрашную и безумную в одно и то же время дочь. Может быть, она расскажет им о том, как он накормил ее? Как бережно с ней обращался? Как спас ее от верной гибели? И они увидят в нем не чудовище, а подобное им существо?…
Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за горизонта солнце, и сразу же тысячи солнц вспыхнули на земле, на воде, в воздухе.
Мир был прекрасен…
Старик летел сегодня особенно тяжело – вчера, во время броска за девушкой, он растянул жилу на правом крыле, и оно слушалось хуже, чем обычно.
Когда светящаяся гладь Большой Воды приблизилась, Старик стал искать глазами подходящее облако, чтобы, укрывшись за ним, незаметно подлететь к поселению.
Раны от железных колючек все еще саднили…
Облаков было много. Раздув паруса, плыли они над отражавшей их рекой. Они плыли как раз туда, где белели очищенные от коры столбы частокола, где вздымались кровли жилищ, где гнулись от утреннего ветра сизые дымы очагов.
Облаков было много. Но Старик не выбрал себе ни одного.
Сегодня он полетит не таясь. Неужели она не поможет ему?
С трудом взмахивая кожистыми крыльями, устремив вперед лысые, лобастые головы на дряблых, морщинистых шеях, он вглядывался слезящимися глазами в медленно наплывающее на него скопище острых кровель…
…Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося – уж змей летит.
Поднял Добрыня свой меч-кладенец, взмахнул им и сшиб змею поганому все его головы.
Собрал их.
Сжег.
А пепел по ветру развеял…
