Текст книги "Дневник Микеланджело Неистового"

Автор книги: Роландо Кристофанелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Положение сейчас таково, что политическими делами республики ведают, по существу, представители высшей знати, которые из кожи лезут вон, лишь бы подорвать доверие масс к восстановленному республиканскому правлению. Образованные политиканы из самых знатных семей в первые дни после освобождения вели себя довольно робко и не осмеливались оспаривать ни одно решение правительства. А ныне при попустительстве Каппони они совсем обнаглели и стали негласными хозяевами Флоренции.

"Не доверяйте продажной знати", – предупреждал в свое время Савонарола. Дабы народ не обольщался ее речами, монах приказал написать крупными буквами свое известное изречение в зале Большого совета для всеобщего обозрения:

Не верь говорунам велеречивым

Тебя хотят лишить твоей же власти!

Новое правительство приняло решение об укреплении крепостных стен Флоренции. На сей раз попытка возврата окажется для Медичи не столь уж простым делом, как в том печальной памяти далеком 1512 году. Флорентийцы полны решимости дать отпор и заплатить дорогой ценой за завоеванную свободу.

В эти дни в нашем старом доме на улице Моцца умер от чумы Буонаррото. Обычно таких больных оставляют умирать в одиночестве, сторонясь их, как бешеных собак. Но за моим братом ухаживали все домашние.

Буонаррото оставил вдову и двух малых сирот – Франческу и Леонардо, о которых теперь мне придется заботиться. Таково было последнее желание моего бедного брата. Племянник еще совсем несмышленыш, но он мне очень дорог. Думаю о нем как о единственном моем наследнике и продолжателе рода Буонарроти. Его присутствие в доме приносит мне радость и успокоение.

Франческа уже подросла, и вскоре пристрою ее к монахиням, чтобы она получила достойное воспитание, как все девушки из знатных, благородных семей. Июль 1528 года.

* * *

Мраморная глыба, находившаяся долгое время в мастерской Бандинелли, на днях была передана мне, с тем чтобы я высек из нее статую. Я принял новое поручение после долгих просьб и уговоров членов Большого совета. Но душа не лежит браться за ответственную работу в нынешнее время, чреватое самыми серьезными последствиями.

Говорят, что Климент VII вошел в союз с испанцами Карла V, после того как они подвергли неслыханному разграблению Рим *. Так что нас ожидают времена отнюдь не веселые. Известно, что папа надеется с помощью императора Карла вернуть своим родственникам утраченную власть во Флоренции.

* ... подвергли неслыханному разграблению Рим – в мае 1527 г. город был отдан на откуп иностранной солдатне.

Многие наши художники последовали за Медичи в изгнание. Будь я дальновиднее и мудрее, я бы тоже отправился с ними, хотя бы в Рим. Было бы куда разумнее показать свою верность Медичи. Однако в данное время я чувствую, что республика мне неизмеримо ближе и дороже. Именно во Флоренции мое место, коль скоро я хочу быть человеком ответственным и сохранить верность принципам. Принимая решение остаться во Флоренции, я прислушивался прежде всего к голосу собственной совести.

Легко рассуждать моему другу Баччо д'Аньоло, который все еще продолжает советовать мне покинуть Флоренцию.

– Пойми, что ты прежде всего художник, – увещевал он меня сегодня. Твое место с теми, кто дает тебе работу.

– Нет, мое место здесь, и я буду трудиться для блага нашей республики.

– Но тогда тебе придется заниматься делами, которые никак не должны касаться художника.

Всякий раз, когда я слышу подобные разговоры о художниках, у меня начинается чуть ли не зубная боль. Неужели люди искусства должны жить в отрыве от происходящих вокруг событий, от жизни своей страны? Ведь они обитают в том же, а не каком-то ином мире.

– Я уже решил. И Медичи никогда не заполучат меня к себе в Рим!

– Стало быть, ты отказываешься от лестных предложений, с которыми они продолжают к тебе обращаться?

– Такие предложения я даже не рассматриваю.

– Время еще терпит... Одумайся... Мы могли бы вместе отправиться в Рим, – не унимался Баччо.

– Оставь! Скоро начну работать на республику.

– Твое решение ошибочно, и ты еще не раз пожалеешь.

Своими разговорами Баччо разбередил мне душу, и на меня вновь нахлынули сомнения. Но я все же нашел в себе силы сказать ему, чтобы эти советы он приберег для кого-нибудь другого. Уходя из моей мастерской, Баччо сказал на прощанье:

– Кстати, мои советы вполне отвечают желанию твоего отца. Не далее как вчера старый Лодовико сказал мне, что был бы очень рад, если бы ты внял его советам и прямиком отправился в Рим... к самому папе.

Моему мудрому папаше, который до сих пор не сделал ничего путного, следовало воздержаться от таких советов и помалкивать. Но оставим его в покое.

* * *

Вернувшийся из Франции Луиджи Аламанни * начал всюду ратовать за союз с Карлом V, что еще более усилило и без того немалую сумятицу среди членов нашего правительства. Знать и сторонники Медичи выступают именно за такой союз, а "бешеные", часть "плакальщиков" и наиболее дальновидные граждане настаивают на укреплении связей с французским королем. К счастью, несмотря на различие мнений и позиций, все же берет верх идея спасти во что бы то ни стало республику.

* Аламанни, Луиджи (1495-1556) – флорентийский поэт, ревностный сторонник республиканского правления.

Недавно подавляющим большинством Большой совет постановил запретить Каппони вступать в переговоры с папскими эмиссарами. Правительство было вынуждено принять такое решение, дабы оградить себя от махинаций папы Климента, который посулами и угрозами старается посеять рознь среди флорентийцев и облегчить тем самым осуществление своих замыслов. Ни для кого уже не секрет, что папа горит единственным желанием – поскорее вернуть своим племянникам власть во Флоренции.

Если бы мне пришлось записывать все события последних месяцев, я бы сидел постоянно за этим столом, не разгибая спины. Я же берусь за перо, когда вспомню вдруг о существовании моих записок. Да и то мне кажется, я пишу слишком много, а тем временем незавершенные статуи совсем заждались меня. Все мои работы по заказу Медичи так и остались незаконченными; строительная площадка опустела, ее покинули даже сторожа.

И вот наконец правительство дало мне ряд поручений по защите республики. Дни напролет встречаюсь и разговариваю с людьми, которых не знавал ранее. Флорентийцы полны решимости защитить свою республику от любого посягательства.

* * *

На полях Ломбардии идут жаркие схватки между испанцами, французами и венецианцами, а Флоренция тем временем живет тревожным ожиданием. Кое-кто начинает сомневаться в победе Франции. Еще более мрачные вести пришли из Рима, где Карл V посулил папе полную поддержку в борьбе против Флоренции, которая, кстати, никому из своих соседей не угрожает и ни от кого ничего не требует. Но причина, толкающая папу Климента на столь опасный шаг, вполне ясна. Униженный врагами, разуверившийся в друзьях и преданный вассалами, он жаждет на ком-нибудь отыграться, и его выбор пал на Флоренцию.

Папа не останавливается ни перед какими обещаниями, желая заполучить побольше сообщников и склонить к предательству некоторых флорентийцев. Не пожелавший прислушаться к голосу Большого совета Каппони отстранен от должности гонфалоньера. Теперь он лишен возможности снабжать секретной информацией агентов Ватикана; в награду за такую услугу его сыну была обещана кардинальская шапочка. Ему пришлось отчаянно защищаться, хотя знать была на его стороне; его витиеватые разъяснения и речи кое-кого тронули, но не убедили. Пусть благодарит бога. Если бы не великодушие Кардуччи, произнесшего страстную защитительную речь, не сносить бы ему головы.

Чума несколько утихла и теперь не так страшна. Чтобы предотвратить голод, в город направляются большие обозы с продовольствием. Растет число людей в шлемах и латах. Вскоре все взрослое мужское население города окажется закованным в железо.

* * *

С той поры, как меня назначили генеральным инспектором фортификационных сооружений Флоренции и подвластных ей территорий, разъезжаю по всей Тоскане, обследую состояние наших крепостей, руковожу работами по сооружению оборонительных рвов и бастионов вдоль дорог, на которых может объявиться неприятель в случае внезапного нападения.

Только что вернулся из инспекционной поездки в Феррару, но вопреки надеждам нашего правительства она не принесла особой пользы. То, что я увидел там: несколько превосходных пушек и новейших бастионов, сооруженных с учетом современных требований, – отнюдь не преумножит количества и мощи нашей артиллерии, да и вряд ли от этого станут неприступнее флорентийские оборонительные валы. Правда, по моему распоряжению здесь трудятся тысячи горожан и окрестных крестьян. Хочу укрепить наши крепостные стены, дабы они были в состоянии выдержать натиск современной артиллерии, чья пробивная сила неизмеримо возросла в последнее время.

Фортификационные работы давно бы продвинулись вперед, если бы Каппони не препятствовал осуществлению моих замыслов. У этого человека всегда находились самые невероятные причины, лишь бы помешать мне и сдержать ход работ. То он говорил мне, что денег в обрез и они предназначены на другие, более неотложные дела, а стены, мол, стояли не один десяток лет и еще могут выстоять; то он заявлял, что-де крайне опасно заниматься оборонительными сооружениями, поскольку все это может насторожить и вызвать разного рода подозрения у папы, императора и т. д.

Мне всегда виделось что-то противное интересам нашей республики в упрямстве, с каким Каппони старался свести на нет любое мое предложение, в его плохо скрываемом опасении, что Флоренция может укрепиться, как никогда. Последние факты подтвердили, что я был недалек от истины.

Зато теперь новый гонфалоньер Франческо Кардуччи ревностно печется о боевой готовности наших крепостных стен. Когда я предложил построить фортификационные сооружения на холме Сан-Миньято, он понял целесообразность этой идеи и тут же ухватился за нее.

Работы не прекращаются ни днем, ни ночью, дабы наверстать время, упущенное из-за нерешительности бывшего гонфалоньера. Любо-дорого глядеть, как дело спорится, с какой отдачей трудятся люди из простонародья. Такого мне еще ни разу не приходилось видеть. Одни таскают доски, камень, кирпич, другие заняты рытьем глубоких рвов; на мулах или просто вручную подносят для раствора воду в огромных бадьях. Повсюду вокруг Флоренции кипит работа. Словно по волшебству, изо дня в день прямо на глазах вырастает и обретает зримые очертания мощное кольцо оборонительных рубежей. Несмотря на нещадно палящее солнце и едкую пыль, образующую сплошную завесу над землей, вот уже четыре месяца кряду флорентийцы трудятся не покладая рук, и никакая усталость не в силах сломить их боевой дух.

Пусть бы сюда пришли и полюбовались на мощные укрепления наши белоручки из знатных семей. Может быть, тогда они поняли бы раз и навсегда, как надобно на деле защищать свободу. Хотелось бы увидеть здесь и наших велеречивых ораторов, которые так поднаторели выдавать черное за белое да водить за нос наивных простолюдинов. Куда там! Многие из них предпочли сменить обстановку, дабы укрыться от чрезмерной жары. Для них вдруг стал невыносим наш флорентийский климат. Август 1529 года.

* * *

В окрестностях Флоренции разрушают дома, загородные особняки, церкви. Одни лишь богатые домовладельцы пытаются оказать сопротивление этим жестоким мерам, вызванным необходимостью. Словно смертоносный смерч, поднявшийся над землей, крушит и корежит все постройки вокруг Флоренции. Но эти меры, касающиеся и старинных построек, продиктованы условиями военной обстановки и преследуют одну лишь цель – лишить неприятеля какого бы то ни было опорного пункта или укрытия на подступах к городу.

Нынче меня разыскали руководители работ по сносу построек и попросили взглянуть на большую фреску в трапезной монастыря в Сан-Сальви. Тут же отправившись на место, я действительно обнаружил фреску, изображающую "Тайную вечерю", работы Андреа дель Сарто. Пришлось распорядиться оставить монастырскую трапезную в полной неприкосновенности.

Как ни тяжело сознавать, но многие романские и готические постройки флорентийцам не суждено уже будет увидеть. Стоит только вспомнить о многих произведениях искусства, разрушенных по моему приказу прямо на глазах, как сердце кровью обливается, а в душу закрадываются сомнения. И все же великое и святое дело защиты свободы достойно этих жертв. Как бы ни была велика утрата, приходится скрепя сердце и сжав до боли зубы принимать такие решения, которые в иное время показались бы чудовищными. Таковы веления нашего жестокого времени, не терпящие никаких возражений. Нужно сохранить твердость, выдержку и смело смотреть в глаза действительности.

Огромная глыба, переданная мне по распоряжению Синьории, все еще лежит нетронутой среди прочих блоков мрамора в моей мастерской. Оказавшись в водовороте нынешних драматических событий, которые по мере сил стараюсь освещать в своих записках, я совершенно лишен времени и возможности говорить о волновавших меня еще совсем недавно художественных замыслах. До сих пор не успел даже обтесать мраморную глыбу. А флорентийцы надеются, что из нее я изваяю новую статую, которая будет под стать моему Давиду.

* * *

Напряженная обстановка во Флоренции все более усугубляется. На днях по городу разнесся слух о мире, заключенном между Карлом V и Франциском I. Брошенная союзниками на произвол судьбы, Флоренция вынуждена теперь в одиночку противостоять испанским полчищам, которые вновь вторглись в Тоскану.

Родственники и приближенные Медичи, а с ними и многие другие знатные семьи продолжают покидать город, стараясь увезти с собой самое ценное. Бегство аристократии, начавшееся еще в прошлом году, обретает все больший размах, становясь массовым явлением. Ясно одно, что скоро в городе останутся лишь те, чье единственное достояние – свобода. Это будут неимущие бедолаги, мрущие как мухи от голода и чумы, которая все еще свирепствует, да некоторые отчаянные смельчаки и светлые умы, включая, разумеется, наиболее просвещенных и патриотически настроенных представителей флорентийской знати. Но среди защитников города уже пробежала некая тень разногласий и недомолвок, да и между членами правительства чувствуется холодок.

Тем временем алчные торговцы нещадно грабят горожан, скупая все, что те могут предложить в обмен на продукты питания, особенно наиболее состоятельные слои. Изделия из золота и серебра тут же переплавляются в слитки, дабы сподручнее было их вывезти, и на глазах у всех крупными партиями переправляются во Францию или Фландрию. Пока одни спускают с себя все до последней нитки, другие преумножают свои богатства. Для некоторых граждан дело защиты Флоренции стало новым источником выгодных сделок и обогащения. Все это не может не вызывать во мне отвращения.

* * *

Пятница, 26 сентября 1529 года. Нахожусь в столь подавленном состоянии, какого еще никогда не испытывал. Когда многие окрестные города пали под натиском испанских войск, я наконец собрался с духом и решил переговорить с Франческо Кардуччи, дабы поведать ему то, что до поры до времени хранил в тайне. Каково же было мое удивление, когда в ответ гонфалоньер набросился на меня, обвинив в малодушии и трусости. Уж не знаю, отчего его так задели мои слова?

Я же считал своим гражданским долгом предупредить его, что предводитель отрядов ополчения Малатеста Бальони ведет себя явно неподобающим образом. Его действия вызывают подозрение даже у военных, которые подчиняются его приказам. Кроме того, я высказал ряд сомнений, касающихся всей организации обороны Флоренции.

И хотя гонфалоньер столь болезненно и нервозно воспринял высказанную мной правду, я все же попросил его сохранить в тайне наш разговор. Но именно с того самого дня меня охватило паническое чувство страха. Ужас, леденящий душу, вконец сковал меня. В каком-то мрачном калейдоскопе передо мной проносились картины одна страшней другой; ужасные предчувствия и мысли о неминуемой расплате не покидали меня. Я жил в постоянном ожидании того, что Бальони вот-вот проведает о содержании моего разговора с гонфалоньером и тут же постарается избавиться от меня. Не находя себе места, я метался по бастиону на холме Сан-Миньято, как в каменной ловушке, ставшей для меня тюрьмой. Голова шла кругом, когда, прохаживаясь вдоль крепостных стен, я видел, как вдали зловеще поблескивали в лучах заходящего солнца шлемы и пики вражеских солдат. Флоренция жгла огнем мне душу, воспаляя сознание.

Я решил бежать. В Кастельнуово ди Карфаньяна не захотел даже навестить бывшего гонфалоньера Никколо Каппони, а в Ферраре наотрез отказался от гостеприимства самого герцога. Добравшись до Венеции, я не стал обсуждать официальные предложения, сделанные правительством Яснейшей владычицы морей, а постарался поскорее найти приют в глухих кварталах Джудекки *, где смог наконец укрыться от не в меру назойливых почитателей.

* ... в глухих кварталах Джудекки – один из крупных островов, на которых расположена Венеция, традиционно заселенный беднотой и рыбаками.

* * *

Послы многих держав устроили на меня настоящую облаву, дабы заручиться моим обещанием, а затем связать меня с их всесильными хозяевами посредством все тех же пресловутых контрактов. Они хотели воспользоваться моим нынешним положением, в котором я неожиданно для всех оказался. Видимо, они полагают, что перепуганный насмерть и подавленный Микеланджело готов будет укрыться где угодно, даже во Франции или в пекле у самого дьявола. Но многие здесь хотели бы, чтобы я остался в Венеции. Как раз сегодня правительство уведомило меня, что своим присутствием я "оказываю высокую честь Венецианской республике".

Но все эти господа никак не могут понять, что, поддавшись на их лестные предложения, я тем самым бесчестно поступлю по отношению к моей республике. Они забывают, что я флорентиец и никогда не предам родину. Как никогда ранее, с особой любовью и нежностью думаю в эти дни о моей милой Флоренции, где, несмотря на горстку подлых изменников, народ мужественно защищается, терпя неимоверные лишения. Сижу, отгородившись от мира, в этой комнатушке, где царит глубокая тишина, и чувствую, как в душу начинают закрадываться горькие сомнения. Действительно ли я был прав, решившись на такой поступок? И хотя чувство страха еще держит меня в своих липких объятиях, мысль о возвращении на родину все чаще и настойчивее навещает меня.

Покой и одиночество – вот единственное утешение для моей измученной души. Под их целительным воздействием начинаю понемногу приходить в себя. Могу признать со всей прямотой, что вместо прежних терзаний в догадках и предположениях все чаще задумываюсь над своим существованием. О, эта жизнь, несчастная моя жизнь!

К закату подведен чредою долгих лет.

Как поздно я познал, о мир, обманов цену,

Твоих несбыточных надежд измену.

Отдохновенья за труды нам в жизни нет.

Позор, былые треволненья,

Ошибки, страхи без конца

Опять, как прежде, порождают

Лишь сладостные заблужденья,

От коих сохнет плоть, болит душа

У тех, кто к ним пристрастие питает.

Скажу одно, и здесь мне опыт помогает:

Лишь к тем благоволит судьба,

Чья жизнь по воле неба коротка.

* * *

Синьория обнародовала декрет, согласно которому все граждане, покинувшие территорию республики, будут считаться бунтовщиками, если не вернутся назад до 7 октября сего года. Мое имя не упоминается в списке беглецов. Насколько мне стало известно, власти даже согласились продлить на несколько дней срок моего возвращения. Вне всякого сомнения, этим шагом хотят подчеркнуть, насколько со мной считаются, и, если я вернусь, будут готовы простить мое дезертирство. Но всесильный Бальони и его сообщники все еще не разоблачены, и я их страшусь. Решиться на возвращение во Флоренцию для меня очень нелегко. К тому же я не могу не прислушиваться к голосу тех, кто уговаривает меня не обольщаться надеждами на прощение и советует повременить, поскольку падение Флоренции предрешено. Боже, как мне тошно от всех этих советов, да и сам декрет разбередил мне душу.

Какая же нужна смелость и решимость, чтобы доказать свою верность Флоренции и ее доблестным защитникам. Неужели я буду и далее терпеть, что меня считают трусом и предателем? Но простят ли мне малодушие или...

* * *

Через посредство некоего Бастьяно ди Франческо флорентийское правительство снабдило меня охранной грамотой для въезда в осажденную Флоренцию. Думаю, что этим я обязан прежде всего Галеотто Джуньи, флорентийскому послу при дворе феррарского герцога, проявившему столь живое участие к моей судьбе.

Помимо грамоты через того же посыльного я получил множество писем от флорентийских друзей, которые заклинают вернуться поскорее и занять свое место среди защитников города. В частности, Баттиста делла Палла пишет мне: "Все друзья в один голос просили передать их единственное желание, чтобы Вы скорее вернулись на родину ради сохранения своего доброго имени, чести, расположения к Вам друзей, а также ради борьбы за светлое будущее, на которое Вы так уповали".

Мой благородный друг напоминает мне о наших жарких спорах и беседах, наших мечтах увидеть просвещенное отечество и вновь умоляет меня не медлить с возвращением. В своем письме он полон веры в счастливый исход общего дела, а его надежды звучат слишком радужно. С поистине юношеской наивностью Баттиста пылко верит, что время, о котором мы вместе мечтали, уже не за горами.

"Ждем тебя, Микеланджело. Помни, защита Флоренции – святое и правое дело", – читаю в одном из писем из родного города. "Мы уверены, что ты никогда не предашь ни нашу республику, ни свободу", – написано в другом. А вот еще одна примечательная строка: "Или погибнем все как один, сражаясь под этими стенами, или падут тираны!"

Сколько же в этих письмах бодрости и восторженных чувств, словно правое дело Флоренции уже восторжествовало. Но зато этот день прошел для меня не так уныло, как все остальные, проведенные в Венеции. Уговоры друзей всколыхнули меня, разбередили душу и вновь вызвали бурю сомнений.

* * *

После двухмесячной отлучки я вновь занял свое место генерального инспектора фортификационных сооружений Флоренции. Все вокруг города рушится и сравнивается с землей. Но на сей раз не под ударами кирки и молота, а под обстрелом неприятельской артиллерии, сжигающей все дотла. Куда ни кинешь взор, все подступы к городу в дыму и огне пожарищ. С высоты укрепленных бастионов флорентийцы с ужасом взирают на это невероятное зрелище.

На многих перекрестках города можно прочитать начертанные на стенах слова: "Нищие, но свободные!" Так ответили флорентийцы на решение правительства обложить их еще более высокими налогами, дабы собрать необходимые средства на оборону города. 24 ноября 1529 года– четвертый день после моего возвращения во Флоренцию.

* * *

Если бы меня вдруг спросили о чувствах, испытываемых мной, когда я нахожусь на крепостных стенах, мой ответ вряд ли прозвучал бы в унисон с настроениями, царящими ныне в городе. Я обескуражен и полон подозрений, порожденных множеством причин. У меня даже недостает смелости поинтересоваться, как вокруг меня развертываются события. Никому более не доверяю. Кто бы ни пришел ко мне с последними новостями, всем тут же даю понять, что не расположен ничего слушать. Я поклялся себе ни во что более не вмешиваться. Пусть мое поведение выглядит недостойным, лицемерным или трусливым, но только так я могу оградить себя от всяких подвохов. Если бы не мой пост, вынуждающий иметь дело со множеством людей, которые заняты оборонительными сооружениями, я бы вовсе отгородился ото всех.

Флоренция наводняется беженцами из соседних городов. Опасаясь расправы, они пробираются к нам сквозь кольцо неприятельских войск. Отрезанные от остального мира, флорентийцы осаждают их расспросами. Но рассказы беженцев вызывают лишь еще большее опасение за судьбу близких, оставшихся по ту сторону. Зато, выслушивая их, флорентийцы проникаются еще большей решимостью бороться и стоять до конца.

* * *

Подавляющим большинством голосов Большой совет отверг притязания Кардуччи быть переизбранным, и новым гонфалоньером стал Раффаэлло Джиролами, выходец из старинного флорентийского рода. Человеком он слывет решительным, но не столь фанатичным и упрямым, каковым считался его предшественник. Правда, справедливости ради стоит признать, что до последнего момента Кардуччи заправлял делами и руководил правительством с поистине незаурядным умением и мужеством.

Ума не приложу, отчего все вдруг запамятовали о былой близости вновь избранного гонфалоньера к Медичи? Непонятна также позиция "плакальщиков", проголосовавших против переизбрания Кардуччи. Сдается мне, что не угодил он им лишь своим недостаточным радением о делах сугубо религиозных.

Джиролами обязан своим избранием прежде всего тому, с каким умением он справлялся до этого с должностью комиссара по делам обороны. В общении с людьми он никогда не зарывался, проявляя неизменную выдержку и такт. Мне приходилось с ним каждодневно видеться, а потому я его смог хорошо узнать. В противоположность ему Кардуччи отличался весьма вспыльчивым нравом и нередко подавлял своей напористостью, вызывая неудовольствие окружающих. Порою он обрушивался на папу с такой яростью, которой могли позавидовать самые отъявленные фанатики из монастыря Сан-Марко.

Этот неугомонный Лупо, приставленный к пушке на верхней площадке сторожевой башни, что у меня под боком, кажется, палит кстати и некстати. Его беспрестанная пальба то лишает меня сна, а то вдруг будит среди ночи. Так и хочется отделаться от него. Но я забываю, что нахожусь в осажденном городе и Лупо исправно выполняет воинский долг.

* * *

Вспомнив на днях об обещании, данном феррарскому герцогу, принялся за написание картины, изображающей пышную Леду, у ног которой резвится белоснежный лебедь. Если бы "плакальщики" или брат Захарий из доминиканского ордена пронюхали о такой картине, не сносить бы мне головы. В лучшем случае меня тут же упекли бы в тюрьму и я оказался бы в обществе шпионов и жалких изменников. Причем я отнюдь не преувеличиваю, ибо любое "богохульство" или "вызов" так называемой общественной морали караются по законам военного времени. Вот отчего этой красавицей Ледой могут пока наслаждаться только мои глаза.

Как ни странно, но меня тянет к подобным сюжетам в самое, казалось бы, неподходящее время, когда следует отрешиться от всех эмоций, вызываемых не только художественными замыслами...

Голод все более дает о себе знать, а беженцы из окрестных городов и селений, занятых войсками принца Оранского, все прибывают, еще более усугубляя положение. И как бы ни велики были запасы провианта на флорентийских складах, не представляю, чем правительство в ближайшие месяцы будет кормить город с его столь возросшим населением. Доминиканцы стараются вовсю, выступая с предсказаниями и проповедями перед толпами страждущих, продолжающих хранить верность и стойкость. Но настроение толпы в любой момент может измениться. Пока монахам удается поднимать дух, но от этого хлеба в городе не прибавится.

Отмечу в заключение, что если в ближайшие дни не произойдет радикальных перемен, то испанские войска окажутся у самых ворот Флоренции. За последние недели пали Синьи, Монтепульчано, Пьетрасанта и другие города. Все это неминуемо предвещает, что неприятельское кольцо вскоре окончательно сомкнется вокруг нас.

* * *

Эти, унылые февральские дни проходят для меня бесцветно один за другим, хотя нет недостатка в бесконечных заседаниях, интригах, вероломстве, а также случаях подлинного героизма. Менее всего я приспособлен к жизни в условиях осадного положения, а тем паче день-деньской ходить в стальных доспехах. Но я со всем этим смирился, безропотно исполняю свой долг и буду верой и правдой служить общему делу, пока не наступит эпилог трагедии. Почти не покидаю своего поста на крепостных стенах, редко вижусь с друзьями и уж не помню, когда в последний раз держал в руках книгу. Мне необходимо отвлечься, а вернее, занять себя чем-то посторонним, чтобы ни о чем не думать.

Прошедший новогодний карнавал никому не принес радости. И если бы не единичные случаи шума и веселья среди молодежи, которой надо излить свои чувства, дабы как-то скрасить унылое однообразие будней, никто не заметил бы даже наступившего праздника.

Забыл ранее отметить, что у Климента VII личным камерарием состоит Якопо Джиролами, родной брат гонфалоньера нашей республики, этого заклятого врага папы. Вот еще один факт, который должен бы вызывать удивление (замечу в скобках, что, несмотря на такое совпадение, нынешний гонфалоньер честно выполняет свой долг). Но я еще больше поразился, когда узнал, что Малатеста Бальони питает тайную надежду заполучить утраченную Перуджию с помощью папы Климента. Вот, оказывается, почему его шлем украшает надпись "Либертас" *. Но не стоит говорить об этом. Февраль 1530 года.

* ... его шлем украшает надпись "Либертас" – отличительный знак, дающий исключительные права его владельцу. За особые заслуги им награждались еще граждане античного Рима.

* * *

Флорентийские солдаты часто делают смелые вылазки, покидая городские укрепления, чтобы завязать бой с испанцами и изменниками, сражающимися в их рядах. Однако неприятель избегает открытых столкновений на поле брани, предпочитая взять нас измором, и это уже ни для кого не секрет. "Достопочтенные господа республиканцы! Вы сидите в каменной мышеловке. Если вы не передохнете с голоду, когда мы вступим во Флоренцию, то мы вас всех уничтожим".

Сколько же лютой ненависти в этом послании, направленном изменниками нашим ополченцам. И уж если эти ревностные сторонники Медичи одержат верх, то всем нам, оставшимся в живых, придется пережить трагедию, которую Флоренция еще не видывала за всю свою историю. Но как ни велики лишения, да и чума вновь угрожает, флорентийцы не падают духом. У всех сейчас на устах ставшее известным незатейливое четверостишие:

Не пойдем мы, папа, за тобой

И Флоренцию не отдадим!

Лучше все погибнем как один,

Пусть нас помянут за упокой.

И хотя я разделяю это отчаянное желание погибнуть, но не сдаваться, оно болью отзывается в моем сердце. Помимо самых ужасных сцен, порождаемых моим воображением, я уже вижу, как вскоре на улицах города появятся страшные призраки в обличье мужчин и женщин, от которых остались только кожа да кости, а там уж наступит черед и чумы как последнего акта этой трагедии...

Вам говорю, что дали миру

И кровь, и плоть, и дух мятежный.

Все здесь обрящете могилу.

* * *

Сегодня Ферруччи * удалось доставить во Флоренцию шестьдесят коров и бычков, при виде которых жители города несколько воспряли духом. Если бы не испанцы, рыскающие по округе, он бы привел более многочисленное стадо. В городе давно уже не видно ослов, которых почти всех истребили и съели. Участились случаи ночного разбоя. И хотя принимаются самые жестокие меры борьбы, волна бандитизма все возрастает.