Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 6"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Меня тревожило: один он здесь или все-таки у него есть помощники? Ведь людей на планете Альво я пока что не видел. Логичнее было бы предположить, что с момента моего приземления все обитатели собрались внутри последнего оплота «Доксфорд индустри». С другой стороны, монологи Стайлера свидетельствовали, что он в одиночестве, и довольно давно. Но где же остальные? Ведь здание огромно, и штат обслуживающего персонала должен быть тоже немалым.

Вскоре, однако, мои страхи рассеялись. Я остановился перед массивной дверью с табличкой, недвусмысленно указывающей, что это вход в святая святых. Осторожно надавил на ручку двери – заперто. Направил ствол ружья на замок и приступил к уже привычной операции.

О дьявольщина, заряды кончились, а сталь в замке оказалась слишком крепкой. Если последнюю гранату я потрачу на то, чтобы взорвать дверь, у меня больше не останется оружия, которым можно поражать на расстоянии. Не с голыми же руками на Стайлера бросаться… Правда, имелся у меня кинжал, я его приобрел на Сицилии. Помню, как посмеивались надо мной инструкторы, когда я не пожелал с ним расстаться. Им и в голову не приходило, что он может меня выручить.

Я отшвырнул ставшее бесполезным оружие, выхватил из узкого и длинного кармашка на голени кинжал. Примерился, куда лучше бросить гранату.

– Представляю, с каким нетерпением ты будешь ждать, когда за тобой прилетят твои сообщники, – раздался голос Стайлера из репродуктора над дверью. – Но этого не случится, и у тебя кошки на душе заскребут при мысли, что, может быть, они тебя бросили, а мое сообщение о войне было правдой. И тогда ты попытаешься покинуть Альво собственными силами, но не найдешь здесь ничего, что может пригодиться для этой цели. А еще в тебе шевельнется подозрение не единственное ли ты разумное существо на этой планете? И твои подозрения подтвердятся. Вот когда ты пожалеешь, что не поверил мне, вот когда поймешь, что вместе со мной решил бы свои проблемы…

Я отбежал в дальний угол прихожей, швырнул гранату и упал на пол.

– Я всех отсюда эвакуировал много месяцев назад, потому что предвидел этот штурм. А теперь, во время войны, крайне сомнительно, чтобы сюда хоть кто-нибудь вернулся. Беженцы переправлены на планеты, более или менее подготов…

Взрыв в замкнутом пространстве прозвучал оглушительно. Я был на ногах прежде, чем замерло эхо и осыпались обломки.

Ах вот оно что! Он эвакуировал своих подручных и, значит, некому было бы меня подобрать, если бы я внял его мольбам и остановился в самом начале штурма. Выходит, он просил это сделать просто для того, чтобы ему удобнее было в меня целиться! Сочувствие, во мне зародившееся, тотчас исчезло. С кинжалом в вытянутой руке я кинулся к зияющему дверному проему.

Вбежав, мгновенно осмотрелся. Никакой, как я почему-то предполагал, пышности в интерьере не наблюдалось. Всю дальнюю стену до потолка занимал пульт, левая мигала множеством дисплеев, которые в различных ракурсах показывали панораму долины и охваченные пожаром помещения. Заднюю часть комнаты отделяла перегородка, а наличие при входе ковра и кое-какой мебели указывало на то, что Стайлер здесь и живет.

Он, в точности такой же, как на фотографиях, сидел за небольшим металлическим столом возле левой стены. Мудреная машина, размерами и формой напоминающая гиппопотама, выступала из противоположной стены и частично прикрывала его. Стайлер был лыс, пучки проводков тянулись от его головы к центральному пульту. Он смотрел на меня и в правой руке держал пистолет.

Не знаю, сколько раз он в меня попал. Первый-то раз промазал. Относительно второго выстрела не уверен. Пистолетик был мелкокалиберный, и Стайлер успел пальнуть три или четыре раза, прежде чем я выбил у него из руки эту игрушку и вогнал лезвие точно ему в диафрагму. Он грузно осел в кресло.

– Ищи спасения… – начал он, потом судорожно глотнул воздух, и знакомое мне по фотографиям невозмутимое выражение его лица сменилось изумленным.

Он выбросил вперед правую руку, нажал кнопку справа от себя и, содрогаясь, упал грудью на стол.

А на столе стоял телефонный аппарат. И вот он вдруг зазвонил.

Я смотрел на аппарат как зачарованный, не в силах пошевелиться. До умопомрачения странно было слышать здесь телефонный звонок. Я с огромным трудом сдерживал в себе желание расхохотаться, потому что чувствовал – уж если начну, то мне будет не остановиться.

Но нужно же было понять, что означает этот звонок! Я бы всю оставшуюся жизнь казнился, если бы не поднял трубку.

Я ее поднял.

– …в здании, – продолжал голос Стайлера, – на противоположной стороне долины.

Я едва не закричал. Схватил его за плечо, встряхнул. Толкнул обратно в кресло.

Он был мертв или вот-вот должен был умереть, это уже не имело значения.

– …клетки мозга еще работают, – говорил его голос, – поэтому я могу привести в действие все, что еще уцелело, пускай даже голосовые связки мне уже не повинуются. Все здесь проходит через селектор, а его голос – это мой голос. Тебе придется изучить материалы, которые ты найдешь в том здании. Это будет трудно, и тебя может постигнуть неудача. Но тогда ты проведешь остаток дней здесь, на планете Альво. В твоем распоряжении наглядные пособия, магнитофонные записи, мои рукописи, книги. У тебя нет теперь ничего, кроме времени, и лишь от тебя самого зависит, сумеешь ли ты выбраться отсюда. До сих пор мои предвидения были верны, но, кажется, это все, на что я способен…

А потом в трубке что-то щелкнуло и раздался гудок.

И я потерял сознание.

Я нашел и изучил материалы, о которых он говорил, в том корпусе Дома, что получил впоследствии название «Нулевое крыло». Я учился, у меня не было выбора. Вернее, выбор был: или учиться, или поддаться всеобщему безумию, еще более мрачному, чем в мои времена.

Я хотел выбраться отсюда, отыскать Джулию, сделать хоть что-нибудь…

Я выбрался. Я не нашел ее могилу (да и была ли у нее могила?), но во всяком случае установил, что Джулии не было среди тех, кто попал в Дом или его корпуса, расположенные на других, еще плохо обжитых планетах.

Я выбрался, хотя для этого мне о многом пришлось забыть. Впрочем, времени у меня было предостаточно для самого скрупулезнейшего самоанализа. Я овладел методами диагностирования тех свойств моей личности, которые меня же и отвращали, и немедленно стирал их из памяти. Такую вот поставил я перед собой задачу. Мне хотелось, чтобы этой операции подверглись все люди… те, кто еще оставался в живых… мне казалось, что это возможно сделать. Правда, путь духовного преображения человечества обещал быть долгим, но я готов был идти вместе со всеми, пусть и отставая на шаг, чтобы выполнять грязную работу, для которой годился как никто иной. И меня это устраивало.

Я разрушил некую часть самого себя и припаял контакт в соответствующее место. В случае опасности можно было присоединить и остальные, но я не хотел, чтобы Анджело ди Негри существовал. Я его ненавидел.

А потом я оживил клоны. Мы могли во всем положиться друг на друга.

И мы выбрались из этой передряги.

ЧАСТЬ IIГлава 1

Изумление – вот что я испытал, когда пуля пробила мое сердце. «Как же такое возможно?..» – успел я подумать, прежде чем умер.

Миссис Воул рассказывала, что я кричал и хватал руками воздух. Я-то ничего не помнил, потому что сразу отключился, а вот бедной девочке, конечно, этого не забыть, ведь меня пристрелили в ее постели.

Да, еще мелькнула в затухшем мозгу безумная мысль: «Выдерни штекер номер семь!»

Но зачем, почему – я понятия не имел.

Вижу ее лицо, зеленые глаза, опушенные длинными ресницами, розовые губы, полуоткрытые в улыбке… И вдруг – дикая боль и невероятное изумление, когда я услышал… (или мне показалось, что услышал?) выстрел, который меня убил.

Позднее врач констатировал, что сердце у меня как у младенца, и объективную причину болей в области грудной клетки и последовавшего за ними обморока определить не удается. Я к тому времени уже сообразил, что подвергся нападению, и ни о чем так не мечтал, как поскорее попасть в Восемнадцатое крыло «Библиотеки», в комнату № 17641.

Но они промурыжили меня полдня под предлогом, что мне нужно успокоиться и отдохнуть. Идиоты! Если со мной все в порядке, о каком отдыхе может идти речь? Ведь меня только что убили! Я пребывал в полной растерянности. Я совершенно искренне недоумевал: неужели в наше время такое возможно? Личность моего убийцы занимала меня уже во вторую очередь.

Тишина, стерильно-белые стены. Арсенал реабилитационных средств.

А меня бросало то в жар, то в холод. Я понимал, что нужно срочно выбраться отсюда, срочно предпринять какие-то меры, чтобы случившееся со мной не получило огласку.

В то же время и чувство отвращения я испытывал, и почти животный страх при мысли о том, что со мной случилось. Но думать о чем-либо другом было выше моих сил.

Впрочем, у меня хватило ума сообразить, что до тех пор, пока я не справлюсь с этими ощущениями, я ни на что не буду способен.

Поэтому я и заставлял себя анализировать происшедшее. Убийство в наше время – да это же неслыханное дело! Я не мог припомнить, когда и где последний раз был зафиксирован факт насильственной смерти, а ведь в отличие от многих я имел доступ к информации такого рода. Жители Дома с малых лет подвергались психологической обработке, из их сознания разнообразными средствами вытеснялась способность к проявлению агрессивных реакций, и при первом же симптоме патологии потенциальная ее жертва немедленно становилась объектом медицинского обследования. И вдруг – явно преднамеренное и хладнокровно осуществленное убийство! Давненько такого не случалось.

Правда, призрак моего предыдущего «я» цинично нашептывал мне на ухо, что если убийство действительно хорошо спланировано и на самом деле умело осуществлено, то, как правило, очень трудно установить, что это именно убийство, а не смерть, наступившая в результате, скажем, несчастного случая или болезни, и поэтому не следует строить иллюзии относительно стопроцентной эффективности нашего контроля над людьми. Окриком я загнал предка обратно в небытие, которое он, кстати вполне заслужил. По крайней мере, лично я не сомневался, что он обретается там заслуженно. А что касается каких-то якобы невыявленных нами актов насилия, тем более убийств, так ведь мы располагали исчерпывающей информацией о каждом жителе Дома, поэтому скрыть от нас что-либо было практически невозможно.

Самое неприятное, что случилось это именно со мной. Мне предстояло скрыть факт убийства, чего я не позволил бы сделать никому другому. Ну а если конкретнее: я должен был постараться, чтобы ни полиция, ни кто бы то ни было не узнали истинную причину моей смерти. Звучало все это достаточно дико, но ведь у меня был особый случай…

Саркастический смех вырвался из моего горла. Настроение у меня окончательно испортилось.

– «Особый случай»! Неплохо сказано, старый крот! – пробормотал я. – Вот уж действительно и смех и грех!

– Черт побери, Ланж, у тебя, оказывается, напрочь отсутствует чувство юмора!

– Согласен, я в дурацком положении, но сам по себе факт убийства – не повод для смеха.

– Особенно когда убиваешь не ты, а убивают тебя?

– Относительно меня ты заблуждаешься.

– Ну-ну, не прикидывайся овечкой. У тебя руки по локоть в крови, как у любого из нас.

– Я не убийца! Я никого не убивал!

Тут, впрочем, я с трудом подавил в себе желание снова хмыкнуть.

– А как насчет частичного самоубийства? Про меня ты забыл?

– Человек имеет право распоряжаться собой, как ему вздумается. А ты… ну кто ты такой? Тебя нет! Ты – ничто!

– Тогда почему же ты так разволновался? Нервы не в порядке? Нет, Ланж, я существую. Ты убил меня, преднамеренно лишил меня жизни, но я существую. И настанет время, когда я воскресну. А воскресишь меня ты.

– И не мечтай!

– А ты не зарекайся. Я тебе понадоблюсь, и очень скоро.

Уже задыхаясь от ярости, я снова отправил предка в небытие, только там ему и место.

Проклиная себя за неумение сдерживаться, я одновременно сознавал, что мой гнев – проявление атавистических инстинктов, пробудившихся в результате психической травмы, полученной в момент смерти. Впрочем, с нервами я совладал довольно быстро, напомнив себе, что до тех пор, пока люди остаются людьми, мой долг – продолжать начатое, какой бы облик ни пришлось мне принять в очередной раз.

Итак, прежде всего нужно было успокоиться. Успокоиться и ждать, когда ко мне вернутся силы, а пока не высовываться. Разумеется, чем позже я смогу начать действовать, тем труднее будет восстановить прежний порядок вещей, но ведь возможности человеческого организма ограничены, Должно пройти какое-то время, прежде чем ко мне вернется способность принимать правильные решения.

Я стиснул зубы, сжал кулаки. Нельзя быть таким невыдержанным, это всем нам может дорого стоить. Расслабимся потом, позднее.

Я заставил себя встать с постели, подошел к зеркалу, висевшему над умывальником. На меня смотрел седой темноглазый мужчина лет пятидесяти. Взъерошив волосы, я попробовал улыбнуться. Улыбка вышла невеселая. «В голове у тебя полный разброд», – сказал я своему отражению, и все мы согласились с этим утверждением.

Открутил кран, дождался, когда потекла холодная вода, обмыл разбитую физиономию и почувствовал себя немного лучше. Стараясь не думать ни о чем, кроме поставленной перед собой задачи, вытащил из стенного шкафа одежду. Быстро оделся. Начав двигаться, я уже не мог остановиться. Хотелось как можно скорее отсюда выбраться.

Вызвал звонком медсестру, а пока принялся расхаживать взад и вперед по палате, изредка задерживаясь у окна, чтобы бросить взгляд на больничный дворик – совсем пустой, если не считать двух или трех больных и пришедших к ним родственников. Высоко вверху уже зажглись софиты.

Вдали высились башни трех эскалаторов, каждая напоминала гигантский штопор. Справа мне были видны просторные балконы сводчатой галереи. Светились и фонари вдоль больничной ограды. Движение на транспортерных лентах и переходах между ними в этот час было небольшое. Вертолетов тоже в пределах видимости не наблюдалось.

Появилась медсестра и повела меня к молоденькому врачу, тому самому, который объявил мне, что со мной все в порядке. Поскольку я был с ним совершенно согласен, он и разрешил мне отправляться на все четыре стороны. Я поблагодарил его и поспешно откланялся.

Спускаясь к транспортерной ленте, отметил, что чувствую себя с каждой минутой все лучше и лучше. Сначала мне было абсолютно все равно, куда двигаться, я просто испытывал потребность оказаться подальше от больницы, ее специфический запах напоминал мне о том плачевном состоянии, в котором я пребывал совсем недавно.

Я шел мимо складских помещений, над головой время от времени проносились вертолеты «скорой помощи». Стены, перегородки, пилоны, платформы, пандусы, посадочные площадки – все вокруг было белым и пахло карболкой. Я шел все быстрее, а навстречу мне без конца попадались то санитары с носилками, то медсестры с пробирками в руках, то больные в окружении озабоченных родственников. Просто чудом я не сбил никого с ног, потому что уже бежал – вот до какой степени было мне ненавистно это место со всеми его аптечными киосками, процедурными кабинетами и приемными покоями, в которых лежали прибывшие для излечения, а также те, кто уже ни в какой медицинской помощи не нуждался.

Транспортерная лента, в направлении которой я несся, пересекала угол больничного парка, где бедняги в креслах-каталках коротали оставшееся им время до того дня, когда и перед ними должна будет отвориться черная дверь в небытие. А над территорией больницы подъемные краны, похожие на птиц, с тихим клекотом мотали огромными клювами, разнося в различных направлениях узлы для сборки тех или иных механизмов, контейнеры с медикаментами и человеческими органами, предназначенными для трансплантации, и все это выглядело хаотично лишь для неопытного глаза, а в действительности делалось в строгом соответствии с непрерывно обновляющимися на компьютерах данными.

Только после двенадцатой пересадки я задышал свободнее. Соскочил с транспортерной ленты и очутился в освещенной лампами дневного света и многолюдной «Кухне».

Воздух, пронизанный соблазнительными ароматами, толчея, разнообразие красок. Наконец-то я снова на этом свете, а не на «том».

Зашел в небольшое, уютное кафе. Несмотря на то что был голоден, уже через минуту перестал ощущать вкус пищи, жевал и глотал машинально. Зато с пристальным вниманием приглядывался к окружающим. «А вдруг среди этих, что вокруг, мой убийца? Интересно, кстати, как они вообще выглядят, убийцы? Впрочем, что за бред. Убить способен любой из них, дай только повод и предоставь возможности. По их добродушным лицам этого не скажешь, но ведь кто-то выстрелил в меня всего несколько часов назад! Да, да, любой из них способен стать убийцей…»

При этой мысли мне стало не по себе, аппетит у меня пропал окончательно, зато я снова почувствовал настоятельное желание двигаться, идти куда-нибудь, куда угодно, лишь бы не оставаться на одном месте. Жесты и лица окружающих казались мне подозрительными, а то и вовсе исполненными угрозы. Мимо прошествовал с подносом толстяк, по виду из тех, что не обидит и мухи, а я весь напрягся, напружинился – задень он меня, и я бы с воплем вскочил со стула.

Как только освободился проход между столиками, я встал и нарочито неторопливым шагом вышел из кафе. Мне стоило огромных усилий не побежать опрометью к транспортерной ленте. Потом я долго ехал, ни о чем не думая. В толпе мне было страшно, но находиться в одиночестве казалось еще страшнее. Я ехал и бубнил себе под нос проклятия.

Было, конечно, место, где я мог ничего не бояться, и были там люди, которым я мог доверять. Добраться туда проще простого, но я не хотел, чтобы мое настроение передалось им.

Чтобы на душе не было так тошно, я решил немного выпить, однако ни в одно из питейных заведений этого крыла заходить почему-то не хотелось. Вот именно – почему? Этого я не мог себе объяснить. Я перестал ориентироваться в собственных чувствах.

Двинулся к ближайшей станции туннеля и вскоре увидел стену с мигающими буквами и цифрами. Сошел с транспортерной ленты и принялся изучать расписание.

Людей вокруг было немного, одни спешили к выходу на платформу, другие сидели на скамейках и глядели на световые табло. Из расписания явствовало, что с Одиннадцатой платформы можно попасть в «Коктейль-холл» Девятнадцатого крыла через шесть минут.

Я подошел к выходу на Одиннадцатую платформу, вставил в щель автомата контрольную карточку. Гудение, щелчок – и решетчатая дверца распахнулась. Я поднялся по лестнице и вошел в зал ожидания, где уже находились старик чудаковатой наружности в кресле-каталке и девушка в белом халате, вероятно медсестра. Должно быть, ей было поручено ухаживать за стариком, хотя она и держалась в некотором от него отдалении. Старик пристально посмотрел на меня и улыбнулся, собираясь, по видимости, затеять со мной разговор.

Я сделал вид, что не заметил его намерения, и отошел в сторону. Я все еще не испытывал желания общаться с кем бы то ни было.

Что касается остальных ожидающих (их было двое, оба мужчины), то один стоял неподалеку от выхода с развернутой газетой, которая почти полностью закрывала его лицо, а другой, с портфелем в руке, нервно прохаживался по залу, время от времени посматривая на часы.

Загорелся красный свет, раздался гудок. Я пропустил всех вперед и лишь тогда сам двинулся к выходу на платформу.

Вставил карточку в автомат вторичного контроля и вошел в стальной, ярдов сто длиною, туннель, стены которого пестрели рекламными плакатами и разноцветными граффити. Запах озона ударил в ноздри. В воздухе слышалось слабое потрескивание. Покрытые пылью лампы светили тускло. Пол был усеян мусором.

Не прошел я и до середины туннеля, как увидел невысокого, смуглого мужчину, который, заложив руки за спину, рассматривал рекламный плакат на стене. Изо рта у него торчала зубочистка, которую он жевал весьма энергично.

Этот тип, когда я с ним поравнялся, внезапно повернул ко мне голову. Я сделал шаг влево, но и он, ухмыляясь и подмигивая, шагнул вправо, загораживая мне дорогу. Я остановился и, скрестив руки на груди, раздвинул пошире прорезь под мышкой левой руки и нащупал рукоять транквилизаторного пистолета, с которым никогда не расставался.

Он, продолжая ухмыляться, еще раз подмигнул, на этот раз совсем заговорщически, и спросил:

– Фотографиями не интересуетесь?

Я и слова в ответ сказать не успел, а он уже распахнул полу пиджака и рылся во внутреннем кармане. Я почувствовал облегчение, увидев, что извлекает он оттуда не револьвер или, скажем, нож, а действительно пачку каких-то фотографий. Развернув их веером, он двигался мне наперерез.

При других обстоятельствах и в любом другом месте я без лишних слов арестовал бы его. Впрочем, нет, на первый раз, может, и отпустил бы с миром, пригрозив, разумеется, применить санкции, если он еще раз попадется мне на глаза. Все зависело бы от моего настроения. Но в этом туннеле, пролегающем через ноль пространство, всегда было непонятно, по законам какого крыла судить правонарушителя. А если этот тип постоянно здесь околачивается?..

К тому же я был не при исполнении и не испытывал в данный момент никакого желания заниматься своей, если можно так выразиться, профессиональной деятельностью.

Короче, я просто шагнул вправо, намереваясь обойти его и продолжить путь. Он однако, подхватил меня под руку и спросил снова:

– Так как насчет фоточек?

Я искоса взглянул на снимки и… Гм-м, выходит, я недооценивал силу атавистических инстинктов, проснувшихся во мне вследствие психического потрясения, потому что уже не мог отвести взгляд от красочных глянцевых снимков.

Я и сам не понимал, почему они меня так заинтересовали. Видел же я и раньше нечто подобное, тысячу раз видел…

Это были три снимка Земли, сделанные из космоса, также по одному изображению всех планет нашей Солнечной системы; на остальных фотографиях были запечатлены планеты и созвездия мне, по большей части, незнакомые.

И вот при виде этих пустячных картинок меня вдруг охватило совершенно необъяснимое волнение, которое я, кажется, не сумел скрыть.

– Нравится? – спросил тип. Я кивнул.

– Пятьдесят, – сказал он. – За пятьдесят отдам весь комплект.

– Ты что, ненормальный? «Пятьдесят»! Это слишком дорого.

– Но ведь и снимки очень качественные.

– Верно, – согласился я, – но они не настолько мне нужны, чтобы я стал платить за них бешеные деньги. Кроме того, у меня нет пятидесяти.

– Бери шесть на выбор за двадцать пять.

Вообще-то я должен был, как полагалось законопослушному члену общества, ответить, что не ношу с собой наличных, и таким образом пресечь в самом начале этот предосудительный разговор. Жители Дома в наличных деньгах не нуждались, удостоверение личности позволяло им приобретать необходимое – стоимость же приобретенного вычиталась из личного счета, который можно было в любой момент проверить. Хотя, разумеется, каждый имел при себе какую-то сумму на карманные расходы, в которых ни перед кем не желал отчитываться. Но самое-то правильное было бы послать его ко всем чертям и идти своей дорогой. Почему же я этого не сделал?

Да потому что мне понравились фотографии. Вдобавок нужно было как-то отвлечься от тревожных мыслей, одолевавших меня. Одним словом, решил себя побаловать – приобрести несколько снимков.

Выбрал карточку с ярким, четким изображением Земли. Подумал – и взял еще одну, где на черном фоне во всем своем блеске простирался Млечный путь. Отсчитал типу четыре доллара (по два за штуку), сунул фотографии в потайной карман под мышкой, туда, где лежал пистолет, и пошел дальше, стараясь поскорее забыть наглую ухмылку этого субъекта вкупе с жеваной его зубочисткой.

Через несколько минут я был уже в Девятнадцатом крыле. Спустился с платформы, вышел со станции и вскочил на транспортерную ленту. Здесь, в «Коктейль-холле», всегда царил вечерний полумрак. В моем состоянии это меня как раз устраивало. Высоко вверху, под потолком, брезжили огни софитов, как далекие огни в огромном ночном поле. Стоя в одиночестве на движущейся ленте, я отдыхал душой. Тех четверых, вслед за которыми я вошел в туннель, нигде не было видно. Я сделал несколько пересадок – хотел попасть в наиболее затемненный уголок «Коктейль-холла».

По обе стороны ленты бесконечной чередой тянулись секции, оформление их интерьеров поражало разнообразием стилей. Одни секции пустовали, а из тех, что были заняты, доносились взрывы смеха, музыка. Мелькнула влюбленная парочка – молодые сидели, взявшись за руки и прижавшись друг к другу за маленьким столиком, на котором мерцал тоже крошечный светильник. А вот за другим столом сгорбился одинокий мужчина, перед ним на столе стояла бутылка.

Я проехал несколько миль, прежде чем ощущение одиночества наконец подействовало на меня умиротворяюще. Тогда я спрыгнул с ленты. Пробрался между столиками, свернул за угол, перешел через мостик и углубился в пальмовую рощу (пальмы, разумеется, были из пластика. Эта искусственная Полинезия, признаться, меня раздражала).

Прошел рощу насквозь, еще раз свернул и оказался в тихой и, главное, пустынной секции.

Уселся на плетеный стул перед небольшим круглым столом, наклонился и включил светильник в форме керосиновой лампы. В его желтом свете стали видны кресла с кружевными накидками на спинках, пианино, два портрета на стене, довольно, впрочем, невыразительные, книжный шкаф, набитый книгами в дорогих, с позолотой, переплетах… К несказанной своей радости я забрел ненароком в викторианскую гостиную – именно в таком интерьере, рассчитанном вызвать у человека ощущение прочного уюта и полной безопасности, мне и хотелось провести часок-другой.

Я нащупал под столом обслуживающее устройство. Вставил карточку в щель – заказал порцию джина с тоником и сигару. Не прошло и минуты, как мой заказ был выполнен. Я поставил поднос на стол. Сделал глоток отличного, в меру охлажденного джина. Раскурил сигару. Табак тоже был высшего качества. В течение какого-то, впрочем, весьма недолгого времени я, забыв о своих треволнениях, пребывал в блаженной полудреме, но потом в мозгу снова началась подспудная работа, я сунул руку в карман и вытащил фотографии. Положил их на стол – одну возле другой – и принялся рассматривать.

И еще раз испытал странное чувство, похожее на ностальгию. Это было тем более удивительно, что запечатленное на снимках я никогда не видел воочию.

Я ломал голову, пытаясь понять, почему же меня волнуют изображения Земли и этого величественного звездного потока, называемого Млечным путем. Перебрал в уме все значительные события моей жизни – ни одно из них не могло быть причиной для ностальгии такого рода.

И вот тогда мне стало действительно не по себе, потому что я, кажется, начал догадываться… догадываться, кому могло принадлежать это волнение…

Ну конечно, старому Ланжу… Ланжу Старшему, моему предшественнику и однофамильцу… Наверное, какие-то воспоминания, связанные со звездами, содержались в его памяти, в той ее части, которую я стер…

Но чтобы выяснить в точности, в чем тут, собственно, дело, существовал один-единственный способ – подвергнуть мозг специальной процедуре.

При мысли о ней я содрогнулся. Насколько мне известно, никто из нас еще не прибегал к этому крайнему средству. Я считал, что, как бы ни было мне сейчас тошно, да и попросту страшно, необычное мое волнение при виде каких-то фотографий, спровоцированное, конечно же, недавно пережитым нервным шоком, еще не дает мне права нарушить табу. Мертвое должно оставаться мертвым – оснований для этого более чем достаточно.

Одним словом, несмотря на то что нам несомненно угрожала опасность, я все же не мог представить себя выдергивающим штекер номер семь…

О Боже, да что же это со мной? Мне показалось, что я вдруг стал кем-то другим, кем именно – я не мог вспомнить, и этому «другому» пришла в голову безумная мысль…

Ну да, та самая, что впервые возникла в миг моей смерти… до поры до времени ее заглушали боль и страх, но вот она снова заявила о себе…

Выдерни штекер номер семь!

Зачем? Почему? Этого я не знал, но чувствовал, что происходящее со мной не было ни истерикой, ни шизофреническим бредом. Я бы, наверное, даже обрадовался, если бы все, что творилось в моем создании, объяснялось так просто. Невыносимо было оставаться один на один с этим ужасом, пробирающим меня до костей, но еще больше я боялся понять, чтоявляется его причиной. Да, да, больше, чем собственной смерти, я боялся выдернуть штекер номер семь.

Ну почему, почему мне так не повезло, почему я оказался по возрасту старше всех нас? Ведь согласно заведенному обычаю я должен был стать связным! А я не хотел, я страшился взять на себя такую ответственность! Хотя, разумеется, и мысли не допускал, что обычай этот несправедлив. И конечно, я помнил, что в любой момент могу избавиться от гнетущего чувства одиночества, могу слиться с остальными – но вот в этом случае именно я поступил бы несправедливо по отношению к ним. Нет, нельзя было вносить панику в наше коллективное сознание. Я обязан пошевелить мозгами и разобраться во всем самостоятельно. Проклиная себя за нерешительность, я тем не менее понимал, что помощи по эту сторону черной двери мне ждать не от кого.

Проклятье, за размышлениями я и не заметил, что бокал мой уже пуст.

Заказал еще одну порцию джина. Потягивал его неторопливо. Попыхивая сигарой, продолжал всматриваться в фотографии, впрочем, почти уже потеряв надежду постигнуть тайну их очарования. Запретный плод сладок? Никто из жителей Дома не помнил, что случилось некогда с Землей. Также никто из них ни разу в жизни не видел ни одной звезды.

Глядя на изображение планеты, откуда мы все были родом, я, несмотря на свой возраст, как-никак насчитывающий несколько столетий, вдруг почувствовал странное смущение… как будто я был перед людьми в чем-то виноват… и перед кем именно?.. и в чем?.. Еще одна загадка. В одном я, правда, был уверен – никаких нечистых мыслей фотографии во мне не вызывали.

В темноте раздался звук отодвигаемого кресла. Вероятно, какой-нибудь любитель проводить время наедине с бутылкой хотел расположиться неподалеку от меня, не подозревая о моем присутствии. Ну что же, я и не думал его разочаровывать. Я никогда не был склонен к самообману, но сегодня, после всего, что со мной случилось, иллюзия одиночества мне была необходима. Я все еще не был готов к решительным действиям.

Под стеклянным колпаком мерно постукивали сделанные по древнему образцу бронзовые часы. Мне здесь нравилось.