Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 6"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Ведь вначале предполагалось, что Дом будет служить лишь перевалочным пунктом на пути человечества к отдаленным планетам, на которых мы собирались его расселить. Дом был создан во времена одной древней войны, захлестнувшей Землю, это было место, где род человеческий мог бы перевести дух, прежде чем двинуться дальше.
Но моя семья постановила продлить пребывание людей в Доме на неопределенный срок из опасения, что безумие может охватить их вновь, на какие бы планеты они ни переселились. Семья считала, что человеческую природу должно и возможно изменить, а в результате сделала людей узниками или, вернее, вечными пациентами психушки.
Я-то полагал, что расселение человеческих сообществ на разных, отдаленных друг от друга планетах как раз и будет способствовать сохранению человека как вида, потому что при множестве вариантов развития хоть один да оправдает себя. Я был на Земле в ее последние дни, работал в спасательных командах и верил, что эта война – просто случайность. Ошибка, недоразумение, наконец, болезнь, но уж никак не правило. Даже если я тогда заблуждался, кто мне докажет, что одно и то же должно повторяться вновь и вновь. Я хотел вывести людей из Дома, чтобы они развивались естественно, а не по принуждению и сами решали, как им жить.
Деятельность членов семьи отличалась необыкновенной организованностью и разнообразием приемов, а у меня было лишь одно с ними общее – анонимность. Но уж ее я использовал в полной мере. Я был предельно осторожен, тщательно планировал каждую акцию и бил наверняка.
Правда, первый мой налет на Нулевое крыло был неудачен, но они все равно не сумели установить, кто и почему покушался на их жизнь. Обратиться к властям они не могли – опасались раскрыть себя. Да в этом не было и смысла – власти находились всецело под их контролем. Я изучал их методы конспирации и вскоре мог уже в этом с ними соперничать. А также перенял кое-что из прошлого опыта семьи. Жестокость, например. Впрочем, этому научиться было нетрудно.
Но и они изменились. И я понимал почему. Идея морального совершенствования, которую они лелеяли и пытались осуществить как в масштабах вида, так и на уровне отдельно взятой личности, идея эта их самих и погубила. Они утратили способность за нее бороться, они стали слабы, и я победил. Правда, это была Пиррова победа.
Я тоже, как и они, понятия не имел, кто я такой в действительности. Мои самые ранние воспоминания связывались с «Подвалом» Первого крыла, где я работал техником по обслуживанию оборудования. Лишь гораздо позднее на основании наблюдений за жителями Дома я догадался о существовании семьи, а благодаря телепатическому дару выведал и цель, которую эти мерзавцы преследовали. И тогда я принял решение бороться с ними.
Мне пришлось многому научиться, чтобы стать достойным их противником. Я понимал, что, уничтожив семью, рискую никогда не узнать тайну собственного происхождения, но готов был этим пожертвовать. Впрочем, воскрешение памяти посредством выдергивания штекеров не принесло мне ничего нового о моем прошлом. Вот если бы я добрался до развалин, может быть, тогда… Я проявил к ним повышенный интерес еще там, в комнате отдыха, когда луч впервые заставил меня зажмуриться. И если бы я не тратил времени на возню со штекерами, мог добежать… не случилось бы то, что случилось…
Нет, не так, все не так.
Я должен былсделать то, что сделал. Теперь главное – держать все эти мои бесчисленные «я» в подчинении…
Я с удивлением заметил, что луч уже не вызывает у меня никаких других чувств, кроме раздражения… У нас.
Ну да, у нас.
Нет, все-таки у меня.
Мы и есть «я».
Я глядел на робота и чувствовал себя таким же разбитым.
Зарябило в глазах – оказывается, световое пятно все еще металось по площадке, как будто кто-то нарочно раздражал мое подсознание тестом Роршаха. Голова опять начала кружиться.
Клочья тумана медленно проплывали над роботом. Ветер подгонял их, как пастух стадо овец.
Какое-то черное шустрое существо мелькнуло в воздухе.
Неподалеку от скалы возник шорох, послышались отрывистые хлопающие звуки. Потом снова стало тихо.
Краем глаза я видел, как постепенно тает ледяной диск луны.
У меня уже зуб на зуб не попадал от холода. Руки, вцепившиеся в камень, замерзли, я их не чувствовал.
– Встань.
– Я…
– Спускайся и иди назад. Встань!
– Я устал.
– Давай поднимайся. Живее!
– Не уверен, смогу ли я.
– Сможешь, сможешь. Вставай же!
– Да и не хочется мне больше никуда…
– Никого не волнует, что тебе хочется, а что не хочется. Поднимайся!
– Зачем?
– Затем, что так хочу я. Встать!!
– Ну ладно, ладно, встаю.
Я приподнялся на руках, потом кое-как встал на четвереньки.
– Доволен?
– Да. Теперь встань на ноги.
Я встал. Как только голова перестала кружиться, я окончательно уверился, что способен держаться на ногах. Я стоял спиной к развалинам и лицом к Нулевому крылу.
– Вот туда-то тебе и нужно. Давай шагай.
Я два или три раза глубоко вздохнул и подошел к краю площадки.
Спуститься со скалы оказалось не так трудно, как я ожидал. Последние восемь футов я, уже ни за что не Цепляясь, просто скользил по пологому склону. Соскользнул и распластался на холодной земле.
– Встань и иди.
– Дай ты мне хотя бы отдышаться, – проворчал я, однако покорно поднялся на ноги.
Шел, сгорбившись, прижимая руку к правому боку, шатался, но – все-таки шел. Хорошо, что идти нужно было все время вниз. Луч шарил по вершинам холмов, я был вне его досягаемости, и это меня немного ободряло.
Проковылял мимо робота, не удостоив его взглядом. Взбирался на холмы, спускался. Падал, вставал и снова продолжал идти. Впрочем, ходьба меня разогрела. Вскоре вдали показался черный параллелепипед Нулевого крыла. Желтое окно напомнило мне о Гленде, и тотчас мысли мои обратились к трагической гибели ее отца. Я был его другом, и я же его уничтожил. Нет, не я. Вернее, другой я. Не тот, который был его другом. Но и не нынешний.
Мне стало легче на душе. Не то чтобы меня перестали мучить угрызения совести, просто я уже не был тем, кем был тогда, во времена Кендалла… или несколькими днями или даже часами раньше… Видимо, многократное расщепление и восстановление моего «я» оказалось все же не столь губительно, как можно было предположить. Теперь я хотя бы отчасти понимал, кем был прежде. И это являлось началом понимания того, кто я сейчас.
Да, я поддерживал Кендала Глинна во всех его начинаниях, потому что видел в нем средство разрушить Дом. Но, помимо прочего, Кендалл был моим другом, и, когда семья подвергла его репрессиям, я взял Гленду к себе. Сначала у меня не было относительно нее никаких специальных планов; я сделал это единственно в память нашей дружбы с Кендаллом. Позднее, однако, когда я обнаружил в ней необыкновенные интеллектуальные способности, мне пришло в голову, что нелишне будет наряду с разносторонним образованием дать девочке также и представление о проектах ее отца и о всех тех надеждах, которые он с ними связывал. Зерна, как вскоре выяснилось, упали на благодатную почву, и тогда я изложил ей его концепцию с исчерпывающей полнотой. К тому времени, кстати, я настолько проникся идеями Кендалла, что считал их больше своими, чем его. Ничего удивительного в том, что я решил сделать Гленду своей сообщницей. Она безоговорочно разделяла мои взгляды, и я рассчитывал на ее помощь. Разумеется, всю грязную работу я взял на себя. Да, она ничего не знала о моем намерении убить Энгеля и поставить Винкеля перед необходимостью убить меня. И вот мой замысел удался, и я победил… Собственно, у меня не было другого выхода.
Но если я победил, тогда почему меня больше не тянет к развалинам? Почему я возвращаюсь в Нулевое крыло?
Потому что…
– Иди, иди.
…для этого есть причина… вот только я не в силах ее вспомнить.
В голове было так же темно, как и вокруг. Вдобавок она адски болела.
– А ты не думай ни о чем. Просто иди.
Гленда! В ней все дело! Ведь она ждет меня. Я возвращаюсь, чтобы сказать ей, что весь этот ужас уже позади.
– Встань!
Странно, я даже не почувствовал, что упал. С трудом поднялся и почти сразу упал снова.
– Осталось немного. Ты должен, ты обязан выдержать. Вставай!
Я встал, готовый сотрудничать с этим предком, объединиться с ним… он, кажется, не желал мне зла…
Только вот ноги отказывались сотрудничать, подгибались, заплетались одна за другую.
Меня, как маятник, мотало из стороны в сторону Я чувствовал, что с головой у меня неладно.
Впрочем, если это помогает мне двигаться в направлении Нулевого крыла, тогда все в порядке.
Еще одна попытка подняться с земли закончилась неудачей.
Хорошо, двигаться к цели можно и на брюхе. Стоит ли обращать внимание на такие мелочи. В предыдущих воплощениях бывало и покруче. Целеустремленность, одержимость идеей – вот что важно. Или, может, упрямство – самое подходящее слово?..
Окоченевшими руками загребая землю, я полз уже целую вечность. Вверх, вверх по склону. Вдруг снова я оказался внутри светового пятна, и мне почудилось, что я выполз на авансцену перед затаившей дыхание публикой.
А когда мои руки после третьей попытки не смогли подтянуть тело вперед даже на полдюйма, я поднял голову и увидел Нулевое крыло и посредине его черной стены желтое окно…
Оно было близко, гораздо ближе, чем раньше. Извиваясь, как раздавленный червь, я не мог сдвинуться с места.
Глупо умереть всего лишь в сотне ярдов от цели. Абсурд. Полный абсурд…
В последнем усилии я приоткрыл глаза…
Сколько уже времени я лежу здесь?
И неужели все зря, все напрасно?
Тело можно заставить двигаться, его можно хлестать, пинать, волочить, но приливы и отливы сознания подчиняются своим собственным законам…
Это был отлив…
ЧАСТЬ IIIПребывая вне времени и пространства, я, как сторонний наблюдатель, мысленным взором обозревал все, что со мной случилось.
Семья меня разморозила, подлечила и, нацелив, как боевую ракету, пульнула мной в Стайлера.
А Стайлер меня перехватил и начал мной манипулировать таким образом, что я, сам того не понимая, сделался действующим лицом некой пьесы, в которой он отвел мне роль Отелло… то есть, говоря проще, я должен был проявлять решительность в тех случаях, когда Стайлеру ее недоставало. Как, скажем, Гамлету.
Ведь это же он внушил мне телепатически свои пацифистские идеи и, если можно так выразиться, запрограммировал меня на исправление человечества!
Так вот, значит, в чем дело. Теперь мне все стало ясно. На каком-то раннем этапе моих опытов с клонированием Стайлер выкрал у меня образец моей ткани. Не сам, конечно, это сделали его роботы. Они у него есть и сейчас… а Нулевое крыло он подготовил к эксплуатации еще до моего появления на этой планете.
И вот однажды он из этого похищенного образца создал Блэка, вдолбил ему в башку взгляды, противоположные тем, которые внушил мне, и заслал в Дом, лишив памяти, зато снабдив мощным инстинктом самосохранения. Блэк должен был выполнять функцию моего «анти-я», контролируя мои действия, а то и вовсе сводя их на нет, чтобы в Доме до поры до времени ничего не менялось. Это была как бы социологическая бомба замедленного действия.
Время пришло – и она взорвалась. Стена рухнула, Гленда была готова прийти на помощь человечеству во всеоружии разработанных ее отцом проектов, а я… я оказался вне игры! Мне так и слышался голос Стайлера: «…а теперь добавьте восемь кубиков основания Блэка в кислоту ди Негри…»
Я пристально и в последний раз посмотрел на разноцветные лампочки. Потом протянул руку и отключил пульт.
Ладонь легла на мое плечо. Шлем мешал мне повернуть голову, но я знал, что это Гленда.
…Вспомнилось из моего сицилийского детства: крестьяне обрабатывают небольшое поле, а граница его обозначена столбиком, на который водружен череп какого-то животного…
– Ну, вот и все, – сказал я. Ладонь вспорхнула с моего плеча.
– Кто ты теперь? – помолчав, спросила Гленда. Черт побери, что я мог на это ответить?
– Имя мне было легион, – неуверенно начал я. – Из моих портретов можно составить галерею. Я был Блэком, Энгелем, Ланжем Младшим. Был Винтоном, Кэрэбом, Винкелем. И Джорданом, и Хинкелем, и Ланжем Старшим. А также еще многими и многими, о которых ты никогда не слышала. Раньше я бы ушел от ответа на твой вопрос, но теперь отвечу, потому что снова стал самим собой. Я полагаю, что настало время сбросить личины… Знаешь что, зови меня Анджеле. Все началось с него.
– Боюсь, что я тебя не понимаю. С тобой все в порядке?
– Да-да, не беспокойся. И спасибо за помощь. Ты сделала все, как нужно. Я сам добрался или ты меня затащила?
– Я тебе помогла. Я наткнулась на тебя…
– Ты хочешь сказать, что вышла наружу?
– Да. Я надеялась придумать потом какое-нибудь оправдание. Но… там было так красиво!
Я потрогал бок.
– Ого, я вижу, ты меня заштопала.
– Ты истекал кровью.
– Наверное, так оно и было.
Я встал, пошатнулся, оперся о спинку кресла. Выдвинул ящик стола под коммутационной панелью.
– Что ты ищешь?
– Сигареты, страшно хочется курить.
– Они в той комнате, где я тебя ждала.
– Тогда пошли туда.
Я не позволил ей меня поддерживать. Мы вышли в коридор.
– Сколько же времени тебе потребовалось, чтобы затащить меня сюда и усадить в кресло?
– Больше часа. Я кивнул.
– Ты заметила, что из развалин кто-то сигналил?
– Заметила, но, как только занялась тобой, перестала обращать на это внимание.
Мы вошли в комнату отдыха. Гленда взяла себе сигарету, подала пачку мне. Я нажал на кнопку в подлокотнике кресла – над развалинами, клубясь, пролетали облака, озаряемые снизу мутно-желтым сиянием.
Я с наслаждением затянулся, выпустил дым.
– Тебе действительно там понравилось?
– Да. А сейчас там еще красивее… восходит солнце.
– Отлично. Я хочу прогуляться. Не составишь компанию?
– Ты еще слишком слаб для прогулок.
– Поэтому я и прошу, чтобы ты меня сопровождала. Кроме того, мне может понадобиться секретарь.
Она подняла голову и, прищурясь, посмотрела на меня. Я улыбнулся.
– Подышать свежим воздухом всегда полезно. Через выходной люк мы выбрались на равнину.
Утро было ясное и прохладное.
– Никак не могу привыкнуть ко всем этим запахам, – сказала она, делая глубокий вдох. – Воздух, и правда, совсем не такой, как в Доме. А куда мы идем?
Я мотнул головой.
– Туда, за холмы.
– К развалинам? Но это очень далеко…
– А мы потихоньку, полегоньку. Спешить нам некуда. Времени теперь у нас навалом.
И мы двинулись к развалинам.
Гленда оказалась права, я был еще слаб. Мне приходилось часто останавливаться и ждать, пока не пройдет очередной приступ головокружения. К тому же путь я выбрал окольный – не хотел проходить мимо того места, где среди камней осталось мое прежнее тело… Хотя я и не подавал виду, что мне больно, Гленда это почувствовала и взяла меня под руку. На сей раз я не стал сопротивляться.
– Помнишь, я подарил тебе на день рожденья коньки? Тебе тогда стукнуло целых семь лет! А на следующий день ты упала и сломала ногу. Я поначалу решил, что это просто растяжение, но ты ее действительно сломала. И не позволила мне взять тебя на руки. Только держалась за мой локоть… совсем как сейчас. Не хотела, чтобы я видел, как тебе больно, но лицо у тебя было мокрое от слез, а губы ты искусала до крови. При падении ты порвала голубое платьице, которое так любила… то, с желтой вышивкой на подоле…
Она крепко стиснула мой локоть. С востока дул свежий ветер. Я высвободил руку и похлопал Гленду по плечу:
– Все позади. Она кивнула.
Едва я это сказал, как увидел, что проклятый луч снова вырвался из развалин и ищет нас, ищет… Мы пробирались среди валунов, обходили кратеры и воронки, поднимались на холмы, спускались в ложбины.
– Смотри, птица! – закричала Гленда. – Такая симпатичная! Желтенькая!..
Утро наступило на планете, и ландшафт, служивший сценой для моего ночного кошмара, на глазах преображался. Я и не подозревал, что эти холмы такие зеленые. Кучевые облака слева обещали дождь, да и ветер, изменив направление, задувал теперь с той стороны, но на востоке небо было по-прежнему чистым.
Луч, которым Стайлер всю ночь преследовал меня, остался позади – мы вошли в тень, отбрасываемую зданием, вернее, единственной его уцелевшей стеной, черной, с зияющим дверным проемом.
– Мы войдем туда? – спросила Гленда.
– Да.
Переступив порог, мы очутились в вестибюле с выгоревшими до черноты стенами и просевшим полом. Через дыры в потолке сквозило небо. Все вокруг было завалено мусором и каменными обломками.
– Зачем мы сюда пришли?
Я подал Гленде знак следовать за мной.
– Подожди немного, и все узнаешь. Говорю тебе, мне понадобится секретарь.
Однако попасть в помещение, которое я некогда штурмовал, оказалось невозможно – коридор был почти до потолка забит землей вперемешку со щебнем; это случилось, вероятно, вследствие оползней со склонов ближайшей к зданию гряды холмов. Все же нам удалось проникнуть в приемную. Здесь было сравнительно чисто, хотя очертания мебели лишь угадывались под чудовищным слоем пыли.
Выходит, я ничего не забыл из прошлого, потому что уверенно подошел к стене и извлек из ниши черный, похожий на огромного тарантула телефон. Поставил его на стол, вытащил из кармана носовой платок и начал стирать с аппарата пыль.
И вдруг он зазвонил.
Гленда вздрогнула и посмотрела на меня.
– Ну вот, – сказал я, отступая на шаг. – Теперь чисто. Подними трубку, пожалуйста.
Продолжая глядеть на меня с недоумением и тревогой, Гленда взяла трубку:
– Алло.
С минуту она слушала, потом повернулась ко мне, прикрыв микрофон ладонью.
– Он хочет знать, кто я такая.
– Ну и скажи ему, кто ты такая.
Она некоторое время разговаривала с тем, кто был на другом конце провода, потом снова посмотрела на меня.
– Он спрашивает, здесь ли Анжело ди Негри.
– Ты – секретарь Анджело ди Негри. Спроси, что ему нужно.
– Он хочет побеседовать с тобой о твоей работе.
– Я занят, – сказал я, стирая пыль с кресла. – Скажи ему, что всю информацию относительно нынешнего состояния Дома он может получить от тебя. Расскажи ему обо всем.
Она довольно долго говорила в трубку. Я успел тщательно очистить кресло, уселся в него; тут наконец Гленда снова повернулась ко мне:
– Он все еще надеется, что ты уделишь ему минутку-другую.
Закуривая, я отрицательно покачал головой.
– Передай ему, что взрывом разрушена стена в Пятом крыле и начался исход жителей из Дома. Скажи, что ты собираешься туда вернуться и заняться созданием систем жизнеобеспечения для вышедших наружу.
– Я?..
– Разве ты не об этом мечтала столько лет?
– Да, но…
– Может быть, ты недостаточно подготовлена, чтобы этим заняться?
– Надеюсь, что достаточно.
– Вот и обрадуй его.
Я выкурил одну сигарету, начал другую. Гленда что-то говорила в трубку, потом слушала, потом снова говорила. Наконец она дотронулась до моего плеча.
– Ему интересно, что ты думаешь о результатах его эксперимента? Как по-твоему, извлекло человечество урок из пребывания в Доме или осталось таким, каким было всегда?
– Черт побери, я не могу отвечать за все человечество! Даже относительно себя я не уверен, что чему-нибудь научился. Разве что узнал на собственном опыте, каково быть винтиком гигантской машины…
Она повторила сказанное мной чуть ли не слово в слово, потом опять обернулась ко мне.
– Он хочет услышать твой голос. Просит, чтобы ты сказал ему что-нибудь. Что угодно.
Я встал, потянулся.
– Передай ему, что мы квиты. Скажи, что ты очень сожалеешь, но мистер Негри по утрам не отвечает на звонки. И положи трубку.
Когда мы возвращались, я снова позволил Гленде поддерживать меня под локоть.
Солнце уже сияло вовсю, но и тучи надвигались фронтом. Я подумал, что на обратном пути мы, наверное, здорово вымокнем, если дождь не пройдет стороной.
А еще я подумал: «Не один ли черт?..»
Господь Гнева
Вот! Пегая коровенка, белая с черными пятнами, тащит инвалидное кресло – тележку на велосипедных колесах. А он на тележке, посередке.
Нежась в лучах утреннего солнца на пороге церкви, лицом на север, в сторону Вайоминга, отец Хэнди углядел на дороге церковного служителя – корова голштинской породы трусила по ухабам, и шишковатая голова безрукого и безногого тела моталась то из стороны в сторону, то взад-вперед, выплясывая сумасшедшую джигу.
«Неважнецкий день, – подумал отец Хэнди. – Предстоит сообщить Тибору Макмастерсу малоприятную новость».
Священник юркнул обратно в церковь, дабы оттянуть встречу. Однако Тибор его не заметил. Калека был погружен в свои думы, к тому же его мутило – Макмастерса всегда мутило перед началом работы. Видать, муки творчества. К горлу подступала тошнота и донимал надсадный кашель. Угнетал всякий запах, любой вид – даже вид собственной картины.
Отец Хэнди всякий раз дивился этому утреннему бунту тиборовских чувств – как будто калека охотно бы помер в течение ближайших суток.
Что до священника, то он безмятежно радовался солнышку, согревавшему их Шарлоттсвилль, городок в штате Юта. Воздух в церкви был напоен горячим ароматом высокого клевера, растущего на окрестных пастбищах. Вдалеке позвякивали колокольцы на шеях коров…
Одно скребло душу посреди этой гармонии – не столько вид Тибора, сколько соощущение страданий.
Вон, позади алтаря, малая толика его работы – та, что уже закончена. Лет пять понадобится Тибору для ее завершения. Но что время в делах такой важности? Ведь это сотворяется навечно… «Впрочем, нет, – подумалось отцу Хэнди, – се есть дело рук человеческих, а потому тлену обречено – это делается на века, для череды поколений».
Еще одно «впрочем» – это дело не рук. Иерархами решено было доверить сие работнику, «коего телесное состояние не позволяет преклонить колени или сотворить крест», то бишь безрукому и безногому. А коли не справится один, ему вослед придет другой безрукий-безногий, покуда работа не будет завершена.
– Му-уууууу, – басовито отозвалась голштинка, когда Тибор, при помощи сделанной в Штатах айсибиэмовской системы экстензоров, натянул поводья и осадил свою скакунью на заднем дворе церкви, где ржавел без дела, со спущенными шинами, принадлежащий отцу Хэнди «кадиллак» выпуска 1976 года, облюбованный в качестве насеста смешными милыми крохами – золотистыми цыплятами. Это мексиканское отродье светилось в темноте и немилосердно гадило…
«Ну и ладно, пусть себе гадят. Маленькая стая прелестных засранцев – потомков достославного Герберта Джи, который во время оно заклевал насмерть всех своих соперников и утвердился в роли патриарха. Был всем петухам петух! – с грустью припоминал его отец Хэнди. – Ныне Герберт Джи покоится в саду, где плоть его дожирают червяки да жуки. Жуки-мутанты. Жирные как не знаю что».
Священник на дух не переносил этих жуков – поразвелось тварей! Вон их сколько – и таких разных – прет отовсюду… Так что он души не чаял в любых жукоедах и всем сердцем любил своих пернатых друзей. Птиц, смешно сказать, любил, а вот людей…
Но люди иногда являлись. Неизменно – во вторник, в день церковного праздника, установленного (сознательно, нарочито) взамен устаревшего христианского воскресенья.
Отец Хэнди, находясь внутри здания, в жилой пристройке, нутром чувствовал, как на заднем дворе Тибор распрягает свою голштинку. Затем инвалидная коляска своим ходом, благодаря электромотору, катит в церковь – по специально сооруженному деревянному настилу. А сейчас калека, порыгивая, берет себя в руки – экие злые шутки играет язык, когда говоришь о калеке! – иначе говоря, собирается с духом, готовясь продолжить прерванную вчера на закате работу Отец Хэнди обратился к своей супруге Или:
– Будь добра, позаботься о горячем кофе для него.
– Хорошо, – ответила та.
Смирная пигалица, сухонькая и морщинистая. Не без брезгливости он наблюдал за движениями ее бессочного, дряблого тела, покуда она покорно доставала чашку и блюдце, – без любви делает, без тепла в душе, верная служанка своего мужа – и не более чем служанка.
– Доброе утречко! – весело крикнул Тибор. Это в нем чуть ли не профессиональное – быть всегда веселым, даром что на душе кошки скребут и подташнивает от тоски.
– Черный, – сказал отец Хэнди. – Горячий. Уже готов.
Он посторонился, чтобы громоздкая тележка проехала по коридорчику в церковную кухню.
– Утро доброе, миссис Хэнди! – сказал Тибор. Не оглядываясь – не любила она глядеть на калеку, Или Хэнди прошуршала:
– Доброе утро, Тибор. Мир тебе и да пребудет с тобой дух Святой.
– Мир или мор? – спросил Тибор, подмигивая отцу Хэнди.
Ответа не последовало – смирная пигалица прилежно хлопотала по хозяйству.
«Какие только формы не принимает ненависть, – думал отец Хэнди, глядя, как жена берет молоко с холода. – Сколько бывает оттенков и оттеночков в скрытом недружелюбии!»
Сам он любил ненависть откровенную – ее легко выплеснуть, извергнуть… А чтобы вот так – только через отсутствие ласки, через официальный тон…
Тибор приступил к сложному для него процессу питья кофе.
Перво-наперво, чтобы коляска не ерзала, Тибор ставил ее на тормоз. Затем с помощью нехитрого соленоидного переключателя, нажимая подбородком на кнопки пультика дистанционного управления, он переводил батарею на жидком гелии из режима обслуживания мотора тележки в режим постоянной работы манипуляторов-экстензоров. Аккуратного вида алюминиевые гидравлические манипуляторы удлинялись, и на их конце через воротца выскакивали шесть механических пальцев, соединенных тяжами с мускулами плеча. Сейчас эти пальцы пришли в действие и приподняли со стола пустую чашку. Тибор вопросительно уставился на хозяйку.
– Кофейник на плите, – промолвила Или с выразительной ухмылкой.
Пришлось снять тележку с тормоза, проехаться к плите, снова жать подбородком на кнопки – обездвиживать кресло на велосипедных колесах и оживлять манипуляторы. Наконец кофейник оказался в шестипалом экстензоре. Алюминиевый манипулятор поднимал его рывочками, придрагивая, словно рука страдающего болезнью Паркинсона. Однако айсибиэмовская чудо-техника позволила наполнить чашку, почти не пролив кофе.
Отец Хэнди горестно крякнул и сказал:
– Не присоединяюсь к тебе, ибо сегодня ночью и давеча утром страдал желудочной коликой.
Он чувствовал себя физически разбитым. «Даром что у меня полный комплект членов, нынче с утра мне не лучше твоего – железы и гормоны как взбесились!»
Священник закурил сигарету – первую на сегодня. Затянувшись слабоватым, но настоящим табачком, он ощутил некоторое облегчение: клин клином вышибают – этот яд снижал содержание в крови прочих ядов.
Отец Хэнди приободрился, сел за стол напротив Тибора, который с неизменной развеселой улыбкой безропотно отхлебывал не в меру горячий кофе.
Однако, однако…
«Порой невнятная физическая боль есть наше предвиденье неприятностей, – думалось отцу Хэнди. – Не потому ли я так разбит с самого утра? И не потому ли так плохо тебе, Тибор? Твоя улыбочка меня не обманывает Предчувствуешь, чем я тебя огорошу – точнее, обязан огорошить? А выбирать мне не приходится, потому как я червяк, фитюлька – что прикажут, то и делаю. Один день в неделю, по вторникам, во время проповеди, моими устами глаголет истина – впрочем, и дня мне не дано, а только какой-то час».
– Ну, Тибор, – сказал отец Хэнди, – wie geht es Heute?
– Es geht mir gut [3]3
«Как поживаешь сегодня?» – «Отлично» ( нем.)
[Закрыть], – незамедлительно отозвался Тибор.
Обычно они с наслаждением предавались воспоминаниям и вели ученые диалоги на немецком языке, охотно тревожа тени Гете и Гейне, Шиллера, Кафки и Фаллады. Оба жили для этого и этим. Теперь, когда только назревала очередная долгая работа, их общение носило характер почти священного ритуала, приготовляя духовную почву для работы. Когда же художник с головой уходил в работу, для бесед оставались только густые сумерки – за невозможностью долго рисовать при жидком свете керосиновых ламп или церковного камина. «Никудышное освещение, – временами жаловался Тибор и, привыкший преуменьшать свои горести, добавлял: – От него глаза подустают».
На самом же деле ему грозило превеликое несчастье: ежели, не приведи Господь, зрение испортится, ни очков, ни специалиста по их изготовлению он не сыщет. Насколько было известно отцу Хэнди, на просторах Вайоминга и Юты в последнее время не найти ни одной линзы.
А коли возникнет острая нужда в очках, Тибору придется отправиться в странствие. Отец Хэнди и думать не хотел об этом – чаще всего церковные служащие, насильно отправленные в путешествие, так и не возвращались. Причина их невозвращения оставалась загадкой: может быть, они оставались, потому что в других очагах цивилизации было лучше… Или их не отпускали обратно из мест, где было еще хуже? Судя по сообщениям радио – новости передавали ежедневно в шесть часов вечера – в некоторых районах было лучше, в других хуже.
Теперь мир был дискретным, состоял из множества островков цивилизации. Все связи между ними были разрушены. Те самые связи, которые создавали прежнее хваленое повсеместное «единообразие».
– «Ты понимаешь?» – речитативом пропел отец Хэнди строчку из «Руддигора».
Тибор тут же прекратил пить кофе и пропел в ответ следующую строку:
– «Пожалуй, понимаю. Всенепременно долг исполнить надо!»
Он даже поставил чашку обратно на стол, защелкав своими манипуляторами.
– «Закон относится ко всем…» – продолжил отец Хэнди.
Как бы про себя, с подлинной горечью, Тибор допел:
– «…кто уклониться от него не смог!»
Он повернул голову в сторону священника и уставился на него долгим взглядом, нервно облизывая губы.
– В чем, собственно, дело? – наконец спросил калека.
«А дело в том, – подумал отец Хэнди, – что я не свободен; я частица большой системы – последнее звено цепи, которое ходит ходуном, приплясывает и гоношится, когда всю цепь дергают там, вверху, на другом конце. Мы веруем, сам знаешь, что на том конце обретается Нездешнее, коего смутные распоряжения мы честно стараемся понять и выполнить, ибо верим – знаем! – что его хотения не просто непреложны, но и справедливы».
– Мы не рабы, – произнес он вслух. – Хотя все мы – слуги. Мы вольны оставить службу. И ты – тоже. Даже я мог бы покинуть свой пост, если бы посчитал нужным. – «Но этого не сделаю – давным-давно принял окончательное решение и связал себя самого тайной клятвой». – Вот ты, зачем ты здесь работаешь?
Тибор ответил с осторожностью:
– Ну, потому что вы мне платите.
– Плачу, но не принуждаю.
– Есть-то надо. Какой я никакой, а пищу потребляю.
Отец Хэнди произнес приподнятым тоном:
– Нам ведомо, что ты мог бы без труда найти работу – где угодно и какую угодно. Твоим талантам всюду найдется применение, даром что ты… увечный.
– Дрезденская оратория, – вдруг произнес Тибор.
– А? Что? – растерялся священник.
– Как-нибудь, – сказал Тибор, – подключите генератор к электронному органу, я сыграю вам ее и вы ее узнаете. Дрезденская оратория, она поднимает дух. Она указует горе. Туда, в высь небесную, откель вас взашей выгнали.
