Текст книги "Красная лента"

Автор книги: Роджер Джон Эллори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Значит, все это было подстроено? Все, что произошло между нами, было частью моего обучения, введения в это… эту…

– Стаю волков? – спросил я.

– И что теперь? Я должна трахнуться с тобой, или как?

– Ты шутишь?

Она пожала плечами.

– Нет, не шучу. Боже, ты такой меня считаешь? Что меня можно водить за нос день за днем, что можно просто…

– Просто что? – спросил я. – Проверять тебя? Проверять твою готовность заняться этим? Что это за игра, по-твоему, Кэтрин? Что, как ты думаешь, здесь происходит? Там идет война. Боже, да это мягко сказано! Фильмы, которые ты видела, даже частично не отражают ситуацию. Мы собираем разведданные, вот что мы делаем. Мы забираемся к черту на рога, чтобы выяснить, как выглядит это место. Миллионы долларов тратятся на то, чтобы коммунисты не захватили тот кусочек земли. А ЦРУ… Боже, я даже не уверен, что это ЦРУ. Это может быть Управление национальной безопасности, флотская разведка, это может быть какая-то самостоятельная группа, подотчетная только президенту. Что бы это ни было, я хочу в этом участвовать. Да, я такой же, как ты. У меня нет родителей или кого бы то ни было, кого бы заботила моя судьба. Это не та жизнь… Черт, я даже не знаю, какой я видел свою дальнейшую жизнь раньше! Я считаю, что это наполняет жизнь намного большим смыслом, чем что-либо другое, о чем я мог думать прежде.

– А как же я?

– А что ты?

– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

– Да, хочу, – подтвердил я.

– Я прошла твои тесты?

– Это не были мои тесты, Кэтрин…

– Я не говорю о Дэннисе. Я не говорю о разговорах с Доном Карвало поздно вечером. Я говорю о тестах, которые ты придумал для меня. То, что я говорила, как я реагировала… Ты, должно быть, составил мнение обо мне.

– Я всегда знал, чего хочу.

– Значит, ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

– Да, хочу. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Ты считаешь, что можешь доверять мне?

– Да, я считаю, что могу тебе доверять.

– Ты считаешь, что для совместной работы доверие должно быть обоюдным?

– Естественно.

– Тогда расскажи мне кое-что о себе.

– Что?

– Все это время ты делал вид, что ты не тот, за кого себя выдаешь, играл новичка, полного сомнений и неуверенности. А теперь ты говоришь, что приехал сюда раньше меня, что уже давно принял решение, и тебе просто нужно было убедить меня поехать с тобой…

– Я такого не говорил.

– Но именно так получается, Джон.

Я промолчал.

– Доверие должно быть взаимным. Можно доверять человеку, если ты что-нибудь о нем знаешь. С этим чем-то можно открыть следующую дверь – и скоро ты знаешь о человеке все, что необходимо знать, и не нужно ничего скрывать. Доверие – это понимание того, что человеку от тебя скрывать нечего.

– Я от тебя ничего не скрыл.

– Ты мне ничего не рассказал о себе.

– Одно дело, что я ничего не рассказывал, и совсем другое, если бы я что-нибудь утаивал.

– Не цепляйся к словам.

– Я не цепляюсь, это правда.

– Однако ты согласен, что мы должны, быть равны, чтобы сотрудничать?

– Да.

– Значит, ничего страшного, если ты мне расскажешь кое-что.

– Мне нечего рассказывать, Кэтрин.

– О родителях.

Я замер.

– О родителях?

– Конечно. Расскажи мне, что случилось с твоими родителями. Расскажи, почему ты остался одинок в жестоком мире, где никто не вызовет полицию, если ты не придешь на работу.

– Я не буду рассказывать тебе о своих родителях.

– Тогда пошел ты к черту!

Я рассмеялся.

– Ты такая крутая! – сказал я. – Вся кипишь. После всего, что ты тут узнала, ты ни за что не решишься бросить все это.

– Да неужели?

Снова этот огонь в глазах, эта сталь в голосе. Это то, что убедило Дона Карвало в ее пригодности.

– Ты шутишь.

– Нет. Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен доверять мне. Если ты хочешь, чтобы я поехала с тобой за две тысячи миль к черту на кулички, у нас должны быть хорошие отношения.

– Я расскажу тебе кое-что другое, – сказал я.

– Да черта с два! Я хочу знать правду о твоих родителях, а не то дерьмо, которое ты мне подсовывал прежде.

– Почему? Почему ты так хочешь, чтобы я тебе это рассказал?

– Потому что ты никогда об этом не говорил. А когда я поднимала эту тему, ты закрывался, словно улитка в раковине. Стоит вспомнить о твоих родителях, и ты становишься совершенно другим человеком. Неприступным. Если ты хочешь быть моим тренером, моим инструктором, моим чтецом, тебе нужно измениться. Это не так сложно. Но ты не можешь. Ты человек, которому, как предполагается, я должна доверить свою жизнь. Ты моложе меня. Боже, да у тебя, наверное, даже не было постоянной подружки! Иногда ты ведешь себя так, словно ты девственник. Я хочу знать, действительно ли ты крутой парень из университетского городка, надежда ЦРУ, золотой мальчик, настоящий гений – что, возможно, и правда! – или просто тупой деревенский чурбан из заштатного городишки, которого ЦРУ собирается послать на бойню как пушечное мясо.

– Ты закончила?

Она неприятно усмехнулась.

– Нет, на самом деле я не закончила. То, что я говорю, что-то да значит.

– Я знаю… мы знаем, как легко ты заводишься, и…

– Может, ты заткнешься и перестанешь меня перебивать?

Я заткнулся. Надо было подыграть ей.

– Значит, вот как мы поступим. Либо соглашайся, либо нет. Ты рассказываешь мне то, что я хочу услышать, и тогда я с тобой. Если же ты закроешься в себе, мне придется пойти в ближайший бар, выпить несколько бутылок пива и дать первому попавшемуся идиоту, чтобы постараться забыть, какое ты дерьмо.

– Ты хочешь знать о моих родителях?

– Да.

– Я мог бы рассказать тебе что угодно. Мне не обязательно говорить правду.

– Мог бы.

– И ты бы не узнала, говорю я правду или нет.

– Но ты бы знал.

– И что?

– Ты бы знал и чувствовал себя засранцем. Ты бы начал гадать, поняла я, что ты врешь, или нет. Ты бы анализировал мои безобидные замечания, и тебе бы казалось, что я все знаю. Тебе пришлось бы запомнить все то, что ты мне рассказал, чтобы позже не попасть впросак. Верно? У нас нет времени и наверняка нет возможности играть в подобные игры, приятель…

– Значит, я тебе расскажу.

– Правду?

– Да, правду.

Кэтрин посмотрела на меня с выражением такого нетерпения, что сложно было удержаться, чтобы не начать рассказывать в ту же секунду.

Я откашлялся. Я посмотрел в окно. Я бросил взгляд на часы.

– Говори, Джон Роби, или ты обнаружишь меня в каком-нибудь баре в Ричмонде, ищущую, с кем бы перепихнуться!

– Мой отец… – начал я.

Я уставился в пол. Я почувствовал, как в груди все сжалось. В животе похолодело. На глаза начали наворачиваться слезы. Я закрыл их и заставил себя думать лишь о том, что говорю. Я не хотел ничего чувствовать. Я не хотел чувствовать совсем ничего.

Я посмотрел на Кэтрин Шеридан.

– Мой отец убил мою мать, – тихо сказал я. – А я… а я ему в этом помог.

ГЛАВА 24

Рос вел машину, а Миллер думал о Мэрилин Хэммингз, женщине, с которой он был знаком три-четыре года. Он познакомился с ней, когда она ходила в ассистентах, а теперь у нее уже была собственная лаборатория, она занималась серьезными вещами, работала с администрацией, с самим коронером, то есть достигла неплохих результатов в своем деле. Она держалась особняком, прикрываясь едким юмором, словно щитом, и выглядела очень даже ничего. Несколько раз он подумывал, не пригласить ли ее на свидание, но каждый раз не решался.

– Я тут прикинул… – неожиданно заявил Рос. – Эта штука с двумя убийцами… Парень, который убил первых трех женщин, и парень, который пришил Шеридан. Мы думаем над этим с того времени, как получили результаты вскрытия Шеридан. Возможно, Маккалоу – один из этих двоих, а другой парень на фотографии…

– Парень на фотографии может оказаться совершенно ни при чем.

– Он знал Кэтрин Шеридан. Она была связана с Дэррилом Кингом…

– Сюда, – сказал Миллер, указывая на административный отдел полицейского управления, расположившийся на другой стороне улицы.

Рос остановил машину и выключил двигатель.

Удивление на лице Лестера Джексона быстро сменилось озабоченностью.

– Мистер Джексон, – сказал Миллер, – рад вас снова видеть.

Джексон выдавил из себя улыбку.

– И я рад, детектив. Чем вам помочь на этот раз?

– Нам нужен пенсионный отдел.

– Пенсионный? – переспросил Джексон. В его голосе отчетливо слышалось облегчение. – Вам нужно выйти из здания, повернуть налево и пройти примерно квартал. Это в другом здании. Как я уже сказал, выходите отсюда, потом налево и проходите один квартал. Не потеряетесь.

– Большое спасибо, мистер Джексон.

– Пожалуйста, детектив.

Когда они подошли к входной двери, Рос заметил:

– Он чертовски рад видеть наши спины.

– Мы поговорим с Лестером Джексоном в другой раз, – ответил Миллер.

Пенсионный отдел полицейского управления оказался офисным зданием с узким фасадом и находился всего лишь в ста пятидесяти метрах от административного отдела. Администратор попросил Миллера и Роса присесть на стулья подокнами в вестибюле и подождать, пока кто-нибудь сможет их принять. Когда этот кто-то наконец подошел, оказалось, что они имеют дело с очень худой женщиной по имени Розалинд Харпер. Она пригласила их в свой кабинет на втором этаже, окна которого выходили на Шестую улицу.

Усевшись за стол, на котором красовался монитор компьютера, она поинтересовалась, чем может им помочь.

– Нам нужен адрес офицера, вышедшего в отставку, – сказал Миллер.

– Имя?

– Маккалоу. Майкл Маккалоу.

– Участок?

– Седьмой.

– Вы знаете, когда он вышел в отставку?

– В марте две тысячи третьего года, – ответил Миллер.

Розалинд постучала по клавишам, пошевелила мышкой, что-то прочла, нахмурилась и снова постучала по клавишам. Потом покачала головой.

– Я вижу запись о нем с мая восемьдесят седьмого года по март две тысячи третьего. Это сколько получается? Пятнадцать лет и десять месяцев. По всей видимости, мы не выплачивали мистеру Маккалоу пенсию.

Миллер подался вперед.

– Как это?

Розалинд повернула монитор в его сторону и указала на колонки на экране.

– Видите, вот дата поступления на службу, вот дата ухода на пенсию. В этой колонке указано совокупное количество месяцев, которые он проработал, вот зарплата, которую ему платили на момент ухода на пенсию. А в этой пустой колонке должны быть указаны выплаты после ухода на пенсию до самой смерти.

– Но она пуста, – сказал Рос.

Розалинд кивнула.

– Я об этом и говорю. По всей видимости, мы ему пенсию не платили.

– А адрес его есть? – спросил Миллер.

Розалинд покачала головой.

– Нет платежей, нет адреса.

– Иными словами, вы никак не сможете его отыскать? – спросил Рос.

– Мы – нет. Мы получаем адрес лишь для того, чтобы высылать по нему что-либо.

– Например, пенсию?

– Нет, не пенсию. Пенсионные взносы размещаются напрямую на его личных банковских счетах. Мы высылаем квартальные уведомления по адресу, который имеется в базе. Если человек переезжает, мы получаем уведомление об этом и высылаем уведомления по новому адресу… – Розалинд задумалась. – Да, еще одно, – сказала она, повернула монитор к себе, напечатала что-то и улыбнулась. – Есть ручка?

Миллер кивнул и достал авторучку и блокнот.

– Я нашла банковские данные. Счет, зарегистрированный для получения пенсии на имя Майкла Маккалоу в апреле две тысячи третьего года. Готовы?

– Естественно.

– Американский трастовый банк города Вашингтон, Вермонт-авеню. Вы знаете, где это?

– Примерно в четырех кварталах к югу от моего дома, – сказал Миллер.

– Как я уже говорила, на счет ничего не переводили, но эти данные были внесены во время регистрации пенсии.

– Это все, что у вас есть? – спросил Рос.

– Все. Но если вы захотите отправиться в этот банк и взглянуть на его банковский счет, вам понадобится ордер.

– Это не проблема, – сказал Рос.

– Ладно, – ответила Розалинд. – Тогда это все.

Она проводила Роса и Миллера к выходу из здания.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил Миллер.

Розалинд Харпер улыбнулась.

– Пустяки. Небольшое разнообразие в работе никогда не помешает.

* * *

Сложно поверить, что это случилось более двадцати пяти лет назад. Кажется, что мы были детьми, хотя в то время мы так не считали. Мы думали, что мы ни много ни мало короли мира. Мы думали, что можем поехать куда-нибудь и что-то изменить. Люди умирали. Мы верили пропаганде. Мы доверяли Лоуренсу Мэттьюзу, Дону Карвало и Дэннису Пауэрсу. И, возможно, они были так же слепы, как и мы. Возможно, они тоже доверяли своим начальникам, которые утверждали, что таков этот мир. Мы были Соединенными Штатами Америки. Мы были самыми важными, самыми могущественными, самыми ответственными, самыми эффективными. Никто, кроме нас, не мог справиться с задачей. Только мы могли отправиться в самую гущу безумия и принести с собой спокойствие, порядок и мир. Никто другой.

И вот что мы упустили.

Мы не видели реальной причины, которая скрывалась за всем этим.

Мы были слепы, нами двигал мотив.

Но в ту ночь, сидя в квартире Кэтрин Шеридан в нескольких километрах от Лэнгли, штат Виргиния, святая святых самой важной разведывательной организации мира, я впервые в жизни был правдив с самим собой. Я думал, что все, чем я был, чем хотел стать в жизни, было связано с этой девушкой. Я не мог сказать ей, что люблю ее. Я не знал, что такое любовь.

Мой отец знал, что такое любовь. В противном случае как мы могли бы сделать то, что сделали?

– Плотник? – спросила Кэтрин.

– Да, плотник. Краснодеревщик, собственно.

– А твоя мать была больна.

– У нее был рак. Дела были очень плохи. Она не могла самостоятельно есть, сходить в туалет, едва говорила…

– За ней не наблюдали врачи?

– Мать и отец не очень доверяли людям. Я не знаю, было ли их недоверие приобретенным или они были такими с самого начала. В любом случае отец решил, что врачи заберут все деньги, что у него были, и не вылечат мать. Поэтому он прочел о болезни все, что мог. Я думаю, что в итоге он знал о ней больше, чем многие специалисты, с которыми он общался.

– Но когда твоей матери стало настолько плохо, что она не могла даже говорить… Почему он тогда не обратился за помощью?

– Насколько я понимаю, они так договорились. Я думаю, мать не хотела умереть в больнице. Я думаю, она хотела умереть дома, рядом с мужем и сыном.

– И он ее убил…

– Она умирала, Кэтрин. В конце все шло так быстро, что смерть могла наступить в любой момент. Это разбило ему сердце. Они прожили душа в душу более двадцати лет. Они хотели, чтобы это и закончилось так. Иногда мне казалось, что мое появление было ошибкой.

– Как это?

– Я не знаю. Возможно, я ошибаюсь. Мне иногда казалось, что время, которое они проводили со мной, они бы с большим удовольствием посвятили друг другу. Я помню, как поехал в колледж. Пробыл там не более полугода. Отец позвонил и сказал, что ему нужна моя помощь. Он сам уже не справлялся. Я помню, как я ее боялся. Она больше не была похожа на мою мать. Она стала кем-то, кого я не мог узнать.

– Это когда было? Осенью семьдесят девятого? – спросила Кэтрин.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Боже, – сказал я, – прошло всего полтора года. А кажется, что это было так давно. – Я помолчал, думая о том, как мало времени прошло с тех пор, как они умерли. – Я вернулся туда в начале августа. Через полтора месяца она умерла.

– Так что случилось, когда ты вернулся из колледжа?

Я посмотрел на Кэтрин и узнал в выражении ее лица что-то очень знакомое, очень близкое мне. Возможно, это было отражением ее воспоминаний, памяти о прошлом, которое было похоже на мое.

– Почему ты хочешь узнать это? – спросил я.

– Я хочу знать это не больше, чем что-то другое. Это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил. – Она попыталась улыбнуться. – Ну, черт, я не могу утверждать, что это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил, но о подобных вещах обычно говорят свободно и охотно. Родители – это одна из тех тем, которые люди, как правило, не обходят стороной. Также это касается того, откуда они родом, в какую школу ходили, но в твоем случае все не так. – Она отвернулась и, помолчав, сказала: – Расскажи, что случилось, когда ты вернулся из колледжа.

– Я помогал ему в подвале, в столярной мастерской.

– Что ты делал?

– Я полировал куски дерева.

– Он…

– Он заставил меня очищать и полировать небольшие куски дерева. Красное дерево, тиковое дерево, черный орех. Все разной формы и с разными свойствами. Каждый день мы несколько часов сидели и занимались этим.

– Зачем?

– Ты знаешь что-нибудь об орхидеях?

Кэтрин покачала головой.

– Моя мать любила орхидеи. Она хотела построить теплицу и выращивать орхидеи. Одна разновидность орхидей нравилась ей больше всего. Я не помню, как она называлась, но цветок напоминал лицо ребенка. Мой отец создал изображение этого цветка из кусочков дерева и поместил его в центре крышки ее гроба.

Я посмотрел на Кэтрин.

Ее улыбка померкла.

– Отец заставил тебя помочь ему сделать ее гроб?

– Да. Он был плотником и не хотел, чтобы гроб делал кто-то другой.

– И ты не знал, что происходит?

– Поначалу нет. Сначала я думал, что он делает дверь для шкафчика или еще для чего-то, но когда мы закончили орхидею и он поместил ее в центре этого… Боже, Кэтрин, ты даже не представляешь… Он рассказал, что делать дальше, и, пока он был наверху с матерью, я работал в подвале. Меня удивлял размер этой штуки. Она была такой большой. Я сначала не понимал, для чего это нужно…

Я почувствовал, как внутри все сжалось, паника захлестнула меня. Мне нужно было передохнуть, остановиться на секунду, собраться с мыслями, сохранить хотя бы подобие объективного взгляда на вещи.

– Он… он строил гроб для двоих, – тихо сказал я.

– Что?

– Для двоих. Он строил гроб для двоих. Поздно ночью в четверг тринадцатого сентября он пошел в комнату матери, взял шприц и наполнил его морфием. Он сделал матери укол и лег рядом. И так лежал, пока она не умерла. Он одел ее в подвенечное платье, отнес в подвал и положил в гроб. Он просидел там несколько часов, а потом надел свой свадебный костюм, принял лошадиную дозу морфия, улегся рядом с матерью, накрыл гроб крышкой и умер…

Кэтрин, раскрыв рот, огромными глазами смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Когда она наконец заговорила, я знал наверняка, что она скажет.

– Нет, – сказал я. – Я понял, что произошло лишь спустя пять-шесть часов. Я подумал, что он забрал ее куда-то. Я решил, что он сдался и отвез ее в больницу, но пикап стоял возле дома, а его пальто, ботинки, одежда лежали там, где он их оставил вечером. Потом я пошел в подвал и лишь спустя какое-то время заметил, что гроб накрыт крышкой. Я вспомнил все те дни, что трудился над этой штукой, как каждый раз, когда я задавал вопросы, отец отмалчивался и лишь твердил, что я должен ему помочь… говорил, что ради матери я должен ему помочь… – Я закрыл глаза.

– Боже! – воскликнула Кэтрин. – Это худшее… Нет, боже, я не это имела в виду! Черт, Джон, я не знаю, что я имела в виду…

Я не шевельнулся. Так и сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Я гадал, смогу ли когда-нибудь удалить из памяти это воспоминание: родители лежат рядом в гробу, отец держит мать за руку, его голова повернута к ней, на его губах застыла странная, почти блаженная улыбка, в воздухе витает запах камфары от его костюма, а еще пахнет деревом и лаком, краской и воском… Интересно, смогу я когда-нибудь думать о родителях так, чтобы в памяти не возникали их лица с застывшими улыбками. Никто больше не мог им помешать, отвлечь друг от друга, побеспокоить.

– Что ты сделал? – спросила Кэтрин.

Ее голос заставил меня вздрогнуть. Я чувствовал, что глаза у меня сухие, хотя мне хотелось плакать. Я не плакал – ни тогда, ни когда-либо после. В тот момент мне тоже не хотелось плакать. Я хотел вести себя сдержанно, отстраненно. Умирающая женщина. Убитый горем муж. Решение. Вот и все. Мне оставалось только догадываться, через что пришлось пройти отцу. Позже, вспоминая эти события, я понял, что все было предопределено. Вопрос был лишь в том, когда это случится. Отец сохранял матери жизнь до тех пор, пока все не устроил. И я ему помог. Я пытался вспоминать об этом по-другому. Не с горечью и недоумением, а с благодарностью. За те недели, работая вместе в подвале, мы сблизились больше, чем когда-либо прежде. Я лучше узнал моего отца. Я увидел, что он хороший человек, человек с принципами и этикой, человек несгибаемой воли. Мне хотелось верить, что я унаследовал хоть какие-то его черты. Я хотел, чтобы хотя бы частица отца осталась со мной.

– Что ты сделал, Джон?

– Я подождал. У меня все это не укладывалось в голове, но я попытался понять решение отца. Потом я пошел наверх и вызвал местного доктора. Он приехал с полицейским и коронером, и они увезли меня с собой.

Я на секунду замолчал. Я снова видел, как стою в коридоре, потом спускаюсь в подвал. Там люди. Я, доктор, полицейский и коронер.

– Чтобы поднять отца наверх, им пришлось вынуть его из гроба. Я помню, как поднялась рука матери, когда они пытались вытащить отца. Он держал ее за руку, понимаешь? Держал крепко, да так и окоченел. Когда они поняли, что придется как-то разогнуть его пальцы, они отослали меня наверх.

Я видел, как постепенно меняется выражение лица Кэтрин.

– Они подумали, что если я увижу, как полицейский и доктор пытаются вырвать руку моей матери из ладони отца, то могу огорчиться. Но я не хотел уходить. Я решил остаться. Я понимал, что вижу их в последний раз, и не хотел упустить этой возможности. Им удалось разделить их. Я молча стоял и смотрел, как они с трудом вытащили тело отца из гроба. Лестница была узкая. Пиджак отца зацепился за гвоздь, и я подумал, что они его уронят.

Кэтрин подалась вперед, словно пытаясь быть как можно ближе ко мне.

– У них получилось. Они вынесли отца наверх и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом отнесли к машине. После этого они вернулись за матерью. Она не весила столько, сколько отец, не была такой высокой, поэтому они без проблем подняли ее наверх. Я подождал внизу, пока не услышал, как уехала машина коронера. В подвал спустился доктор и сказал, что мне надо подняться наверх. Но я не хотел. Я хотел остаться внизу, среди стружек и горшочков с лаком, банок из-под кофе, наполненных гвоздями и шурупами, – в подвале с его запахами и звуками, в том месте, где я в последний раз видел отца живым.

Я остановился, чтобы перевести дух. Воспоминания пробудили в моей душе бурю эмоций.

– Доктор хотел бы посочувствовать мне, но не мог поставить себя на мое место. Я думаю, поэтому он решил и не пытаться. Он пожелал мне всего хорошего, сказал, чтобы я звонил, если что-то понадобится. В его голосе чувствовалось… Ну, ты понимаешь… когда кто-то говорит, чтобы ты звонил в случае чего, но на самом деле надеется, что ты не позвонишь. Что он мог сказать? Он был обычным доктором. Он накладывал гипс, принимал роды и подписывал свидетельства о смерти. Он сказал, чтобы я звонил, но надеялся, что я этого не сделаю. Я пожал ему руку и сказал, что со мной все будет в порядке и беспокоиться не стоит.

– Но это было не так, – сказала Кэтрин.

– Я не знаю, было, не было… Я стараюсь не думать об этом.

– А потом?

– Похороны. Их похоронили вместе в гробу, который я помог сделать. Я выставил дом на продажу. Кто-то его купил. Я выплатил закладную и разобрался с кредиторами. Я заплатил за похороны, погасил просроченные счета и банковские займы, все те вещи, которыми отец умудрялся заниматься на принципах равноправия сторон. Когда я все закончил, я положил семь с половиной тысяч долларов на банковский счет в Салем-Хилл и вернулся в колледж.

– Когда это было? – спросила Кэтрин.

– В марте восьмидесятого года.

– А в августе ты познакомился с Лоуренсом Мэттьюзом?

– В сентябре.

Кэтрин молчала.

– Ты это хотела узнать, верно? Ты хотела узнать о моих родителях.

– Ты жалеешь, что рассказал мне?

– Жалею? С чего бы я жалел?

– Не знаю. Ты так не хотел о них говорить. Было…

– Сейчас это не имеет значения, – сказал я и тут же понял, что что-то исчезло. Темная тяжесть – небольшая, но темная – исчезла из моей души. За это я был благодарен Кэтрин.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Конечно, – ответил я. – Я в порядке. Может, пойдем чего-нибудь поедим?

– Конечно, Джон, давай.

Я встал со стула и огляделся в поисках пиджака, пальто и шарфа.

Когда мы вышли из квартиры, Кэтрин взяла меня за руку. Я сразу этого не почувствовал, заметил лишь минуту спустя. Это было приятное ощущение. Я такого прежде не испытывал.

– Спасибо, что рассказал, – сказала она, когда мы вышли на улицу.

– Спасибо, что выслушала.

Позже мы молча стояли в коридоре моей квартиры. Кэтрин развеяла все сомнения, которые могли у меня возникнуть. Она протянула мне руку. Меня влекло к ней словно магнитом.

Она прижималась ко мне едва заметно, словно была бестелесным духом. Я обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Я почувствовал на шее ее дыхание, ощутил легкий запах цитрусовых духов, под которым прятался аромат ее кожи.

Так мы стояли примерно мину ту, потом вошли в гостиную и сели на диван. Кэтрин немигающим взглядом смотрела мне прямо в глаза, и это была самая очаровательная и удивительная вещь, которую она могла сделать.

Я хотел, чтобы она снова прижалась ко мне.

– Я не хочу, чтобы ты думал… – начала она.

Я поднял руку, и она замолчала.

– Иногда, – сказал я, – лучше, когда есть кто-то, чем когда нет никого.

– Ты хороший человек, Джон Роби, – сказала она, и хотя ее голос был лишь слабым шепотом, я расслышал каждое слово.

Ее глаза блестели от слез. Она смахнула их ладонью.

– Мне пора, – сказала она, приподнимаясь.

– Я хочу, чтобы ты осталась.

– Я знаю, но не могу. Мне не стоит…

– Не стоит?

– Ты прекрасно понимаешь, что может случиться, если я останусь… А я не хочу…

– Чего ты не хочешь?

– Если мы… Если между нами возникнет связь, то появится еще одна причина, по которой я должна буду поехать с тобой, я не могу так поступить.

– Разве не я должен принимать решение?

– Что бы ты ни думал, наша жизнь усложнится, Джон. Секретность не приносит счастья. Она порождает страх, ревность и инстинкт собственника. Я считаю, что если кто-то станет мне небезразличен или если мне только начнет казаться, что это так, я должна буду проявить жалость к этому человеку и не позволить ему связываться со мной.

– Мне кажется, я уже связался с тобой.

– Ты уже по колено в воде, Джон. Если ты сделаешь еще несколько шагов, ты утонешь.

Уже у двери в коридоре она подняла руку и прикоснулась к моему лицу.

Я нагнулся, чтобы поцеловать ее.

Она отстранилась и прижала палец к моим губам.

– Нет, – прошептала она. – Я не могу.

Я задрожал. Наступил момент предвкушения. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

– Ты когда-нибудь был одинок, Джон? – спросила она. – По-настоящему одинок, когда в мире больше нет никого, кроме тебя?

– Конечно. Мы все одиноки, разве нет?

– И как ты с этим справляешься?

Я взглянул на ее профиль, на волну волос, которые огибали маленькое ухо и струились по лебединой шее до изящного плеча. Микеланджело гордился бы такой натурщицей.

– Иногда я не верю в то, что произошло, – продолжила она. – А иногда мне кажется, что я сама себе всего этого нажелала. Временами я думаю, что это не может быть правдой, но ничего не поделаешь. Некоторые из нас здесь для того, чтобы существовать для других людей и никогда не жить собственной жизнью. – Она посмотрела в окно. – Мой отец… – начала она и замолчала.

Потом закрыла глаза и сделала шаг в мою сторону.

Я медленно вдохнул и выдохнул. Я чувствовал, как напряжение нарастает, словно шторм на море, заполняя меня. Я сделал шаг вперед и почувствовал теплоту ее тела, отчетливо понимая, что это, вероятно, самая большая ошибка в моей жизни.

Наши пальцы переплелись. Я сжал ладонь на ее запястье. Внутри нее тоже нарастало напряжение, ее пульс участился.

Я чувствовал печаль, одиночество, боль и страдание, которые сплелись в ее душе в тугой клубок. Я хотел расплести его, распустить, что-то оставить, что-то отбросить прочь.

Она прижала ладонь к моей груди, словно сопротивляясь, словно предупреждая себя, что это неправильное решение, но я видел в ее глазах, что она чувствует, и чувства эти были зеркальным отражением моих переживаний. Когда мои губы коснулись ее щеки, когда мои пальцы сомкнулись на ее затылке, я почувствовал, что меня пожирает нечто более могущественное, чем можно вообразить.

Я слышал ее прерывистое дыхание, чувствовал быстрый стук ее сердца, подобный порханию испуганной птицы. Я ощутил в своих руках силу, способную разорвать ее на части.

– Джон… – прошептала она.

В ее голосе чувствовалась мольба о прощении, защите, передышке.

Я протянул руку и закрыл дверь. Потом отступил, она последовала за мной и вот уже оказалась впереди, спеша в спальню. Она споткнулась, чуть не упала, сбросила плащ и принялась лихорадочно стаскивать с себя футболку. Потом, опершись о комод, сбросила туфли.

Я стянул рубашку и последовал за ней. Она села на кровать и начала снимать с себя джинсы.

Оставшись в одном белье, она раскрыла объятия и прижалась ко мне всем телом. Кожа у нее была бледная и гладкая.

Она начала стаскивать с меня джинсы, а потом расстегнула бюстгальтер, и на мгновение мне показалось, что она словно парит в воздухе.

Вдруг Кэтрин как будто взорвалась. Она принялась жадно шарить руками по моему телу, царапалась и кусалась, рвала и угрожала. Я тоже неистовствовал и был как одержимый.

Когда Кэтрин кончила, она закричала. Я закричал вместе с ней. Казалось, стекла в окнах взорвутся от наших криков и мир узнает, где мы прячемся.

Тяжело дыша, мы повалились на кровать. Наши тела пылали, словно перегревшиеся двигатели, мышцы и нервы были напряжены до предела, все плыло перед глазами.

И наступила тишина.

Мертвая тишина. Немного успокоившись, мы крепко обнялись, словно половинки целого.

Ее теплое дыхание у меня на шее, ее пальцы, рисующие круги на моей груди, ее тело у меня под боком, ее нога между моими, запах секса и духов… И благословенный покой.