Текст книги "Оскал дракона"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Меня нелегко убить, – ответил я, и мне не пришлось повышать голос, чтобы меня услышали. Некоторые усмехнулись, раздался пьяный возглас.

– Даже медведям, – добавил Рыжий Ньяль, и все рассмеялись.

Затем зал снова наполнился гулом и болтовней, пир вернулся в свое русло и потек, словно тягучий мед.

– Значит, ты проделал этот долгий путь, только чтобы меня предупредить? – спросил я громче, поскольку шум опять усилился. Он вспыхнул, и тогда я понял, что Олаф прибыл не только ради этого.

– Я хотел бы услышать, что скажет барабан Морского финна, – ответил он, – и если он предскажет победу, присоединишься ли ты ко мне в охоте на Рандра Стерки?

Вуокко Морской финн пришел к нам несколько месяцев назад в поисках мастера-резчика рун Клеппа Спаки, который работал над нашим рунным камнем и в северной долине. Вуокко прошел весь путь из саамских лесов пешком, чтобы научиться у Клеппа тайному знанию – резать руны, и я сильно удивился, когда наш рунный мастер согласился его обучать.

В ответ Клепп попросил Вуокко научить его магии сейдра [2]2
  Сейдр – магическая практика, родственная шаманизму и подразумевающая трансовые состояния и путешествия по различным сферам реальности, входящим в структуру мирового дерева Иггдрасиля. Этому виду магии Фрейя обучила Одина.


[Закрыть], ведь маленький финн славился этим талантом. Поскольку сейдр считался странным и недостойным для мужчины занятием, об этой парочке ходили слухи, как и о том, чем они занимаются в своей хижине в долине, но в первую очередь Клепп был резчиком рун, и его уважали.

Вуокко, конечно же, был чужаком, саамским шаманом, ему не доверяли, но люди пересекали море, чтобы услышать звук его отмеченного рунами барабана, и увидеть, как танцуют на барабане три золотые лягушки. Через его барабан, по их мнению, вещал сам Один, и находились храбрецы или глупцы, верящие этим предсказаниям.

Я заметил Торгунну, она подливала эль Финну, Онунду Хнуфе и Рыжему Ньялю, три головы склонились вместе, они кивали, спорили и смеялись. Она улыбнулась, и меня наполнила радость от созерцания этой картины, моих друзей и моей женщины. Торгунна бережно коснулась своего живота и двинулась дальше, а когда внезапно споткнулась, мое сердце чуть не провалилось в пятки.

– Так что же, ты будешь выслеживать Рандра, убийцу Сигурда, вместе со мной?

Его голос прозвучал резко и нетерпеливо, оторвав меня от созерцания беременной жены. Я повернулся к нему и вздохнул, он все понял и нахмурился.

К этой затее у меня не лежала душа. Мы добыли славу и богатство, но слишком большой ценой, я часто думал о тех днях, мысли о плавании в открытом море, о черством хлебе и ноющих от гребли костях, пусть даже это будет плавание до Альдейюборга, заставляли меня вздрагивать. Но даже это покажется забавой по сравнению с тем, чтобы обойти всю Балтику вместе с этим мальчиком-воином в погоне за Рандром Стерки.

Я так и сказал. Я не добавил, что Рандр Стерки имеет право на месть, а сам Воронья Кость разжег этого пламя на острове Сварти.

Я услышал сопение, признак его раздражения и разочарования, потому что Воронья Кость не любил, когда ему перечат.

– Но это предприятие принесет славу и вкус победы, – возразил он, вызывая этим мою улыбку.

Я уже познал славу, громкую победу и вкус кровавого поражения – другую сторону монеты. Он нахмурился, услышав это, в его глазах я увидел собственное отражение – там я показался себе старым, но это был взгляд двенадцатилетнего мальчишки, что всегда меня забавляло. Затем Воронья Кость взял себя в руки и мягко улыбнулся, я понял, что он перенял у Владимира еще больше княжеских манер.

– Хорошо, но я все равно хочу взглянуть, как прыгают лягушки на барабане, – сказал он, и я кивнул.

Он как будто услышал шаги входящего в зал Вуокко, такие тихие, что юная рабыня, которую тискали вновь прибывшие молодые и сильные воины, громко вскрикнула, внезапно увидев рядом Морского финна.

Воины засмеялись, хотя и несколько напряженно, увидев его лицо: не выражающее дружелюбия, напоминающее скорее белую зимнюю маску, которую долго поливало дождем и трепало ветром. Высокие скулы блестели на свету, делая тени на его лице еще темнее, а глаза походили на темные щели, кожа на лице была мягкой и морщинистой, как у старого моржа.

Он улыбнулся острозубой улыбкой и посмотрел по сторонам. Вуокко был в мехах и коже с норвежским узором, на шее – ожерелье из перьев и костей, наполовину скрытое спутанными седыми волосами.

В одной руке Вуокко держал барабан, обтянутый белой кожей, украшенный когтями, маленькими черепами и пучками шерсти, отмеченный рунами и знаками, понятными лишь ему. На поверхности прыгали три лягушки, привязанные к кольцу, опоясывающему барабан. Другой рукой он сжимал небольшой деревянный молоток.

Люди осеняли себя охранными знаками и что-то бормотали, но Воронья Кость улыбался, ему был знаком сейдр, считалось что это дар Фрейи, недостойный мужчины, но тем не менее, это была магия, и барабан Морского финна не пугал мальчишку, он ведь сам не раз заглядывал в иные миры и предсказывал судьбу по полету птиц. Мне стало интересно, остались ли у него еще удивительные истории, которыми он не раз развлекал и озадачивал нас раньше.

– Это Олаф из рода Инглингов, конунгов Норвегии – сказал я многозначительно Морскому финну, – и он хочет услышать, что скажет твой барабан по поводу его предприятия.

Морской финн широко улыбнулся похожей на медвежий капкан улыбкой, как будто знал все наперед. Он снял с пояса деревянную палочку, украшенную рунами, и очертил ей довольно большой квадрат на утрамбованном земляном полу, люди пятились при его приближении.

Затем Вуокко отметил по две точки на каждой стороне квадрата и провел через них линии, таким образом, получилось девять квадратов; воины вокруг поежились, словно огонь в очаге вдруг погас. В центре, где получился квадрат в квадрате, Вуокко сел на пол, скрестив ноги, и обнял барабан словно дитя, что-то тихо напевая.

Он раскачивался и пел, от низких вибрирующих звуков мурашки шли по коже, он взывал к Леминнке, финскому богу-шаману, который мог превратить морской песок в жемчуг для храбреца, что отважится попросить об этом. Квадрат внутри квадрата обеспечивал свободное пространство вокруг Морского финна, но все и так отодвинулись от него дальше, чем нужно, увидев пляшущие тени.

В конце концов он ударил в барабан – всего лишь раз, – удивительно, как столь небольшой барабан издал такой глубокий и звонкий звук. Воины вздрогнули и схватились за амулеты, а когда золотые лягушки начали свой танец, я заметил, что Финн сложил пальцы в форме ромба – защитной руны «ингваз». Мужчинам не полагалось заниматься сейдром, это считалось женским делом, и видеть мужчину за этим занятием – все равно что увидеть ползущий кусок мяса.

Вуокко долго вглядывался в тени, и затем обратил жуткое лицо на Воронью Кость.

– Ты станешь конунгом, – сказал он просто, и тут же раздалось шипение, словно все сразу выдохнули, но я ожидал предсказания совсем про другое.

Воронья Кость непринужденно улыбнулся, как улыбается человек, получивший желаемый ответ, и, пошарив в кошеле, достал одну из награбленных монет. Он небрежно бросил ее Вуокко, который не сводил глаз с лица Вороньей Кости и не обратил внимания на монету.

Я поразился высокомерию и глупости мальчишки, – таких как Вуокко нельзя купить как какого-нибудь дешевого уличного провидца и нельзя тревожить его понапрасну, пока он сидит в очерченном квадрате, находясь между мирами, окруженный опасным вихрем неизвестности.

Воронья Кость отвернулся, легкомысленно подыгрывая своей гордости, когда презренный милиарисий подпрыгнул, ударившись о барабан, и гудение инструмента заглушило последний звон монеты. Тогда Олаф удивленно обернулся.

– Что это за звук, Морской финн? – спросил он, и Вуокко по-волчьи оскалился.

– Это звук твоего предприятия, господин, – ответил он, наблюдая за танцем лягушек, – рухнувшего от твоей руки.

После этого пир проходил довольно вяло, под впечатлением от мрачной головоломки, загаданной шаманом Вороньей Кости, он и сам был озадачен, не понимая, что напророчил ему Морской финн. Большинство его спутников поняли лишь то, что он станет конунгом Норвегии, и радовались этому.

Два дня спустя я стоял с Вороньей Костью на берегу, его люди грузили морские сундуки на борт великолепного «Короткого змея» и готовились к отплытию.

Олаф был облачен в свои белые меха и пристально вглядывался в небо, ожидая увидеть крачек или воронов, летящих в одиночку или парой, либо летящих налево или направо. Только он понимал, что это значит.

– Тем не менее, – сказал он наконец, сжав мое запястье и пристально посмотрел на меня разноцветными глазами, – будет лучше, если ты присоединишься ко мне. Рандр Стерки идет за тобой. Я слышал, он примкнул к Стирбьорну.

Я нисколько не удивился; Стирбьорн был молодым и задиристым племянником моего конунга Эрика Сергесалла. Юнец планировал занять высокое кресло Эрика после смерти дяди, и его раздражало, что далеко не всем это было по нраву.

Конунг Эрик совершил глупость и дал племяннику корабли и воинов, можно сказать вверил свою жизнь в руки Стирбьорна, который совершал набеги у берегов Вендланда, в далеких Балтийских шхерах; он бесчинствовал там, давая понять дяде о своих притязаниях на высокое кресло конунга, считая его своим по праву рождения. Я думаю, однажды Стирбьорн получит хороший пинок, ведь он еще мальчишка. Я чуть не сказал об этом Вороньей Кости, но вовремя стиснул зубы и улыбнулся.

Я заметил, как Алеша в кольчуге и шлеме маячит поблизости, словно беспокойная железная нянька, заботясь о том, чтобы его подопечный в целости и сохранности вернулся на корабль. Заметив это, я снова улыбнулся Вороньей Кости, на этот раз снисходительно. Я был самонадеян, я верил что славы Обетного Братства и покровительства Одина достаточно чтобы защититься от таких как Рандр Стерки, а тем более Стирбьорна, юнца, едва достигшего семнадцатилетия. Мне стоило знать лучше; я должен был помнить себя в этом возрасте.

– Есть ли у тебя какая-нибудь история напоследок? – спросил я непринужденно, напомнив Вороньей Кости о тех поучительных историях, которые он нам рассказывал; в этих историях мальчишка часто выставлял в дураках свободных взрослых мужчин, словно вечно голодных трэллей.

– Конечно, у меня остались еще истории, – ответил он серьезно. – Но я расскажу их позже. Я по-прежнему понимаю птиц, а они видят и знают немало.

Он увидел замешательство на моем лице и отвернулся, поспешив на корабль.

– Орел рассказал мне о грядущих несчастьях, – бросил он через плечо. – Угроза кому-то очень юному, еще не умеющему летать.

Озноб охватил меня от этих слов, я наблюдал, как «Короткий змей» скользит к выходу из фьорда, и даже прикосновение Торгунны к моей руке не согрело меня, – ведь я осознал, что она носит под сердцем дитя, а ее сестра нянчится с младенцем. Молодые орлята, еще не научившиеся летать.

Глава 2

С каждым днем солнце поднималось все выше; снег таял целыми пластами, журчали ручьи, и я начал настойчиво говорить о грядущем совместном морском промысле, пахоте и посевах, и что Финн мог бы одолжить у меня упряжку волов.

Он посмотрел на меня, как на говорящего теленка, и вернулся к обычному занятию – выпивке и охоте с Рыжим Ньялем, а тем временем Онунд Хнуфа вместе с Гизуром отправились готовить «Сохатого» к спуску на воду, Хленни Бримилль и другие притащили древесину для новых щитов и докучали Рефу просьбами – бросить ковать гвозди и наконец-то заняться изношенными кромками мечей.

После пира в честь прибытия Вороньей Кости Финн подошел ко мне и спросил, собирается ли Обетное Братство преследовать Рандра Стерки, хотя, думаю, Финн знал ответ заранее. Когда я подтвердил его догадку, он задумчиво закивал.

– Я подумал, – сказал он мягко, как будто слова из него вытягивала упряжка волов, – возможно, я навещу Оспака и Финнлейта в Дюффлине или Фискра в Хедебю.

У меня ком встал в горле при мысли, что Финн нас покинет, и он заметил мое смятение. Сам он оставался тверд, словно молот, гвоздями забивающий в меня слова, даже если и произносил их с улыбкой.

– Или мне придется бросить тебе вызов за высокое кресло ярла.

И вот, раскол произошел, это очевидно. Я опустил голову; похоже, все-таки наше серебро проклято Одином.

– Я останусь еще на один сезон, и если набеги будут удачными, возможно, изменю свое решение. Иначе мне лучше будет уйти, Орм.

Начинался наш третий сезон, и я поражался терпению Финна. Я не был уверен, что грядущий сезон окажется удачнее предыдущих. Морские набеги предполагали долгие, сопряженные с неудобствами переходы по Балтике, а иногда и по рекам; мы притворялись торговцами, вынюхивая ценную добычу. Обетному Братству редко попадалось что-либо действительно стоящее, у нас и без того было всего вдоволь. Несмотря на это, побратимы каждый день тренировались с оружием, строили стену щитов и разбивали ее, бились один на один и трое на трое, оттачивали боевые навыки и хвастались друг перед другом. Соблазн следовать за носовой фигурой, как скальды описывают это в сагах, все еще тянул нас обратно в темные воды.

Сейчас Финн хотел, чтобы я вел себя как подобает настоящему ярлу викингов, угрожая бросить мне вызов или уйти. Я лишь кивал, слова застряли в горле. После всего этого ожидание грядущего летнего солнца стало для меня зловещим.

Женщины суетились, наводили чистоту, отскабливали от копоти и вонючей грязи жилые постройки Гестеринга, радуясь работе на свежем воздухе. Дети – Кормак и Хельга Хити – прыгали и играли.

В это же время, сразу после жертвоприношения и праздника в честь Вали, в наш фьорд проскользнул корабль. Я узнал об этом за два часа до его прибытия, чему несказанно обрадовался, потому что отправил двух трэллей наблюдать за морем, и это вызвало язвительные упреки Торгунны.

– Пустая трата рабочих рук,– заявила она, когда вместе с Ингрид и двумя рабынями вытаскивала наружу тюфяки. – Эти бездельники пригодились бы здесь, выбивать матрасы.

– Мне важнее знать, кто к нам придет, – ответил я, – чем спать на выбитых тюфяках.

– Скажи мне это в следующий раз, когда твою задницу сожрут блохи, – бранилась она в ответ, собирая в пучок распущенные волосы, выбивающиеся из-под платка. – И я вынуждена заниматься тюфяками, вместо того чтобы взбивать масло, хотя, когда ты подавишься сухим хлебом, тебе уже будет все равно.

Несмотря на это, я знал, что она довольна – зима закончилась, а у нее внутри зарождалась новая жизнь; я очень надеялся увидеть, как мой сын появится на свет, и всерьез опасался мести Рандра Стерки, если мы вовремя не узнаем о его появлении. Я так и сказал ей, в ответ она лишь фыркнула, но услыхав о чужом корабле, замерла на миг, затем обернулась и криками стала подгонять рабынь и Ингрид, чтобы они собрали всех детей вместе, как цыплят возле наседки.

Предоставив ее самой себе, я уже знал, что повода для беспокойства нет; корабль шел под большим парусом, на нем отчетливо виднелся символ ярла Бранда, и если только кто-то без боя не захватил его «Черного орла» – а это столь же невероятно, как крылья у рыб, – значит, он собственной персоной пожаловал в наш фьорд.

Великолепный корабль приближался, парус опустили, весла выгнулись, вспенив воду, словно гребцы на «Черном орле» хотели взбить веслами сливки. Затем по команде, даже мы услышали ее на берегу, все весла одновременно поднялись и их втянули внутрь, так что снаружи осталась только четверть длины.

Вдоль торчащих снаружи весел двигался человек, от кормы до носа и обратно, пританцовывая и подпрыгивая, мы восторженно закричали, догадываясь, что это Нес-Бьорн – лучший воин «Черного орла», его также называли Колышек – из-за широких плеч и узких бедер. Он легко мог прогуляться по веслам с обоих бортов, словно пройтись по линии, нарисованной на земле.

Команда была хорошо обучена, и «Черный орел» с пугающей быстротой аккуратно проскользнул к каменному эллингу, где на подпорках стоял «Сохатый». Воины выпрыгивали на берег, приветствуя тех, кто пришел их встречать. Торгунна озабоченно вздохнула, разогнала детей и прикрикнула на трэллей, ведь сюда прибыли шестьдесят едоков, которых нужно как следует накормить оставшимися скудными припасами.

Но она перестала хмуриться, когда увидела, что привез с собой ярл Бранд. Он подошел широко улыбаясь, белокожий и беловолосый, как кость, в расшитой золотом черной рубахе, подбитой мехом куницы, штаны из отличной шерсти заправлены в сапоги из мягкой кожи, запястья и шея отяжелели от янтаря и серебра.

По одну сторону от него спешил мальчик, такой же светлый, как сам Бранд, и люди с удивлением увидели в нем двойника Кормака, только мальчишка был постарше лет на пять. Ива смиренно опустила голову и ничего не сказала. С другой стороны Бранда семенил странный невысокий человек, он был молод, круглолиц и мрачен, облачен в черный балахон до пят.

– Мой сын, – хрипло произнес Бранд, положив руку на плечо насупившегося светловолосого мальчика, – я отдаю его тебе на воспитание.

У меня перехватило дыхание, я попытался вдохнуть поглубже, и в это время он указал на луноликого по другую сторону от себя.

– Его зовут Лев, – сказал ярл, – греческий монах из Великого города.

Я недоуменно уставился на Бранда, и он расхохотался, его голова затряслась так, что его усы напомнили мне дрожащие сосульки.

– Уж не подумал ли ты, что я принял Белого Христа? Нет, – ответил он. – Этот грек – посол византийского императора, он направляется ко двору нашего конунга. Я подобрал его в Юмне, на южном побережье Балтики.

– Как мешок с зерном, – подтвердил монах, чуть улыбнувшись. – Меня упаковали и погрузили на корабль.

Я не сразу сообразил, что монах говорит на греческом, а ярл Бранд на норвежском, значит, Лев знает норвежский, а мы с ярлом – греческий. Бранд улыбался, а я подозвал Торгунну, представил ее гостям и поручил ей проводить Льва в дом.

– Будь с ним осторожен, – шепнул Бранд. Монах, удаляясь, шел нетвердой походкой, его все еще покачивало. – Лев совсем не тот, за кого себя выдает, он больше, чем обычный монах-писарь. Этот человек внимателен и умен, и многое знает.

Я кивком согласился, но удивился еще больше, когда увидел, кто сейчас сходит с борта «Черного орла». Две женщины, одна – молодая, беременная, с уже довольно большим животом, вторая – постарше и тоже толстая, она суетилась вокруг первой, как чайка вокруг птенца.

Ярл Бранд перехватил мой взгляд и захрюкал, как человек слишком тучный, чтобы смеяться.

– Сигрид, – произнес он, толкнув меня локтем. – Она гостила у отца, князя Мечислава Полянского, из-за нее мы и потеряли столько времени. Конунг Эрик хочет, чтобы его сын родился в Уппсале.

Я моргнул и уставился на нее, не в силах оторвать глаз. Сигрид была прекрасна, как носовая фигура – позолоченная голова дракона, величавая, кареглазая, совсем еще молодая – ей было не больше восемнадцати, она выглядела гордо и величаво из-за беременности, хотя по возрасту – это просто напуганный ребенок славянского племени из самого сердца далеких чужих земель.

– Ту, что суетится рядом с ней, зовут Ясна, ее нянька, – с несчастным видом продолжил ярл Бранд, – мне поручено доставить их конунгу, всех вместе, в целости и сохранности, и не имеет значения, разродится ли его жена по дороге или нет.

– Не хотел бы я перевозить такой груз, – сказал я, не подумав, затем перехватил его веселый взгляд.

Мы оба рассмеялись, но смех был скорее мрачным, – а затем я заметил за спиной двух женщин девушку. Я принял ее за рабыню, она была в мешковатом некрашеном платье, голова покрыта косынкой, под которой, я заметил коротко остриженные волосы, но она шла такой величавой походкой, словно между ног у нее золотой ларец. Тоненькая и нескладная, ее лицо казалось слишком большим, темные и подвижные глаза напоминали черную гладь фьорда.

– Она из племени мазуров, – сказал ярл Бранд, поймав мой взгляд. – Ее имя на славянском значит Черноглазая, но Сигрид и ее жирная корова зовут ее Дроздом.

– Она рабыня? – спросил я неуверенно, и он покачал головой.

– Я тоже так подумал, когда увидел ее впервые, – ответил он с веселым хрюканьем, – на самом деле, все еще хуже – она заложница, дочь вождя племени восточнее земель Мечислава Полянского, которое он недавно покорил. Она горда, словно королева, но в то же время поклоняется трехголовому богу. Или четырехголовому, я не уверен.

Я смотрел на девушку с птичьим именем, на самом деле еще девочку. Так далеко от дома, без надежды вернуться, ее держали здесь как заложницу, чтобы ее соплеменники вели себя смирно. Взгляд девочки был наполовину презрительным, наполовину отчаянным – как у лани, которой некуда бежать. Да уж, такой ценный груз я не хотел бы перевозить, как и не обрадовался такому грузу на своем берегу.

Однако у этого неожиданного визита была и другая сторона – приятная. Торгунну с честью представили важным гостям, их проводили в ее собственный дом, и она сияла от удовольствия, поглядывая на нас с Брандом, словно лично устроила встречу. Ярл заметил это и снисходительно похлопал меня по плечу, улыбаясь во весь рот.

– Вот увидишь, все поменяется, – заметил он, – когда Сигрид потребует, чтобы с ней обращались соответственно ее положению.

Его люди выгружали еду и выпивку, которые мы с радостью приняли, и мы пировали зажаренной на углях кониной, ягненком и свежеиспеченным хлебом, хотя Сигрид и воротила нос от любого блюда, то ли от тошноты, то ли от отвращения. Торгунна бросила на меня первый из многозначительных взглядов через весь зал и что-то яростно зашептала сестре.

С обеих сторон находились женщины, беременные или с детьми, они разговаривали возле сидящей с надменным видом Сигрид, мужчины сидели отдельно – Финн, Ботольв, я и ярл Бранд вместе с сыном – мальчиком с серьезным лицом по имени Колль.

Мальчишка, такой же светлый, как и его отец, чувствовал себя скованно, как наверное и должен себя ощущать мальчик, оказавшийся в незнакомом мире Обетного Братства, слишком рано оторванный от ласковых рук матери, все еще нуждающийся в ней. Он тщательно обдумывал каждое действие, чтобы не совершить ошибку и не опозорить отца. В то же время, со стороны это выглядело довольно трогательно.

Колль молчал, потому что, если бы он заговорил – ему пришлось бы орать, – зал гудел, разгоряченный пиршеством, но трудно быть внимательным и собранным, когда ты вынужден кричать. В то же время он был испуган, и видел во мне лишь огромного странного человека, и конечно же, чувствовал себя здесь крайне неуютно.

В конце концов Торгунна и Ингрид окружили Колля материнской заботой, мальчик немного расслабился, серьезное и напряженное выражение постепенно сошло с его лица, так что ему даже удалось рассмеяться. Сам Бранд неустанно смеялся, ел и пил, но тем не менее, он пришел ко мне, и оставляет здесь сына, и как любой отец, конечно же переживал, хотя и видел в этом необходимость.

Монах Лев наблюдал за этой драмой, хотя, я уверен, он видел такое и раньше. Он представился мне летописцем и хотел бы услышать истории о взятии Саркела и о сражении при Антиохии от непосредственного участника тех событий. Монах был молод, и улыбался скользкой, как морской котик, улыбкой, с такими типами я имел дело на рынках Великого города и хорошо знал этих греко-ромеев, льстивых, с намасленными бородами.

– Я никогда не понимал ваш обычай – отдавать мальчика на воспитание, – тихо сказал Лев, склонившись ко мне, пока Бранд и Финн спорили сразу обо всем, например, какую жертву лучше принести к новому сезону. Ярл не переставал бросать взгляды на сына, словно хотел убедиться в том, что мальчик не слишком напуган. – У нас, в Константинополе, это просто вежливый способ взять заложника.

Пока я подбирал слова для объяснения, что значит «фостри», он разглядывал меня оливково-серыми глазами и улыбался слащавой улыбкой.

– Ярл Бранд оказывает мне честь, – ответил я ему. – Отдать мальчика в другую семью на воспитание – такой поступок дается отцу очень нелегко, и обычно это не принято за пределами аетта.

– Что такое «аетт»?

– Клан. Семья. Дом, – я отвечал на греческом, и он кивнул, разминая хлебный мякиш длинными пальцами с черно-коричневыми отметинами от чернил.

– Таким образом он открывает тебе двери своего дома, – произнес Лев, не спеша пережевывая хлеб и скорчив гримасу, будто ему на зуб попался песок. – Полагаю, при этом он относится к тебе не как к равному.

Он, конечно же, был прав, ведь взять чужого ребенка на воспитание означало признать, что его отец по своему положению стоит выше тебя. Но это беспокоило меня меньше, чем то, что Лев, простой монах из Великого города, едва ставший мужчиной, сделал такой вывод. Даже если ему с виду чуть больше двадцати, его мозги работают так же четко, как крутящиеся зубчатые колеса водяной мельницы, которую я однажды видел в Серкланде.

А еще он ел конину, нанизывая жирные ломти мяса на небольшую двузубую вилку. Я удивился: последователи Христа считали это языческим ритуалом и наотрез отказывались от блюда. Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сообразив, о чем я подумал, сумел выдавить улыбку.

– Чуть позже я покаюсь за это. Посол быстро усваивает одну истину – не оскорблять окружающих своим поведением.

– Тяжело быть христианским священником в стране Одина, – звонко, словно удар молота, прозвучал голос ярла Бранда. – Это Гестеринг, обитель Обетного Братства, любимцев Одина. Последователи Христа не найдут здесь почвы для своих семян, не так ли, Орм? Кость, кровь и железо, – добавил он, когда я промолчал.

Это были слова клятвы Одина, которую приносили мои варяги, мои побратимы. Услышав это, Лев поднял брови, его глаза округлились, он будто не на шутку встревожился.

– Я думал, что здесь я в относительной безопасности. Значит, меня прибьют к дереву?

Я задумывался над этим и ранее. Бритоголовые христианские священники могли приходить и бродить вокруг Гестеринга сколько угодно, им разрешалось говорить, что хотят, но только если они не будут никому досаждать. Но иногда люди уставали от их болтовни и прогоняли их. Я слышал, что одевающиеся в шкуры люди из одного племени на юге схватили одного такого, и по старому обычаю принесли его Одину в жертву – прибили к дереву. Лев, конечно же, знал эту историю, значит покинул свой монастырь довольно давно.

– Я слышал рассказы от путников, – ответил Лев. Заметив, как я наблюдаю за его лицом, он уставился на меня широко открытыми глазами, и я понял, что он лжет. – Конечно, те несчастные монахи были из франки или саксы, и хотя они мои братья во Христе, но мне кажется, им немного не хватило гибкости.

– И оружия, – добавил я, закрыв на мгновение глаза, словно лось во время гона.

В конце концов я убедился, что в этом необычном монахе скрыто достаточно твердости. Он мне не нравился, а доверял я ему еще меньше.

В это время подали фаршированную утку, и мне оставалось только кивнуть и улыбнуться белобрысому Кормаку, сыну Ивы, наполнявшему наши рога элем. Ярл Бранд бросил на него взгляд, нахмурился на мгновение, как всегда, ведь мальчик был таким же белым, как и сам Бранд. Белые ресницы, бледно-синие глаза – нетрудно догадаться, на каком дереве выросла эта ветка. Когда Кормак наполнял маленький рог Колля разбавленным элем, их головы почти соприкоснулись, и я услышал, как Бранд шумно выдохнул.

– Мальчишка растет, – пробормотал он. – Я должен что-то сделать для него...

– Ему нужен отец, – добавил я многозначительно, и он кивнул, затем улыбнулся и тепло посмотрел на Колля. Подошла Ива, наполняя рога мужчин и слегка покачивая бедрами. Мне показалось, что именно поэтому ярл Бранд хмыкнул и заерзал.

Я вздохнул. После нескольких ночей, проведенных здесь гостями, весьма вероятно, что через год у Ивы станет одним белобрысым, как кость, крикуном больше. Как будто у нас недостаточно неоперившихся орлят…

Наутро зеленой дымкой распустились почки, солнечный свет искрился на траве, весна шествовала по земле, а в это время мои побратимы осторожно спускали «Сохатого» на воду, рядом покачивался «Черный орел». Именно сейчас для нас начинался сезон морских набегов, и Финн должен был решить – остаться или уйти, тем самым проверив меня на прочность; и в ожидании этого момента мой желудок опускался в пятки.

Наш «Сохатый» – отличный корабль на пятнадцать румов [3]3
  Рум – скамья (от борта до борта) для гребцов на драккаре. Размер подобных кораблей определяли числом скамей для гребцов или весел на каждый борт. Для сколько-нибудь дальнего или успешного морского похода требовалось хотя бы две смены гребцов. Все они входили в «хирд» – были членами воинского братства или дружины. Таким образом, минимальная величина хирда составляет около пятидесяти человек: два борта, две смены, двое кормчих.
  Для сравнения:
  «Сохатый» – пятнадцать румов, тридцать весел. Одна смена – тридцать гребцов, по-хорошему нужно две смены: шестьдесят гребцов, кормчий и ярл.
  «Черный Орел» ярла Бранда – в два раза больше: тридцать румов, шестьдесят весел. У Бранда тоже одна смена гребцов – шестьдесят человек. Оставив Орму тридцать человек из своей команды, Бранд все равно мог идти на шестидесятивесельном драккаре с оставшимися тридцатью гребцами, например, они могли грести через весло.


[Закрыть], и хотя он сделан не из славянской древесины, но должным образом собран, настоящий драккар с дубовым килем, ему оказались нипочем ни волоки, ни узкие реки во время последних двух походов в Гардарику.

В то же время, он казался ребенком по сравнению с тридцатирумным «Черным орлом», длиной с пятнадцать высоких воинов. Вызолоченный, покрашенный в красное и черное, с большой черной носовой фигурой в виде орла. Команда Бранда знала, что их корабль самый лучший и быстрый на Балтике. Они с моими побратимами спорили и подшучивали друг над другом, напрягая мускулы и сухожилия, когда спускали «Сохатого» на воду, и требовали устроить соревнование – заплыв по фьорду, чтобы выяснить, какой корабль и команда лучше.

В разгар этого действа появилась Сигрид, пузатая, как арабский корабль-работорговец, рядом с ней Тордис, Ингрид и Торгунна; Ясна ковыляла впереди. Весь этот женский флот проплыл мимо меня прямо к ярлу Бранду, и Торгунна удивленно приподняла брови.

Ярл стоял спиной, когда подошла Сигрид, и чуть не выпрыгнул из своей великолепной рубахи, стоило ей заговорить. Затем взволнованный и раздраженный тем, что она застала его врасплох, он обернулся и уставился на нее, нахмурившись, тем самым совершив ошибку.

Голос Сигрид прозвучал пронзительно и высоко. Прежде его ошибочно можно было принять за девичий, но в нем сквозил страх перед деторождением, это придавало ее голосу глубину, к тому же довольно заметно выделялся ее полянский акцент. Итак, она заявила, что хочет знать, когда они отплывут из этого ужасного места, туда, где не воняет рыбой и потными мужиками, а пища не отдает прогорклым жиром.

Если у ярла Бранда и был ответ, то он не успел ничего сказать, потому что к нам бежал один из моих трэллей-наблюдателей, разбрызгивая грязь и слова в равной мере. Зажегся сигнальный огонь – во фьорд заходил корабль.

Это оказалась лодка, и хотя она была слишком мала, но повод оказался достаточным, чтобы привлечь всеобщее внимание, и ярл Бранд был, наверное, этому рад. Лодка подходила ближе, накренившись, с едва зарифленным парусом, и в мои кишки как будто упал каменный якорь.

Лодка была утыкана стрелами, добровольцы вошли в воду по пояс, поймали суденышко и помогли находящемуся в ней человеку спустить парус, сам бы он не справился из-за ранения. Они отбуксировали ее к берегу. В лодке, полной кровавой воды, оказалось двое мужчин – один уже мертв, а второй, серьезно раненый, с трудом дышал.

– Скалли, – сказал Бранд, мрачный, как скала.

Каменный якорь в моих кишках упал еще ниже, я знал, что Скалли – его управляющий. Раненый дрожал и пытался что-то сказать, женщины осторожно вытаскивали его из лодки, чтобы оказать помощь.