Текст книги "Оскал дракона"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Они его не кусают, – заявил Финн, налегая на рулевое весло и стараясь удерживать носовую фигуру прямо против течения, – потому что в нем еще нет мужского сока.

– Но тебя тоже не кусают, – внезапно заявила Черноглазая, и ее звонкий голос прозвучал неожиданно, ведь раньше она почти всегда молчала.

Финн прищурился, чуть задумался и ухмыльнулся.

– Меня кусают, если ты присмотришься, то увидишь у моих ног их трупы, – прорычал он. – А все потому, что во мне слишком много мужского сока для таких мелких тварей. Им достаточно одного укуса, и они падают замертво. И он похотливо подмигнул ей, так что я непроизвольно ощерился, словно старая гончая, меня настолько это потрясло, что даже пришлось отвернуться, чтобы никто не заметил.

На следующий день, как и днем ранее, голодные, мокрые и усталые побратимы искоса поглядывали на Воронью Кость и на меня. На него – чтобы он вызвал дождь или что-то в этом роде, а на меня… я догадывался почему. Теперь они открыто ворчали, что приходится гнаться за мальчиком, хотя проку для них от этого никакого. Мы оказались в ловушке, потому что не могли спуститься вниз по реке, иначе снова оказались бы в лапах Касперика. А впереди тоже не ждало ничего хорошего.

Где-то далеко в горах, громыхая и кидая белые копья молний, бушевала еще одна гроза; недавно разлившаяся река на следующий день вздулась снова, и люди начали спотыкаться и падать, и я ничего не мог поделать, чтобы заставить их двигаться. Вранкефорд был уже недалеко, и я знал, что Рандр Стерки должен быть там, его люди так же измотаны, как и мы. Если мы будем двигаться достаточно быстро, то он не успеет нанять новых людей, как собирается, чтобы больше ему не пришлось убегать. Наверняка он сам хочет прийти за нами.

Итак, мы были уже так близко, что я вдыхал запах костров и печей Вранкефорда. Тот день начался под небесным сводом цвета молочного серебра, влажный воздух ощущался кожей, побратимы тянули, падали и тяжело дышали, у них почти не оставалось сил, даже на то, чтобы переставлять тяжелые, негнущиеся ноги.

Ганнлифр, наш лучший копьеносец, упал на колени и заплакал, он не мог больше идти, у него не осталось сил. Осникен из Седерманнланда упал ничком с громким всплеском, и если бы Мурроу не помог ему подняться, он бы захлебнулся.

– Орм... – начал Тролласкег, но не было нужды слушать, что, по его мнению, стоит предпринять, мой ответный взгляд был резче пощечины, и он замолчал, щелкнув зубами.

– Тяните, мать вашу, – взревел Финн, заметив выражение моего лица, – тащитесь вперед, вонючки.

Черноглазая внезапно оказалась рядом, и я почувствовал ее руку на плече, но когда повернулся к ней, она выглядела, как резная деревянная статуэтка – смотрела на реку, а затем подняла взгляд на еще далекую, но неумолимо приближающуюся стену из черных туч, и ее глаза вдруг расширились от ужаса. Как говорили потом некоторые, она наколдовала ту грозу.

Воздух стал плотным, скрученным, словно железные прутья, из которых кузнец выковывает меч. Ветер усиливался, завывая все громче, поднимая по реке рябь, а потом тьма опустилась на нас, словно стая воронов.

Началась буря, из быстро надвигающейся тьмы раздался рокочущий хохот Тора, он ударил молотом, высекая бело-синие искры, мощнейший раскат грома расколол воздух, будто кто-то ударил по ушам кулаком. Побратимы пригнулись, веревка провисла, коснулась воды и задрожала, а затем мачта выгнулась и зазвенела, словно струна арфы.

– Она сломается, – вскрикнул Тролласкег, но ветер подхватил его слова и унес, к счастью для Яна Эльфа, который начал забираться на дрожащую мачту, чтобы наблюдать за рекой, дождь заливал ему глаза.

Ян оказался наверху со скоростью выхваченного из ножен меча. Сквозь плотные стены дождя я увидел вспышку молнии, похожую на ветвистое дерево; небо как будто разломилось на части, я поднял голову, чтобы взглянуть на мчащуюся по небу колесницу Рыжебородого, запряженную парой козлов.

Но вместо этого увидел Яна Эльфа, он по-кошачьи вцепился в качающуюся мачту, его лицо мелькало бледным пятном в темноте, он что-то неистово выкрикивал, но ветер уносил слова. Он указывал на что-то впереди, за носовой фигурой, и я увидел наконец, как огромное дерево, раскинувшее корни, словно богиня змей, несется прямо на нас, будто невероятных размеров баран с рогами из скрученных древесных корней.

От удара носовая фигура вскинулась вверх, тянущие веревку побратимы повалились назад, веревка стала выскальзывать из их рук, сдирая кожу. Я обернулся и успел подумать, что вся наша борьба, все усилия теперь висели на тонкой, ускользающей мокрой веревке, которую команда изо всех сил старалась удержать, и вот ее конец скользнул в воду, веревка резко отскочила, щелкнув по мачте, Оспак, оказавшийся на ее пути, вскрикнул и полетел за борт.

Драккар, стиснутый, словно в яростной схватке, накренился; деревянная обшивка с треском раскололась, люди метались с воплями, которых никто не слышал. Корабль круто поднялся, как жеребец, вставший на дыбы в поединке, и завалился на борт. Весла и сундуки поехали в сторону, Черноглазая пронеслась мимо, я раскинул руки, пытаясь ее поймать.

Речной поток накрыл меня с головой, схватил и потащил куда-то, я закружился в водовороте, и поднимающиеся изо рта серебристые пузыри окутали меня, словно стая птиц.

Я успел увидеть их, они блестели, словно жемчужины, и последняя мысль мелькнула в голове – Одину придется побороться с Эгиром за мою жизнь, обещанную Одноглазому.

А затем опустилась тьма.

Луна светила ярким глазом, ухнула сова, звук разнесся эхом далеко вокруг. Со стороны недалеких угольно-черных холмов раздался крик какого-то животного, высокий и тонкий, в нем сквозила тоска одиночества. Вуокко сидел рядом со мной на плоской черной скале, бережно сжимая барабан.

– У меня это получилось, потому что сейчас Вальпургиева ночь, – произнес он, – когда завеса между мирами совсем тонкая.

Эта ночь наступает в канун мая, когда начинается Великий гон, а Эймутур, одинокий месяц, замедляет стремительный бег. Мне так захотелось очутиться дома...

– Грядут потери, – сказал Вуокко. – Еще более тяжелые. Скоро Один примет жертву.

Я хотел оказаться дома, более чем когда либо, хотел что-то спросить у Морского финна, который, как я знал, может путешествовать между мирами, он наверняка видел мою смерть, и я хотел передать с ним весточку, произнести последние слова о любви и дружбе. Но как только я открыл рот, он ударил в барабан и продолжал бить, и этот грохот наполнил все вокруг, а он все стучал и стучал…

Кровь стучала в ушах, каждый вздох отдавался болью в груди, меня стошнило; глотка горела огнем, нос пульсировал болью. В горле чувствовался железный привкус крови. Оспак пристально смотрел на меня, пока не убедился, что я очнулся, перестал надавливать мне на грудь, затем поднялся на ноги, я услышал хруст его коленей.

– Дурная привычка, – произнес он, – вытаскивать человека из воды, когда он почти утонул.

Черноглазая, словно сердитая мокрая кошка, хмуро взглянула сначала на него, а затем и на меня.

– Что же, постараюсь больше не тонуть, – сумел прохрипеть я в ответ, он рассмеялся и получил пощечину от Черноглазой, когда протянул грязную руку к моему носу.

– Похоже, твой нос проклят, – сказал он и слегка наклонил голову. – Он выглядит прямо, это если я смотрю отсюда. Но все же еще больше скривился.

Если я и испытывал боль, то это беспокоило меня меньше, чем мысли о случившимся. Я подумал, что Оспак погиб, свалившись за борт, и я сказал ему об этом, пока Черноглазая суетилась рядом.

– Я тоже так думал, когда пошел ко дну, – произнес он мрачно и показал мне черно-синюю рану на плече. – Веревка сначала чуть меня не убила, а потом спасла.

– Тогда тебя следует поблагодарить дважды, за то, что вытащил и меня.

Он усмехнулся.

– Не меня. Девчонку.

Я взглянул на нее, и девушка улыбнулась.

– Я сам хотел тебя спасти, – сказал я, и она уставилась на меня черными блестящими глазами.

Мне пришло в голову, что мы остались в живых только втроем. Мы насквозь провоняли черной болотной грязью, сидя на пропитанной влагой земле, перед нами стеной поднимался тростник, словно вздыбленная щетина на кабаньей морде.

– Где остальные? – спросил я, скривившись от боли, и кое-как поднялся на ноги.

Я ощутил усталость глубоко в костях, в голове стучало, грудь сдавило, лицо онемело так, что я его не чувствовал. Мы находились на суше, хотя земля под ногами была нетвердой, но все же здесь мы были в безопасности, особенно после бешеной реки. Воздух наполняла свежесть, буря наконец-то выдохлась, словно запуталась и распалась в ветвях и листьях кустов и деревьев. Где-то рядом прокричала невидимая птица.

– Где-то ниже по течению, – ответил Оспак, пожав плечами, – если они еще живы. Ты, я и девушка, мы запутались в одной веревке, вот что странно. Думаю, норны сплели ее не зря.

– Что ж, – сказал я медленно, словно налегал на тяжелый плуг, – нам нужно искать наш лагерь, если, конечно, он существует.

Я стоял покачиваясь. Черноглазая выпрямилась, отжала и поправила мокрые юбки и наклонилась за каким-то предметом, лежащим рядом со мной. Это оказался мой меч в ножнах, на навершии рукояти отсутствовало несколько серебряных украшений.

– Я вытащила тебя на берег вместе с ним, – сказала она тихо. – Пришлось его снять, он висел у тебя на шее и мог задушить.

Я ощутил на шее горящий рубец и прикоснулся к нему пальцами, размышляя о том, сколько сил ей понадобилось, чтобы вытащить меня. Я улыбнулся Черноглазой и взял меч – подарок ярла Бранда. По крайней мере, теперь у нас есть оружие, и я повернулся к Оспаку и показал ему меч, чтобы приободрить.

– Хорошо, потому что у меня только нож для еды, – ответил он и кивнул в сторону. – А еще неподалеку всадники, и они выглядят недружелюбно...

Я посмотрел, куда он указывал, и заметил шестерых всадников,они замерли на расстоянии выстрела и наблюдали за нами, с луками в руках, непринужденно сидя верхом на коротконогих лошаденках.

Я оглянулся на Оспака и взглянул на Черноглазую, их лица застыли как у каменных изваяний.

– Это мадьяры, – сказала она.

Слабое утешение.

А затем произошли две вещи. Странно, как человеческая жизнь может висеть на такой тонкой нити и зависеть от двух пустяковых событий – найти общий язык и потрепать пса за ухом.

Черноглазая шагнула вперед и окликнула их на своем языке, и, похоже, они ее поняли. В тот же миг из-за спин всадников выбежала собака, длинноногая гладкая гончая цвета пожухлого папоротника; она направилась прямо ко мне. Несмотря на короткую гладкую шерсть, она напомнила мне больших, серых, жилистых волкодавов, которые были у меня не так давно; нам пришлось съесть их в Великой белой степи, и от них остались одни лапы, о чем я потом сильно жалел.

Собака подбежала ближе и уселась, я сделал несколько шагов вперед, не больше, и потрепал ее за ухом.

Всадники зашевелились. Их вожак выехал вперед, развел руки и показал, что не вооружен; затем подъехал ближе, остановился и стал ждать пока я к нему подойду. Собака последовала за мной.

У него было смуглое лицо, черные усы и выбритый подбородок, темные глаза и высокие скулы. На голове – отороченная мехом коническая шапка, длинные волосы заплетены в сотни тонких косичек, скорее напоминающих веревки, он был в расшитой куртке поверх свободных широких штанов, заправленных в высокие сапоги, украшенные по бокам серебряными монетами.

Мы попытались найти общий язык и остановились на греческом. Он улыбнулся и положил ладонь на грудь.

– Бокени фа Ютос, – назвал он свое имя, как мне показалось. Позже я понял что его имя – Ютос, и он сын Бокени.

– Орм, – сказал я, ударив себя в грудь. – Рериксон.

– Ты из народа Аскоманни, из Волина, – сказал он, и я кивнул. Он нахмурился.

– Сипос говорит, что тебе можно доверять, – произнес он задумчиво.

Я не сразу сообразил, что он имел в виду собаку.

– Сипос, – сказала Черноглазая и встала рядом; собака лизнула ее руку и осклабилась, высунув длинный розовый язык. – Это значит «свирельщик». На мадьярском языке этих собак называют «визла», или борзая, эти собаки незаменимы на охоте.

– Ты из мазуров, – сказал Ютос, глядя на нее, и это было утверждение, а не вопрос. Затем он кивнул и развернул лошадь.

– Идем, – сказал он.

Оспак бросил на меня взгляд, и я пожал плечами. Мы вряд ли могли возражать, потому что остальные всадники приблизились и окружили нас, словно пастухи стадо. Мы направились на восток, удаляясь от реки, и это меня беспокоило, ведь мы удалялись от наших побратимов, так я и сказал.

– Если они еще живы, – мрачно ответил Оспак. – Это было большое дерево.

Мы миновали пойму, переходящую в невысокие холмы, прошли вдоль ручья, бегущего между огромных гладких камней, пока не достигли большой темной запруды, где и расположился их лагерь, состоящий из разномастных повозок: некоторые крытые, другие двухколесные, иные – с четырьмя колесами. Послышалось ржание лошадей, дым от костров стелился по земле, густой и едкий; женщина в бесчисленных юбках, присела у ручья и, заметив нас, улыбнулась.

Собака, низко опустив вытянутую голову, бежала принюхиваясь, словно шла по следу, и отозвалась хриплым лаем, когда мы оказались в центре круга из повозок. В свете костров ее тело казалось отлитым из червонного золота. Пес уставился на вышедших из воды уток, и Ютос рассмеялся.

– Дом, – произнес он, и мы не могли с ним не согласиться.

Мы подошли к огню, запах дыма костра показался мне пьянящим, как ладан, а его тепло напомнило, насколько мы промокли и замерзли.

Люди вокруг засуетились, нам дали одеяла, чтобы мы сняли мокрую одежду и завернулись в них, как мы из вежливости и поступили, затем нас усадили под куполообразный навес из грубой ткани. Одна женщина улыбалась и кивала, что-то тихо повторяя, но я ее не понимал. Она разбила яйца в котел, помешала бульон с ячменем и мясом, наполнила чашки и протянула нам. Я жадно ел, макая в бульон большие куски хлеба.

Насытившись и довольные, мы откинулись на спины.

– Хвала Богам, – выдохнул Оспак, и этим все сказал.

Лагерь, несмотря на поздний вечер, продолжал жить размеренной жизнью, солнце уже опустилось за окружающие лагерь деревья; Черноглазая свернулась калачиком и уснула рядом с собакой на большом буковом стволе, лежащем близ огня. Утки цепочкой осторожно проковыляли обратно к запруде.

Люди проходили мимо и бросали на нас любопытные взгляды, но никто не беспокоил. Оспак клевал носом в полудреме; наша одежда сушилась на ветвях. Подошла женщина, с любопытством посмотрела на мою рубаху, ткнула пальцем в дырку и потрогала ткань. А затем достала иголку и нитку.

Ютос, присев на корточках напротив, вырвал меня из полусонного состояния.

– Мне сообщили о людях вроде тебя, они недалеко. Час езды верхом, возможно больше. Они на берегу реки, их лодка сильно разбита.

Похоже, это Финн и остальные, и мне захотелось узнать подробности. Ютос пожал плечами.

– Их достаточно много, чтобы мои охотники не рискнули подойти ближе, – ответил он с ухмылкой. – Слишком много вооруженных всадников рыскает по округе. Что-то их всех встревожило.

Он произнес это, давая мне понять, что догадывается – именно мы и есть причина, но тем не менее, мы по-прежнему дружески разговаривали до тех пор, пока тени не удлинились, наша одежда не высохла, и мы переоделись.

Как оказалось, мы повстречали мадьярский торговый караван, они направлялись по старой Янтарной дороге, которая начиналась с севера и вела в земли лангобардов, и затем дальше на юг к старому Риму.

– Сейчас все иначе, – объяснил Ютос. – Мы торгуем янтарем в Булгаре и других странах, а они уже продают его в Великом городе, где сейчас вся власть и деньги.

– Я думаю, что в старый Рим со временем вернется власть и золото, – ответил я, показывая, что тоже смыслю кое-что в торговле, – ведь сейчас король саксов Оттон объявил себя императором, как и его отец, носивший такое же имя.

Ютос сплюнул в огонь, так что угольки зашипели.

– Лучше не упоминать Оттона при моем отце, – мрачно произнес он. – Наш фейдель – Геза, который преломил хлеб-соль с саксами и ромеями, чтобы заключить мир. Ему пришлось креститься самому и крестить все свое семейство, и он принял к себе монаха по имени Бруно, но дружить с саксами оказалось не так легко, как сидеть в кругу Семерых.

Я знал что слово «фейдель» означает что-то типа князя, и слышал, что Гезе пришлось принять учение Христа, чтобы договориться с Великим городом и Оттоном. Конечно, Геза мало смыслил в вопросах веры и принял Христа скорее из соображений выгоды – другие правители поступали так же, ведь Белый Христос благоволил королям. Я и так сказал слишком много. Ютос усмехнулся.

– Возможно, в конце концов окажется, что у Распятого бога больше силы, – прорычал он. – Старые боги не помогли нашему народу, когда мой отец стал одним из Семерых.

Я не понимал, о чем он говорит, когда упоминает Семерых, и хотел бы узнать больше, но Оспак перебил меня, потому что был ирландцем и поклонялся Тору, которого искренне любил.

– У Христа нет никакой силы, – возразил он. – Если нужны доказательства, – посмотрите на него и на моего бога и сравните. Христос пригвожден к деревяшке, а у Тора в руках молот.

Он плюнул в ладонь и хлопнул в ладоши, словно заключил выгодную сделку, и при виде этого даже Ютос присоединился к моему хохоту.

Тем не менее, очень скоро я узнал о Семерых, потому что к костру подошел отец Ютоса. Сначала я заметил тень на фоне вечернего красного неба, она медленно приближалась. По бокам два воина – поджарые и рослые, в кольчугах и высоких куполообразных шлемах, такие в ходу у хазар и мадьяр. Ближе его лицо приобрело очертания, и то, что я поначалу принял за лысину, оказалось седыми с оттенками рыжины волосами, зачесанными назад.

Отец Ютоса подошёл еще ближе, и Оспак задержал дыхание, а Черноглазая съежилась, став тихой и незаметной, как всегда делала, когда сталкивалась с чем-то ужасным, она готова была слиться с камнями и землей, чтобы стать невидимой.

Лицо Бокени, отца Ютоса, походило на череп. У него не было ни ушей, ни носа, возраст оставил на лице следы – глубокие морщины под глазами, от уголков рта вниз опускались широкие уродливые шрамы. Один глаз был молочно-белым, второй – блестяще-черным, как у ворона, волосы зачесаны назад и стянуты на затылке, спускаясь почти до пояса.

Я отметил все это. Лишившийся уха Финн никогда не зачесывал волосы назад, а этот мадьярский вождь нисколько не скрывал, более того, дерзко хвастался своим изувеченным лицом.

Он присел на корточки, и я обратил внимание на его плащ, закрепленный на плечах двумя застежками в форме диска, на каждой была изображена птица с изогнутым мечом в лапах. Это изображение меня поразило, ведь птицы держали сабли, а я слышал, что мадьяры почитают Аттилу и его меч, считая себя гуннами. Это напомнил мне и об одном предмете, хранившемся в моем морском сундуке, если, конечно, он не сгинул в воде.

Старик закутался в плащ и заговорил, Ютос переводил; это были обычные слова гостеприимства и вежливости, и я отвечал в том же духе.

Затем он заговорил снова, Ютос ответил ему, пожал плечами и повернулся ко мне.

– Он интересуется, чем ты торгуешь. Ты и твои люди могут рассчитывать на наше гостеприимство. Если те люди, которых мы обнаружили на берегу – твои, то им, вероятно, понадобится пища и все прочее. Так ты торговец?

Оспак проворчал что-то, ему не нравились все эти разговоры о торговле, ведь он был старым побратимом Обетного Братства, как и все остальные, воином, берущим все, что захочет, все, что находится на расстоянии вытянутого клинка. Я коротко пояснил ему, говоря на норвежском, что они превосходят нас числом, а наши побратимы слишком далеко, на что он опять ответил хмурым взглядом и ворчанием.

Сейчас я не мог сказать, что у нас осталось на продажу, может быть, бочонки с соленьями, и я ответил, что у нас борту было достаточно товаров, прежде чем мы потерпели крушение, хотя наверняка мы потеряли не все.

Ютос перевел мои слова отцу, он внимательно слушал, в последних лучах заходящего солнца его лицо выглядело так, будто младенец сморщился и вот-вот зайдется в плаче, прячась в складках материнской юбки. Затем старик заговорил, и Ютос послушно обратился ко мне.

– Отец спросил, продашь ли ты ему мазурскую девочку и что за нее хочешь.

Моим ответом был долгий взгляд глаза в глаза, и он все понял без слов. Коротко кивнув, он что-то сказал отцу, тот хмыкнул и заворчал.

– Он сказал, – перевел Ютос, – что с вами, северянами, трудно торговать рабами. Он встречал много необычных рабов, которых не сумел купить. И он не желает повстречать еще кого-то из вас.

Оспак усмехнулся.

– Что ж, тогда мы похожи, – он улыбнулся чтобы снять напряжение, – один северянин тоже не желает снова видеть такое лицо. Что с ним произошло?

Я закрыл глаза, ожидая от старика вспышку ярости, но ошибся, на его лице ничего не отразилось, я не заметил какого-либо недовольства или гнева.

– Он из орды Булчу, – произнес Ютос, и старик расправил плечи, услышав это имя. – Последний из Семерых.

– Булчу, – повторил старик и заговорил на своем языке, он говорил нараспев низким голосом, медленно и торжественно, словно рассказывал сагу, и хотя мы не понимали ни слова, все были зачарованы этим рассказом.

Казалось, что знаменитый скальд рассказывает о великане Имире, чей череп образовал свод мира, или о Муспельхейме, одновременно горящем и замерзающем, или об Одине и богах Асгарда. Но рассказ старика не был старинной сагой, это был рассказ о его собственной жизни, и он неторопливо излагал историю густым рокочущим басом, озвучивая воспоминания, а Ютос начал переводить, предоставив нам пищу для размышлений.

Старик рассказывал о Лехфельде, битве на реке Лех, случившейся двадцатью годами ранее, когда мадьяры, в жилах которых еще текла горячая кровь Аттилы, явились, чтобы отнять у Оттона Великого, отца нынешнего императора Оттона Рыжего, земли и богатства. Он с теплотой в голосе вспоминал о кланах, о цветах, в которые они одевались, и о бесчисленных развевающихся стягах, принадлежавших их главным вождям – Лелю, Шуру и Булчу.

Он бормотал и хлопал в ладоши, подражая звукам рогов, барабанов и медных дисков, в которые они били, завывая, показывая врагу бесстрашие, отвагу и жажду сражаться. Он поднялся на ноги и изобразил, как скакал на лошади, отклонившись назад, как все они скакали в атаку – более двадцати тысяч.

Я кое-что слышал об этой битве. В конце концов легкая конница мадьяр, всадники в меховых шапках, вооруженные луками и саблями, были разбиты железным строем саксов. Мадьяры отчаянно бросались на них как герои, но почти всех их перебили, осталась лишь кучка выживших, и среди них мадьярские вожди.

Ютос сидел, мрачный как темная скала, в его глазах бликами сверкнула черная водная гладь, когда его отец разом осунулся. Кто-то поднес старику воды, он пил, и вода стекала ручейками по его глубоким шрамам.

– Саксы отрезали уши и носы всем выжившим и отпустили семерых обратно, к нашему верховному вождю Таксони, – безучастно добавил Ютос. – Они повесили Леля и Булчу на башне в Регенсбурге. Шур вернулся, он был одним из семерых, но его убили, посчитав виновником трагедии, потому что он вел свой род не от Арпада. Последние выжившие воины все же удостоились почестей за храбрость, и в их числе мой отец, а сейчас он последний оставшийся в живых. С тех пор мадьяры осели на своей земле и ненавидят саксов.

– Хейя! – в восторге произнес Оспак, его ирландская душа была глубоко взволнована такой замечательной историей, и старик кивнул ему в знак признательности.

– Так что теперь мы путешествуем по Янтарному пути и торгуем, – продолжал Ютос. – Теперь нас стало больше. Все мужчины клана, с которым мой отец ускакал в ту битву, полегли, но постепенно мы становимся все сильнее. Однажды мы окрепнем и вернём долг саксам.

Я смотрел на старика, на его молочно-белое в сумерках лицо, он сидел осунувшийся, усталый, в кольце из сорока повозок, внутри которого расположились мужчины, женщины, дети и лошади. Я вспомнил о Гестеринге, и понял, что мы не так уж и далеки друг от друга – мадьяры и северяне.

Подвели лошадей, и я велел Оспаку оставаться с мазурской девочкой. Ютос с непроницаемым лицом вскочил на коня и ничего не сказал, когда я взбирался на свою лошадь. Нас окружили полдюжины мадьяр с луками, в остроконечных шлемах с носовыми пластинами. Бокени поднялся и кивнул сыну, который обернулся к нему. Затем старик направился к своему фургону, мне показалось, что они обменялись какими-то словами.

Мы молча скакали весь остаток вечера. Я пытался сосредоточиться на управлении лошадью, оказавшейся злобным существом, раздувающим ноздри, а не той низкорослой и длинногривой лошаденкой со спокойным нравом, к которым я привык. Через некоторое время Ютос поравнялся со мной, мы поскакали колено к колену, затем он откашлялся с похожим на раскат грома звуком. Ну вот, сейчас начнется, подумал я.

– Многое происходит на берегах Одры в это время года, – начал он низким, ровным голосом. – Особенно сейчас, когда идут такие обильные дожди.

Я молчал, чувствуя, как живот сжимается и переворачивается словно труп овцы в реке. Вдобавок приходилось уделять много внимания лошади.

– Недавно мы прошли мимо одного небольшого поселения, которое посещали до этого не раз, – продолжал он, – и в этот раз оно было сожжено, а все жители убиты. Все. Дети. Собаки. Скотина.

Он потряс головой, словно прогоняя воспоминания, а я сглотнул горечь, напоминающую мне о тех постыдных событиях.

– Сейчас повсюду рыщут вооруженные отряды, – добавил он. – Поляне. И у них много людей, – несколько сотен. Я не видел такие силы, с тех пор как они прошли по этой дороге на север, на войну против поморян.

– Я слышал, что поляне подчиняют себе другие племена, – сказал я, просто чтобы не молчать, хотя новость о сотнях полян, рыскающих по правому берегу Одры взбодрила меня, как холодный нож в кишках. Поляне явно всполошились не из-за несчастной сорбской деревушки.

Я оказался прав, и следующая фраза Ютоса подтвердила мою догадку.

– Они ищут мазурскую девочку и отряд северян, – сказал он прямо, и я взглянул ему в глаза.

Вот значит, в чём дело, правда открылась. Я ждал, что произойдет дальше, напрягшись, словно натянутая тетива.

– Ты разделил с нами хлеб и соль, – продолжал Ютос медленно, осторожно, будто пробираясь через болото. – Это означает, что мы не причиним вреда ни тебе, ни твоему отряду. Отец великодушнее меня и поэтому попытался купить у тебя мазурскую девочку и таким образом спасти тебе жизнь; я убеждал его, что это слишком опасно и принесет слишком много хлопот, но он настаивал.

Я чувствовал, что он не лжет, и был одновременно удивлен и пристыжен своими мыслями, я размышлял, что их сложные понятия о гостеприимстве оказались выше страха перед отрядом вооруженных головорезов из Обетного Братства. Затем я подумал, что они скорее пожалели нас, ведь мы и так скоро все погибнем, и это наводило на мрачные мысли.

– Тогда мы купим у вас еду и припасы и уйдем, – ответил я, – прежде чем вы пожалеете о своем гостеприимстве.

Ютос перекинул ногу через луку седла, и я позавидовал изяществу, с которым он это сделал.

– Конечно, – добавил он, белые зубы сверкнули на темном лице. – Наши обязательства заканчиваются вместе с торговлей. Обычно проходит день, прежде чем мы вправе действовать.

Вот так не спеша мы подошли к прямой угрозе, и я уставился на него.

– Мы не настолько великодушны, – ответил я, – и думаю, достаточно половины этого срока, чтобы одна из сторон получила свободу действий.

В это время Сипос вклинился между нами и побежал рядом, что вызвало улыбку Ютоса.

– Ты ему нравишься, – сказал он. – Может, у тебя найдется что-нибудь взамен его?

Я помотал головой, меня раздражала улыбка этого человека, мягкого, как овсянка, и острого, как изогнутое лезвие сабли.

– Я люблю собак, – ответил я. – Все северяне любят. Особенно с кореньями зимой – из собачьего мяса, замоченного в соли и остатках старого вина, получается отличное блюдо.

Внезапно нахмурившись, Ютос дернул поводья, заставив коня развернуться, и он отстал от меня, а я смотрел в печальные глаза собаки, пока не моргнул и не отвернулся.

Оставшееся время мы проскакали молча, уже в сумраке Ютос свистнул, и двое всадников поскакали галопом вперед, а мы и оставшиеся воины придержали лошадей. Скоро вернулся один всадник, он что-то коротко сказал Ютосу, и тот повернулся ко мне.

– Твои люди разбили лагерь, но не зажгли костров, – произнес он одобрительно. – Мои разведчики не смогли приблизиться незамеченным. Возможно, тебе следует выехать к ним одному и окликнуть их, прежде чем начнутся неприятности.

Я обрадовался и направил лошадь вперед, не особо беспокоясь о том, что Курица совершит какую-нибудь глупость, уверенный в том, что именно он и наблюдает за нами. Когда я оглянулся и больше не различил мадьяр во тьме, я громко выкрикнул свое имя.

Голос прозвучал так тихо и так близко, что я вздрогнул и покачнулся в седле от неожиданности.

– Я вижу тебя, Орм Убийца Медведя.

Финн выскользнул из тьмы, с ним рядом показался Курица с наложенной на тетиву стрелой.

– Рад видеть тебя живым, – проворчал Финн с улыбкой, – к тому же на лошади и с новыми друзьями.

– Это торговцы-мадьяры, – ответил я ровно, словно говорил о старых знакомых. – Оспак и Черноглазая остались в их лагере, они не ранены. Как дела у вас?

Курица восхищенно покачал головой.

– Я слышал, что если Орм окажется в бочке с дерьмом, то благополучно выберется оттуда, да ещё и с мешком серебра впридачу, – рассмеялся он. – До сих пор я в это не верил.

Усмешкой и кивком я признал его похвалу, но продолжал смотреть на Финна, ожидая ответа.

– Мы потеряли четверых, – сказал он прямо. – Надеюсь, только четверых. Это были самые слабые и больные, и никто их больше не видел на поверхности, как и вас с Оспаком.

– Что с кораблем?

Он не ответил, а отвернулся и зашагал прочь, и я неспеша поскакал рядом с ним к реке, мимо серых, облаченных в железо побратимов, все были в шлемах и со щитами. Некоторые радостно ухмылялись и приветствовали меня; остальные же проводили меня пустыми или даже хмурыми взглядами.

«Короткий змей» налетел на массивный ствол большого дерева, поросшего зеленым мхом. Склизкие сгустки лягушачьей икры проплывали у берега, река продолжала бурлить и ворчать, извиваясь грязно-коричневыми волнами, похожими на змеиные спины.

Побратимы собрались вокруг драккара, кто-то на борту, остальные рядом, корабль был наполовину выброшен на берег; небольшая группа стояла на носу – Онунд, Воронья Кость, Тролласкег и Абьорн, они обернулись, как только я приблизился.