Текст книги "Оскал дракона"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

В ее голосе чувствовалась обеспокоенность, я посмотрел на Чтибора, и он усмехнулся.

– Это правда, ты знаешь норвежский?

– Конечно. Моя племянница Сигрид замужем за твоим конунгом, Эриком.

Стирбьорн пробился вперед, нетерпеливый как щенок на привязи, если бы у него был хвост, он, без сомнения, завилял бы им.

– Ты Чтибор, – важно произнес юноша, на что тот нахмурился, заметив дурные манеры, и резко кивнул.

– Что ж, – продолжал Стирбьорн, – тогда, согласно обычаю, мы родственники, ведь мой дядя женился на твоей племяннице. Я Стирбьорн...

Чтибор поднял руку, словно приготовился дать Стирбьорну пощечину. Когда он заговорил – медленно и вяло, словно змея зашипела, он будто жевал норвежские слова, акцент стал еще заметнее.

– Стирбьорн. Да. Я тебя знаю. Племянница отправила весточку вверх по Одре.

Услышав это, Стирбьорн замер и побледнел, он явно этого не ожидал.

– Специально для тебя я выстругаю кол, – продолжал Чтибор. – И еще для маленького монаха, который убил женщину по имени Ясна. Возможно, мне даже удастся насадить на кол вас обоих.

У меня засосало под ложечкой, а колени задрожали, я прислонился к грубо выструганным бревнам частокола. Чтибор выглядел вполне соответственно своему грозному имени.

– Хорошая идея, – сказал я. – В другой ситуации я бы с удовольствием полюбовался этим зрелищем. Но нам и здесь неплохо, нашим задницам не угрожают колья, внутри полно пищи и эля, а еще тут сухо и тепло, не то что у вас на лугу.

Он чуть склонил голову в сторону, оценивающе глядя на меня. Я держался уверенно, потому что понимал его затруднительное положение: он не мог окружить крепость, потому что с трех сторон ее обступали болота, а с четвертой к поселению практически вплотную подходила река. Их лагерь расположился на пропитанной влагой равнине, где невозможно даже выкопать ямы для нужников или простейшие земляные укрепления, они будут постоянно осыпаться от влаги.

Ему оставалось лишь атаковать и надеяться, что все кончится как можно быстрее, а это довольно трудная задача, но этот человек не привык проигрывать, и такие трудности его вряд ли испугают. Он кивнул, надел великолепный шлем, перехватил копье и резким движением метнул его, копье пролетело над частоколом, как сигнал к началу кровавой битвы. Копье скользнуло по утоптанной земле за моей спиной, и побратимы с проклятьями бросились врассыпную.

– Все прошло как нельзя лучше, – заявил Финн ухмыляясь, потом нахмурился и толкнул плечом Стирбьорна, тот пошатнулся. – Я снова убедится в том, что ты – никчемная задница.

Стирбьорн ничего не ответил и тихонько отошел, в то время как остальные, кто слышал о его попытке договориться и выторговать себе жизнь, издевались над ним.

Затем подошла Черноглазая, скользнув под мою руку, что вызвало парочку хмурых взглядов тех, кто каждый день видел в ней лишь сладкий запретный плод, и тихо прошептала.

– Он потребовал меня.

Я все понял и жестом остановил ее, чтобы она не сказала больше ничего на норвежском, пусть побратимы думают, что поляне осадили нас из-за того поселения, где мы устроили резню, если бы они узнали, что все из-за Черноглазой, то не задумываясь выдали бы ее.

Тем не менее, эта мысль изводила меня, это попахивало изменой и нарушением клятвы. Хуже всего, что именно об этом и говорил барабан Морского финна, и проигнорировать это – всё равно что плюнуть в единственный глаз Одина. Мне показалось, что я даже услышал смех Эйнара. Я отвернулся, в голове крутились безумные мысли – как же вытащить моих побратимов из этих сжимающихся волчьих челюстей.

Спасти их всех, конечно. Не себя. Я мог только молить Фрейра, Тора или любого другого бога, чтобы они помогли убедить Всеотца пощадить меня хотя бы для того, чтобы увидеть, как моя команда выберется из этой ловушки.

Весь остаток дня мы провели за работой, улучшая наше положение, нас не беспокоил отдаленный стук топоров где-то в лесу. Похоже, поляне занялись изготовлением лестниц, и они не пойдут на приступ, пока лестницы не будут готовы.

Как только опустились сумерки, мы зажгли костры и факелы, Финн вернулся со стены, обращенной к реке, где он проверял часовых, и сообщил, что заметил на реке несколько обтянутых кожей лодок, изготовленных на скорую руку, в одной такой лодке размещались двое – гребец и лучник.

– Земля между рекой и стеной еще сырая, нога проваливается по колено, – добавил он. – Потребуется четыре, может, пять дней, чтобы земля подсохла, и даже тогда воинам будет трудно идти, не проваливаясь.

Мы ужинали все вместе под навесом из паруса, отгоняя тучи насекомых, потому что никто не хотел находиться внутри домов, воздух там сильнее насыщен запахом разложения, чем снаружи. И я поделился с ними своим планом, пока остальные облизывали костяные ложки.

Чтобы выбраться из крепости, придется пересечь болото и добраться до реки, идти тихо, незаметно для наблюдателей на лодках, а затем каким-то образом спуститься по реке на безопасное расстояние. Например, можно надуть пузыри из овечьих и козьих шкур, которых у нас достаточно. Мы можем попробовать сделать это через пять дней, когда болото за стеной чуть подсохнет.

Правда, к тому времени мы все будем по колено в крови, и я не стал об этом упоминать, но кроме того, на стенах должны остаться люди, чтобы позволить остальным уйти по реке, и об этом я упомянул.

– Я останусь, – произнес я, надеясь, что голос не дрогнет, ведь мысль об этом меня пугала. – Было бы неплохо, чтобы со мной остались еще несколько воинов, но я этого не требую.

– Я, – сразу вызвался Воронья Кость.

Колль тоже храбро вскочил на ноги. Алеша напрягся и покачал головой.

– Не сейчас, маленький Олаф, – сказал я, обращаясь к Вороньей Кости. – Ты должен позаботиться, чтобы Колль Брандссон в целости и сохранности вернулся к отцу.

– Я остаюсь, – пронзительно прокричал Колль.

– Ты подчинишься своему отцу-воспитателю, – прорычал Финн, – чья обязанность – заботиться о тебе.

Белая голова поникла. Воронья Кость выдержал паузу и кивнул; краем глаза я отметил выражение облегчения на лице Алеши.

– Я прикрою тебя щитом, – заявил Финн, и я согласился. Один за другим побратимы поднимались и называли себя, каждый выкрикивал свое имя громче, чем предыдущий, и каждого приветствовал хор голосов. С краю молча стоял угрюмый Рандр Стерки, ничего не предлагая.

В конце концов я отобрал десятерых – Абьорна, Оспака, Финнлейта, Мурроу, Финна, Ровальда, Рорика Стари, Кьялбьорна Рога, Миркьяртана и Уддольфа. Мы открыли бочонок с выпивкой, которую употребляли в этих местах, и глотнув этого пойла, все почувствовали себя окрыленными, хвастаясь друг перед другом подвигами, которые совершат грядущим утром.

Позже, когда костер прогорел, стрельнув снопом искр и оставив после себя тлеющие угольки, мы с Финном обходили посты и задержались в надвратной башне, чтобы взглянуть на поле, на котором мерцали красные огни костров вражеского лагеря.

Дальше, за кострами, на поле тускло серебрилась ночь, ветер приносил запахи дождя, свежесрубленного дерева и разрытой земли; луна, размытая и бледная, металась от одного облака к другому, словно пыталась скрыться от всепожирающего волка.

– Ты расскажешь им о девчонке? – спросил Финн, и этот вопрос не вызвал у меня ни тревоги, ни удивления, ведь Финн не был дураком.

– Они ее выдадут, – ответил я спокойно, и он кивнул.

– Да, – но разве не об этом говорил барабан Морского финна? Как ты можешь этому противиться? Бросаешь вызов судьбе?

– Я должен, – и понадеялся, что он не спросит меня зачем, потому что у меня не было ответа. Каждый раз, когда я задумывался об этом, то видел перед собой её огромные тюленьи глаза.

Он снова кивнул.

– Неужели она настолько тебе дорога, что все здесь должны умереть? Даже если вам обоим удастся выбраться отсюда, думаю, Торгунна не обрадуется, увидев вторую жену, входящую в её дом. К тому же, мне кажется, мазурская девчонка совсем не такая, чтобы быть второй женой. И не забывай, Один за тобой наблюдает.

После того как мы тайком ото всех познали друг друга, я возвращался к этим мыслям каждую ночь, словно взбивал прогорклое масло, и мне нечего было ему ответить.

– Скажи Рыжему Ньялю, чтобы увел Черноглазую, когда придет время. – И это всё, что я мог сказать. – Скажи, чтобы отвез её в Гестеринг. Я поручаю ему девчонку и Колля, он должен вернуть их домой.

Финн кивнул с кривой ухмылкой.

– То-то я удивлялся, почему ты не взял Ньяля в свой обреченный отряд, – ответил он. – Это послужит ему в некотором роде утешением.

Послышался шум, и мы оглянулись и увидели худую фигуру, завернутую в слишком большой плащ, которая поднималась по лестнице на башню. Я не сомневался, что она слышала наш разговор. Глаза Черноглазой сливались с темнотой, ее бледное лицо выглядело похожим на белую маску с черными отверстиями для глаз.

– Значит, ты не отправишь меня к отцу, ярл Орм?

Я покачал головой. Слишком далеко, и я не мог сопровождать ее туда, потому что меня ждала судьба. Лучшее, что я ей мог предложить, это безопасный Гестеринг.

– Со временем, – добавил я, с трудом подбирая слова, – возможно, удастся вернуть тебя на родину. Конечно же, твоему отцу отправят весточку о том, что ты больше не в заложниках у его врагов.

Она кивнула и некоторое время стояла молча, чуть подняв голову, словно принюхиваясь, ловя запахи в дуновении ветра.

– Имя моего отца на вашем языке означает «Жесткие Уста», – сказала она. – Его хорошо знают в наших землях, у него крутой нрав и тяжелая рука. У меня двое братьев, и он порол их каждый день, как только они начали ходить. Это происходило каждое утро перед завтраком, он делал это, чтобы они уяснили – за болью следует удовольствие, из этого и состоит жизнь мазуров.

Она умолкла. Где-то далеко протявкала лиса.

– Но меня он называл своим маленьким белым цветочком, и для него самым тяжелым решением в жизни было отдать меня полянам. Но у него не осталось выбора, и он не пролил ни слезинки. Я никогда не видела, чтобы мой отец плакал.

Она снова замолчала, и никто не проронил ни слова, чтобы заполнить тишину.

– Когда он узнает, что я больше не заложница у его врагов, – продолжала она, внезапно вздрогнув, – он соберет всех своих воинов и нападет на полян. И поляне их вырежут, потому что сейчас они сильны как никогда. Но это произойдет не сразу, потому что мой отец – умелый воин, и воины пойдут за ним. Они будут отступать и сражаться, и снова отступать, но в конце концов проиграют, когда все молодые воины погибнут. Дети, женщины и старики тоже погибнут. И мазуры будут уничтожены, наш народ исчезнет, как рябь на воде.

Это была мрачная, ледяная картина, и я почувствовал, что Финн тоже проникся вместе со мной. Затем она обернулась к нам, и во тьме на ее бледном лице скользнула улыбка.

– Я приготовила нам хижину, – произнесла она радостно. – И мне неважно, прокралась ли туда красная болезнь. А тебя это волнует?

Я лишь покачал головой, она спустилась по лестнице и исчезла. Финн уставился на меня.

– Не спрашивай, что это значит, – сказал я ему, – я понимаю не больше тебя.

Еще позже, хотя я уже валился с ног от усталости, я отправился искать Колля, зная, где он может находиться. Дверь хижины была открыта, оттуда лился желтый свет, внутри между больными сновал Бьяльфи, что-то бормоча себе под нос.

Монах тоже был там, он обтирал шею и грудь больного, Колль сидел у него за спиной, с отцовским мечом на коленях. Ян Эльф замер на корточках неподалеку, словно терпеливая гончая, он бросил на меня полный отчаяния взгляд и пожал плечами, когда я вошел, будто говоря этим: а что я могу поделать?

Колль увидел меня и вскочил, а Лев с ухмылкой обернулся.

– Я подчинился, – сказал Колль и стал вынимать из ножен меч, насколько позволил его рост и сила, пока с трудом не вогнал клинок в утоптанный земляной пол. – Я держусь от него на расстоянии вытянутой руки.

– Точно, – сказал я. – Я пришел убедиться, что ты выбрал для сна подходящее место.

– Здесь подходящее место, – ответил он неуверенно, и Лев хихикнул, я же резко кивнул Яну Эльфу, который поднялся и вывел мальчика на улицу.

– Ты все еще думаешь, что я причиню ему вред? – спросил монах. Хотя я и не был в этом уверен, но знал, он что-то замышляет, и если мальчик остается ставкой в игре, то моей ставкой. Лев лишь пожал плечами, когда я сказал ему об этом.

– Значит, вопрос в сделке, – улыбнулся он. – Ведь ты торговец, а не только убийца белых медведей и искатель сокровищ.

– Но тебе нечем торговать, – ответил я.

– У меня есть мальчик, – сказал он, и я ответил, что дело обстоит с точностью до наоборот.

– Кажется, ты собираешься здесь умереть, – отозвался он легко, словно говорил о дыре в моем плаще или грязи на сапогах. – Что будет с твоими людьми? А с мальчиком?

Я не задумывался об этом, они и впрямь вряд ли окажутся в безопасности, покинув это место, и в этом моя ошибка. Лев одной рукой протирал толстую шею больного, другая его рука свободно болталась сбоку. Лежащий в поту воин хрипло и с трудом дышал, его живот подрагивал.

– Самый быстрый и безопасный путь лежит через земли булгар, – сказал Лев. – Я, как ты уже наверное догадался, не просто имперский посол. В Великом городе я смог бы помочь всем вам и оказать медицинскую помощь выжившим.

Он повернул ко мне лицо, которое уже не было таким гладким и круглым, он выглядел изможденным; пережитые тяготы стерли елейное выражение.

– И я могу сделать так, чтобы мальчик вернулся из Великого города к отцу.

– Конечно же, за определенную цену, – возразил я в ответ, Лев лишь махнул рукой, а затем она легко, словно порхающий мотылек, снова легла на его ногу.

– Не все ли тебе равно, ведь ты уже мертвец? – прокаркал он.

Бьяльфи недовольно заворчал.

– Я верну мальчика его отцу в целости и сохранности, – продолжил он. – И приложу все силы, чтобы ярл Бранд узнал, что это стало возможным благодаря Обетному Братству и вы с честью сдержали клятву. Я знаю, как твои люди относятся к подобным клятвам. Если у тебя есть возражения, то как насчет того, чтобы высказать их? Мальчик пока еще в безопасности, и твоя слава и честь тоже.

Последнее было сказано с ухмылкой, будто это не имело для него никакого значения, ведь он вел дела так, как это принято в Великом городе, и до сих пор у него почти все получалось. Он был весьма искушен в интригах и, взглянув на меня, замолк, убедившись, что поймал меня на крючок.

– И какова же цена? – спросил я, и он снова взмахнул рукой.

– Достаточно скромная – свобода передвижения. Когда придет время, дай своим людям понять, что они должны доверять мне, когда я поведу их, и так будет лучше для нас обоих – и для меня и для мальчика.

Я задумался.

– Конечно, – продолжал он невозмутимо, – это также означает, что тебе придется отказаться от своего намерения убить меня, когда враги прорвутся за ворота.

Он елейно улыбнулся.

– Таков ведь твой план, да?

Не вполне так. Я планировал связать и оставить его полянам, чтобы те насадили его на кол за убийство Ясны и покушение на жизнь Сигрид. Я с удовольствием заметил, как он недоуменно моргнул. Мне даже показалось, что его ягодицы непроизвольно напряглись, и я рассмеялся.

– Как ты ее убил? – спросил я.

Он устало вздохнул и замер, казалось он будет бесконечно протирать шею и голову лежащего больного.

– Однажды, – произнес он медленно, – тебе это знание пригодится, поверь.

И он опять улыбнулся сладкой улыбкой.

– Конечно, – продолжил он плавно, отложив в сторону мокрую тряпицу и приподнимая безвольно поникшую руку лежащего человека, – все это спорно. Я полагаю, этого зовут Бочонок. Так вот, он прохудился первым. Вероятно, никто не вернется отсюда домой, без божьей милости, конечно.

Я с ненавистью уставился на пятнышки красной чумы, которые усеяли руки и шею Бочонка, и когда я выходил, услышал проклятия Бьяльфи.

Утром все враги были у ворот.

У них не было никакого хитрого замысла. Чтибор использовал своих солдат как дубину, они высыпали всей массой на бревенчатую гать, ведущую к воротам, и стали продвигаться к земляному валу и частоколу, приготовив лестницы.

У нас был один хороший лук – он принадлежал Курице – и еще несколько охотничьих луков, найденных здесь, но вражеские всадники спешились и выпустили тучу стрел, а нам пришлось укрыться за частоколом. Таким образом, мы мало что могли предпринять, разве что невпопад швырять камни из-за стен на головы атакующим.

Когда пешие поляне в простых рубахах достигли подножия частокола, их лучники прекратили обстрел; тогда мы высунулись из укрытия и началась кровавая работа.

В это первое утро я полностью погрузился с головой в безумие битвы, мне было плохо, меня тошнило, и я кричал от страха, надеясь, что в этот раз Один возьмет мою жизнь, и хорошо бы, чтобы он сделал это быстро.

Я пнул голову первого человека, показавшегося из-за частокола, он открыл рот, задыхаясь от напряжения, закричал и сорвался вниз. Рубанув по лестнице, я расколол топором верхнюю перекладину и отпрянул назад, расталкивая локтями своих людей, и с разбегу навалился на лестницу, отталкивая ее в сторону; она стала заваливаться, и враги посыпались вниз.

Несколько полян сумели перебраться через частокол, и я бросился туда, перехватив рукоять топора за самый край, где деревяшка была усилена металлическими пластинами. Я рубанул, круша ребра противника, так что показались его легкие, он захрипел, пошатнулся и рухнул.

Другой наступал на меня, замахнувшись копьем. Он держал оружие обеими руками, поэтому я развернул топор и парировал удар рукоятью, другой рукой оттолкнул в сторону его копье и чиркнул по по глотке топором.

Хлынула кровь, черная и отдающая горячим железом, и он стал заваливаться, увлекая меня за собой, я потерял равновесие и пошатнулся. В это время кто-то ударил меня по шлему, в голове полыхнуло белая вспышка, я упал на колени, на грубые доски.

Послышались проклятия и чей-то рев, и чья-то сильная рука оттащила меня назад. Когда я пришел в себя, то увидел Рыжего Ньяля, он стоял надо мной, с его топора капала кровь.

– Такими трюками ты сам себя прикончишь, – упрекнул он меня, и пока я поднимался на ноги, он уже снова бросился в битву.

Мы отбросили перебравшихся за частокол врагов; как только последний из них исчез из виду, две стрелы вонзились в бревна, и мы присели, обливаясь потом и тяжело дыша, слушая, как стрелы со стуком впиваются в дерево частокола, слетаясь, как воронье на падаль. Удивительно, но эти звуки напомнили мне, как дождь барабанил по парусу, который мы натянули над «Сохатым», правда, сейчас я уже не мог точно вспомнить «Сохатого».

– Пять дней, – сказал Рыжий Ньяль и сплюнул, хотя я знал, что во рту у него пересохло.

Я подумал о том же самом – впереди у нас пять долгих дней.

Что было дальше – трудно вспомнить, память выхватывает лишь фрагменты, словно гобелен, разорванный безумцем. Я почти уверен, что это случилось в тот день, когда мы подвязали челюсть Бочонка, к этому нас привело отчаяние, мы были не в себе, готовы выть на луну.

Это была обычная атака, такая же, как и предыдущие, бревна частокола покрылись зазубринами и шрамами от ударов, дерево почернело от впитавшейся старой крови, а доски настила стали липкими и скользкими. Враги перешагивали через своих мертвецов, прислоняли лестницы и карабкались на стену, так обыденно, что казалось, они занимаются этим годами.

А мы стояли втроем – последние оставшиеся в живых из старых побратимов, мы сражались, поскальзываясь в крови, обливались потом, бросая проклятия, Уддольф и Кьялбьорн Рог вели собственные поединки неподалеку, и нас, стоящих за частоколом, оставалось все меньше.

Рыжий Ньяль, тяжело дыша, укрылся щитом, а затем встряхнулся, как выходящая из воды собака.

– Бойтесь расплаты тех, кого вы обидели, – бормотал он, двинувшись вперед. – Так говорила моя бабка...

Копье появилось из ниоткуда, скорее всего, это был случайный выпад противника, который карабкался по лестнице, а мы его не заметили. Наконечник прошел прямо под рукой Рыжего Ньяля и впился ему в подмышку, от неожиданности он взревел и отпрянул. Но копье уже глубоко вошло в плоть, и мы наблюдали, как его владелец полетел с лестницы вниз, сбивая остальных, когда Финн обрушил свой «Годи» на грудь врага. Пронзенный копьем, словно рыба, пробитая острогой, Рыжий Ньяль перевалился вслед за ним через край частокола, и по бревнам заскрипела его кольчуга и кожаный доспех.

Я стоял оглушенный, будто на голову обрушилась крыша, словно земля разошлась под ногами. Я не мог пошевелиться, оцепенев от ужаса, но Финн яростно закричал, сгустки слюны стекали по его бороде, и бросился в группу вражеских воинов, круша и рубя их.

Я двигался медленно и как в тумане, будто находился не в этом мире. Позже я вспомнил, что прикрывал спину Финна и дважды уберег его от ударов сзади, но я вернулся в этот мир, только когда он с воплем обрушил удар на голову последнего оставшегося в живых врага.

– Как называется? – орал он. Удар. Снова удар. – Это место? Как оно называется?

У противника лилась кровь из глаз и ушей, из носа и рта, и он выплюнул какое-то слово, и Финн, удовлетворившись этим, схватив его за подмышки, поднял и перебросил через частокол.

Мы сидели в укрытии, среди черных липких пятен, среди вони и смрада, глядя друг на друга, стрелы со свистом проносились над нами или впивались в бревна. В конце концов Финн вытер рукой окровавленную бороду.

– Нидзи, – медленно произнес он, и мои пустые глаза словно задали немой вопрос. – Так называется это место. Я подумал, что мы должны знать, где умрем.

Той же ночью Кьялбьорн Рог и Оспак по веревке с узлами спустились вниз за частокол, но было темно, и они не осмелились зажечь факел, так что им не удалось найти Рыжего Ньяля в груде тел у подножия стены. Умирающие еще стонали.

Смерть Ньяля послужила знаком, что наше время тоже подходит к концу.

Конец наступил двумя днями позже, когда восемнадцать побратимов лежали в бреду, обливаясь потом, более двадцати погибли, еще трое умерли от болезни. Почти все остальные были ранены.

Но хуже всего было то, что заболел Колль. Белые и красные пятнышки побежали от его подмышек вниз, утром они были уже на бедрах, а затем появились и на бледных впалых щеках. К ночи его лицо выглядело так, словно кто-то бросил на него пригоршню кукурузных зерен, они прилипли к коже, и из каждого такого зерна сочился вонючий гной.

Монах сидел рядом с ним, попутно ухаживая за другими больными, в то время как Бьяльфи, еле держащийся на ногах от усталости, сновал и тут и там, Черноглазая тенью следовала за ним, они метались между стонущими и бредящими побратимами.

Уже ночью среди кровавого смрада мы сидели у огня, перемазанные грязью и кровью, мы слишком устали, чтобы даже умыться. Мои косы были покрыты запекшейся кровью и еще кое-чем похуже, волосы впитали все, что лилось из мертвых, одежда была порвана и покрыта коркой грязи. Остальные выглядели не лучше.

Мы принесли спящего Колля к огню; никто уже не пытался защищаться от красной чумы, ведь от смертельной болезни нет спасения, и если уж норны вплели эту красную нить в наши жизни, так тому и быть. Только Стирбьорн с опаской держался чуть в стороне, думая, что это поможет ему не заболеть.

Мы сидели возле деревянного помоста в центре поселения, за нами горели факелы. Деревня называлась Нидзи, как сказал Финн, но Черноглазая пояснила, что это не так. Несчастный только и успел выдохнуть слово «нидзи», прежде чем Финн пробил его голову с криком, что он должен знать, как называется место, где все мы умрем и откуда Рыжий Ньяль отправился к своей бабке.

«Нидзи» означало «нигде» – это и успел произнести на своем языке тот бедолага, и Финн в бешенстве откинул голову, взревел и рассмеялся, когда Черноглазая объяснила ему, что это значит.

Мазурская девочка зажгла факелы и опустилась на колени на деревянном помосте, обращаясь в молитве к четырехликому божеству. Тени метались по лицам побратимов, все настолько устали, что не могли ни говорить, ни есть, они замерли в каком-то отупении, склонив головы, кто-то наблюдал за струящимся дымом. Котел, подвешенный на железной треноге, парил, воины лежали среди разбросанных шлемов и оружия, прислонившись спинами к щитам. Грязные, черные кольчуги сброшенной змеиной кожей лежали у их ног.

Когда Черноглазая, словно призрак, проскользнула обратно к костру, несколько голов повернулись, равнодушные взгляды скользнули по ней. Стирбьорн, которому всегда было что сказать, скривил губы.

– Молилась о спасении? – спросил он.

– Только бесстрашный молится о спасении, – ответила она, устраиваясь поудобнее на корточках. Стирбьорн неловко пошевелился, потому что все заметили, как он пялится на ее задницу, когда девочка оказывалась поблизости.

– Человек, который говорит, что ничего не боится, на самом деле лжец, – возразил он.

– Расскажи это Финну, – усмехнулся Уддольф. – Всем известно, что ему неведом страх.

– Возможно, он расскажет тебе, в чем секрет, Стирбьорн, – добавил Онунд, словно медведь прорычал. – И ты избавишь нас от своего нытья.

– Раз уж так получилось, – мягко сказал Финн, – и все мы здесь смотрим богам в лицо, возможно, вам будет любопытно узнать секрет бесстрашия.

Усталые побратимы с интересом уставились на него, и я в том числе.

– Когда я был молод, – начал он, – я делал кое-что, что не нравились некоторым людям в Сконе, и они схватили меня, можно сказать ни за что, я не совершал никакого преступления. Правосудие в те времена было сурово, но не было человека суровее Хальфиди. Седовласый, как какой-нибудь добрый дядюшка, но внутри – черный, как драугр. Слатур, так его называли люди.

Раздались насмешки, ведь слатур – это блюдо из овечьих желудков, набитых потрохами, кровью и специями.

– Они пинали и били меня, – продолжал Финн, – и морили голодом целую неделю, что и следовало от них ожидать. Каждый день Хальфиди или один из его сыновей, нарезали у меня перед глазами копченое мясо, висевшее на крюках, им доставляло удовольствие рассказывать, как они меня подвесят. В конце недели они притащили меня на вершину скалы, там к железному кольцу была привязана веревка. Другим концом веревки они обвязали мою шею и завязали мне глаза тряпкой. Затем они поворачивали меня в разные стороны и пинками заставляли идти, так что я не понимал, где обрыв.

Побратимы заворчали, представив эту жестокую забаву.

– Так продолжалось три дня – тихо сказал Финн, погрузившись в воспоминания. – Уже на второй день от страха дерьмо текло по моим ногам, и я бормотал, что даже боги не смогли бы выдержать такое, и молил меня отпустить. На третий день я был еще жив, а они по-прежнему смотрели на меня и смеялись.

Он остановился. Все ждали, что будет дальше; костер чуть полыхнул на влажном ночном ветру, который раздул огонь и выбросил сноп искр.

– На четвертый день они оплошали, небрежно связав мне руки, и мне удалось освободить одну руку, и когда они стали толкать меня, я сорвал повязку с глаз. Их было восемь, они увидели, что моя рука свободна, и пошли на меня с копьями наперевес.

Повисло молчание, пока Стирбьорн,который так и не научился держать язык за зубами, потребовал продолжения.

– Я шагнул в пропасть, – сказал Финн.

Все вздохнули, задержав дыхание и представив, что ему пришлось пережить.

– И ты, конечно же, погиб, – засмеялся Стирбьорн. – Я слышал эту историю, еще когда учился ходить.

– Я не умер. Я шагнул в пропасть, а когда падал вниз, веревка из лыка натянулась и щелкнула. Я должен был сломать шею, но свободной рукой я схватился за петлю, рука приняла на себя рывок, так что я избежал смерти. Освободившись, я прыгнул в море и сумел сбежать.

Все молчали, потому что к такому делу явно приложил руку кто-то из богов. Вероятно Фрейр. Может быть, и сам Один, подумали остальные, а те, кто почитал славянских богов, имели свои мысли на этот счет.

– С тех пор мне неведом страх, – сказал Финн. – Та лыковая веревка вырвала его из меня. Никто и ничто теперь не может заставить меня обделаться от страха.

– Вот почему ты был против, когда мы хотели повесить того вислянина, – сказал я внезапно и посмотрел на Финна, тот кивнул.

– Поэтому ты и следуешь за носовой фигурой? – добавил Кьялбьорн Рог. – Ведь ты не можешь вернуться в Сконе, пока Хальфиди и его сыновья поджидают тебя?

Финн промолчал.

– Нет, не из-за них, – произнес я тихо, глядя на него, потому что меня посетила внезапная догадка. – Но ты все равно никогда не вернешься назад, так ведь, Финн Лошадиная Голова?

Финн в ответ взглянул на меня, его глаза были черны, как мертвые старые угли.

– Ночью я пришел в их дом. Той же самой ночью. Я запер все двери и поджег дом. Никто не спасся.

Возможно, это было дуновение ветра, или все вспотели от ужаса, но побратимы вздрогнули. Сжечь длинный дом вместе с людьми, – это самое страшное преступление, которое мог совершить северянин, и это не прощалось.

Это была очень жестокая месть, потому что там могли быть женщины и дети. И тут я понял, что насиловать умирающую женщину на мертвом быке, не было чем-то постыдным для человека вроде Финна. И я ошибался, рассказывая с горечью брату Иоанну, что веду людей в его Бездну, и не имеет значения, как тяжело опускаться по этому темному и крутому спуску, ведь Финн всегда будет на шаг впереди меня.

– Хейя, – прорычал Ровальд. – Суровая история. Так чем же ты так разозлил Хальфиди?

После всего услышанного мы ожидали, что это будет грабеж или кровавое убийство, или, может быть, Финн убил его мать. Финн посмотрел на огонь, наклонился и помешал варево в котле.

– Я рыбачил в его реке, – ответил он. – Ловил лосося при лунном свете. Он даже не был уверен, я это или кто-то из его людей.

Долгое время все молчали, а затем Онунд вскочил и с проклятиями бросился в сторону. Побратимы встрепенулись, хватаясь за оружие, Онунд оглянулся и смущенно пробурчал:

– Крыса. Пробежала прямо по руке. Ненавижу крыс. Они появляются, когда заканчивают трапезу вороны.

Окрепший голос Вороньей Кости все равно еще звучал чистым звоном колокольчика, и все обернулись, когда он заговорил.

– Сжальтесь над крысой, – сказал он. – Она не всегда была такой.

Он повернул лицо к костру, к затухающим углям. Его разноцветные глаза заблестели, как осколки стекла.

– Это случилось в начале времен, – начал он. – Когда у молодого Одина было два глаза, и поэтому он не был таким мудрым, а еще он был милосердным. И поэтому ему не нравилось, что люди умирают. Однажды он отправил ворона Хугина, чье имя означает Мысль; ворон был его любимым вестником между Асгардом и миром людей. Он поручил ему лететь к людям и рассказать им, что если кто-то умирает, то тело следует поместить на смертном одре, кругом положить любимые вещи, которыми владел покойный при жизни, и затем посыпать все свежим дубовым пеплом. И оставить лежать покойника полдня, и затем он вернется к жизни.