Текст книги "Серебряный шпиль (ЛП)"

Автор книги: Роберт Голдсборо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16

По воскресеньям размеренность жизни обычно полностью улетучивается из особняка на Тридцать пятой улице. Фриц частенько берет себе выходной, а Вулф если и посещает любимую оранжерею, то только на очень короткое время. Как правило, он торчит часами в кабинете, читая воскресные газеты или книгу, лишь время от времени совершая паломничество на кухню, чтобы приготовить себе очередное яство.

В это воскресенье, на четвертый день упадка сил, Вулф продолжал сидеть у себя, а Фриц остался дома.

– Я могу ему понадобиться. Арчи, – пояснил он.

Я предложил Фрицу исчезнуть на несколько часов, чтобы дать боссу возможность самому позаботиться о себе. Но такое было не в стиле старого доброго Фрица. И будь я проклят, если он не мечтал о том, чтобы примчаться как можно скорее к своему богу и хозяину сначала с завтраком на подносе и позже с «Таймс» в руках.

Позавтракав на кухне, я занял свое место в кабинете и принялся за чтение «Таймс» и «Газетт». В них не было никаких упоминаний об убийстве Мида. По правде говоря, газеты с начала недели практически утратили интерес к этому делу. В городе Нью-Йорк вчерашняя сенсация переходит на следующий день в разряд древней истории. Я провел некоторое время в кабинете, приводя в порядок вещи, которые в этом вовсе не нуждались. Наконец, преисполнившись невыносимого отвращения к низкопоклонству Фрица, который к половине десятого утра уже четыре раза успел сбегать на второй этаж, я отправился в Серебряный Шпиль раньше, чем собирался. Я был готов на все, лишь бы покинуть дом из бурого известняка, который, будь он таверной, мог бы с полным правом носить привлекательное название «У психа».

Подруливая на «мерседесе» к храму в десять двадцать две, я понял, что прибыл на место не слишком рано. Автомобильная стоянка более чем наполовину была заполнена машинами разных марок, начиная от «линкольнов» и «БМВ» и кончая мини-моделями. Взвод серьезных, хорошо умытых молодых людей в темных брюках и белых рубашках умело разводил прибывающих по местам, заполняя точно ряд за рядом.

Я встал в хвост очереди, продвигавшейся к главному входу в храм. Если проигнорировать то, что большинство из нас было облачено в наряды для посещения церкви, мы являли собой копию зрителей, направляющихся к воротам стадиона «Мидоуленд», чтобы посмотреть, как сшибутся лбами «Гиганты» и «Краснокожие»[10]10
  Команда национальной футбольной лиги.


[Закрыть]. Еще одно различие состояло в том, что вокруг храма не витал аромат пива и хотдогов с горчицей.

Войдя в сверкающее золотом и хромом фойе, я принялся изучать своих товарищей по молитвам. Подавляющее большинство верующих было не старше двадцати – тридцати лет, и практически все – белые. Мой экспресс-анализ показал, что около половины явились парами, а общее соотношение числа мужчин и женщин было примерно равным.

Я подрулил к стойке, за которой суетились две пожилые особы, похожие на добрых бабушек. На стойке были разложены для продажи брошюры и книги, включая сочинение Бэя «Теология вдохновения» ценой шесть долларов девяносто пять центов, в бумажной обложке, и одиннадцать долларов девяносто пять центов – в твердой. Вместо этого фундаментального сочинения я выбрал для себя брошюру «Что значит в Вашей жизни Храм с Серебряным Шпилем» и двинулся в сторону большого зала. Как и автостоянка, он был наполовину полон, над публикой плыла органная музыка.

Меня приветствовала бойкая молодая дамочка с длинными рыжими волосами, с пачкой программ в руке и значком на груди, объявлявшим, что передо мной «Дженни Амундсен – помощница». Чуть выше значка на ее светло-голубом платье красовалась знакомая мне серебряная булавка в форме шпиля.

– Хэлло! Вы молитесь у нас регулярно? – спросила она, вручая мне программку.

– Нет. Это мой первый визит. Я приезжий, – тонко сымпровизировал я.

– Мы счастливы видеть вас сегодня в нашем храме, мистер...

– Гудман, – я быстро вживался в свой новый образ.

– Где бы вы хотели сидеть, мистер Гудман? – Ее улыбка, надо признать, была весьма соблазнительна.

Я сказал, что где-нибудь в центре было бы прекрасно, и она провела меня на единственное свободное место у прохода, рядом с парочкой, которая, судя по виду, окончила школу не более десяти лет назад. Как только я устроился на мягком театральном кресле, они как: по команде обернулись ко мне с улыбкой не менее широкой, чем у Дженни Амундсен.

– Привет. Я Кэл Уоррен, – представилась сидящая в соседнем кресле круглолицая, рано полысевшая мужская половина парочки, протягивая мне толстую лапу. – А это моя жена Дарлен. – Она кивнула белокурой коротко стриженной головкой. Ее глаза танцевали.

– Вы член общины? – весело поинтересовался Кэрол.

– Нет, я не из Нью-Йорка. Нахожусь здесь по делам.

– Как интересно! Это случается с нами довольно часто. – Он удовлетворенно рассмеялся. – Понимаете, Дарлен и я вот уже пять лет являемся постоянными членами. Каждое воскресенье мы сидим на этих местах, и между нами и проходом только одно свободное кресло. Вы понимаете? Поэтому мы почти каждый раз встречаем новичка, кого-нибудь вроде вас, решившего посмотреть, что же такое Серебряный Шпиль. Дарлен и я... мы просто обожаем встречать новых людей. Откуда вы, мистер...

– Гудман. Алан Гудман из Чилликота, Огайо.

– Огайо. Это же, черт побери, одно из самых прекрасных мест, которые мне доводилось видеть. Пару раз в год мне по делам приходится ездить в Цинци[11]11
  Цинциннати – крупный город в штате Огайо на одноименной реке.


[Закрыть], Дарлен однажды путешествовала со мной. Тебе ведь тоже там понравилось, правда, дорогая?

Дарлен кивнула, ее глазки вновь затанцевали, и она спросила:

– Как вы узнали о Серебряном Шпиле, мистер Гудман? Наверное, видели нашу службу по телевизору?

Я сказал, что у меня дома есть друг, который и по рекомендовал мне посетить храм. Дарлен, судя по ее виду, изготовилась задать очередной вопрос, но тут свет вспыхнул ярче, видимо, для телевизионных камер, а где-то позади нас взревели фанфары, перекрывая шум в зале. К этому времени практически все места оказались занятыми. Обернувшись, я увидел трех стоящих в углу балкона трубачей в темно-бордовых блейзерах. Они перестали трубить столь же внезапно, как и начали, и на сцену выступил Барнаби Бэй. Он шествовал к кафедре, которая – как я узнал благодаря Нелле Рейд – только несколько мгновений назад при помощи электроники выдвинулась из-под пола. Светло-серый костюмчик сидел на нем отменно.

– Доброе утро, братья и сестры, – пропел он, широко раскинув руки ладонями вверх. – Приветствую вас вновь в этот час Славы. И для начала хор Шпиля под руководством нашего собрата Марли Вилкинсона напомнит: «Какого друга мы имеем в лице Иисуса».

После этих слов хор в шестьдесят голов возник в левой части сцены. Певцы, облаченные в великолепные малиновые с серебром мантии, исполнили гимн, знакомый мне с детства. Вилкинсон как дирижер выглядел весьма театрально. Он размахивал руками, пожалуй, посильнее полицейского, регулирующего уличное движение в центре Манхэттена в час пик. На последней строфе он лихо развернулся лицом к публике, мановением руки пригласил нас подняться и подпеть хору. Мы затянули песнь, читая слова на большом экране над хором. В середине первого ряда певцов я заметил Каролу – надо сказать, что ее трудно было не заметить; однако убежден, что она меня не видела. Для нее я был просто еще одним лицом в огромной толпе.

Когда гимн закончился, Вилкинсон вытер платком выступившие на лбу капли пота и прогудел в прикрепленный к лацкану микрофон:

– Вы все в отличном голосе этим прекрасным утром. Теперь я попрошу вас поприветствовать появление на этой сцене по-настоящему одаренного юного музыканта. Девочке всего девять лет, но она владеет скрипкой не хуже Штерна или Перлмана.

Он пригласил на сцену девчушку в разовом платьице, из-под которого кокетливо выгладывал край кружевной нижней юбки, и с кружевным же чепчиком на голове. Девица действительно умела обращаться со скрипкой. Для тех, кто располагался далее чем в городском квартале от сцены, а таких было подавляющее большинство, ее двенадцатифутовый образ проецировался еще на один экран, который бесшумно опустился из своего укрытия в потолке. Лили, наверное, смогла бы идентифицировать исполняемую вещь. Но как бы пьеса ни называлась, звучала она недурно.

Когда девочка закончила играть и раскланялась под аплодисменты, Бэй вернулся на сцену и произнес, обняв ее за плечи:

– Разве это не чудо, друзья? Какое дарование! Ее родители – Том и Мэри – находятся здесь в первом ряду. Они члены семьи Серебряного Шпиля уже... сколько?., двенадцать лет, не так ли? – Он взглянул на сидящую в первом раду пару, которая ответила дружным кивком. – А ты, дорогая, уже сколько времени посещаешь нашу воскресную школу? – Бэй, наклонившись, приблизил свой микрофон к девочке.

– Семь лет, – ответил ее писклявый голосок.

– Семь лет, разве это не здорово? – лучась улыбкой, проворковал он. – Давайте поаплодируем ей еще раз, как принято у нас в Серебряном Шпиле.

Все зааплодировали, и девочка покинула сцену, а Бэй снова занял свое место на кафедре, но на сей раз с более печальным выражением лица. В течение целых пятнадцати секунд он выдерживал паузу, молча глядя в зал. Затем расправил плечи и начал:

– Братья и сестры во Христе, этим утром я стою перед вами, преисполненный печали, отягощенный горем. Многие из вас, находящиеся сейчас в храме, так же, как и, – он полным драматизма жестом выбросил вперед руку, – тысячи и тысячи тех в стране и мире, кто видит нас по телевизору, знают, что наш возлюбленный брат и друг Рой Мид покинул этот мир, чтобы занять достойное место рядом с Творцом. Мы оплакиваем несправедливую и насильственную кончину Роя – необъяснимую кончину. Мы, по крайней мере я, вопрошаем Всемогущего Господа: почему, почему ты позволил такое по отношению к одному из своих самых добрых и преданных слуг?

Плечи оратора опустились, он выдержал еще одну паузу, обегая взглядом молчаливую аудиторию.

– Однако на этот вопрос, мои друзья, ответ имеется, – заявил проповедник, возвышая голос. В его руках появилась Библия. – Пожалуйста, возьмите Священное писание и обратитесь вместе со мной к Посланию святого апостола Павла к римлянам, глава восьмая.

Шорох страниц заполнил зал. Уоррены открыли свои Библии, и Кэл держал книгу так, чтобы я тоже мог видеть текст.

– Начнем с тридцать пятого стиха: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание». Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем». Бэй с шумом захлопнул Библию и наклонился вперед, водрузив локти на край кафедры.

– Братья и сестры, – печально проговорил он, растягивая для вящего эффекта слова, – для каждого из нас у Бога имеется свой план, и каков бы тот план ни был, ничто – еще раз говорю – ничто не может отлучить нас от Его любви в Иисусе Христе. Вы можете быть уверены, что Бог определил достойную роль для нашего возлюбленного брата и коллеги Роя, но нам не дано узнать этой роли, поскольку она есть часть великого Божьего промысла.

После этих слов Бэй пустился проповедовать о смерти и спасении, и хотя с половиной сказанного я был не согласен, а вторую половину не понял, пришлось признать, что парень – оратор действительно высокого градуса. Он разглагольствовал двадцать пять минут, играя на модуляциях своего голоса так, как другие играют на музыкальных инструментах. Голос становился то громче, то нежнее, то переходил почти в шепот. За все время в трехтысячной аудитории кашлянули всего лишь пару раз.

После проповеди и коллективного пения гимна начался сбор пожертвований. Я, чтобы не отличаться от остальных, сунул пятерку в дарственную суму, после чего мы пропели еще один гимн. Хор Вилкинсона выдал еще одно представление, а Бэй тем временем призвал нас к общей молитве. Шоу закончилось коллективным пением, и я поднялся, чтобы уйти, но меня остановил Кэл Уоррен.

– Прошу прощения, мистер Гудман, – сказал он, улыбаясь до ушей, – но не могли бы вы дать мне свою визитку?

– Я... я оставил их в гостинице. Какая непростительная забывчивость.

– Ничего страшного. Напишите для меня ваше имя и адрес. Я буду счастлив прислать вам материалы, посвященные нашему Серебряному Шпилю.

Я заявил, что уже приобрел одну брошюру, и продемонстрировал покупку, с гордостью вытянув ее из кармана. Но парень был неумолим. Пришлось вырвать листок из блокнота и, ощущая некоторые угрызения совести, нацарапать: «Алан Гудман, Дорога 1, Чилли-кот, Огайо».

– А как насчет почтового индекса? – спросил настойчивый Кэл.

– Ах да, конечно.

Взяв листок из его рук, я вывел пятизначную цифру, которую запомнил, в свое время посылая открытки и письма на Запад. Плевать, что все, посланное Кэлом, либо вернется к нему, либо навеки погибнет на почте Чилликота в отделе невостребованной корреспонденции. Мы пожали друг другу руки, а Дарлен Уоррен, мило улыбнувшись и стрельнув глазками, выразила надежду на то, что я еще появлюсь в храме. Я ответил, что попытаюсь, увеличив тем самым и без того огромное количество лжи, сказанной мной за последний час. Прощения мне не было, потому что лгал я в церкви.

Машины разъезжались с огромной стоянки в удивительном порядке. Видимо, благодаря энергии молодых людей в белых рубашках и деятельности нескольких представителей славного отряда нью-йоркской полиции, размахивающих руками на всех прилегающих перекрестках. Спустя полчаса после того как я повернул ключ зажигания, «мерседес» уже занял свое место в гараже на Десятой авеню.

Мои часы показывали двенадцать пятьдесят шесть. Поначалу я хотел двинуться домой, но оставаться под одной крышей с мистером Депрессия было выше моих сил, и я отправился на прогулку. Нью-Йорк частенько получает удары как изнутри, так и извне. Большую часть их он вполне заслужил. Город, или по крайней мере Манхэттен, грязен, слишком переполнен людьми, а жизнь в нем безумно дорога. Все, начиная от мостов и кончая подземкой, приходит в упадок и разваливается быстрее, чем находятся средства привести их в порядок. И это не говоря о таких мелочах, как без мотивное насилие, наркотики и бездомные. Однако, несмотря на все ужасные и, возможно, неразрешимые проблемы, город для меня по-прежнему обладает большой притягательной силой, хотя я и не всегда способен объяснить вам причину. Этим утром, когда весна проявила себя в полную силу, я вновь ощутил теплое чувство к своему городу.

Отчасти это объяснялось погодой: теплой, солнечной, с легким приятным ветерком. Я побрел на восток, к почти пустынной Пятой авеню, повернул на север и оказался у Рокфеллеровского центра. Остановившись у парапета, я посмотрел на площадь внизу. Там за столами под цветными зонтами подавали поздний завтрак. Это происходило на том самом месте, где всего два месяца назад выделывали пируэты на льду любители коньков, включая меня и Лили Роуэн. Я подумал, не стоит ли мне совершить восхождение на высоту в полмили к пентхаусу Лили, но отверг идею быстрее, чем вы смогли бы произнести «Ренуар», одно из творений которого украшало стену ее гостиной. Лили любит поспать подольше и встает очень поздно – особенно по воскресеньям. Не в моем духе нарушать привычный ход жизни людей. Кроме того, в том состоянии, в котором я пребывал, я вряд ли смог бы составить ей приятную компанию.

Я направился на юг, избрав для разнообразия маршрут по Парк-авеню. На углу Сорок восьмой я сунул в лапу грязнейшего попрошайки десятку, получив в знак признательности беззубую улыбку и слова: «Да благословит вас Господь, сэр». Мне даже захотелось поинтересоваться, не желает ли он посетить одну из ночлежек Бэя.

Замедлив шаг, я еще раз обмозговал свою ситуацию. Фред сидел дома в Квинсе и потел в тревожном ожидании, и его нельзя было осудить за это. Вулф тоже торчал дома – его мозги забастовали, – и я его осуждал. Проведя мысленно судебное заседание, я нашел его виновным в смертельной лени первой категории. Каждый из шести человек или, вернее, семи, если считать Бэя, мог укокошить Мида. Но какой мотив толкнул убийцу на преступление? Правда, парень не был в церкви душой общества, но если отсутствие популярности коллеги могло бы служить основанием для убийства, то половина трудовых ресурсов города Нью-Йорк мотала бы срок, а другая половина покоилась бы под венками.

Относительно Каролы Риз я все еще не мог прийти к окончательному решению. Я сказал Вулфу о пятидесятипроцентной вероятности того, что между ней и Вилкинсоном что-то есть, и не был готов изменить свою точку зрения. Но если даже они с Вилкинсоном играли в свои игры, то чего хотел добиться Мид, запугивая ее? Мог ли страх разоблачения стать достаточным стимулом для того, чтобы она пошла на убийство? И не об этой ли ситуации упоминал Мид в разговоре с женой? А как насчет того, что Миду было известно о существовании у Каролы ребенка? Насколько она боялась, что этот факт ее биографии станет известен всем? Достаточно ли для того, чтобы заставить его замолчать?

Оставались также Джиллис и Риз. Мид не утруждал себя выбором слов, оценивая их деятельность. О Моргане он, судя по всему, тоже был весьма невысокого мнения. Не был ли один из них настолько напуган перспективой потерять работу, что предпочел устранить критика? Однако такая возможность казалась мне маловероятной.

Без всякого энтузиазма я просчитал вероятность виновности семейства Бэев. У меня с религией всего лишь шапочное знакомство, но тем не менее даже мысль о том, что руководитель церкви, причем церкви любой конфессии, может быть убийцей, казалась мне нелепой до абсурда. Хотя теперь мне было известно, что Элиз Бэй давно и сильно недолюбливала Мида, я все же не мог придумать мотивов, которые могли бы толкнуть ее на убийство. Вулф, конечно, мог высмеять подобное заключение, заявив, что дамская красота постоянно лишает меня способности трезво мыслить. Возможно, в этом он и прав, но Элиз невиновна, если только Мид каким-то образом не угрожал жизни Бэя или его лидерству в храме.

Когда я окончательно подвел итоги, у меня на руках оказались: отказывающийся работать босс, друг, которого от тюрьмы отделял лишь предстоящий скоро суд, и команда церковников, каждый из которых не любил Мида, но в то же время не имел достаточных мотивов для того, чтобы отправить коллегу на тот свет. Кроме того, у нас оказалось два набора ссылок на Библию – один с угрозами Бэю и второй, обнаруженный на столе Мида. Интересно, какая между ними связь, если, конечно, таковая вообще имеется.

Я шагал, продолжая задавать себе вопросы и не получая на них ответов. Добравшись наконец до особняка из бурого известняка и окончательно созрев, я впал в ярость.

– Он по-прежнему корчит недовольную рожу наверху? – спросил я у Фрица, который, сидя в кухне, читал воскресную газету.

Сняв очки, Фриц кивнул и доверительным шепотом сказал:

– Но знаете, Арчи, он спускался на некоторое время в кабинет. И что уж совершенно невероятно – включал телевизор.

– Интересно. И что же он смотрел?

– Не знаю. Когда я принес кофе, он как раз включал телевизор, и он приказал мне закрыть за собой поплотнее дверь, когда я уходил. И дверь оставалась закрытой все время, пока он там был. Потом мистер Вулф поднялся в свою комнату и больше не выходил.

– В котором часу это произошло?

– Он спустился около одиннадцати и провел в кабинете час. Я очень боюсь за мистера Вулфа, Арчи. Он ведет себя чрезвычайно странно.

– Не смею спорить. Вы знаете, не мое это занятие отдавать приказы. Обычно я их получаю. Но сейчас особый случай. Вам действительно хочется, чтобы мистер Ниро вылез из блиндажа, покончив со своим трусливым бездельем?

– Конечно, Арчи.

– Замечательно. В таком случае убирайтесь из дома. День прекрасный – просто великолепный. Свежий воздух пойдет вам на пользу. Обещаю сохранить здесь полный порядок.

Фриц, помрачнев, положил очки на доску для рубки мяса.

– Арчи, а вы не подеретесь с ним, если я уйду?

– Я? Никогда. Мое настоящее имя – Миролюбец. Отдохните, сходите в кино, съешьте пиццу, улыбнитесь красивой женщине. Ведь на дворе весна и «Мете» лидирует в своей группе.

Фриц пожал плечами, покачал головой и, сняв фартук, с мрачным видом направился в свое расположенное в цокольном этаже жилье. В дверях он задержался и, повернувшись ко мне, сказал:

– Скоро он опять позвонит и потребует пива.

– Мне известно, где хранится пиво, – ответил я и взял с разделочной доски секцию «Недельное обозрение» воскресного выпуска «Таймс».

К тому времени, когда дважды проверещал звонок, что означало требование доставить в спальню пиво, я успел прочитать о действиях террористов на оккупированном Западном берегу, о банковском скандале в Аризоне и о студенческих волнениях в Париже. Отложив газету, я достал из холодильника две бутылки «Реммерса», поставил их на круглый бронзовый поднос, которым обычно пользуется Фриц, и отправился вверх по лестнице. Дважды постучав, я распахнул дверь спальни.

Вулф, облаченный в коричневый костюм, желтую рубашку с коричнево-золотистым галстуком, восседал за маленьким столом у окна и решал кроссворд из воскресного журнального приложения к «Таймс».

– Где Фриц? – сварливым тоном спросил он.

– Я отправил его наслаждаться весной до конца дня, – небрежно бросил я и, взяв с подноса бутылки, поставил их перед носом Вулфа. – Вам же известно, что в воскресенье у него выходной.

– Благодарю вас, мистер Гудвин, – произнес он тоном, холодным как альпийский ледник.

– Пожалуйста. Получили удовольствие, наблюдая за службой в Храме с Серебряным Шпилем?

Если мой вопрос и удивил Вулфа, то он своего удивления ничем не выдал. Дернув головой, он недовольно произнес:

– Это не служба, а представление. Кроме того, каждые десять минут спектакль прерывался и на экране возникал мистер Бэй с бестактными просьбами о деньгах. А если бы я позвонил по указанному им телефону, то получил бы Библию в переплете ручной работы с автографом самого мистера Бэя. Чудовищно.

– Согласен. Те, кто был в храме, не имели возможности познакомиться с маркетинговыми приемами мистера Бэя. Вы заметили меня среди присутствующих?

– Даже не искал.

– Жаль. Итак, какие будут планы, после того как вы имели счастье лицезреть по ящику фирму «Бэй и К°» в деле?

Вулф ответил мне просто первоклассным рыком:

– Мой план – продолжить дело, которым я был занят, пока вы мне не помешали.

– Прекрасно, – выпалил я в ответ. – Оставляю вас наедине с вашим драгоценным кроссвордом. Но прежде чем я уйду, вам следует узнать, что завтра утром вы увидите мое заявление об отставке.

– Пустая болтовня.

– Нет, сэр, не болтовня. Понимаете, у меня есть отличный друг, который однажды спас мне жизнь, и я знаю, что он сделает это вновь, если возникнет необходимость. Теперь друг попал в ужасную переделку – его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Никого, кроме меня, его судьба не интересует, а поскольку я здесь работаю, то не имею возможности посвятить все свое время доказательству его невиновности. У меня просто нет иного выхода. Для меня это дело чести. Поскольку мои рабочие недели у вас заканчиваются по воскресеньям, я отслужу этот день до конца. Более того, завтра утром в одиннадцать я буду в кабинете, чтобы передать вам компьютерные записи о почках орхидей, доложить о текущей переписке и обсудить состояние некоторых дел. Я покажу вам, где хранятся дискеты. Если вы предпочтете не появиться в одиннадцать, я оставлю подробную памятную записку на вашем столе.

Вулф скосил на меня глаза.

– Знаю, вы, возможно, сердитесь на меня, – продолжал я. – После стольких лет совместной работы вы имели полное право рассчитывать получить предупреждение о моем уходе за две недели или даже за месяц. Но сейчас я не могу позволить себе подобной роскоши. Мой друг пребывает в бедственном положении. Однако вместо предупреждения я готов оплатить из собственного кармана двухнедельную работу первоклассного временного секретаря. За две недели вы сможете побеседовать с лицами, которые смогут заменить меня уже на постоянной основе. По-моему, мы нашли справедливое решение, не так ли?

Он что-то нечленораздельное прорычал. Я кивнул, сделал классный поворот через плечо и покинул комнату.

Мне было по-настоящему интересно, что случится, если Вулф в понедельник утром все-таки не появится в кабинете. По мере того как стрелки моих часов приближались к указанному сроку, я все усерднее делал вид, что увлечен сортировкой документов. Но видит Бог, я был готов написать памятную записку.

В одиннадцать до меня донесся скрип лифта. Пока кабина спускалась, я продолжал работать. Вскоре я услышал шаги в коридоре, а затем в кабинете.

– Доброе утро. Арчи. Надеюсь, вы хорошо спали? – спросил Вулф, обходя свой стол и втискиваясь в кресло.

– Подобно младенцу, – ответил я, не поднимая глаз.

– Прекрасно. Как сказал Суинберн: «Спи и радуйся, что мир стоит на месте», – проговорил он и начал просматривать почту, которую я заранее разложил на его столе.

Мне, правда, оставалось лишь догадываться, чем он занимается, так как я, не поднимая головы, продолжал выстукивать на машинке заявление об отставке. Я слышал, как он вставал из-за стола, подходил к книжным полкам и возвращался на свое место. Закончив печатать, я повернулся вместе с креслом и увидел, что он склонился над открытой Библией. Еще три книги лежали слева от него.

Я вернулся к своим делам, время от времени поглядывая на Вулфа, который, изучив одну книгу, принялся перелистывать вторую, затем третью. Это продолжалось полчаса, и я исчерпал все средства, позволявшие мне казаться сильно занятым. Вдруг Вулф шумно вздохнул, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Это могло означать либо окончательную капитуляцию, либо важное открытие. Замерев, я внимательно следил за ним. Минут десять мы оба оставались совершенно неподвижными. Если бы кто-нибудь смог заглянуть в окно, то он принял бы нас или за покойников, или за людей, находящихся в глубоком трансе.

И наконец это произошло. Вначале лишь немного дернулась его верхняя губа, но я знал, что развязка близится. Он вцепился обеими руками в подлокотники кресла, а губы его принялись быстро двигаться вперед-назад, вперед-назад. В дверях возник Фриц, видимо, удивленный тем, что босс до сих пор не требует пива. Я сделал ему знак молчать, приложив указательный палец к губам.

Фриц вернулся в кухню, а Вулф продолжал упражнения с губами еще девятнадцать минут – время среднее и даже ближе к минимальному для таких случаев. Это я знаю точно, потому что провожу хронометраж уже много лет. Открыв глаза и посмотрев на меня, он сердито пробормотал:

– Непростительно.

– Что именно?

– Позорное отсутствие проницательности. С меня следовало бы публично содрать шкуру.

– Это можно устроить, – сказал я, но никакой реакции не добился.

Он снова сгорбился над Библией, что-то поспешно записывая на листке бумаги. Закончив, Вулф откинулся на спинку кресла и двумя звонками потребовал пива.

– Итак? – спросил я.

Складки на его щеках углубились, что означало улыбку. Он подвинул исписанный листок через стол ко мне. Я взял записку, которую, зная его почерк, прочитал без труда. Однако, прочитав, не получил никакого представления о том, что бы это могло означать. Вулф просто скопировал отрывки Библии, помеченные Мидом. Они гласили:

1-е Тимофею. 6:10

Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились и сами себя подвергли многим скорбям.

От Матфея. 26:38

Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною.

Откровение. 16:8

Четвертый ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем.

Исаия. 61:4

И застроят пустыни вековые, восстановят древние развалины и возобновят города разоренные, остававшиеся в запустении с давних родов.

2-я Царств. 13:34

И убежал Авессалом. И поднял отрок, стоявший на страже, глаза свои, и увидел: вот много народа идет по дороге, по скату горы.

К Галатам. 6:18

Благодать Господа нашего Иисуса Христа с духом вашим, братия. Аминь.

К Римлянам. 8:26

Также и Дух подкрепляет (нас) в немощах наших; ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но сам дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными.

Дважды перечитав написанное, я посмотрел на Вулфа, который покоился в кресле, смежив веки и возложив руки на брюхо.

– О’кей, – сказал я, – вы злорадствуете, в частности потому, что я не имею ни малейшего представления, как все это понимать.

Он открыл глаза, поблагодарил кивком Фрица, который только что доставил пиво и стакан.

– Злорадствую? – переспросил он, налив пива и наблюдая, как оседает пена. – Учитывая полное отсутствие у меня сообразительности, вряд ли я имею право на злорадство по отношению к вам или к кому-то иному.

Затем он изложил мне версию, обосновав ее от корки до корки, если можно так выразиться. Она была абсолютно безукоризненной, хотя я самостоятельно ни в жизнь не допер бы до этого.

– Что теперь? – спросил я.

Осушив стакан и промокнув губы носовым платком, Вулф сказал:

– Введите эти отрывки в компьютер в точном порядке и так, чтобы они разместились на одном листке. Затем распечатайте в двенадцати экземплярах. Они понадобятся нам сегодня вечером.

– Это означает, что я должен обзвонить церковную команду и соблазнить всех явиться сюда?

– По-моему, сегодня собирается «кружок веры»? – вопросительно произнес Вулф, чуть наклонившись вперед.

– Точно. Сегодня. Сбор трубят по понедельникам в семь тридцать.

– Прекрасно. Мы окажемся пунктом, заранее не предусмотренным в их повестке дня.

Мне потребовалось тридцать секунд, чтобы осмыслить сказанное. Итак, гора двинулась к Магомету.

Глава 16

По воскресеньям размеренность жизни обычно полностью улетучивается из особняка на Тридцать пятой улице. Фриц частенько берет себе выходной, а Вулф если и посещает любимую оранжерею, то только на очень короткое время. Как правило, он торчит часами в кабинете, читая воскресные газеты или книгу, лишь время от времени совершая паломничество на кухню, чтобы приготовить себе очередное яство.

В это воскресенье, на четвертый день упадка сил, Вулф продолжал сидеть у себя, а Фриц остался дома.

– Я могу ему понадобиться. Арчи, – пояснил он.

Я предложил Фрицу исчезнуть на несколько часов, чтобы дать боссу возможность самому позаботиться о себе. Но такое было не в стиле старого доброго Фрица. И будь я проклят, если он не мечтал о том, чтобы примчаться как можно скорее к своему богу и хозяину сначала с завтраком на подносе и позже с «Таймс» в руках.