Текст книги "Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения"

Автор книги: Роберт Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

О, МАЛЫЙ ГОРОД ВИФЛЕЕМ-2

Утром вместе с Сэнди и Дрю я отправляюсь в лес за рождественским деревом. В здешнем лесу полным полно деревьев, похожих на сосны и ели, найти подходящее не так-то просто. Хвойным в нашей части планеты Макмаллена недостает симметрии, свойственной их земным сородичам.

Сэнди десять лет, Дрю – восемь. Сочельник уже завтра, они ждут его с нетерпением, хотя Санта-Клаус точно не заглянет в печную трубу. Когда я напоминаю им об этом, они уверяют меня, что это вообще не важно. Рождество в этом году, говорят они, все равно будет совершенно необычное. И это правда.

Обычно в лесу всегда можно встретить кого-то из гнутсов. Одна из их деревень находится совсем рядом с нашим поселением, и их женщины с детьми часто отправляются в лес выкапывать какие-то коренья и клубни. Но сегодня никого из них не видно. Наверное, нашествие колонистов за рождественскими деревьями их отпугнуло.

Я замечаю Джека Беста, нашего соседа. С ним трое детей, и он как раз срубил двухметровое дерево.

– С наступающим, Глен! – машет он мне.

– С наступающим, Джек!

Наконец мы находим дерево подходящего размера и почти идеальной пирамидальной формы, и я берусь за топорик. Сэнди и Дрю хотят нести елку домой сами. Мелисса, моя жена, встречает нас на пороге. Прошлой ночью шел дождь, и она просит как следует вытереть ноги. Наш дом – небольшой и одноэтажный. Обычная коробка без наружной отделки, но мы им все равно гордимся. Как и остальные дома в нашем поселении, а также две церкви и несколько других зданий, он построен из пластидерева. Пластидерево отлично подходит для быстрого строительства колоний. Это не самый лучший материал для районов с холодным и ветреным климатом, слишком уж он тонкий и легкий. Но в нашей части планеты зима почти неотличима от осени и весны, и круглый год здесь дует легкий приятный ветерок.

После ужина я устанавливаю дерево в гостиной, Мелисса и дети начинают украшать его бусами из попкорна и самодельными игрушками. Я оставляю их за этим занятием и отправляюсь на площадь, чтобы нарядить большую общую елку, которую мы поставили вчера с другими колонистами. Площадь – центр нашего поселения. Она отсыпана галькой, которую мы притащили с берегов ближайшей речушки. К сожалению, мы не могли привезти с Земли цемент, слишком уж он тяжелый, потому у наших домов нет опор. Недавно мы научились делать собственный цемент. Правда, ставить опоры уже поздно, поэтому мы собираемся залить толстым слоем бетона нашу площадь.

Дерево высотой четыре с половиной метров. Дети от него в восторге. Сейчас бы они носились вокруг по площади, если б разрешил мэр Джо Хольц, но ограничения он отменит только завтра. Прежде чем поднять дерево, мы водружаем на его верхушку звезду из алюминиевой фольги – ее мы привезли с Земли. А вместе с ней – большую коробку настоящих елочных игрушек, двадцать упаковок мишуры и два десятка электрических гирлянд. Ассоциация по освоению внеземных территорий (АОВТ) не возражала, поскольку вес украшений оказался совсем незначительным.

Закончив наряжать дерево, мы устанавливаем у его подножия рождественские ясли. По их поводу в АОВТ поначалу подняли крик, настаивая на том, что мы должны взять с собой что-то более практичное. Но на нашу сторону встала американская общественность и, что еще важнее, средства массовой информации. «Чего же стоит наше христианство, – вопрошал один из знаменитых телекомментаторов, – если мы отказываем храбрым колонистам, которым предстоит встретить первое Рождество в новом мире, в праве лицезреть сцену, священную для каждого христианина?»

Джо Хольц зажигает гирлянду, и дерево вспыхивает разноцветными огнями. Кажется, что звезда из фольги излучает яркий свет. Мы сооружаем над яслями импровизированный навес, чтобы создать видимость прочности. Рич Джефферсон, наш электрик, зажигает возле яслей свет – он гораздо мягче и приглушеннее, чем огни на площади. Фигуры Божьей Матери, Иосифа, пастухов и Младенца купаются в нем, нежном, как пламя свечей. Мы все глубоко тронуты этим зрелищем. Младенец Иисус, кажется, смотрит прямо на нас из своей колыбели, готовый дарить новому миру свою безграничную любовь.

Чтобы отметить событие, мы открываем бочонок домашнего пива. По летоисчислению планеты Макмаллена с нашего прилета прошел всего год, по земному – почти два, и мы уже успели привнести в нашу жизнь некоторые удовольствия, которые на Земле принимали как данность.

Нас согревает пиво, объединяет дух товарищества и чувство удовлетворения от хорошо проделанной работы. Рич Джефферсон берется выразить наши эмоции в словах. Мерцающий свет гирлянды падает на его черное лоснящееся лицо, он поднимает глиняную чашу с пивом и объявляет:

– Мы здорово потрудились, ребята! Работали плечо к плечу дни и ночи. Мы прилетели в чужой мир и превратили его в новое пристанище для человечества. Этот мир очень далек от Земли, и любовь Иисуса еще не успела коснуться его пределов. Но завтра ночью небесная любовь Божья омоет нас, как животворящая волна.

Он поднимает свою чашу выше. За ним – все остальные.

– За братскую любовь! – провозглашает он, и все присоединяются к тосту.

Я ухожу с площади раньше других. Хочу завтра проснуться с ясной головой. В задумчивости шагаю по узким улицам к дому. Тепло все еще разливается по телу, а душу греет братский дух единения.

Нашу маленькую колонию мы назвали Вифлеем. Я с трепетом проговариваю про себя это слово, а потом произношу громко: «Вифлеем». Мы все ждем чуда, и это название подходит к ситуации как нельзя лучше. Я знаю, что с научной точки зрения наше чудо ненастоящее. Оно – всего лишь результат действия сил природы. И все-таки в нем можно почувствовать прикосновение Руки Божьей.

Завтра вечером в 22:16 родится Иисус Христос. Он родится на Земле третьего апреля 33-го года нашей эры.

От Земли до планеты Макмаллена 2053 световых года. Но межзвездные корабли путешествуют в инфрапространстве, где световые года не идут в счет. Путешествие длилось всего один день по корабельному времени. Мы отправились в прошлое, и, хотя на Земле был 2086 год от Рождества Христова, сейчас на голубой планете, которую мы видим в небесах, 33-й год.

В начале XXI века исследователи времени смогли точно определить момент рождения Иисуса. И до нашего отлета главный компьютер Космической Базы сообщил, когда именно Величайшее Чудо спустится к нам с небес на крыльях света. Составляя календарь планеты Макмаллена, мы решили назвать месяц Рождества традиционно – декабрем, а дату сдвинули на одни сутки, чтобы она пришлась на Сочельник, ведь для большинства христиан он еще более священен, чем само Рождество. Хотя здешние месяцы длиннее земных, дни примерно такой же длины. И, что удивительно, месяц, который мы назвали декабрем, оказался первым климатически зимним месяцем новой планеты.

Исследовательская команда, которая первой изучала планету и выбирала место для будущей колонии, состояла из представителей разных конфессий. Были там и атеисты. Отправив рапорт на Землю, они основали собственную колонию к югу от выбранных для нас земель. АОВТ сочла, что было бы кощунством отправлять еще больше атеистов и нехристиан на планету, которой вскоре предстоит праздновать рождение Иисуса. Поэтому в состав основной колонии вошло одинаковое количество нео-католических и нео-протестантских семей.

О Пасхе мы пока не задумываемся – слишком уж до нее далеко, и некоторые не доживут до этого дня. Но те, кто доживет, испытают еще большее благоговение, когда Великое Воскресенье пересечет пространство и коснется наших берегов.

На следующее утро мы с Ричем Джефферсоном и Доком Росарио отправляемся в ближайший Гнутстаун за дикими индейками. Корабль, на котором мы прилетели, стоит на большой лесной поляне неподалеку от нашего поселения. Мы идем, окруженные утренними тенями. Корпус корабля заржавел – он, как и мы, никогда больше не увидит Землю.

Индейки планеты Макмаллена на самом деле не совсем индейки, но выглядят немного похоже. И на вкус, если пожарить, почти не отличаются от земных. Тела у них невероятно плоские, и, несмотря на неуклюжесть этих птиц, никому из наших колонистов еще не удалось подстрелить хотя бы одну. А вот гнутсы с легкостью подбивают их из своих примитивных луков.

Добравшись до Гнутстауна, мы сообщаем местным свои пожелания. Объясняемся знаками, ведь на гнутском языке мы не говорим. Вождь, который, как и все представители его расы, согнут вперед в талии, подзывает двоих охотников. Мы показываем им яркие куски полиэстера, привезенные с Земли; они щупают ткань грязными пальцами и внимательно рассматривают ее печальными карими глазами. Команда исследователей отнесла местных жителей к человеческим существам. Несмотря на нелепую осанку и грязно-белый цвет кожи, они выглядят не совсем отталкивающе. Согнуты не только взрослые, но и дети – века тяжелой работы на полях превратили искусственную деформацию в естественное положение тела.

«Гнутсы» созвучно «гнусам», и кто-то может подумать, что мы называем так местных потому, что относимся к ним с презрением. Неправда. Просто именно это слово пришло нам на ум, когда мы впервые увидели их согнутые фигуры.

Охотники с луками и стрелами уходят, и Вождь спрашивает нас о большом дереве, излучающем свет. Один из местных мальчишек якобы заметил его, сидя на высокой ветке в лесу. Я знаю, что Вождь врет: на самом деле мальчишка шастал вокруг нашего поселения. Это меня злит. Дети гнутсов постоянно ошиваются возле нас. Еще больше злит, что из-за них наши дети вчера остались дома и не видели, как мы украшаем дерево.

Я объясняю Вождю, что дерево – это наш дар Господу в надежде, что Он подарит женщинам нашего племени способность приносить больше потомства. Если сейчас я начну растолковывать, зачем нам на самом деле нужно дерево, я буду объясняться бесконечно, тем более что я и сам не очень хорошо знаю ответ.

В ожидании охотников мы решаем немного прогуляться по деревне. Вокруг нас соломенные хижины, возле них бегают маленькие уродливые животные, похожие на собак. Мы выходим на околицу. Перед нами раскинулись поля. Когда придет весна, гнутсы вспашут их своими деревянными плугами и засеют зерновыми. Черная плодородная почва приносит им огромные урожаи. Наши поля совсем близко, но, по иронии судьбы, почва там в основном глинистая, и все, что нам удается вырастить более-менее приличного – помидоры.

– Только представьте, – говорит Док Росарио, обводя рукой поля гнутсов, – если б эту землю да в наши руки!

– Да, но она не для нас, – с горечью произносит Рич.

Не для нас. Потому что гнутсы, классифицированные как человеческие существа, наделены всеми правами человека. АОВТ ясно дала понять еще до отлета, что возделывать мы сможем только ту землю, которая была выбрана для нас.

К счастью, охотники, наконец, возвращаются. Я разделяю горечь Рича, как и все остальные колонисты. Это и вправду обидно: стоять и смотреть на обширные плодородные земли, в которых тебе отказали твои собственные соплеменники. Охотники дают нам трех чудесных птиц, мы расплачиваемся яркими тряпками и уходим.

Мелисса занимается индейкой – потрошит ее, моет, готовит начинку. К нам ненадолго заглядывает пастор Рильке. Говорит, что решил все-таки провести ночную службу, хотя в нео-протестантских церквях принято служить уже в день Рождества. Но поскольку этот канун Рождества – первый, было бы неправильно ждать до завтра. Он уже обсудил эту тему с отцом Фардю, и тот признал, что это отличная идея – когда представители обеих ветвей христианства возблагодарят Господа вместе.

– Вряд ли стоит спрашивать, придете вы или нет, – говорит пастор Рильке. – Я просто хочу заранее оповестить мою паству о том, что служба состоится и наша маленькая церковь, наконец, наполнится людьми.

Сэнди спрашивает, ощутим ли мы Великую Волну Любви. Пастор, невысокий полный человечек с круглым лицом, широко улыбается.

– Думаю, Сэнди, да. Те из нас, кто чист сердцем, ощутят. А я уверен, что мы все такие – особенно дети, про которых Он сказал… ну, или еще скажет: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное»[12]12
  Матфей, 19:14.


[Закрыть].

После ухода пастора Сэнди и Дрю опускают шторы в гостиной, включают проектор и начинают разучивать с экрана Рождественские гимны. Мелисса моет и вытирает миски, кастрюли и сковородки; потом принимается готовить печенье. Здесь, на планете Макмаллена, нет и намека на движение за права женщин и его невероятные достижения на Земле. Не то чтобы женщины колонии утратили свое достоинство – нет, ни в коем случае. Наступит день, и в нашем новом прекрасном мире откроется масса разных возможностей и для мужчин, и для женщин. Сейчас же колония больше похожа на первые поселения отцов-пилигримов в Новой Англии, чем на высокотехнологичные города, которые мы оставили позади. Так что женщины делают женскую работу, а мужчины – мужскую.

Мы садимся ужинать, но едим мало. У меня нет аппетита, дети едва дотрагиваются до еды, да и у Мелиссы почти все остается на тарелке. С самого прибытия на планету мы жили только ради этой ночи. Ожидание придавало нам сил в борьбе и преодолении. Не только нам, но и всем колонистам. Нельзя сказать, что мы фанатично религиозны и витаем в облаках. Нет, мы все, и протестанты, и католики – трезвомыслящие, рассудительные и практичные люди. Но, вместе тем, мы истинные христиане, и нас окрыляет мысль о том, что сегодня ночью родится наш Спаситель.

Сэнди помогает Мелиссе вымыть и убрать посуду. Потом мы все надеваем нашу лучшую одежду. Лучшую по местным понятиям; люди Земли, поглядев на нас, решили бы, что мы типичные крестьяне. Но ни меня, ни Мелиссу это бы не обидело. Мы ведь теперь и в самом деле крестьяне.

Ночное небо усыпано звездами, сейчас они горят особенно ясно. Как чудесно было бы увидеть Вифлеемскую звезду! Но, конечно, это невозможно. То, что мы увидим – не настоящая звезда, а всего лишь сизигия Юпитера и Сатурна. Но Рождественская звезда все равно будет сиять в нашем небе, даже несмотря на то, что мы не увидим ее, и ее свет сольется с Великой Волной Любви.

На площади мы с Мелиссой и детьми присоединяемся к тем, кто уже пришел и сейчас стоит возле дерева. Гирлянды уже зажжены, их теплые огни озаряют темноту. Звезда на верхушке горит почти так же ярко, как та, чей свет, идущий с Востока, увидят на Земле волхвы. И это несмотря на то, что свет сизигии еще не коснулся нашего мира. Мария, Иосиф и пастухи, склонившись над колыбелью, смотрят на Младенца восхищенными взорами.

Пастор Рильке и отец Фардю (настолько же худой и высокий, насколько пастор короткий и толстенький) стоят возле яслей. Вместе с нами они начинают петь Рождественский гимн. Мы согреваем ночной воздух мелодией и словами, которые любим больше всего:

 
О малый город Вифлеем,
Ты спал спокойным сном,
Когда рождался вечный день
В безмолвии ночном.
 

Многие явно тронуты, у женщин на глазах слезы. Слезы радости и любви. В 22:15 отец Фардю начинает отсчет. Все затихло, слышен лишь его голос:

– Шесть… пять… четыре… три… два… один…

И внезапно все вокруг озаряется светом. Циник сказал бы, что это далекая вспышка молнии, хотя небо совершенно ясное, и ни намека на раскаты грома. Но среди нас нет циников.

Отец Фардю и пастор Рильке преклоняют колени, а следом за ними и все мы. Я чувствую, как меня омывает Волна Любви. Я люблю своих соседей и знаю, что они любят меня. Любовь выплескивается в атмосферу, вырастает до неба, я и чувствую единение с миром, в который мы пришли и назвали своим. Вокруг меня плачут мужчины и женщины. Слезы текут по моим щекам.

– Аллилуйя! – восклицает пастор Рильке.

– Он здесь! – воздымает руки отец Фардю.

– Он здесь! Он здесь! Он здесь! – вторит толпа.

Мы поднимаемся на ноги. Вдруг я замечаю, что на площади появились три гнутса. Вот они пробираются сквозь толпу к дереву. И замирают, уставившись вверх на звезду.

Мы все замолкаем.

Гнутсы опускают глаза и начинают разглядывать ясли. Они смотрят на Марию, Иосифа и пастухов. И на колыбель с Младенцем. Потом один из них опускается на колени рядом с яслями и кладет рядом с ними маленький сверток. А другой прикасается к колыбели.

И тогда тишину взрывает возглас отца Фардю.

– Он дотронулся до Младенца своими грязными руками!

Ужас, звучащий в голосе священника, охватывает всю толпу, перерастая сначала в гнев, а затем в ярость.

– Гоните их прочь! – кричит пастор Рильке. – Гоните прочь!

Площадь посыпана галькой, среди камушков попадаются и покрупнее. Я нащупываю один из них. Все мужчины и женщины наклоняются за камнями. Один из гнутсов вскрикивает – камень попал ему в плечо. Гнутсы пытаются выбраться с площади, но их окружает разъяренная толпа.

Пастор Рильке подбегает к яслям и отшвыривает в сторону ногой маленький сверток так, как будто это бомба. Сверток разваливается, из него выпадают клубни и раскатываются по площади.

В воздухе свистят камни, теперь их бросают и дети. Один из гнутсов падает.

– Грязные свиньи! – Генриетта Хольц бросает камень, но промахивается.

Мелисса целится точнее – ее камень ударяет гнутса прямо в грудь.

– Из-за вас, тупых уродов, мы должны обрабатывать мертвую землю! – выкрикивает Мария Розарио.

– Убейте этих грязных свиней! – взвизгивает Дороти Бест. – Убейте их! Убейте!

Рич Джефферсон находит большой тяжелый булыжник, размахнувшись бросает – и камень пролетает в сантиметре от гнутса. Двое, что еще держатся на ногах, подхватывают упавшего и тащат его прочь, с трудом прокладывая себе путь в толпе. Оба чужака истекают кровью. Колонисты молотят кулаками, но они выдерживают удары и в конце концов вместе с полуживым товарищем исчезают в темноте. Мы позволяем им уйти.

Постепенно гримасы ярости стираются с наших лиц. На смену им приходит кроткое выражение Любви. Великая Волна, пришедшая с Земли, омывает нас. Рич Джефферсон, ярый приверженец порядка, собирает рассыпанные клубни и бросает в одну из дренажных канав за пределами площади. Мы снова начинаем петь: «Ночь тиха», «Вести ангельской внемли», «Король наш добрый Венцеслас». Голоса детей и взрослых, сливаясь, взлетают в небо, прямо к звездам. Закончив петь, мы расходимся по нашим церквям, где пастор Рильке и отец Фардю возносят благодарственные молитвы Господу, пославшему нам Своего Сына.

КУКЛА-ПОДРУЖКА

Из всех кукол-подружек, с какими танцевал Картер, Эди-Четыре была самой любимой. Само нажатие клавиш «Э», «Д» и «4» на консоли автомата-коробки приводило его в благоговейный трепет, какой испытывал Алладин, потирая волшебную лампу. Один вид Эди, когда она появлялась из коробки – высокая, златокудрая, в золотистом платье, – стоил каждого из пятидесяти центов, опущенных в прорезь.

Нет смысла говорить, что все куклы-подружки отличались безукоризненной красотой. Человек, этот властелин токарных и фрезеровочных станков, пластмассы и фотодиодов, сам в некотором роде творец; только в отличие от Бога, наделяет свои творения не душой, а физическим совершенством, недоступным для тех, кто сходит с небесного конвейера. Впрочем, Картер тяготел к Эди не столько из-за внешности, сколько из-за характера.

На реплики в свой адрес она, в пику товаркам, никогда не отвечала клише. Услышав комплимент, говорила не шаблонное «Уверена, вы со всеми так!», а что-нибудь вроде «Обязательно запишу в дневник и положу его на ночь под подушку». Когда Картер звал ее на свидание – разумеется, в шутку! – Эди не цитировала пункт 16 «Руководства для кукол-подружек», как это делали остальные, а потупив взор, шептала: «Поехала бы с удовольствием, Флойд, но что скажут люди», или «Что подумает твоя жена!».

Конечно, Картер понимал: речами и поступками красавицы руководит дежурный манипулятор из первой смены; понимал, но предпочитал приписывать все заслуги Эди, единственной и неповторимой, которая танцевала и беседовала с ним, наполняя чашу его жизни золотистыми искрами романтики.

– Слушай, – выпалил он однажды, – плевать, что подумает жена. Будь у меня хоть какой-то шанс, выкрал бы тебя через черный ход и увез кататься в своем «кадиолете».

– А какой смысл, Флойд? Манипулятор мгновенно отключит питание и вызовет полицию. Представь, если тебя застанут в обнимку с тряпичной куклой.

– Ты вовсе не тряпичная кукла!

– Буду, без манипулятора.

Картер заглянул в голубые кукольные глаза.

– Кстати, кто твой манипулятор?

– Ты же знаешь, мне говорить об этом нельзя.

Картер резко увлек ее в закуток между кабинками, обрамлявшими танцплощадку, и поцеловал.

– Завтра суббота, – сообщил он. – Жена до вечера на работе, а у меня сокращенный день. Готовься, будем танцевать до упаду.

Вальсируя, они вернулись в зал и заскользили между кукол-подружек с партнерами. Настал черед последнего танца, и Картер старался насладиться каждой секундой. Музыка облаком плыла под ногами, Эди превратилась в златовласую богиню.

– Ты же любишь меня больше всех? – шепнула Эди ему в плечо.

– По сравнению с тобой другие просто манекены, – заверил Картер шелковую ленту в ее волосах.

С финальным аккордом приподнятое настроение растаяло без следа. Подавленный Картер проводил партнершу до коробки. На прощанье она послала ему воздушный поцелуй и вместе с целлулоидными сестрами скрылась в волшебном портале. Картер уныло поплелся в бар.

За барной стойкой виднелась дверь в операторскую. Картер не сводил с нее глаз и, потягивая пиво, гадал, почему никто и никогда не видел манипуляторов, когда те меняются со сменщиками. Следом мелькнула тревожная мысль: на сей раз он приглашал Эди на свидание почти всерьез. Самое неприятное – то же самое осознала и Эди, точнее ее манипулятор. Картер ждал, не появится ли раскаяние – верный признак, что его увлечение не вышло за рамки разумного. Увы, ожидание оказалось напрасным – чувствовалась лишь досада оттого, что заветное время с трех до семи близится к завершению.

В пять минут восьмого Картер вышел из «Кукольного домика» и зашагал к перекрестку через три квартала, где каждый вечер встречал с работы жену. Они молча уселись в аэробус – на «шевроле» Марсии все еще меняли резину, а Картер не хотел рисковать своим «кадиолетом» в городе, – и в полумраке глазели на фотонную рекламу, озарявшую апрельское небо. Когда аэробус протаранил слоган «ОБЛАЧНОЕ МЫЛО – С НИМ ВАША КОЖА ОБРЕТЕТ АНГЕЛЬСКИЙ АРОМАТ», Марсия невольно вздрогнула.

По обыкновению с языка чуть не сорвалось: мол, хватит строить из себя идеалистку, смирись наконец с реальностью. Однако Картер промолчал: рабочий день в застенках «Мозговой штурм инкорпорейтед» выдался на редкость тяжелым, на споры уже не осталось сил. Покосившись на жену, Картер разглядел синеватые тени под темными, словно деготь, глазами. Хм, похоже, не он один в семье устает.

«Устала? Ну и поделом!» – пронеслась злорадная мысль. Ее никто не гнал на работу. Сама захотела, из упрямства. Уж он-то точно не настаивал. Втемяшила себе в голову – не переубедить. Ничего, месяц-два, и запоет по-другому. Работать в эпоху психологического давления, каким так славился Век массовой креативности, – отнюдь не сахар, хоть Марсия и уверяла, что работа у нее не бей лежачего.

Переступив порог их многоуровневой квартиры, Марсия сняла пальто и поспешила на кухню. Картер сбросил пиджак и щелкнул пультом тривизора.

– Стейк с картофелем-фри или ветчина с картофельной запеканкой? – спросила Марсия, появляясь в дверях.

– Первое, – откликнулся Картер.

Пока жена возилась с вакуумной упаковкой, он устроился перед экраном – смотреть семьдесят третий выпуск «Последних новостей». Образ Марсии еще маячил на сетчатке: высокая, темноволосая, с классическими чертами (не считая чересчур полной нижней губы) и пышной грудью… Наверное в тысячный раз Картер задался вопросом, как такая красавица может быть такой занудой. Едва образ поблек, Картер вновь сосредоточился на новостях.

Камера запечатлела столкновение аэромобиля с аэробусом. Последний рухнул между домами и застрял, белые как мел жильцы припали к окнам, рты исказились в безмолвном крике – звукооператоры еще не добрались до места катастрофы. В ночном небе парил спасательный вертолет, звездный свет серебрил лопасти, в прозрачной кабине команда готовила к спуску огромный магнит. Картер подался вперед. Прелесть прямых трансляций состояла в эффекте неожиданности – даже продюсеры не знали, чем закончится очередной сюжет.

Марсия высунулась из кухни.

– Ужин готов. Ты идешь?

– Потом! Смотри, что делается. Скорей!

Марсия мельком взглянула на тривизор и отвернулась. В тот же миг аэробус на экране устремился вниз. Подоспевшие звукооператоры транслировали чудовищный скрежет покореженной стали, глухие удары металла о камень и вопли, вопли.

– Молодцы, шикарно сняли! – восхитился Картер.

– Почти по-настоящему. – Марсия приглушила звук. – Поужинаем сейчас или подождем крови?

– Тебя послушать, я прямо монстр, – вспылил Картер, поднимаясь. – Только я ничем не хуже других.

– Конечно, нет.

В спокойном голосе сквозил упрек. Картер уже собрался возразить, но передумал, молча пожал плечами и двинулся на кухню. Мнение жены не заботило его никогда.

Хотя нет, заботило, мысленно возразил он, берясь за нож с вилкой. Заботило еще как десять месяцев назад, до свадьбы. Точнее, до того, как высоконравственные идеалы пробудили в ней пуританку, отвратив от современной технологической утопии и секса.

Гробовое молчание нарушил венерианский ара. Выпорхнув из клетки, он приземлился Марсии на плечо с криком:

– Хлеба и зрелищ! Хлеба и зрелищ!

Почему не научишь свою птицу чему-нибудь забавному, чуть не спросил Картер, но вовремя прикусил язык – Марсия часто слышала эту реплику, но никогда не удостаивала ее ответом.

– Рапунцель, Рапунцель, спусти свои косы! – Ара синим всполохом трижды облетел кухню и снова уселся хозяйке на плечо.

– Тише, сэр Гавейн. Не видишь, мы ужинаем.

– Взгляд оторвать от моря не могу. Тишь.

– Цыц, кому говорю!

– Пребудем же верны, любимая![13]13
  Мэтью Арнольд «Дуврский берег» (пер. М. Донского).


[Закрыть]

Вилка Марсии звякнула о тарелку. Отложив прибор, она потянулась к кофе. Поднесла чашку к губам, пролив несколько капель на скатерть, и поставила чашку на блюдце.

– Я наелась. Доброй ночи. – Марсия встала, заперла сэра Гавейна в клетку и поспешила прочь из кухни.

На лестнице, ведущей в спальню, раздались шаги, хлопнула дверь. Картер вновь принялся за ужин, равнодушный к капризам жены.

Его мысли обратились к Эди, взгляд метнулся к циферблату кухонных часов. Восемь. До новой встречи почти сутки. Картер поморщился. Томило не ожидание, а то, как придется его коротать.

Сперва долгий скучный вечер с излишком спиртного, потом долгая, почти бессонная ночь рядом с соблазнительной женщиной, которая мнила акт любви ударом по человеческому достоинству, а утром – субботнее совещание по коллективному мышлению…

Собирать штатных сотрудников на регулярные мыслительные сессии само по себе не было чем-то новым, новизну собраниям придавали инновации последних десятилетий. В «Мозговой штурм инкорпорейтед» давно сложился собственный алгоритм: сначала мистер Морроу, президент фирмы, усаживал подчиненных за стол переговоров и вручал каждому по две пилюли правды. Потом зачитывал пункты 124 и 199 пересмотренного трудового законодательства, где говорилось о праве руководства применять безвредные медикаменты для «достижения максимальной производительности труда штатных сотрудников».

Пункт 124 гласил, что в случае применения пилюль правды испытуемый помнит лишь разрозненные фрагменты своих или чужих слов. Пункт 199 предупреждал, что при использовании слов и фраз, выявленных на подсознательных сессиях с применением пилюль правды, в целях, не направленных на увеличение благосостояния компании, для сотрудников предусмотрена мера наказания в виде десяти дней тюрьмы или тысячи долларов штрафа, или того и другого одновременно.

Выпив пилюли, собравшиеся брались за руки. Наконец, мистер Морроу приглушал свет, объявлял тему подсознательных рефлексий, и активировал три-ви куб в центре стола переговоров.

В эту субботу первой темой объявили молоко, и на четырех гранях куба возник большой стакан, наполненный белой жидкостью. Мистер Морроу коленом нажал на выключатель под столешницей, и из невидимых динамиков полилась музыка.

Мелодичное звучание нарушил Харрис из бухгалтерии, сидевший напротив Картера.

– Камни в почках, – выдал он.

– Матушка Фэтти[14]14
  Матушка Фэтти – персонаж «Песен Матушки Гусыни».


[Закрыть], – вторила мисс Стокс, сидевшая справа от Картера.

– На похоронах мамы я напился как свинья, – послышался слева от Картера голос Минтона из отдела инноваций.

– Чернослив, – внес свою лепту Картер, которого больше занимала костлявая ладонь мисс Стокс и ее увядшая физиономия, нежели проекция на три-ви кубе.

Стакан молока сменился изображением кормящей матери. В динамиках заиграла «Колыбельная» Брамса.

– Мальтус[15]15
  Томас Мальтус – английский священник и ученый.


[Закрыть], – отреагировала мисс Стокс.

– Не забыть купить маме подарок на день рождения, – добавил Харрис из бухгалтерии.

– Каучук, – объявила мисс Бреннан, сидевшая между Харрисом и мистером Морроу.

Картер покосился на коллегу, чьи румяные щечки и пышная грудь являли разительный контраст с морщинистой и плоскогрудой мисс Стокс. До женитьбы на Марсии они с мисс Бреннан частенько уединялись у питьевого фонтанчика, Картер даже подумал, не возобновить ли эту приятную традицию. Судя по манящим взглядам, какие время от времени бросала на него мисс Бреннан, та была вовсе не прочь. Но тут пилюли возымели свое действие, и Картер всецело сосредоточился на кубе.

Кормящая мать с младенцем исчезли, уступив место водопаду «Подкова», извергавшему потоки молока. «Колыбельная» Брамса растворилась в джазовой «Мгле» Байдербека.

– Мне больше по вкусу водопад Виктория в Южной Родезии, – заметила мисс Стокс. – Он куда величественней… чище…

– По-моему, пора менять мой «Эдсель Форд-младший» на «кадиолет», – выпалил Харрис из бухгалтерии. – Думаю, комфортный автомобиль пойдет мне на пользу.

– Интересно, каково это – утонуть в молоке, – размышлял Минтон из отдела инноваций.

– Черный кофе, – добавил Картер.

– У меня есть две пары, – призналась мисс Бреннан. – Третья, запасная, хранится в потайном ящике трюмо.

Водопад «Подкова» растаял, теперь куб транслировал молочный бар, где распивали молоко розовощекие карапузы. Грянула «Возня в молочном баре» Фуртадо.

– Притон! – выпалила мисс Стокс.

– Может, сразу взять «линкольн»… – гнул свою линию Харрис.

– Микромастия, – пробормотала мисс Бреннан.

– Двойные кровати, – встрял Картер.

Молочный бар сменил конвейер, заставленный бесчисленными бутылками со свежим молоком. Грянула «Промышленная рапсодия» Метца.

– Искусственное вскармливание лучше всего! – внезапно выдала мисс Бреннан.

– Прекрасно! – мистер Морроу щелкнул выключателем. – Отличный слоган для «Лиги молочников». Мисс Бреннан, хвалю. Через час вы уже забудете мои слова, но небольшая прибавка к текущей зарплате освежит вашу память. Переходим ко второму вопросу. Готовы? – Он погасил свет.