Текст книги "Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения"

Автор книги: Роберт Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Из соседних проемов выскочили двое сообщников и ринулись к плоту.

Робин плеснул остатки кофе «самаритянину» в лицо, впихнул Манижу в каюту и запер дверь. Потом уселся за руль и хлопнул дверцей. Яростно потирая веки, «самаритянин» отплясывал джигу на ухабах. Робин уже собрался объехать или переехать преграду, когда заметил впереди поваленные деревья. Тупик!

Последняя надежда рухнула. Нечего и думать добраться до моря по границе с Городом будущего и Миноса – лес в тех краях слишком густой. Сам Город тоже отпадает. Даже на СУШЕ нельзя опередить время: в будущем источник энергии хроносудна – в данном случае, плота, – просто-напросто заглохнет, и тогда их с девушкой ждет поистине печальная участь.

Путникам оставалось только вернуться на стоянку.

Робин тяжело вздохнул. Вспомнилась история о человеке, который построил на чердаке лодку, а потом не сумел спустить ее вниз.

На обратном пути Робина не покидала неясная тревога – слишком легко они справились с «самаритянином» и товарищами, а те не особо усердствовали в их поимке. Играли, как три кота с мышками.

Интересно, куда подевались еще шесть котов?

В Миносе вышла задержка: плот провалился в расселину и застрял на добрых два часа. Лишь к ночи измученный и подавленный Робин въехал на стоянку. У дверей конторы заглушил мотор, пробрался внутрь, проверил адаптер – вроде цел, и снова активировал забор. Потом поднялся на борт и стал думать.

– Почему мы вернулись? – спросила Манижа, проснувшись.

– Потому что я пока не соображу, как выбраться из этой заварухи.

– Выходит, ты все-таки не знаешь дороги в Сарды?

– Боюсь, что нет.

Помолчав, Манижа выпалила:

– Ну и хорошо. Я с самого начала не хотела обратно к отцу.

– Не хотела? – изумился Робин. – Но почему?

– Отцу до меня нет дела, его заботят лишь жены, наложницы и ферма, где девочек растят как овец. Все его помыслы если не о тех, так о других.

– Извини, но поехать к отцу придется, – проворчал Робин. – Если ничего не помешает.

Манижа мрачно кивнула.

– Ясно. Тебя, как всякого пастуха, волнуют только богатства. Надеюсь, отец не даст тебе ни гроша за мое спасение.

– Послушай-ка… – начал Робин.

– Ты изначально охотился за драгоценностями, – продолжала царская дочь. – А когда узнал имя моего отца, вознамерился получить выкуп. Меня не обманешь. Насмотрелась на принцев, которые видели во мне лишь ключ к сокровищнице Креза. Вот почему я запиралась от женихов у себя в покоях и баррикадировала дверь. – Она дернулась, по щеке скатилась слеза. – Ты хоть и жалкий пастух, но ничем не отличаешься от них.

Робин не верил своим глазам. Неужели Манижа и впрямь плачет? Но выяснить наверняка не довелось. С разных концов стоянки, которую он по наивности счел пустынной, к ним приближались мразбойники, похитители и пираты в полном составе. (Каким-то образом «самаритянин» с товарищами ухитрились опередить плот.) Восемь размахивали саблями. Девятый, Угольщик, – ацетиленовой горелкой.

VII

Давай, Робинзон Фини, шевели мозгами!

– Что такое СУША?

– Суррогатный Широтный Артефакт.

– Да, но как она соотносится с объективной реальностью?

– Через скопление временных отрезков, спроецированных из реальности на поверхность пятимерного пространства.

– Значит, на всех отрезках реальность связана с СУШЕЙ, верно? Если так, то существует подобие пятимерной пуповины, которое объединяет отрезки с исходником?

– Да, но метафора очень условная, поскольку ограничивается трехмерным пространством. С пятимерной точки зрения расстояние между двумя реальностями бесконечное и минимальное одновременно. А пуповина видима и невидима, без начала и без конца.

– Так или иначе, можно ли попасть прямиком из проецированной реальности в объективную?

– Теоретически, да. Можно рискнуть и включить хроностимулятор на максимум. Но тогда он сгорит, а новый стоит бешеных денег…

Робин оборвал себя на полуслове. О чем он думает?! Стимулятор в обмен на то, чтобы вырвать Манижу из лап Угольщика, а самому уберечься от разящей стали – вполне приемлемая цена. Наконец, там, куда они направляются, стимуляторов днем с огнем не сыщешь, и голову ломать не надо.

Отбросив мрачные думы, Робин увидел, как Манижа схватила тяжелый гаечный ключ и стала размахивать им перед носом Угольщика. Главарь шайки стоял почти вплотную к обшивке плота и пытался запалить горелку чем-то похожим на зажигалку. Но та упорно не загоралась.

Робин завел мотор.

Экскурсионные суда, вроде «Запоздалого», старались держаться подальше от второй половины двадцатого столетия. О 1974 годе Робин знал лишь то, что почерпнул из учебников истории. Впрочем, почерпнул он достаточно, чтобы сообразить: как только они попадут в прошлое – если вообще попадут, – то сразу нарвутся на крупные неприятности.

Но точно не крупнее нынешних.

Угольщик все-таки разжег горелку, отрегулировал пламя и поднес его к боковой двери.

– Ро-бин, стена совсем горячая. Нужно уходить.

– Да – но через другую дверь.

Плот задом покатил к ближайшей электромагнитной стойке. Заранее предвкушая победу, разбойники без лишней суеты двинулись следом. Угольщик не выпускал горелку из рук и поминутно улыбался.

Почти у самого забора Робин притормозил и, медленно пятясь, коснулся задним стержнем эквилятора магнитного поля.

Раздался громкий треск… энергообмен начался…

Разбойники всполошились, но никто, даже Угольщик, не мог понять что к чему.

Хотя понимание их все равно не спасло бы.

Робин не сводил глаз со стимулятора. Стрелку стремительно зашкалило. Когда она описала полный круг, он быстро заглушил мотор и с криком «Погнали!» активировал хроноблок.

В первую секунду ничего не изменилось, но мало-помалу силуэты за бортом начали таять. За ними – Холм 29. Минос. «Макдугал». Ясная поляна. Владения короля Артура. Словом, поблекло все, кроме плота с пассажирами, старых машин и стоянки.

Внезапно разобранные автомобили вновь стали целехонькие. Робин скрестил пальцы. Если плот растает как дым, они с Манижей попросту повиснут в воздухе. Как выяснилось, время куда гибче, чем кажется, и вполне допускает сосуществование двух параллельных объектов.

Вокруг начали проступать очертания домов с освещенными окнами. Один за другим появлялись люди. Улица постепенно ожила, наполнилась приглушенными звуками.

Наконец мразбойники вместе с СУШЕЙ исчезли без следа.

Первой опомнилась Манижа.

– Ро-бин, что-то горит. Чувствуешь?

Горел стимулятор. Точнее то, что от него осталось.

Робин опустил стекло.

– Все в порядке, не переживай.

Он всматривался в людей на стоянке. В прохожих, автомобилистов.

Вот мы и здесь, мелькнуло в голове. Младенцы в лесах двадцатого столетия…

Робин снял пиджак и накинул Маниже на плечи – надо спрятать драгоценности от чужих глаз, чтобы не вызывали нездоровый интерес.

– Что это за место, Ро-бин? – теребила его Манижа. – Это не Сарды и даже не Лидия…

– Мы в чужой стране, населенной свирепыми дикарями. Но не переживай, напасть они побоятся, по крайней мере в открытую, поскольку притворяются цивилизованными людьми.

– Я не переживаю. Ведь со мной ты.

Робин едва не поперхнулся. Наивная. Нашла спасителя… без работы, без денег. Вообще без ничего!

Публика на стоянке была поглощена автомобилями. Вдруг какой-то толстяк с седыми бакенбардами заметил плот и выпучил глаза. Потом подошел и бесцеремонно облокотился на дверь.

– Здорово, народ! Не видел, как вы подъехали. Сколько за нее хотите?

– За кого? – растерялся Робин.

– Деньгами не обижу. На то я и Добряк.

До Робина наконец дошло, что речь про плот.

– Даю лучшую свою красавицу и две тысячи баксов сверху, – продолжал Добряк Джордж. – Да вы не сомневайтесь, цена отличная. Больше за такую развалюху не выручишь, одна покраска чего стоит. Кстати, что за марка?

Робин не верил своим ушам. Две тысячи долларов за убитый плот?

– Что за марка, спрашиваю, – не отставал Джордж.

– Сам собирал, – похвастался Робин.

– Брешешь!

Возле плота уже несколько минут отирался очередной представитель двадцатого века – высокий мужчина средних лет в строгом деловом костюме. Услышав последнюю фразу, незнакомец наклонился к окну.

– Вы сами это построили?

Добряк Джордж ахнул и спешно ретировался.

– Ну, не совсем, – замялся Робин. – Мне помогли.

– Сколько лошадиных сил?

– Четыреста двадцать.

Незнакомец моргнул.

– А выхлопные газы? Вы же загрязняете окружающую среду!

– Не загрязняю. Я установил дожигатель, который нейтрализует выхлопы.

– Дожигатель тоже ваша работа?

– Моя. Хотите взглянуть?

– Боюсь, не успею. – Незнакомец вручил Робину визитку. – Я остановился в «Гербе Вацлава» через дорогу и, собственно, оттуда вас и заметил. Зайдите ко мне утром, поговорим. Возможно, вы морочите мне голову, а может, и нет – там разберемся. Но если это правда, у нас есть шанс навеки избавиться от проклятья роторно-поршневого двигателя, а у вас – стать начальником инженерного отдела.

С этими словами незнакомец удалился.

У Робина отлегло от сердца. Но ненадолго. Перспектива работы меркла перед пустым карманом. Неподалеку от гостиницы светилась витрина ломбарда. Вот если…

Стоп! Да что с ним творится? Совсем гордость потерял? Да и потом, Манижа не согласится – никогда в жизни.

Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд.

– Ро-бин, ты уже бывал в этих странных краях?

– Нет, но кое-что слышал.

– Однажды, ребенком, я заблудилась в Сардах. Никто не дал мне поесть, не предложил ночлега. Лишь много лет спустя выяснилось, почему.

Робин ощутил прикосновение нежных пальцев, что-то прохладное легло ему в ладонь. Он разжал кулак и увидел мерцающую изумрудную сережку.

– Про драгоценности я сказала сгоряча, злилась из-за твоего намерения любой ценой отвезти меня в Сарды. Знаю, тебе нет дела до моих украшений – и никогда не было. Знаю, ты никакой не пастух, но с деньгами у тебя туго. Поэтому сейчас же отправляйся и обменяй эту безделицу на то, что по здешним обычаям дает кров, еду и платье.

– Послушай-ка… – начал Робин.

– Пускай ты не пастух, но твой наряд говорит об обратном, – продолжала Манижа. – Дочери царя Креза не пристало водить дружбу с оборванцем. Тем более, когда есть средства исправить твое обличье.

– Хорошо, обменяю, – буркнул Робин, пряча серьгу в карман.

Манижа не отводила от него янтарных глаз.

Неужто девушка Суббота знает его лучше, чем он сам?

– Будь я и впрямь пастухом и не имей возможности сменить платье, что сказала бы дочь Креза тогда?

– Ничего. Сердцу не прикажешь.

Девушка Суббота придвинулась ближе, медные пряди коснулись его щеки. Робин обнял ее за плечи, и плот медленно покатил в весенние сумерки. Вдоль дороги мягко светили фонари и витрины. В окна дул ветерок с южных цветочных полей.

В кои-то веки Фини по-настоящему повезло.

НАД ТОЛПАМИ ДОВЛЕЕТ…

Знамения времени

Церемониальная площадь пестрела лозунгами Старшей Сестры. Одни вышивкой горели на ярких полотнищах, что свешивались с величественных зданий, которыми так славилась площадь; другие неоновыми буквами сияли над входом в праздничные шатры; третьи украшали фасады башен.

СТАРШАЯ СЕСТРА ЛЮБИТ ВАС!

СТАРШАЯ СЕСТРА ДНЕМ И НОЧЬЮ ДУМАЕТ О ВАС!

СТАРШАЯ СЕСТРА НАСТАВЛЯЕТ МОЛОДЫХ И ПОМОГАЕТ СТАРЫМ!

Уолтер Крэнстон, специально отпросившийся с работы, чтобы успеть на площадь до шестичасового поезда, обожал эти лозунги.

Впрочем, как и все вокруг.

Иногда по Веселье-ТВ крутили хроники прошлых лет, когда совсем юная Сестра еще не обладала ни властью, ни влиянием. Признаться, жуткие были времена! Никому до тебя нет дела, а Сестра не может помочь в силу молодости.

Повзрослев, она все взяла в свои руки, старалась, чтобы каждый ни в чем не знал нужды. Теперь все и вся обязаны Старшей Сестре. Крэнстон боготворил землю, по которой она бродила.

Площадь вовсю готовилась к завтрашнему параду в честь Дня Старшей Сестры. Дороги перекрыли, вдоль тротуаров установили и даже активировали невидимые электронные заборы, призванные сдерживать толпу. Отмытая до блеска брусчатка сияла в лучах полуденного солнца. День Старшей Сестры выпадал на шестое августа, и люди ждали его не меньше, чем Рождества. В этом году интерес подогревался слухами о сногсшибательном сюрпризе – таком, что все ахнут.

Прямо напротив Крэнстона высился огромный, в четыре этажа, электронный портрет Старшей Сестры. Если смотреть на него слишком долго, Сестра непременно задавала вопрос.

Особенно внимание приковывали ее глаза. Кристально голубые, кроткие, как летнее небо, от одного их взгляда на душе становилось легко. Золотистые волосы, словно колосья спелой пшеницы, обрамляли круглое лицо, источавшее любовь и достоинство. Некоторые, правда, считали, что грудь у Сестры великовата, но Крэнстон не принадлежал к их числу. Кто, как не богиня, достоин пышных форм, тем более, надежно скрытых под корсажем пестрого хлопчатобумажного платья.

– Ты принимал сегодня пилюлю от ненависти? – ласково прогремел зычный голос.

– Конечно, Сестра. С утра, сразу как проснулся.

Отвечать вслух не требовалось, но слова сами сорвались с губ Крэнстона: канун Дня Старшей Сестры, как и канун Рождества, порождал в душе бурю эмоций. Крэнстон воровато огляделся – не слышал ли кто. Судя по всему, нет, а если и слышали, то не подали вида.

Очевидно, Крэнстон не единственный отпросился с работы пораньше. На улице было не протолкнуться. Конечно, с завтрашней давкой не сравнить, но все равно народу многовато. Глаза прохожих горели от предвкушения праздника, и от кое-чего еще. По пути Крэнстон и сам наведался в парочку алкоматов, поэтому чувствовал себя превосходно.

Хотя чему удивляться? Не промочить горло в канун Дня Старшей Сестры – все равно что не выпить перед Рождеством. Оба праздника бывали раз в году, и отмечать их следовало на пределе физических и финансовых возможностей.

Томимый желанием утвердиться в собственной правоте и особенно томимый жаждой, Крэнстон завернул в алкомат неподалеку от Центрального вокзала. К несчастью, в собутыльники ему попался работник санитарной службы Мегаполиса-16, искренне разделявший его идеи. Когда «братья по разуму» вдоволь наугощались пивом, шестичасовой поезд давным-давно ушел. При виде толпы на рейс, следующий в четверть седьмого, Крэнстон мысленно застонал. Теперь стоять всю дорогу.

Как назло, поезд опоздал на десять минут. Крэнстон скрипнул зубами. Если явится затемно, Мэдлин точно устроит скандал. «Ну и черт с ней! – пронеслось в голове, одурманенной пивными парами. – Какой толк в свободе, если нельзя поступать, как хочется? Скажи, Мэдлин, – мысленно обратился он к супруге, – какой толк в свободе, если нельзя поступать, как хочется?»

Внутренний монолог набирал обороты. «Вдумайся, Мэдлин, в одном только Мегаполисе-16 живут сорок миллионов, и все свободны, как ветер, овевающий плодородные пустыни – источник пищи насущной. Все свободны и равны, поэтому у тебя нет ни малейшего повода сердиться… Вечером устроим пикник: соевые стейки и салат из свежих овощей – настоящее пиршество, достойное кануна Дня Старшей Сестры. Как ты выражаешься, традиция, только вместо кофе я буду пиво – к черту кофе в канун великого праздника. И не надо ворчать, что я много пью, особенно по выходным – сама хороша, Мэдлин, тем более сегодня канун такого праздника… Дьявол, в моих венах течет негритянская кровь, поэтому я склоняюсь ниц перед Старшей Сестрой, которой обязан всем, ибо Она освободила моих предков, даровала мне свободу – моя любовь к Ней не угаснет вовеки, ведь лишь благодаря Ей негритянская кровь в моих венах бежит так же свободно, как и белая. Мэдлин, тебе ли не знать, что творилось до того, как Она топнула ногой и изрекла: „Даруйте людям свободу!“ – и люди обрели свободу ходить, ездить куда угодно, спать где угодно, где угодно работать. Дьявол, Мэдлин, Она оплачивает нам квартиру, счета за газ, электричество, видеофон, кабельное ТВ, посудомойку, машину, жаровню – и за все это Сестра берет лишь шестьдесят процентов моей зарплаты, причем часть из них, Мэдлин, она кладет в свой кошелек – на случай, если мы вдруг заболеем, и чтобы обеспечить нам достойную, счастливую и сытую старость. Кошелек Старшей Сестры – наша свинья-копилка, Мэдлин… А загляну-ка я по пути домой в алкомат „Свобода“, ты ведь не возражаешь? – как-никак, сегодня канун Дня Старшей Сестры, а завтра пойдем на парад – уже сгораю от нетерпения. Жаль, наше поколение объявили бездетным. Хорошо бы иметь детей и брать их на парад – слушать барабаны и смотреть на марширующих солдат. Я тоже был солдатом, сражался за свободу нашей великой страны. Точнее, сразился бы, случись война, но войны не случилось, ведь воевать больше не из-за чего… В общем, сегодня канун Дня Старшей Сестры, будем праздновать до упаду, как никогда прежде».

Разногласия в конференц-зале двадцать первого века

Под крышей небоскреба «Всенощной» Теодор Барр, начальник местного департамента иконологии, выставил на совещательный стол образец, полученный из отдела спецэффектов, и активировал крохотные батарейки. Потом обвел взглядом троих помощников: широкобрового Бреслау, утонченного Паркса и красавицу мисс Пенхарлоу.

– Я созвал вас на внеурочное совещание, дабы каждый успел посмотреть мини-версию завтрашней платформы, – начал Барр. – Хотелось бы услышать ваши мнения и предложения по доработке. Конечно, вносить существенные изменения уже поздно, но по мелочам подправить еще можно. Я понимаю, сегодня короткий день, поэтому перейдем сразу к делу. Высказываемся в порядке старшинства и голосуем. Бреслау, начнем с тебя.

Из-под набрякших век Бреслау следил, как платформа рассекает по столешнице взад-вперед. Стальной прямоугольник основания зиждился на четырех широких колесах, задние обеспечивали платформе дополнительную маневренность. Венчала основание миниатюрная копия аниманекена Старшей Сестры, вращающиеся колеса приводили в действие сложный механизм, и фигурка вращала головой, периодически воздевая руки.

Несмотря на механистическую монотонность жестов, аниманекен поражал реалистичностью. Золотистые волосы уложены в незамысловатую, но изящную прическу; круглое личико радовало здоровым румянцем; нарядное платье точно повторяло движения, собираясь складками и распрямляясь всякий раз, когда фигурка воздевала руки. У подножия, прямо под подолом, тянулся ряд крохотных кресел, которые собравшимся предстояло занять на параде, впереди виднелся миниатюрный штурвал – с его помощью специалист отдела спецэффектов поведет платформу по Церемониальной площади.

Наконец Бреслау поднял воспаленные глаза на уже не юного, но удивительно моложавого Барра.

– Сходство потрясающее, учитывая текущий вес платформы. Если ей не уступает полномасштабная версия, народ будет в восторге и спокойно проглотит увеличение налогов. Единственное замечание – руки надо поднимать выше, не в параллель, а то немного смахивает на Третий рейх. Согласны?

– Принято к сведению. – Барр повернулся к мисс Пенхарлоу. – Что скажешь, Пат?

Подобно Бреслау, Патриция Пенхарлоу как завороженная наблюдала за фигуркой. В лучах угасающего солнца ее волосы казались темно-русыми и ниспадали на плечи блестящими волнами, обрамляя обсидиановую кожу, правильные, почти классические линии подбородка и шеи. Барр хорошо знал эти волосы – как часто они покоились на соседней подушке. Хорошо знал изгибы шеи, подбородок. Но лучше всего знал губы: чуть полноватые и такие мягкие в разгар поцелуя… На закате, когда включат свет, волосы станут черными как смоль.

Сейчас ему открылся ясный взгляд проницательных карих глаз, лучившихся энтузиазмом, так непохожим на привычное спокойствие.

– Идеально, – заключила Пат. – Народу понравится. О повышении налогов объявят на параде?

– Да, когда эмоции толпы достигнут максимума. Полномасштабная модель оборудована датчиком децибел Шапиро – в мини-версии, по понятным причинам, его нет. Датчик реагирует не только на шум, но и на волновые колебания коллективных эмоций. Высокочувствительный приемник улавливает колебания, соотносит их с уровнем шума и на основании этого определяет порядок воспроизведения записи. Завтра, например, Старшая Сестра сообщит о прибавке для почтовых служащих – подсластить пилюлю. Дальше как обычно – лозунги, наставления.

– Включая коронную фразу «Старшая Сестра все видит, слышит и знает»?

– Разумеется, – кивнул Барр.

– Настоятельно советую исключить, – отрезала Патриция. – Фраза хороша для плакатов, гипнотических трансляций и стандартных методик пропаганды Партии; завтра она совершенно неуместна. День Старшей Сестры – своего рода благодарственный молебен, обусловленный потребностью видеть в Сестре справедливую и чуткую покровительницу. Сам масштаб аниманекена предполагает фигуру всевидящую и всезнающую. Если заострять на этом внимание, может получиться хуже.

– Принято к сведению. Ну, Бен, – обратился Барр к самому молодому советнику, Бенджамину Парксу. – Как тебе гениальное детище отдела иконологии?

Тот смотрел на платформу как на кровожадного монстра и лишь минуту спустя произнес:

– По-моему, смахивает на идола.

Барр расплылся в улыбке.

– Да брось, Бен. Давай начистоту, она и есть идол. Нам ли не знать.

– Лично я воспринимал ее как икону.

– Икона, идол – какая разница. Старшая Сестра – воплощение Федерального правительства, каким его видели задолго до того, как отдел иконологии воплотил образ в жизнь. Да, раньше она появлялась только на портретах и в анимационных фильмах, но меньше идолом от этого не стала. Мы лишь создали анимированный аналог. Аниманекен.

– Но люди сочтут ее настоящей.

– Они и без того считают ее настоящей. Точнее, жаждут видеть ее таковой. Разве не в этом суть?

Паркс промолчал, не отрывая взгляд от платформы. Словно почуяв его настроение, та покатила прямиком к нему. На краю столешницы притормозила и поехала обратно.

– Сколько весит полномасштабная модель – со всеми спецустройствами? – внезапно спросил Паркс.

Барр с трудом подавил раздражение.

– Точную цифру не назову, но порядка девяти-десяти тонн. Отдел спецэффектов постарался использовать максимум легких материалов, но аккумуляторы, двигатели, провода, платформа, плюс сам аниманекен, тянут на приличную цифру. – Барр осекся, заметив, как вздрогнул Паркс. – Бен, в чем дело?

– Даже не знаю. По-моему, опасно вот так, без подготовки, являть такую махину народу… Потом – в ней чудится зло. Какой-то атавизм. Других ассоциаций я не вижу, хоть убейте.

– Дьявол! – вспылил Барр. – Партия рекомендовала тебя как весьма перспективного и одаренного молодого сотрудника, а ты садишься за стол переговоров и несешь чушь под стать старухе из сказок братьев Гримм! Говоришь, платформа – олицетворение зла? Назови хотя бы одну вескую причину, почему. Хотя бы одну!

Паркс побледнел, но не собирался сдавать позиций.

– Зло не нуждается в аргументах, его просто чувствуешь, и все. Выпустив завтра платформу, мы совершим огромную, чудовищную ошибку.

– Платформа с аниманекеном обошлись Федправу в три миллиона, – холодно парировал Барр. – Отдел иконологии оказал Мегаполису-16 большую честь, доверив постройку и эксплуатацию устройства. Если думаешь, что я откажусь от этой идеи из-за твоих стариковских предрассудков, ты глубоко заблуждаешься! Принято к сведению.

Барр обвел глазами собравшихся.

– Полностью поддерживаю предложения Бреслау и мисс Пенхарлоу. Постараемся все учесть. Есть возражения?

– Есть, – откликнулся Паркс. – Я категорически против платформы.

Барр и ухом не повел.

– Обязательно передам ваши замечания отделу спецэффектов. Надеюсь, они успеют внести соответствующие изменения. На сегодня все.

Кивнув на прощанье Бреслау и Парксу (последний держался подчеркнуто холодно), Барр поднялся из-за стола и подошел к одиноко сидящей Патриции.

– Знаешь, это белое платье тебе очень к лицу.

– Принято к сведению. – Она неуловимо взмахнула пушистыми ресницами. – Проводишь меня?

– Не могу – сегодня моя очередь измерять мегапульс.

– Точно, совсем забыла.

– Но я непременно загляну. Как только закончу внутригородскую проверку. – Барр накинул ей на плечи шарф, и тот сразу приобрел особый шик. – А пока предлагаю поужинать, но сперва зайду в отдел спецэффектов.

Патриция выпрямилась – высокая, статная.

– Избавься от Паркса, – резко произнесла она. – Он контрпродуктивен.

Барр удивленно вскинул брови.

– Ты не права, просто у Паркса голова чересчур забита идеалистическими доктринами Партии. Ему нужно время, чтобы примириться с реальностью, а там появится и жесткость и продуктивность.

– Тебя послушать, все прогрессисты – циники.

– Не все, но некоторые. Большинство, как ты: чистые, как первый снег.

– А ты из какой категории?

Барр засмеялся.

– Оставим беседу на потом, а сейчас пора ужинать.

Парочка направилась к выходу из конференц-зала.

Под лозунгом «термотары»

Осушив три саморазлагаемые компакт-банки пива, Крэнстон побрел из алкомата «Свобода» домой. С наступлением сумерек невыносимая жара наконец спала. Через пару шагов в нос ударил аромат соевых стейков, который с каждым шагом становился все сильнее. Похоже, барбекю в квартале шло полным ходом.

Сам виноват, задержался, корил себя Крэнстон. Только его жаровня стоит без дела, не радует глаз раскаленными электрическими угольками.

Подобно большинству внутригородских новостроек (какие в Мегаполисе-16 исчислялись тысячами), жилище Крэнстона восполняло нехватку ширины высотой. Площадью здания не превышали стандартных семь с половиной на девять метров, установленных Федеральным конструкторским бюро, зато достигали семи, восьми, а иногда и девяти этажей в высоту.

Однако если высотой можно компенсировать внутреннее пространство, то внешнее, общей площадью десять на пятнадцать метров, таким способом не облагородить. Единственный вариант – иллюзорно увеличить объем, построив дом вплотную к тротуару и увеличив таким образом задний двор за счет переднего. Этим нехитрым приемом пользовались почти все, поэтому с улицы прохожие видели лишь два ряда высоких фасадов с узкими зазорами между ними. Та же картина открывалась автомобилистам, хотя появлялись они крайне редко: среднестатистические граждане предпочитали копить «водительские» часы, чтобы потом махнуть в загородный парк, специально предназначенный для отдыха.

Дом Крэнстона насчитывал восемь этажей. На первом – гараж, над ним кладовка, потом кухня, столовая, гостиная, ТВ-зал, спальня и комната для гостей. С этажа на этаж перемещались с помощью маленького лифта. Напротив спальни была ванная – инициатива, которую Федправ не особенно поощрял, но и не запрещал: во-первых, близко к канализации, во-вторых, экономно.

В ТВ-зале смотрела утрированный репортаж Мэдлин, высокая блондинка с круглым лицом и бесстрастными голубыми глазами, посаженными не так широко, как хотелось бы. При виде выходящего из лифта мужа она зевнула, допила компакт-банку пива и выбросила в опустевшую «термотару» у кресла. Потом поднялась и вяло поцеловала Крэнстона в щеку. Тот даже огорчился – расчеты на скандал не оправдались.

На кухне они собрали все необходимое, спустились в гараж, и через заднюю дверь вышли во двор, где теснились две катальпы, псевдо-кирпичная жаровня, столик для пикника и пара скамеек. Крэнстон активировал жаровню, а когда импровизированные угли раскалились докрасна, выложил на решетку соевые стейки. Мэдлин смешала салат, вскрыла упаковку «Ням-ням укропа» и развернула свежую буханку самопека. Вскоре супруги устроились за столиком, прихватив по компакт-банке пива и «термотаре» про запас. Во дворах, куда ни глянь, соседи пировали или наслаждались содержимым «термотары»; в квартале медленно, но верно воцарялся дух товарищества.

После еды Крэнстон потянулся за второй «термотарой»; в голове, приятно одурманенной алкогольными парами, всплыла популярная реклама контейнеров для пива в саморазлагаемых компакт-банках:

 
Не хватает «тары» в холодильнике, дружок?
Прикупи-ка штучек шесть на посошок!
 

Впрочем, это не про него – у них с Мэдлин «термотары» всегда в избытке. Пришлось даже покупать в гараж второй холодильник – исключительно под «тару». Стоило запасам наполовину иссякнуть, как их тут же пополняли новыми. Наличие дома второго холодильника внушало гордость, и лишний раз подчеркивало: они с Мэдлин – образцовые потребители, которые вносят должный вклад в Экономику на благо Старшей Сестры. Конечно, содержался второй холодильник сугубо за счет первого (кухонный просто отключали), дабы не превышать лимит электричества, но все равно здорово иметь два холодильника, особенно в выходные и праздничные дни.

Во дворах, куда ни глянь, соседи вскрывали «термотару», и дух товарищества стал почти осязаемым, как голубоватая дымка, поднимавшаяся от жаровен. Кто-то надтреснутым сопрано затянул «Старшая Сестра любит меня». Крэнстон подхватил знакомый мотив, и вскоре им подпевал весь квартал. Хор голосов взметнулся в ночное небо, к звездам, сиявшим как никогда торжественно и ярко. Полная луна озаряла своим светом любящих детей Старшей Сестры, сама атмосфера напоминала канун Рождества, когда народ бродит по улицам, распевая рождественские гимны, аниманекен младенца Христа лежит в хромированных яслях в Парке свободы, и все прохожие сносят туда дары: благовония и звонкие монеты. У Крэнстона по щекам заструились слезы. Старшая Сестра, родная, любимая Старшая Сестра, повторял он про себя как заведенный.

В соответствии с законом внутренние дворы не разделялись заборами, и вскоре соседи повалили друг к другу в гости, жали руки, обнимали соседских жен; с треском вскрывались «термотары», весело бряцали банки. Крэнстон сидел за столиком, обливаясь слезами радости и благодарности, однако Мэдлин и след простыл. Последний раз он видел ее рука об руку с соседом, чья жена обнималась с кем-то из квартала. Будь сегодня обычный пятничный вечер под символом «термотары», Крэнстон и сам бы приобнял кого-нибудь из соседских жен, но сегодняшний вечер не был обычным, ведь сегодня – канун Дня Старшей Сестры.

Ее присутствие ощущалось повсюду. Вот она шагает под звездами, высокая, сильная, прекрасная; тихонько шелестит подол пестрого платья, а ласковый голос воркует: «Я всегда заботилась о тебе, Уолли Крэнстон. Позабочусь и впредь. Ты мне веришь?»

Слезы полились градом; Крэнстон вскрыл очередную тару и выудил запотевшую компакт-банку.

– Конечно, Старшая Сестра, – бормотал он. – Конечно, верю.

Звезды вдруг стали ближе, все звуки исчезли; сумерки бархатом ласкали кожу… «Допью эту „тару“ и пойду за добавкой в „Свободу“; именно так и сделаю – нехорошо пить в одиночку». Он залпом осушил компакт-банку, откупорил вторую и сразу осушил. Потом сунул «термотару» подмышку и пошатываясь побрел к выходу из гаража. Протиснувшись мимо автомобильчика, Крэнстон ступил на залитую лунным светом мостовую и откупорил третью банку.