Текст книги "Дверь в лето (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Две перемены поразили меня больше всего – одна великая, другая маленькая. Великая – это, конечно, открытие антитяготения. Еще в 1970 году мне приходилось слышать об экспериментах с гравитацией в Бэбсонском институте, но не думал, что из этого что-нибудь получится. Так оно и вышло – теоретическое обоснование антигравитации разработали в Эдинбургском Университете. Еще в школе я привык думать, что с гравитацией ничего нельзя поделать, потому что она – свойство самого пространства. Так вот, они просто изменили пространство. Местно и временно, как раз настолько, чтобы сдвинуть что-нибудь тяжелое. Пока это было возможно только на Матушке-Земле, так что для космических полетов пользы не было никакой, но я готов был держать пари, что в 2001 году антигравитация выйдет в космос. Я узнал, что для подъема тела надо приложить довольно много энергии, и для опускания тоже. Кроме того, часть энергии шла на поддержание тела в воздухе, а то получится шшшш! – Бах! А вот на движение в горизонтальной плоскости, скажем из Сан-Франциско в Большой Лос-Анджелес, энергии совсем не требовалось – груз скользил куда угодно, словно конькобежец на длинной дистанции.
Здорово!
Я попытался изучать теорию антигравитации, но продраться сквозь дебри математики оказалось выше моих сил. Собственно, инженер не обязан быть матфизиком, он должен знать предмет достаточно хорошо, но лишь настолько, насколько это касается фактического использования – то есть помнить рабочие характеристики. А на это моих способностей доставало.
“Маленькая перемена”, о которой я заикнулся, касалась женских мод и ею человечество было обязано, скорее всего, новому шву. Меня не шокировало, что на пляжах 1970 года люди загорали в чем мать родила. Но от того, что нынешние дамы выделывали при помощи этого шва, и у меня отвисала челюсть.
Мой дед родился в 1890 году, и я уверен, что некоторые фасоны 1970 года подействовали бы на него точно так же.
Но мне нравился этот крепкий новый мир и я надеялся найти в нем счастье после стольких лет одиночества. Я был вне общества. Временами (обычно это случалось среди ночи) я был рад променять все вокруг на моего дикого кота, на возможность повести маленькую Рикки в зоопарк после обеда… или на дружбу Майлза, дружбу тех времен, когда мы вместе работали и вместе надеялись.
Но на дворе было начало 2001 года, и я не собирался отступать – мне не терпелось бросить мою нынешнюю работу и вернуться к чертежной доске. Много, чертовски много вещей, считавшихся невероятными в 1970 году, сейчас стали вполне возможными и я хотел заняться своим настоящим делом, спроектировать несколько дюжин новых приборов.
Например, я ожидал, что уже существуют автоматические секретари – я имею в виду машины, которым можно диктовать, а на выходе получать, скажем, деловое письмо с правильной орфографией и пунктуацией, и все это – без участия человека в промежуточных операциях. Но ничего такого не было. Единственный аппарат такого рода был рассчитан на фонетический язык типа эсперанто и Уж, конечно, не смог бы написать ни единого английского слова.
Трудно было ожидать, что люди в угоду изобретателю изменили традициям родного языка. Придется Магомету идти к горе. Если уж Девицы-старшеклассницы с превеликим трудом превосходят английскую орфографию, то что вы хотите от машины?
Проблема считалась неразрешимой. Нельзя было снабдить машину человеческим восприятием и здоровым смыслом.
Но ведь патенты для того и существуют, чтобы их выдавали тем, кто решил “неразрешимую” проблему.
элементы памяти, современные возможности миниатюризации плюс дешевое золото, чудесный технический металл – и на всю систему анализаторов звука хватит кубического фута… при этом машина сможет заполнить на слух весь словарь Уэбстера. Но этого и не требовалось; вполне хватало бы и десяти тысяч слов. Какая стенографистка знает слова “курбаш” [28]28
Арабская ременная плеть.
[Закрыть]или “пирофилит”? Такие словеса придется диктовать по буквам. Значит, машина, если понадобится, должна воспринимать и такой вид диктовки. А еще нужен звуковой код для знаков препинания… для указания формата, шрифта… интервалов… количества копий… и нужен резерв памяти по меньшей мере на тысячу специальных терминов, чтобы покупатель мог сам поместить их в память, дабы не произносить каждый раз по буквам.
Все просто. Оставалось скомпоновать имеющиеся в продаже блоки и изготовить промышленный образец. Но главной проблемой были омонимы. [29]29
Слова, различные по значению, но одинаковые в написании, например (в русском языке) “коса”.
[Закрыть]
У Стенографистки Дэйзи не заржавеет напечатать даже скороговорку – ведь там все слова звучат по-разному. Но вот с омонимами ей придется туго.
Но ведь в Публичной библиотеке должен был быть словарь английских омонимов. Да, он там был… и я взялся подсчитывать омонимические пары и ряды, пытаясь с помощью теории информации и статистики выделить те, без которых нельзя обойтись.
Нервы мои начали сдавать. Тридцать часов совершенно бестолковой работы в неделю тяготили меня, к тому же библиотека – не самое лучшее место для серьезной инженерной работы. Мне нужны были чертежное ателье, мастерская, чтобы испытывать образцы, каталоги деталей и узлов, имевшихся в продаже, специальные журналы, калькуляторы и все такое прочее.
Я твердо решил искать другую работу, пусть даже не по специальности, хотя бы около нее. Я был не настолько глуп, чтобы думать, будто снова стал инженером – слишком многого я не знал. Можно было спроектировать новую машину, но с риском обнаружить потом, что десять – пятнадцать лет назад кто-то уже решил эту проблему, причем изящнее, лучше и дешевле, чем я.
Мне нужно было поступить в какую-нибудь техническую контору, чтобы кожей впитать новую информацию. Я считал, что вполне гожусь на должность младшего чертежника.
Я уже знал, что для черчения сейчас используют полуавтоматические устройства; мне довелось видеть их чертежи, хотя руками потрогать не пришлось. У меня было предчувствие, что при случае я минут за двадцать разберусь, как они работают. Они здорово напоминали идею, мелькнувшую у меня тридцать лет назад и мотивы изобретения наверняка были теми же: ненависть к старомодной доске с рейсшиной и надежда присобачить к ним пишущую машинку. Помнится, я хорошенько продумал, как, стуча по клавишам, наносить на чертеж любые линии и в любом месте.
Во всяком случае, здесь я мог быть уверен, что этот прибор не украден у меня: уверен в той же степени, как и в том, что Фрэнка у меня бессовестно сперли – ведь моя чертежная машина существовала только в виде отрывочных рассуждений. Кому-то пришла в голову та же идея и он развил ее. Настало время чертежных автоматов – и они незамедлительно появились.
Конструкторы “Аладдина”, той самой фирмы, что выпускала работягу, создали Чертежника Дэна, одну из лучших машин этого рода. Я разорился на новый костюм и новый кейс. Последний я набил старыми газетами и явился в торговый салон “Аладдина”, изображая потенциального покупателя. Я попросил показать чертежный автомат в работе.
Увидев Чертежника Дэна я обмер. Психологи называют такое явление “deja vu” – “уже виденное”. [30]30
Симптом, при котором незнакомые предметы кажутся знакомыми, а новые ситуации – уже бывшими.
[Закрыть]Чертов прибор был точно таким, какой сделал бы я, если бы меня силком не отправили в анабиоз. Не спрашивайте, отчего я так в этом уверен. Человек всегда узнает свой. Искусствовед безошибочно определяет Рубенса или Рембрандта по манере письма, композиции, светотени и дюжине других признаков. Проектирование – тоже искусство: любую задачу можно решить десятью разными способами. У каждого конструктора есть “своя манера” и он узнает ее так же уверенно, как живописец свою картину.
Чертежник Дэн был сделан настолько по-моему, что я даже расстроился. Поневоле поверишь в телепатию!
Я пожелал узнать номер исходного патента и уже не удивился, когда мне сказали, что он был выдан в 1970 году. Я решил разыскать изобретателя. Это мог быть кто-нибудь из моих учителей, от которых я, собственно, и усвоил “свой стиль”. Или кто-то из инженеров, с которым я вместе работал.
Изобретатель мог быть еще жив. Если так, в один прекрасный День я разыщу его… и познакомлюсь с человеком, чей мозг работал в унисон с моим.
Я набрался наглости и позволил продавцу показать мне, как обращаться с машиной. Ему не пришлось долго объяснять – мы с Чертежником Дэном были созданы друг для друга. Минут через Десять я управлялся с прибором лучше, чем любой из продавцов. Наконец, скрепя сердце, я оторвался от Дэна и, получив проект с Ценами, скидками и перечнем дополнительного оборудования, ушел, пообещав продавцу вскоре позвонить – в тот самый момент, когда он был уже готов получить от меня подписанный чек. Это бы, подлый обман, но, в конце концов, я отнял у него не более часа.
Из салона я направился на головной завод “Горничных, Инкорпорейтид” – искать работу.
Я уже знал, что ни Белл, ни Майлза там больше нет. Все время что у меня оставалось от работы и наверстывания того, что я про спал, я тратил на поиски Белл, Майлза и особенно Рикки. Никто из них не значился в числе абонентов телефонной сети ни в Большом Лос-Анджелесе, ни в Соединенных Штатах вообще – за эту “информацию” национальное бюро в Кливленде содрало с меня как за четверых – ведь Белл разыскивалась под двумя фамилиями “Джентри” и “Даркин”.
Список избирателей округа Лос-Анджелес тоже ничего мне не дал
“Горничные, Инкорпорейтид” в письме, подписанном семнадцатым вице-президентом, в чьи обязанности входило отвечать на дурацкие вопросы, осторожно сообщало, что служащие с такими фамилиями работали в корпорации тридцать лет назад и что сейчас корпорация не располагает никакими сведениями о них.
Розыск тридцать лет спустя – работа не для любителя, тем более небогатого. Будь у меня их дактилограммы, я бы мог обратиться в ФБР. У меня не было ни одной зацепки. Моя Благословенная Отчизна еще не дошла до того, чтобы заводить досье на каждого своего гражданина. Но даже если бы такие досье были, я наверняка бы получил бы к ним доступа.
Сыскное агентство, субсидированное должностным образом, на верное могло бы отыскать их след, опираясь на косвенные данные газетные статьи и бог знает, что еще. Но я не мог никого субсидировать должным образом, а на то, чтобы заняться этим самому, меня не было ни способностей, ни времени.
Наконец, я плюнул на Майлза и Белл, но пообещал себе с первых же путных денег нанять профессионалов и бросить их на розыск Рикки. Я решил не искать ее среди акционеров “Горничных, Инкорпорейтид” и обратился в Американский Банк с просьбой сообщить открывали ли они когда-либо счет на ее имя. В ответ я получил официальное письмо, в котором уверяли, что сведения такого рода хранятся в секрете. Я написал им снова, сообщив, что был в анабиоз и что она – единственная моя родственница. Вскоре пришло вежливое письмо, подписанное одним из иерархов банка: он сожалел что не может сообщить такие сведения даже родственнику и даже в таких исключительных обстоятельствах; извинялся, что вынужден дать мне отрицательный ответ, но сообщал, наконец, что ни одно и отделений банка никогда не открывало счета на имя Фридери, Вирджинии Джентри.
Это могло означать только одно. Каким то образом, эти стервятники умудрились отнять у маленькой Рикки ее деньги. Деньги должны были пройти через Американский Банк, дождаться там Рикки. Но что-то сорвалось. Бедная Рикки! Нас обоих обокрали.
Но кое-что я все-таки нашел. В архиве Департамента Просвещения была отмечена ученица по имени Фридерика Вирджиния Джентри… но названную ученицу забрали из школы в Мохаве в 1971 году. Куда – неизвестно.
Кто-то, где-то допускал, что Рикки вообще когда-то существовала – меня и это утешило. Но она могла перевестись в любую из многих тысяч школ, иже еси в Соединенных Штатах. Сколько времени понадобится, чтобы написать в каждую из них? Предположим, где-то найдутся сведения о Рикки, но имеют ли школьные чиновники право сообщать их кому бы то ни было?
Маленькая девочка затеряется среди четверти миллиарда людей легче, чем камешек в океане.
Поиски мои провалились, зато, узнав, что Майлз и Белл не числятся в “Горничных, Инкорпорейтид”, я решил сам туда устроиться. Я мог выбрать любую из сотни фирм, занимающихся автоматикой, но “Горничные, Инкорпорейтид” и “Аладдин” занимали в своей области такое же положение, как “Форд” и “Дженерал Моторс” во времена расцвета автомобильного производства. Была еще одна причина, чисто сентиментального свойства – мне хотелось посмотреть, что стало с моим старым детищем.
Пятого марта 2001 года, в понедельник, я пришел в бюро найма, встал в очередь к клерку, заполнил дюжину анкет, никак не связанных с инженерией и еще одну, связанную… и мне сказали: “Не звоните нам, мы сами вам позвоним”.
Я не отступился и сподобился предстать перед очами заведующего бюро. Он неохотно просмотрел единственную путную анкету и объявил, что мое инженерство ничего не значит, ибо с тех пор прошло тридцать лет.
Я объяснил, что пролежал это время в анабиозе.
– Это еще хуже, – ответил он. – Мы не нанимаем людей старше сорока пяти лет.
– Но мне нет сорока пяти. Мне только тридцать.
– Извините, но вы родились в 1940 году.
– И что же мне теперь делать? Застрелиться?
Он пожал плечами.
– На вашем месте я бы попросил пенсии по возрасту.
Я поспешил выйти прежде, чем сформулировал достойный ответ. Затем прошел три четверти мили до главного входа и вошел в него. Генерального директора звали Куртис; я объявил, что желаю встретиться с ним.
Двух первых клерков я оставил позади, просто объявив, что у меня есть дело к директору. “Горничные, Инкорпорейтид” не пользовалась своими клерками-автоматами, здесь предпочитали плоть и кровь. Всеми правдами и неправдами я пробился, наконец к двойным дверям, что вели (как мне показалось) в кабинет босса и здесь натолкнулся на главную цербершу. Она пожелала узнать суть моего дела.
Я огляделся по сторонам. В большом зале было человек сорок живых людей и столько же машин.
– Ну? – резко сказала она. – Выкладывайте ваше дело и я доложу о нем секретарю мистера Куртиса.
Громко, чтобы все слышали, я сказал:
– Мне хотелось бы знать его дальнейшие планы относительно моей жены!
Шестьдесят секунд спустя я уже был в кабинете босса. Он поднял глаза от бумаг.
– Ну? Какого черта вам нужно?
Понадобились полчаса времени и кое-какие документы, дабы убедить его, что никакой жены у меня сроду не было и что я – основатель фирмы.
Тут появились сигары и выпивка, разговор стал совершенно дружеским; меня познакомили с коммерческим директором, главным инженером, начальниками отделов.
– Мы думали, что вы умерли, – сказал мне Куртис. – Так говорится в официальной истории нашей компании.
– Это всего лишь слухи. Меня спутали с каким-то другим Д.Б.Дэвисом.
– Чем вы сейчас заняты, мистер Дэвис? – спросил Джек Галлуэй, коммерческий директор.
– Ничем особенным. Я занят, гм, в автомобильном бизнес Но собираюсь в отставку. А почему вы спрашиваете?
– “Почему?!” Разве это не очевидно? – Он повернулся к главному инженеру, мистеру Макби – Слыхали, Мак? Все вы, инженеры, одним миром мазаны: не видите своей выгоды, даже когда она сама вешается вам на шею. “Почему?” мистер Дэвис? Потому ч вы клад для нас! Потому что вы – сюжет для романа. Основатель Фирмы Восстает из Могилы к Своему Детищу. Изобретатель Нового Робота – Слуги Видит Плоды Своего Гения.
– Подождите минутку, – прервал я его. – Я же не рекламный манекен и не восходящая звезда. Я люблю уединение. Я не за этим шел сюда. Я пришел сюда работать… инженером.
Мистер Макби поднял брови, но ничего не сказал.
Некоторое время мы спорили. Галлуэй пытался доказать, что я обязан помочь фирме, которую основал. Макби говорил мало, ясно было, что он не считает меня подарком своему отделу. Между прочим он спросил, что я знаю о проектировании стереоцепей и мне пришлось признаться, что все мои познания почерпнуты из популярной литературы.
Наконец, Куртис предложил компромисс.
– Послушайте, мистер Дэвис, ваше положение – совершенно особое. Одно можно сказать – вы основали не только эту фирму, целую индустрию. Но, как верно намекнул мистер Макби, с тех пор эта ИНДУСТРИЯ ушла далеко вперед. Считайте, что вы приняты в штат фирмы на должность… гм, Заслуженного Инженера-Исследователя
– А что это будет означать? – заколебался я.
– Все что вы захотите. Честно говоря, я надеюсь, что вы, кроме всего прочего, будете сотрудничать с мистером Галлуэем. Мы не только производители, но и торговцы.
– Гм… а проектировать я смогу?
– Как пожелаете. У вас будет все, что надо и вы сможете делать все, что захотите.
– Все что надо?
Куртис посмотрел на Макби.
– Конечно, конечно… – ответил главный инженер, – в разумных пределах, естественно.
Он изъяснялся на шотландском диалекте и я еле понимал его.
– Мы все устроим, – живо сказал мистер Галлуэй. Простите, босс, можно я заберу мистера Дэвиса? Нужно щелкнуть его рядом с первой моделью Горничной.
Что он и сделал. Я рад был увидеть ее… самую первую модель, в которую вложил столько сил и души. Я хотел взглянуть, работает ли она, но мистер Макби не позволил мне включить ее – похоже, он всерьез не верил, что я умею с нею обращаться.
Март и апрель слились в один медовый месяц. У меня было все, что я хотел: инструменты, специальные журналы, торговые каталоги, библиотека, Чертежник Дэн (“Горничные, Инкорпорейтид” не производили чертежных автоматов, предпочитая пользоваться моделью “Аладдина”) и инженерная трепотня… музыка для моих ушей!
Ближе всех я сошелся с Чаком Фриденбергом, главным помощником главного инженера. По-моему, Чак был единственным настоящим инженером; все прочие были просто хорошо выдрессированными механиками… в том числе и Макби – для того, чтобы быть Инженером нужно, по-моему, нечто большее, чем диплом и шотландский акцент. Позже, когда мы сошлись еще ближе, Чак признавался, что питает к главному инженеру те же чувства.
– Мак и вправду боится всего нового. Будь его воля, он бы работал теми же методами, что и его дедушки в копях Клайда. [31]31
Местность в Шотландии, с древних времен знаменитая рудными разработками.
[Закрыть]
– Что же он делает на своей должности? Подробностей Фриденберг не знал. Кажется, раньше существовала фирма-производитель, которая брала напрокат патент (мои патенты) у “Горничных, Инкорпорейтид”. Лет двадцать назад фирмы слились и новая фирма приняла имя той, что я основал. Чак думал, что Макби был нанят именно тогда.
– Для пущей важности, должно быть, – добавил он.
Мы с Чаком частенько просиживали вечерами за кружкой пива, обсуждая технические проблемы, дела фирмы и все такое прочее. Его особенно интересовало все, что относится к Спящим. Этим интересовались многие, причем интерес был какой-то нездоровый (как если бы мы были уродами). Поэтому я предпочитал помалкивать об анабиозе. Чак – другое дело, он был зачарован самой идеей прыжка во времени, тем, что есть люди, для которых то время, когда он родился, было “только вчера”.
В награду он был всегда готов консультировать мои технические идеи и откровенно указывал мне (а это случалось частенько) на то, что устарело к 2001 году от Рождества Христова. Под его дружеским руководством я быстро наверстывал упущенное, становился современным инженером.
Но когда я обрисовал ему в общих чертах идею автосекретаря, он озабоченно спросил:
– Дэн, ты занимался этим в рабочее время?
– Гм, нет, а что?
– Что написано в твоем контракте?
– Что? Но у меня нет контракта.
Куртис вставил меня в платежную ведомость, а Галлуэй только и знал, что меня фотографировать. Кроме того, он был штатной тенью писаки, который извел меня идиотскими вопросами. Вот и все.
– Ммм… На твоем месте, друг мой, я бы ничего не предпринимал, пока не достигну твердого положения в фирме. Твой прибор – и в самом деле новинка. И я думаю, ты сможешь сделать его.
– Целиком с тобой согласен.
– Отложи его на время. Ты же знаешь, чем занята наша фирма. Она делает деньги и выпускает хороший товар. Но все новинки последних десяти лет мы выпускали по лицензиям. Я ничего не могу сделать помимо Мака. А ты можешь наплевать на него и рвануть прямо к боссу. Но, если не хочешь продешевить, не отдавай это фирме… по крайней мере – сейчас.
Я внял его совету: продолжал проектировать автосекретаря, но сжигал все чертежи. Мне они были не нужны – я помнил их до последней черточки. Виноватым я себя не чувствовал: ведь меня наняли не как инженера, а как витринный манекен для Галлуэя. Когда он выжмет меня досуха, они заплатят мне за месяц вперед, скажут “спасибо” и выставят за дверь.
К этому времени я должен стать настоящим инженером, чтобы открыть собственную контору. Если Чак захочет, я и его возьму.
Джек Галлуэй не стал размениваться на газеты – он хотел пристроить мою историю в общенациональные журналы, вроде “Лайфа” и увязать ее с успехами фирмы за прошедшие тридцать лет. “Лайф” наживку не взял, но Джек умудрился пристроить меня, вкупе с рекламой, в другие журналы.
Я начал подумывать о том, чтобы отпустить бороду – тогда меня никто не узнает.
Я получал множество писем, один из моих корреспондентов обещал, мне, что я буду вечно гореть в аду за то, что пошел против предначертания Божия. Я наплевал на это; если бы Бог имел относительно меня другие планы, он бы искоренил анабиоз в зародыше, резоны такого рода мало меня трогали.
Во вторник, третьего мая 2001 года мне позвонили.
– Вас просит миссис Шульц, сэр. Вы будете с нею говорить?
Шульц? Дьявольщина, я же обещал Доути, что разберусь с нею. И все время откладывал, будучи уверен, что она – одна из тех зараз, что пристают к бывшим Спящим и изводят их вопросами.
Доути сообщил, что с декабря она звонила несколько раз, пыталась узнать мой адрес, но неизменно получала отказ.
“Ладно, – подумал я. – Поговорю с ней, чтобы она не докучала Доути”.
– Соединяйте, – сказал я.
– Это Дэнни Дэвис? – раздалось из трубки.
Экрана у моего телефона не было и видеть меня она не могла.
– Говорите. Ваша фамилия – Шульц?
– Ох, Дэнни, дорогой, как я рада снова слышать твой голос!
Я молчал.
– Ты не узнаешь меня?
Я узнал ее. Это была Белл Джентри.
