Текст книги "Дверь в лето (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Я снова глянул на монету.
– Доктор… отправьте меня на неделю назад.
– Не может быть и речи, – сердито ответил он.
– Почему? Или ваша машина не может работать с людьми?
– Что? Конечно же, и с людьми может.
– Тогда почему бы не попробовать? Я не боюсь. Только подумайте, как чудесно будет, если я опишу в книге… собственные впечатления. Тогда я смогу собственным опытом ручаться, что машина Твишелла работает.
– Вы уже можете ручаться. Вы видели ее в работе.
– Да, – нехотя согласился я. – Но мне не поверят. Этот опыт. монетами… я его видел и верю в него. Но кто-нибудь из моих читателей может сказать, что вы – просто ловкий шарлатан и мистифицировали меня.
– Черт побери, сэр!
– Так могут сказать они. Их невозможно будет убедить, что я сам видел все то, о чем написал. А вот если вы отправите меня на неделю назад и я смогу описать свои ощущения…
– Садитесь и слушайте. – Он уселся, но для меня стула не нашлось, хотя, похоже, он на это и внимания не обратил. – Когда-то я уже экспериментировал с людьми. Именно поэтому я никогда не пойду на это снова.
– Почему? Они погибли?
– Что? Не говорите чепухи. – Он быстро глянул на меня и добавил. – Только в книге об этом не должно быть ни слова.
– Как скажете, сэр.
– Серия предварительных опытов показала, что живые существа переносят темпоральные перемещения без малейшего вреда. Я по секрету рассказал обо всем своему приятелю, молодому парню, который преподавал рисование и все такое прочее в архитектурном колледже. Конечно, больше бы подошел инженер или ученый, но я выбрал его: у него был живой ум. Этот парень – его звали Леонард Винсент – решил рискнуть… причем всерьез, он потребовал, чтобы я переместил его не менее, чем на пятьсот лет. Я не устоял.
– И что с ним было потом?
– Откуда я знаю? Пятьсот лет, человече! Я просто не доживу до тех пор.
– Так вы думаете, что его занесло в будущее?
– Или в прошлое. Он вполне мог оказаться в пятнадцатом веке. Или двадцать пятом. Шансы совершенно равны. Здесь неопределенность – симметричные уравнения. Иногда я думаю… хотя, конечно, нет; просто имена похожи. [34]34
Автор, должно быть, намекает на Леонардо да Винчи.
[Закрыть]
Я не стал спрашивать, что он имел в виду, мне внезапно пришла в голову та же мысль и волосы встали дыбом. Но у меня хватало своих проблем и я не стал развивать идею. Тем более, что в пятнадцатом веке человек никак не мог попасть в Италию из Колорадо.
– И я решил прекратить опыты. Это уже не наука, если не видишь результатов эксперимента. Хорошо, если он попал в будущее, а если в прошлое… это значило бы, что я своими руками отправил друга на расправу дикарям. Или диким зверям на съеденье.
Я подумал, что с тем же успехом он мог стать Великим Белым Богом, [35]35
Кетсалькоатл, или Великий Белый Бог – одно из божеств древних майя.
[Закрыть]но придержал эту мысль про себя.
– Но меня-то не обязательно посылать так далеко.
– Если вы не возражаете, сэр, не будем больше об этом.
– Как хотите, профессор. – Сдаваться я не собирался. – По, вольте подбросить вам идею.
– Что? Валяйте.
– Мы можем повторить опыт, точнее, учинить генеральную репетицию.
– Что вы имеете в виду?
– Нужно подготовить аппаратуру к перемещению живого существа – я, так и быть, отказываюсь от этой чести. Мы все сделав так, как будто вы собрались переместить меня, вплоть до момента нажатия кнопки. Тогда я смогу описать опыт… в меру своих си конечно.
Он поворчал немного, но было видно, что ему не терпится показать свою игрушку во всей красе. Он взвесил меня, потом набрал железных чушек по моему весу – сто семьдесят фунтов.
– На этих же весах я взвешивал бедного Винсента.
Мы перенесли чушки на площадку.
– И какое же время мы выберем? – спросил он. – Назначайте.
– Вы говорили, что аппаратура у вас точная?
– Да, говорил. А вы что, сомневаетесь?
– Нет-нет! Ну, давайте прикинем: сегодня – двадцать четвертое мая… что, если будет тридцать один год, три недели, один де семь часов, тринадцать минут и двадцать пять секунд?
– Что за чушь, сэр! Когда я говорю “точность”, я имею в виду стотысячные, а со стомиллионными мне некогда было возить
– Ясно. Но вы понимаете, что для меня важны подробности, а я так мало знаю обо всем этом. Не трудно будет настроиться тридцать один год и три недели?
– Не трудно. Максимальное значение ошибки составит не более двух часов. – Он поколдовал с приборами. – Можете забраться на платформу.
– И это все?
– Да. Остается подключить энергию. Напряжение, которое я использовал в опыте с монетами, здесь не годится. Но это не имеет значения, ведь мы не собираемся ничего перемещать.
Я был разочарован и постарался скроить соответственную мину.
– Так вы и не собирались доводить дело до конца? Вы просто теоретизировали?
– Черт побери, сэр, вовсе нет.
– Но если вам не дают энергии…
– Найду и энергию, если вам так уж хочется. Подождите.
Он отошел в угол, к телефону. Похоже, он висел здесь со времен основания лаборатории; в 2001 году мне еще не встречался такой раритет. Разговаривая с ночным диспетчером университетской подстанции, доктор Твишелл не опускался до спора с представителем невежественной толпы; он был, как и подобает истинному гению, резок, краток и категоричен:
– …А мне наплевать на то, что вы думаете. Перечитайте инструкцию. Я имею право получить все, что мне захочется. Ну что, нашли параграф? Или вы хотите, чтобы завтра утром я нашел вам его, но уже в присутствии ректора? Что? Вы хоть читать-то умеете? А писать? Удивительные способности! Тогда пищите: “Через восемь минут дать полное напряжение на аппаратуру Торнтоновской Меморальной Лаборатории ввиду экстренной надобности”. Прочтите, что записали.
Он повесил трубку.
– Ну и народец!
Он подошел к пульту, повертел ручки и замер в ожидании. Даже со своей платформы я видел, как прыгнули стрелки на приборах. На пульте загорелся красный глазок.
– Есть энергия, – констатировал Твишелл.
– И что дальше?
– Ничего.
– Так я и думал.
– Что вы хотите сказать?
– То, что сказал. Дальше – ничего.
– Боюсь, что не понял вас. Я думал, вы сообразите. Ничего не произойдет, пока я не замкну пусковой контакт, и тогда вы переместитесь на тридцать один год и три недели.
– А я вам говорю – ничего не получится.
Он помрачнел.
– Мне кажется, сэр, что вы слишком много себе позволяете.
– Называйте это как хотите. Я пришел сюда, доктор, чтобы узнать, насколько правдивы слухи о вашем открытии. И узнал. Я видел пульт с разноцветными лампочками, точно как в дешевом фильме про ученого-безумца. Еще я видел балаганный фокус с монетами. Не слишком убедительный – ведь вы сами выбрали монеты и сами сказали, как их следует пометить – у ярмарочных магов это получается лучше. Я услышал кучу словес, но слова ничего не стоят. Все разговоры о вашем открытии – блеф. Кстати, в Управлении тоже так думают. Ваш отчет даже засекречивать не стали, просто подшили в общую папку. Время от времени его достают и перечитывают смеха ради.
Бедный старикан, мне показалось, что его тут же удар хватит. Я задел-таки его слабую струнку.
– Вылезайте оттуда, сэр. Подите сюда. Я вас излупцую. Голыми руками душу вытрясу.
Он взъярился и вполне мог избить меня, несмотря на разницу в возрасте, весовой категории и состояния здоровья.
– Я не боюсь вас, папаша, – ответил я. – И этой дурацкой кнопки тоже не боюсь. Ну-ка, нажмите ее.
Он глянул на меня, глянул на кнопку, но не нажал. Я заржал и выдал:
– Дохлый номер, как говорят мальчишки. Твишелл, вы просто старый надутый шарлатан, чучело гороховое. Правду говорил полковник Трашботем…
И тут – свершилось.
XКогда он треснул по кнопке, я крикнул, пытаясь остановить его. Но было поздно, меня уже понесло куда-то. Я успел подумать, что не стоило доводить дело до такого конца. Я лишился всего и чуть не довел до инфаркта бедного старика, который не сделал мне ничего плохого. Я не знал, куда меня несет. И что хуже всего, не знал, доберусь ли туда.
И тут я прибыл. Падать было невысоко, фута четыре, но я не был готов к этому и плюхнулся как мешок с картошкой.
– Откуда вы взялись, черт побери? – сказали надо мной.
Рядом стоял, руки в боки, лысый поджарый мужчина лет сорока. Взгляд у него был проницательный, лицо – умное и приятное, если не считать того, что он явно на меня сердился.
Я сел и обнаружил под собой гравий пополам с сосновыми иголками. Рядом с ним стояла красивая женщина, гораздо моложе его, Она удивленно смотрела на меня, но ничего не говорила.
– Где я? – глупо спросил я.
Мне следовало спросить “Когда я?”, но это прозвучало бы совсем уж по-дурацки и, кроме того, не имело бы смысла. Стоило на них взглянуть, чтобы сразу понять, что это не 1970-й.
Но это был и не 2001; в 2001-м здесь стояла лаборатория. Итак, я попал не туда.
Из одежды на них был только густой загар. Меньше, чем Стиктейтовский костюм. Но они держались непринужденно и ничуть не смущались своей наготы.
– Долго же до вас доходит. Я спросил, как вы здесь оказались? – Он огляделся. – Что-то на деревьях не видно вашего парашюта. Что вы здесь делаете? Эта территория – частная собственность, ваше вторжение незаконно. И где вы разжились этой шутовской одеждой?
Я не усматривал ничего непристойного в моем костюме, особенно сравнению с их “одеждой”, но промолчал. Другие времена, другие обычаи, и я с моим костюмом вполне мог нажить неприятности.
Она взяла его за руку.
– Оставь его, Джон, – мягко сказала она. – Похоже, он болен.
Он глянул на нее, потом снова вперился в меня.
– Вы больны?
Я кое-как поднялся на ноги.
– Пожалуй, нет, разве что несколько синяков. А какое сегодня число?
– Что? С утра было третье мая, первое майское воскресенье. Верно, Дженни?
– Да, дорогой.
– Послушайте, – настаивал я, – у меня была контузия, здорово треснули по голове. Назовите, пожалуйста полную дату. Полную, понимаете?
– Как так – полную?
Мне не следовало спрашивать об этом, нужно было раздобыть газету или календарь, но я не мог ждать.
– Какой сейчас год!
– Ну, ты даешь, братец! Конечно 1970-й, – ответил он, пристально разглядывая мою одежду.
Я чуть не упал от радости. Я-таки совершил это! Получилось, черт дери! Мне снова повезло.
– Спасибо, – сказал я. – Вы и представить себе не можете, как я вам благодарен. – Он смотрел на меня, как на буйного и я поспешил добавить. – У меня бывают приступы амнезии. Однажды я потерял целых пять лет.
– Да, вам не позавидуешь, – медленно сказал он. – Но сейчас-то вы достаточно здоровы, чтобы ответить на мои вопросы?
– Не приставай к нему, милый, – сказала она. – Похоже, он славный парень, а сюда забрел просто по ошибке.
– Посмотрим. Ну?
– Да, здоров… уже целую минуту. Повторите вопрос.
– Ладно. Как вы попали сюда? И зачем так вырядились?
– Честно говоря, я не знаю, как здесь очутился. И даже не знаю, где я сейчас. Приступ накатил совершенно внезапно. А что до одежды, ну, назовите это причудой. Вы ведь тоже… необычно одеты. Вернее, не одеты.
Он глянул вниз, на самого себя и усмехнулся.
– Я вам объясню… почему мы с женой так одеты… точнее, не одеты. Хотя мы должны бы не объясняться, а выставить вас отсюда. Вы же чужак, это видно по вашей одежде, по тому, что вы вообще одеты. Эта земля принадлежит Дэнверскому Солнечному клубу.
Джон и Дженни Саттон оказались умными, дружелюбным: что называется, без лишних предрассудков. Они были из тех людей, что готовы и действующий вулкан пригласить на чашку чаю. Джона явно не устроили мои объяснения и он все порывался продолжит, дознание, но Дженни сдерживала его. Я твердо держался своей версии насчет “внезапных приступов амнезии”, однако “припомнил” что вчера вечером был в Дэнвере, в Нью-Браун Блис.
Наконец он сказал:
– Ну, ладно, все это занятно, даже немного волнует. Я спрошу кто из наших едет в Боулдер, а оттуда на автобусе можно добраться до Дэнвера. – Он снова осмотрел меня с ног до головы. – Но в клуб я вас пригласить не могу – наши друзья не поймут меня.
Я тоже осмотрел себя. Странно, но я начал стесняться своей одежды и того, что был одет – я, а не они.
– Джон… а может, мне проще снять все это?
Такая перспектива меня не шокировала. Хотя я никогда раньше не бывал в лагере нудистов, у меня был кое-какой опыт, когда мы с Чаком загорали нагишом в Санта-Барбара и Лагуна-Бич.
Он кивнул:
– Да, пожалуй, так будет лучше.
– Дорогой, – сказала Дженни, – он вполне сойдет за нашего гостя.
– Ммм… верно. Ты, моя дражайшая и единственная, неси свои прелести в клуб и постарайся всем раззвонить, что мы ожидаем гостя из… откуда вам угодно быть, Дэнни?
– Из Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Я и в самом деле оттуда.
Я чуть не ляпнул “из Большого Лос-Анджелеса”. Не дай бог сказать “тактил” вместо “кино”.
– …Из Лос-Анджелеса. Этого, вкупе с “Дэнни” вполне достаточно; в неофициальной обстановке мы не пользуемся фамилиями. Итак, милая, говори об этом, как будто все решено загодя. А где-нибудь через часик жди нас у ворот. Но сначала зайди сюда и принеси мой чемоданчик.
– Но зачем, дорогой?
– Мы спрячем туда этот маскарадный костюм. Уж больно он бросается в глаза… даже если считать его причудой, как рекомендовал Дэнни.
Как только Дженни Саттон ушла, я забрался в кусты, разделся. Спрятался я не из стыдливости – вокруг талии я носил золото. По ценам 1970 года (шестьдесят долларов за унцию) моя проволока стоила двадцать тысяч. То есть уже не совсем проволока: я сплел из нее ремень. Поначалу я долго возился, сматывая ее, чтобы помыться, теперь же достаточно было разомкнуть застежку.
Я завернул золото в одежду и прикинулся, будто оно ничего не весит. Джон Саттон глянул на мой узелок, но ничего не сказал. Он угостил меня сигаретой – их он носил за ремешком на лодыжке. Я не думал, что снова увижу сигареты, которые нужно прикуривать.
По привычке я помахал ею, но она не загорелась. Джон дал мне огня.
– Ну а теперь, – сказал он, – пока мы одни, вы ничего не хотите добавить? Поскольку мы с Дженни вводим вас в наш клуб, я должен быть совершенно уверен, что не будет никаких неприятностей.
Я затянулся, в горле у меня запершило.
– Ничего такого не будет, Джон. Гарантирую.
– Ммм… А как же ваши “приступы амнезии”?
Я задумался. Положение было дурацкое. Он имел право знать. До скажи я правду, он конечно не поверит… зато хоть у меня совесть будет чиста – Хуже, если он поверит – дело может получить огласку, а мне это было ни к чему. Добро бы я был настоящим, честным, легальным путешественником во времени, да еще прибывшим сюда с научными целями. Тогда гласность была бы мне только на руку: я бы встретился с учеными, явил бы им неоспоримые доказательства…
Но я был частным лицом, причем довольно подозрительным. И явился я сюда по частному делу, которому лишняя популярность только повредит. Я просто искал свою Дверь в Лето, стараясь делать это незаметно.
– Джон, вы не поверите мне.
– Ммм… возможно. Послушайте, я видел, как с ясного неба упал человек… и при этом не разбился. Он был странно одет, не знал, куда он попал и какой сегодня день. Я, конечно, читал Чарльза Форта, но воочию ничего такого увидеть не надеялся. Но если уж увидел, то наскоро придуманными отговорками меня не проведешь. Ну?
– Джон, вы говорите как… ну – судя по вашей манере строить фразу, вы, наверное, были юристом.
– Я и сейчас юрист, а что?
– Могу ч рассчитывать на сохранение профессиональной тайны с вашей стороны?
– Гмм… вы хотите стать моим клиентом?
– Если вы так ставите вопрос, то да. Похоже, мне понадобятся ваши советы.
– Валяйте. Я сохраню все в тайне.
– Чудесно. Я – из будущего. Путешествую во времени.
Несколько минут он молчал. Мы лежали растянувшись, загорали. Я поеживался, май в штате Колорадо солнечный, но свежий. Но Джон Саттон, похоже, привык к этому и спокойно грыз сосновую иголку.
– Вы правы, – ответил он наконец. – Я не верю этому. Давайте лучше сойдемся на “приступах амнезии”.
– Я же говорил, что не поверите.
– Скажем так: я не хочу верить в это, – подчеркнул он. – Я не хочу верить в духов, равно как в перерождение или фокусы с экстрансенсорной перцепцией. Мне нравятся простые, доступные моему пониманию вещи. И всем прочим тоже. Итак, вот вам мой первый совет: пусть это останется между нами. Об этом не стоит трезвонить.
– Это мне подходит.
Он перевернулся.
– Мне кажется, ваш костюм стоит сжечь. Я найду вам какую-нибудь одежду. Он горит?
– Скорее, плавится.
– И ботинки тоже стоит сжечь. У нас разрешается носить обувь, но эта не подойдет. Кто-нибудь обязательно спросит, где вы купили такие. Давайте их сюда.
– Извольте.
– Вот и хорошо. – Прежде, чем я успел его остановить, он взял мой узел. – Что за чертовщина?!
Отнимать было поздно. Я позволил ему развернуть узел.
– Дэнни, – сказал он странным голосом, – эта штука в самом деле то, чем кажется?
– А чем она кажется?
– Золотом.
– Да, это золото.
– В где вы его взяли?
– Купил.
Он тронул мой пояс, любуясь мертвым блеском металла, пот взвесил на руке.
– С ума сойти. Дэнни… слушайте меня внимательно. Сейчас я задам вопрос и очень многое будет зависеть от того, как вы на него ответите. Мне не нужны клиенты, которые лгут. С такими я не связываюсь. И уж совсем не хочу быть соучастником в уголовном преступлении. Это золото попало к вам законным путем?
– Да.
– Вам известен закон 1968 года о золотом запасе?
– Известен. Я добыл это золото вполне законно и собираюсь продать казне.
– У вас есть патент ювелира?
– Нет. Джон, я сказал вам правду; хотите – верьте, хотите – нет. Я купил его, а это – легально как дыхание. Теперь я хочу как можно скорее превратить его в доллары. Я знаю, что хранить его не совсем законно. Что со мной сделают, если я приду в Монетную палату Дэнвера, брякну его на прилавок и попрошу взвесить?
– Ничего особенного… если поверят в ваши “приступы амнезии”. Но до того вам изрядно попортят кровь. Мне кажется, вам лучше схитрить.
– Закопать его?
– Ну, не так радикально. Скажем так: вы нашли его в горах. Где еще в наше время можно найти золото?
– Ладно… вам виднее. Я не против маленькой невинной лжи.
– Причем тут ложь? Когда вы впервые увидели это золото? Какого числа вы вступили во владение им?
Я попытался припомнить. Это было в тот самый день, когда я приехал в Дэнвер из Юмы, где-то в мае 2001 года. Недели две назад…
Фффуу!
– Быть посему, Джон. Итак, впервые я увидел это золото… сегодня, третьего мая 1970 года.
– В горах… – добавил он.
Саттоны остались в клубе до утра понедельника и я вместе с ними. Все прочие клубмены были вполне дружелюбны и им было в высшей степени плевать на мои обстоятельства. Позднее я узнал, что именно это и считалось хорошим тоном в клубах такого сорта. Мне подумалось, что таких разумных и вежливых людей не часто встретишь.
У Джона и Дженни была в клубе собственная комната, меня же поместили в общей спальне, где я изрядно замерз. Наутро Джон выдал мне рубашку и джинсы, золото мы снова завернули в мой костюм и положили в багажник машины – Саттоны держали “Ягуар Император”, из чего было видно, что Джон – не какой-нибудь затертый адвокатишка. Правда, я и без того это знал.
Ночь я провел у них и уже во вторник у меня были кое-какие деньги. Золота своего я больше не видел, но через пару недель Джон вручил мне пачку чеков. Это бы денежный эквивалент моего сокровища за вычетом обычного налога на сделки с золотом. Я узнал, что он не стал связываться с Монетной палатой – вместе с чеками я получил расписки от покупателей. Себе за хлопоты он не взял ни Цента. В детали сделок я не вникал, да и Джон помалкивал.
Итак, у меня снова были деньги и я занялся делами. Уже во вторник, пятого мая, я не без помощи Дженни арендовал маленькую мансарду в старом коммерческом квартале. Я обзавелся чертежным столом, стулом, раскладушкой и кое-какой мелочью; конечно, там были электричество, газ, водопровод и туалет. Большего я и не хотел, к тому же, приходилось экономить каждый дайм. [36]36
Дайм – монета в 10 центов.
[Закрыть]
Проектировать с циркулем и рейсшиной было скучно и непроизводительно; не было ни минуты свободной и потому, прежде чем заняться воссозданием Фрэнка, я взялся за Чертежника Дэна. Только теперь Умница Фрэнк становился Питом-Протеем, универсальным автоматом и мог делать все, что делает человек. Я знал, что Питы-Протеи недолго останутся универсалами; их потомки будут узко специализированы, но мне было важно запатентовать все, что возможно.
Для патентной заявки не требовалась рабочая модель, хватил бы чертежей и описаний. Модель нужна была мне самому, принтом она должна была отлично делать свое дело, чтобы ее не стыдно было показать кому угодно. Она должна была продавать себя сама, наглядно демонстрируя всем и каждому свою полезность и выгодность. Автоматы должны быть не только работоспособны, но и оправданы экономически, а то ведь патентные бюро завалены изображениями, которые хоть и работают, но в коммерческом отношении являют собой сущий пшик.
Работа шла и быстро, и медленно: быстро – потому, что я точно знал свою цель, медленно – оттого, что не было приличной мастерской и помощников. Скрепя сердце, я раскошелился, взял напрокат кое-какое оборудование и дела пошли лучше. Я работал дни напролет, семь дней в неделю, питался кое-как и лишь раз в месяц позволял себе провести уик-энд с Джоном и Дженни в их голозадом клубе близ Боулдера. В первых числах сентября два робота были готовы. На фабрике заказал для них корпуса с добротной отделкой и хромовым покрытием внешних движущихся частей – единственная работа, которую я сделал не сам. Стоило это недешево, но я нутром чуял, что без этого не обойтись. Мне снова здорово помог каталог стандартных деталей; конечно, все они стоили денег, но тут уж деваться было некуда. А вот тратиться на украшательство было жалко.
Я был так занят, что забыл об осторожности. Однажды я вышел купить сервомотор и напоролся на знакомца из Калифорнии. Он окликнул меня, а я сдуру отозвался.
– Эгей, Дэн! Дэнни Дэвис! Ты откуда здесь взялся?
Я-то думал, ты сейчас в Мохаве.
Мы подержались за руки.
– Просто деловая поездка. Вернусь через пару дней.
– А я вернусь нынче вечером, позвоню Майлзу и расскажу, что видел тебя. Я увял.
– Ради бога, не надо.
– Почему? Вы же с Майлзом друзья не разлей вода.
– Ну… видишь ли, Морт, Майлз, не знает, что я здесь. По идее я должен бы быть в Альбукерко по делам компании. А здесь у меня сугубо личное дело. Понимаешь? Никакого отношения к фирме. И мне не хотелось бы обсуждать это с Майлзом.
Он понимающе кивнул.
– Здесь замешана баба?
– Хмм… да.
– Замужняя?
– Считай, что так.
Он подмигнул и ткнул меня пальцем в ребра.
– Усек. Майлз ведь известный святоша. Окей, я тебя покрою, а ты когда-нибудь покроешь меня. Она хоть хорошенькая?
“Покрыть бы тебя дерновым одеяльцем, чертов проныра”, – подумалось мне.
Морт был второразрядным коммивояжером и большую часть рабочего времени обхаживал официанток, вместо того, чтобы вербовать покупателей – впрочем, дело неплохо шло и без него.
Я угостил его стаканчиком и баснями о “замужней бабе”, он поведал мне о своих подвигах, наверняка вымышленных, и мы распрощались.
А однажды мне подвернулся случай угостить доктора Твишелла, правда, ничего из этого не вышло.
Случайно я уселся неподалеку от него у стойки аптеки на Гамна-стрит и тут увидел его в зеркале. Первым моим побуждением было заползти под стойку и подольше не высовываться.
Потом я сообразил, что из всех живущих в 1970-м году он для меня наиболее безопасен. Бояться было нечего, ведь между нами ничего еще не произошло… в смысле “ничего не произойдет”. Опять не то… Не стоит и пытаться выразить это – когда складывалась английская грамматика о путешествиях во времени слыхом не слыхали. Придется, видно, вводить в английский язык новые категории, вроде как во французском или классической латыни.
Как бы то ни было, Твишеллу было не за что дуться на меня. Я мог смотреть ему в глаза с чистой совестью.
Сперва я подумал, что обознался. Но нет, у Твишелла лицо было не чета моему: четкое, самоуверенное, высокомерное и довольно красивое. Он чем-то напоминал Зевса. Я вспомнил, во что превратится это лицо, и передернулся, вспомнив, как я обошелся со стариком. И удивился – как я посмел.
Твишелл перехватил в зеркале мой взгляд и обернулся ко мне.
– В чем дело?
– Ммм… вы ведь доктор Твишелл? Из университета?
– Да, из Дэнверского Университета. Мы с вами где-то встречались?
Я чуть не сел в лужу, забыв, что в этом году он уже преподавал городском университете. Трудно было вспоминать по двум направлениям разом.
– Нет, доктор, но я слышал ваши лекции. Можете считать меня своим поклонником.
Он изобразил что-то вроде улыбки. В этом возрасте человек еще не нуждается в лести; достаточно того, что он сам знает свои возможности.
– Вы уверены, что не спутали меня с кинозвездой?
– О нет! Вы – доктор Хьюберт Твишелл… великий физик.
Он дернул щекой.
– Скажем, просто физик. А еще точнее – стараюсь им стать.
Мы поболтали о том, о сем, а когда он расправился со своим бутербродом, я попытался поставить ему стаканчик. Я попросил оказать мне честь, позволить угостить его. Он помотал головой.
– Крепкое я пью только после захода солнца. Во всяком случае, спасибо. Приятно было поговорить с вами. Будете проходить мимо университета – загляните ко мне в лабораторию.
Я ответил, что не премину.
Не так уж много я напортачил в 1970 году (не то, что в прошлый раз): я уже знал, что к чему. Помогло мне и то, что большинство моих знакомых жили в Калифорнии. Наперед я решил, что буду делать, если замечу знакомую физиономию – отделаюсь холодным кивком и побыстрее смоюсь от греха подальше.
Гораздо больше досаждали мелочи. К примеру, я никак не мог отвыкнуть от патентованного Стиктейтовского шва и снова привыкнуть к “молнии”. Только через полгода я научился принимать все это как само собой разумеющееся. И бритье – я снова должен был бриться! Однажды я простыл – совершенно забыл, что одежда может намокнуть под дождем. Воистину, ужасны призраки прошлого! Хотел бы я видеть в своей шкуре всех этих тонких эстетов, что щерятся на прогресс и лепечут о неповторимых прелестях минувших времен. Нет ничего хорошего в том, что пища остывает, что рубашки надо стирать, что зеркало в ванной запотевает в самое неподходящее время, что из носа течет, что под ногами грязь и в легких тоже. Короче говоря, я знавал лучшие времена и 1970 год ознаменовался для меня чредой мелких неприятностей.
Потом я привык ко всему этому, как собака – к своим блохам. В 1970-м Дэнвер еще оставался самобытным, старомодным городком. Я почти полюбил его. Не было ни намека на Великую Стройку, на все, что я видел (или “увижу”), приехав туда из Юмы; по улицам бегали автобусы и все прочее; население еще не перевалило за два миллиона и отыскать Колфакс-авеню ничего не стоило.
Дэнвер в роли столицы штата был похож на мальчика, впервые надевшего вечерний костюм. Он все еще тяготел к сапогам с высокими каблуками, но влияние Дикого Запада понемногу сходило на нет и вскоре ему предстояло вырасти в безликий метрополис с посольствами, шпионами и шикарными ресторанами. А пока его застраивали на скорую руку: надо же было где-то разместить бюрократов, парламентских лоббистов, посредников, секретарей-машинисток и блюдолизов. Здания ставили так быстро, что едва успевали сгонять коров с пастбищ, ставших стройплощадками. И все-таки Дэнвер лишь на несколько миль приблизился к Аурор на востоке, к Гендерсону на севере и к Литлтоку на юге. Между ним и Военно-воздушной Академией все еще лежали поля. Правда, на западе он забрался в горы и федеральные учреждения стояли вплотную к голым скалам. Мою нежность к Дэнверу не мог поколебать даже федеральный бум, настолько я был рад вернуться в свое собственное время.
Но проклятые мелочи не оставляли меня в покое. Поступив в штат “Горничных, Инк”, я починил себе зубы и думать о них забыл. Но в 1970-м не было антикариозных таблеток, в зубе появилось дупло и он стал сильно меня донимать. Я пошел к дантисту и совсем забыл, что он увидит у меня во рту. Он моргал, совал свое зеркальце то туда, то сюда и наконец сказал:
– Йосафат великий! У кого вы лечились?
– Оо – ы – а?
Он вынул зеркальце из моего рта.
– Кто это сделал? И как?
– Что? Это вы про зубы? Мне их чинили – в одной экспериментальной клинике… в Индии.
– Как им это удалось?
– Откуда я знаю?
– Ммм… погодите минутку. Я должен сделать несколько снимков, – и он начал возиться с рентгеновским аппаратом.
– Нет-нет, – запротестовал я, – просто вычистите эту дыру, закупорьте ее и отпустите меня.
– Но…
– Мне очень жаль, доктор, но сейчас я очень спешу.
Так он и сделал, хотя время от времени прерывался, снова и снова осматривая мои зубы. Я заплатил наличными и исчез, не оставив следа. Уверен, что у него появились кое-какие идеи. Пусть, ничего страшного. Люди должны сами до всего доходить, а не получать готовенькое. Поэтому я и не позволил делать рентген.
Потея по шестнадцать часов в сутки над Чертежником Дэном и Питом-Протеем я умудрялся левой задней делать кое-что еще. Анонимно, через адвокатскую контору Джона я снесся с солидным сыскным агентством и заказал данные о прошлом Белл. Я сообщил им ее адрес, личный номер и марку ее машины (на случай, если понадобятся отпечатки протекторов) и намекнул, что она, возможно, не раз бывала замужем и что полиция, может быть, завела на нее дело. В видах экономии и старался максимально сузить для них круг поисков.
Если бы поиск занял дней десять, я бы распростился со всем своими денежками. Но агентство работало быстро и через пару дней на адрес конторы Джона пришел толстый пакет.
Белл оказалась деловой девушкой. Она была на шесть лет старше, чем сказала мне и до восемнадцати лет успела дважды побывать замужем. Один из этих браков был незаконным – у парня уже была семья; было неясно, удосужилась ли она развестись с ним. С восемнадцати лет она была замужем четырежды, хотя одно замужество внушало сомнения: не так уж сложно сделаться “солдатской вдовой”, тем более, что “муж” погиб и протестовать не может. Однажды она была разведена (официально) и один из ее мужей умер своей смертью. Оставался по меньшей мере один, с кем она продолжала “состоять в браке”.
Ее полицейское досье было толстым и интересным, хотя в уголовном преступлении ее изобличили лишь однажды, в Небраске, но освободили под залог. Это установили по отпечаткам пальцев, потому что она, выйдя на свободу, сменила имя и получила новый личный номер. Агентство спрашивало, нужно ли уведомить власти штата Небраска.
Я ответил им, что не нужно: дело было девять лет назад, срок давности истек. Я надивиться не мог: каким же я был болваном! Воистину, рефлекторные реакции никого до добра не доводят.
К октябрю я понял, что безнадежно отстал от своего графика. Я еще не закончил описание, а без него чертежи немного стоили. К заявке я и вовсе не притрагивался. С коммерсантами я не связался – мне нечего было им показать – и это было хуже всего. Мне просто не хватало времени на все. Пожалуй, следовало попросить доктора Твишелла переместить меня не на тридцать один, а на тридцать два года, да еще недели три зарезервировать для отдыха. Похоже, я тогда здорово переоценил свои способности.
