Текст книги "Дверь в лето (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Машина дождалась меня там, где я вчера ее оставлял – на стоянке в углу Першинг-сквер. Я бросил в счетчик несколько монет, выпустил Пита на сиденье, вывел машину через западный проезд и расслабился.
Попытался расслабиться. Для ручного управления движение в Лос-Анджелесе слишком интенсивно, а автоматическому я не доверял. Мне давно хотелось перебрать машину по винтику и сделать ее по-настоящему безопасной. Проехав Уэстерн-авеню, я перешел на ручное управление. Я был раздражен и хотел выпить по этому поводу.
– Вижу оазис. Пит.
– Блуррр?
– Полный вперед!
Лос-Анджелесу не грозит интервенция – захватчики просто не найдут места для стоянки. Высматривая, где бы поставить машину, я вспомнил, что доктор не велел мне пить.
Я заочно объяснил ему, что он может сделать со своими советами.
Удивительно, если он почти через сутки сможет определить, пил я или нет. Конечно, я мог бы обмануть его дюжиной способов, но это было не в моих правилах.
А ведь он был совершенно прав, черт возьми, когда не хотел подписывать мои бумаги. Похоже, я только и ищу случая сыграть втемную.
Пора было складывать пожитки.
– Сейчас? – спросил Пит.
– Чуть попозже. Сперва зайдем, перекусим.
И тут я осознал, что пить мне не хочется. Мне хотелось поесть и выспаться. Док не обманул – я был абсолютно трезв и чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше. Наверное, подействовало лекарство. Мы зашли в ресторан. Себе я заказал цыпленка, а Питу – полфунта ветчины и немного молока, после чего выпустил его поразмяться. Здесь нам было хорошо и Питу не надо было прятаться.
Через полчаса я забрался в машину, почесал Пита под челюстью и закурил, предоставив ей самой выбираться со стоянки.
“Друг мой Дэн, – подумал я, – а ведь док совершенно прав. Ты пытался утонуть в бутылке и что же вышло? Голова в горлышко пролезла, а вот плечи – застряли. Сейчас ты сыт, спокоен, тебе хорошо – первый раз за всю неделю. Чего же тебе еще? А может быть док прав и насчет анабиоза? Что ты – дитя малое? Разве у тебя не хватит мужества пережить неприятности? Зачем ты идешь на это? Только ради новых впечатлений? Или ты просто бежишь от себя самого, ползешь назад, в материнское лоно?”
“Но я в самом деле хочу туда, – возразил я себе, – в двухтысячный год. Только подумай, парень, – двухтысячный год!”
“Ладно, как хочешь. Но стоит ли уходить из этого мира не расплатившись по счетам”.
“Ну, хорошо! А как ты будешь расплачиваться? Белл, после всего этого, тебе не нужна. Что еще ты можешь сделать? Подать на них в суд? Глупо. Если кто и выиграет от этого процесса, так только адвокат”.
– Ну? [9]9
Звучит: Уэлл.
[Закрыть] – спросил Пит.
Я посмотрел на его покрытую шрамами морду. Он-то не станет подавать в суд. Если ему не понравился фасон усов у другого кота, Лит, пригласит его выйти и разберется с ним, как подобает настоящему коту.
– Похоже, ты прав, Пит. Я как раз собрался навестить Майлза, оторвать ему руки и бить по голове, пока он не заговорит. Анабиоз подождет. Зато мы будем точно знать, кто придумал эту пакость.
Неподалеку стояла телефонная будка. Я дозвонился до Майлза и попросил его никуда не отлучаться.
Отец дал мне имя Дэниэл Бун Дэвис [10]10
Дэниэл Бун (1734–1820) – один из первых американских поселенцев в Кентукки, один из инициаторов захвата индейских земель. Стал персонажем фольклора. В широком смысле – фронтирер; человек, который “на ты” с дикой природой, сам себе хозяин.
[Закрыть]– таким образом он лишний раз декларировал свое свободолюбие. Я родился в 1940 году. Тогда все в один голос говорили, что времена индивидуальностей прошли и что будущее принадлежит массам. Отец не верил этому и мое имя стало для него одним из символов независимости. Он умер, когда северные корейцы промывали ему мозги и до конца остался верен своим убеждениям.
Ко времени Шестинедельной войны я обзавелся степенью магистра, специальностью инженера-механика и армейской робой. Я не гонялся за чинами, – кроме имени, отец наделил меня неодолимым отвращением ко всякого рода приказам, муштре и дисциплине. Я хотел просто отслужить свой срок и убраться из армии. Во времена холодной войны я служил неподалеку от Нью-Мексико в звании техника-сержанта арсенала, набивал атомы в бомбы, а между делом размышлял, чем бы заняться на гражданке. Потом меня перевели в Оклахома-сити, в службу снабжения и я добывал свежие продукты для наших “джи-ай”.
Пит, естественно, странствовал со мною. У меня был приятель, Майлз Джентри, ветеран, призванный из резерва. Незадолго до призыва у него умерла жена, оставив ему Фридерику, свою дочь от первого брака. Они жили неподалеку, в Альбукерко, и маленькая Рикки (мы никогда не называли ее полным именем) с удовольствием заботилась о Пите. Благодаренье кошачьей богине Бубастис, [11]11
Автор наверное, имеет в виду древнеегипетскую богиню радости и веселья Баст, чьим священным животным была кошка.
Бубастис – город, центр культа богини Баст.
[Закрыть]Майлз и Рикки возились с Питом все уикэнды и я был совершенно свободен семьдесят два часа в неделю.
Первые сообщения об анабиозе поразили меня, равно как и всех прочих. Оказалось, что за полминуты человеческое тело можно охладить почти до нуля. Правда, перед Шестинедельной войной это оказалось всего лишь лабораторным трюком. Занимались этим в военных лабораториях, а у них всегда хватает и людей и денег для любых исследований. Напечатайте миллиард долларов, наймите тысячу ученых и инженеров, позвольте им ставить любые эксперименты и они выдадут все, что вам будет угодно, даже невозможное С помощью анабиоза шли, если угодно, стазиса, гибрнации, гипотермии, замедления метаболизма) можно было складывать людей хоть в штабеля, а потом размораживать по мере надобности. Человеку дают легкий наркотик, гипнотизируют и охлаждают до четырех градусов Цельсия. Главное при этом – избежать образования в крови ледяных кристаллов. Когда человека нужно разбудить, температуру поднимают и через десять минут он встает как встрепанный, разве что чуть обалдев. Правда, при быстром размораживании можно повредить нервные клетки. Поэтому оптимальным временем считается два часа, а быстрое размораживание – это, как говорят в армии, “рассчитанный риск”.
Вся штука была в том, что рассчитывать приходилось свой риск, а не риск противника – тот не поддавался обсчету. Война закончилась и я, вместо того, чтобы погибнуть или попасть в плен, был уволен из армии и занялся коммерцией на пару с Майлзом. Где-то в это же время страховые компании стали предлагать анабиоз всем желающим.
Мы с Майлзом завели небольшую фабрику на краю пустыни Мохаве (раньше это здание принадлежало ВВС) и начали делать Горничных. Я ведал техникой, Майлз – деловыми вопросами. Да-да, это я изобрел Горничную и всех ее родичей – Оконного Вилли и прочих, хотя на ярлыках и нет моего имени. Служа в армии, я часто задумывался, что может сделать один инженер. Работать на Стандард Ойл, или на Дюпона, или на Дженерал Моторз? И тридцать лет выслуживать пенсию? Вы проглотите кучу деликатесов на званых обедах, вдосталь накатаетесь на самолетах, но никогда не будете хозяином самому себе. Есть еще государственная служба – там прилично платят, там нет никаких тревог, там хорошие пенсии, ежегодные отпуска, щедрые пособия. Что до меня, то я хотел отдохнуть от каких-либо обязанностей, тем более, что после армии мне полагался оплачиваемый отпуск.
Чем бы таким заняться, что не требует шести миллионов человеко-часов до выпуска на рынок первой модели? Все в один голос говорили, что времена велосипедных мастерских, времена Генри Форда и братьев Райт безвозвратно минули, но я не верил этому.
К этому времени автоматика применялась уже достаточно широко. Сложные химические реакторы обслуживались всего двумя операторами. Машина могла выдать вам билет в одном городе, а в шести других знали, что это место занято. Стальные кроты грызли уголь, а горнякам оставалось лишь присматривать за ними издали. Именно поэтому я долбил электронику, кибернетику и прочее все время, пока числился в платежной ведомости Дяди Сэма.
Вопрос: какова конечная цель бытовой автоматизации? Ответ: максимально облегчить домашнюю работу. Я и не пытался рассчитывать ее “научную организацию”. Женщинам нужно было совсем другое – хорошо обставленная, уютная пещера. Существующее положение домохозяек не устраивало; и в самом деле, домашнее хозяйство велось самым допотопным образом. Только раз я встретил хозяйку, обходившуюся совсем без прислуги, все прочие нанимали дюжих деревенских девиц и они четырнадцать часов в сутки драили полы, питались объедками с хозяйского стола, получали плату, которую презрел бы даже помощник ассенизатора, да еще и радовались, что нашли “хорошее место”.
Именно поэтому мы назвали наше чудище Горничной, как бы напоминая об этих полурабынях, иммигрантских дочках, которыми бабки пугают внучат. Основой конструкции был пылесос, а продавать наших Горничных мы собирались по цене, позволяющей им конкурировать с обычной метлой.
Наша Горничная (первая модель, а не полуразумный робот, которого я спроектировал потом) должна была драить полы… любые полы весь день напролет и без всякого надзора.
Она мыла, терла, всасывала пыль, полировала – словом, делала все, что было заложено в ее убогую память. Она драила полы – и только; более сложные действия были выше ее сил. Весь день она ползала, отыскивая пыль и грязь, кружила по чистым полам в поисках грязного пятнышка. Как хорошо вышколенная прислуга, она не совалась в те комнаты, где были люди – уезжала в пустые, разве что хозяйка догонит ее и выключит, чтобы похвалиться ею перед гостями. Временами она уползала в свое стойло – подзарядить аккумуляторы. Потом мы стали встраивать “вечные” силовые узлы.
Короче говоря, различие между первой моделью Горничной и пылесосом было минимальным. Но она работала без надзора и это обеспечивало сбыт.
Основные узлы схемы я слизал с электрических черепов, о которых в конце сороковых годов писали в “Сайнтифик Америкэн”; цепи электронной памяти позаимствовал из “мозга” управляемой ракеты (здесь мне крупно повезло: из-за строжайшей секретности их даже не запатентовали), рабочие узлы – из дюжины разных механизмов, включая сюда полотер, каким пользуются в казармах, аптечный миксер и манипуляторы, которыми на атомных заводах берут все “горячее”. Таким образом, ничего нового в конструкции не было: я просто собрал вместе уже известные узлы. Такая “изобретательность” должна опираться на юриста, хорошо знающего патентное право и умеющего находить в нем лазейки.
Настоящая изобретательность потребовалась при налаживании производства: мы собирали Горничных из частей, которые заказывали по каталогу. Исключение составляли несколько эксцентриков и одна печатная плата. Плату нам поставляли по контракту, а эксцентрики я делал сам из отходов военной автоматики, брошенных в сарае, который мы гордо именовали фабрикой. Поначалу мы с Майлзом подбирали все, что могло нам сгодиться: запчасти, инструменты, краски. Нынешняя модель с “мозгом” стоит 4317 долларов 9 центов, а первые Горничные стоили нам всего лишь 39 долларов. Товар мы отправляли перекупщику в Лос-Анджелес по 60 долларов за штуку, а он продавал их уже по 85. Мы шли на это, чтобы обеспечить сбыт до той поры, пока не сможем торговать сами. Надо сказать, в те времена нам не всегда хватало денег даже на еду, а прибыль начала поступать, естественно, не сразу. Вскоре “Лайф” посвятил Горничной целый разворот… и здорово помог сбыту нашего чудища.
Белл Даркин появилась, когда нам с Майлзом надоело печатать письма на “Ундервуде” выпуска 1908 года. Мы зачислили ее письмоводителем, машинисткой и библиотекарем, взяли напрокат электрическую пишущую машинку, накупили ленты и копирки, а я разработал эскизы бланков. Пока наше дело налаживалось, мы с Питом ночевали прямо в мастерской, а Майлз и Рикки ютились в соседней хибарке. Мы объединились, чтобы выжить. Потом Белл получила долю в нашем деле и титул секретаря-казначея. Майлз был президентом и генеральным менеджером компании, а я – главным инженером и председателем технического совета… с правом на 51 процент прибыли.
Честно скажу, почему я сохранил контроль над делом. Я не акула, просто мне хотелось остаться хозяином самому себе. Майлз был моим управляющим, и я ему вполне доверял. Но более 60 процентов начального капитала и все 100 процентов изобретательства и инженерии принадлежали мне. Майлз не мог бы построить Горничную, а я смог, один или с дюжиной помощников. Но я не смог бы превратить ее в деньги; Майлз был настоящим бизнесменом, а я – нет.
Я и сам со временем надеялся стать деловым человеком, а пока ограничился тем, что сохранил контрольный пакет акций и предоставил Майлзу полную свободу во всем, что касалось бизнеса… как потом выяснилось – слишком полную.
Горничную, Модель I раскупали как пиво на стадионе, а я тем временем улучшал конструкцию, совершенствовал узлы и донимал поставщиков. Потом мне придумалось выпускать и другие машины все для той же работы по дому. Всем известно, что домашний труд составляет, по меньшей мере, половину всей работы в мире. Правда, женские журналы все время писали то о “научной организации домашней работы”, то о “функциональных кухнях”, но это был сущий лепет, а сусальные иллюстрации показывали вещи, лишь немного улучшенные со времен Шекспира. Революция, заменившая карету самолетом, не затронула домашнего хозяйства.
Я всегда был уверен, что домохозяйки – самая реакционная публика. Они даже не “машины для жизни” – просто приспособления, заменившие вымершую породу слуг, механизмы для стряпки, стирки, чистки и ухода за детьми.
Однажды я подумал, сколько трудов нужно положить, чтобы вымыть грязные окна или кафель. Оказалось, что простое электростатическое приспособление отлично очищает любую гладкую силиконовую поверхность – оконные стекла, кафель, умывальники, унитазы и прочее. Так родился Оконный Вилли. Просто чудо, что никто не придумал его раньше меня. Я придерживал его, пока не сделал настолько дешевым, что не купить его было бы глупостью, учитывая почасовую плату мойщикам окон.
Майлз требовал пустить Вилли в производство и продажу, но я придерживал его и по другой причине – он должен был легко ремонтироваться. Генеральный недостаток всех бытовых приборов – и старых и современных – то, что они ломаются именно тогда, когда более всего нужны. И это не говоря уже о том, что после приходится платить ремонтнику по пять долларов за каждый час возни с прибором. А на следующей неделе скиснет мойка, а следом за ней – морозной субботней ночью – кондиционер.
Мне хотелось, чтобы мои приборы работали без перебоев, чтобы хозяйки не мучились с ними.
Но все приборы с подвижными частями, даже мои, рано или поздно ломаются, а если у вас их полон дом, то один или два из них наверняка сломаны.
Военные уже давно решили эту проблему. Нельзя же проигрывать битву или даже всю войну, терять миллионы жизней только потому, что полетела какая-то деталька с палец величиной. Они придумали кучу уловок – контроль надежности, тройные цепи и все такое прочее. В нашем случае годилась только одна из них – принцип блоков.
Сама идея проста до идиотизма: не ремонтировать, а заменять. Мне хотелось, чтобы каждую деталь Вилли можно было легко заменить. Для этого прилагался комплект запчастей. Одни детали будут выбрасывать, другие – отсылать в ремонт, но сам Вилли не простоит ни минуты сверх времени, потребного для замены детали.
Тут мы впервые поссорились с Майлзом. Если бы я не держал контрольный пакет акций, Вилли так и остался бы обычным электрическим недоноском, подверженным регулярным поломкам, словно человек – приступам острого аппендицита. Майлз же утверждал, что Вилли вполне дозрел для продажи.
Нас помирила Белл Даркин. Уступив ей, я позволил Майлзу пустить Вилли в продажу, хотя он был еще далек от совершенства. Должен признаться – Белл вертела мною, как хотела, а я, как дурак, подчинялся.
Она была не только безупречным секретарем и делопроизводителем. Ее формы могли вдохновить Праксителя, а ее духи действовали на меня, как валерьянка – на Пита. Хорошие машинистки – большая редкость, и когда одна из лучших соглашается на мизерный оклад в заштатной фирме, невольно возникает вопрос: почему? Но мы даже не спросили, где она работала раньше. Мы рады были случаю избавиться от кучи бумаг, связанных со сбытом наших Горничных.
Я с негодованием отвергал все, что не нравилось Белл. Очертания ее бюста совершенно подавили мой рассудок. Она милостиво выслушала, насколько одинока была моя жизнь до нее и нежно ответила, что и сама хотела бы узнать меня поближе, ибо испытывает ко мне сходные чувства.
Вскоре после примирения с Майлзом я сделал ей предложение и она согласилась разделить мою судьбу.
– Дэн, милый, у тебя есть все задатки великого человека… и мне кажется, что я смогу помочь тебе развить их.
– Ну конечно!
– Ш-ш-ш, дорогой. Но я не собираюсь замуж: ты сейчас на взлете и мне не хочется обременять тебя детьми и надоедать тебе. Я намерена работать с тобой, помогать тебе налаживать твое дело. А потом мы поженимся.
Я возражал, но она была непреклонна.
– Нет, дорогой. Перед нами – долгий путь. Вскоре “Горничные, Инкорпорейтид” станет такой же великой, как “Дженерал Электрик”. Когда мы поженимся, я хочу забыть о бизнесе и целиком посвятить себя твоему счастью. Но сначала я должна поработать для твоего благополучия, для твоего будущего. Верь мне, дорогой.
Что я и делал. По случаю помолвки я хотел подарить ей шикарное обручальное кольцо – она не позволила. Тогда я передал ей часть моих акций. После долгих уговоров она согласилась принять их. Теперь я не уверен, что это была моя идея.
После этого я начал работать еще усерднее, непрестанно думая о механизации мусорных ведер и посудных моек. И все были счастливы… все, кроме Пита и Рикки. Питу было просто наплевать на Белл, как и на все, что он не одобрял, но изменить не мог, а вот Рикки была по-настоящему несчастна.
Моя вина. Лет с шести она была “моей девушкой”, со встрепанными волосами и огромными серьезными глазами. А я “собирался жениться на ней, когда она вырастет, чтобы вместе заботиться о Пите”. Я полагал, что это всего лишь игра, что мы оба понимаем это, что я нужен маленькой Рикки только затем, чтобы Питу было хорошо. Но кто поймет детскую душу?
Что касается детей, я не сентиментален. Большинство из них – аленькие чудовища, не поддающиеся цивилизации, пока не вырастут. Но маленькая Фридерика напоминала мне мою сестру, не говоря уже о том, что она любила Пита и заботилась о нем. Мне кажется, она любила меня за то, что я никогда на нее не кричал (в те времена я сам еще обижался как ребенок) и совершенно серьезно принимал все ее фантазии. Рикки была прелесть; у нее было спокойное достоинство, исключавшее хныканье, визг, лазание по коленям. Мы дружили, вместе заботились о Пите, ей, кажется, нравилось быть “моей девушкой” и она хорошо вела свою партию в нашей игре.
Сам я не играл так увлеченно с тех пор, как мама и сестренка погибли под бомбежкой. Но одного я не учел – я всегда был серьезен и Рикки это знала. Когда появилась Белл, ей было десять лет, а когда я сделал Белл предложение – почти одиннадцать. Наверное, я один знал, как она ненавидела Белл. Внешне это почти не проявлялось. Рикки просто не желала с нею разговаривать. Белл называла это застенчивостью, и Майлз, кажется, тоже.
Но я – то знал, в чем дело и несколько раз пытался объясниться с Рикки. Вы когда-нибудь пробовали обсуждать с подростком тему, на которую он не желает говорить? Честное слово, если вы будете надрывать глотку в Эхо-каньоне, толку будет больше. Наконец, я уверил себя, что все это пройдет, как только Рикки узнает, какая Белл милая и хорошая.
Пит был другого мнения и, если бы не любовное ослепление, я заметил бы это – ясный признак того, что мы с Белл никогда не поймем друг друга. Она “любила” Пита – ну конечно, же! Она обожала котов, любила тонзуру, проклюнувшуюся на моем темени, восхищалась моими заказами в ресторане, словом, обожала все, что относилось ко мне.
Но любить котов трудно, ибо при этом надо угождать им. На свете есть коты и есть все прочие, причем большинство из прочих терпеть не могут котов. Если они и говорят, из вежливости или по другой причине, что любят котов, то все равно не умеют с ними обращаться, а ведь кошачий протокол гораздо строже дипломатического.
Он зиждется на чувстве собственного достоинства и взаимном уважении – равно как и гонор латиноамериканцев, на который можно покуситься, только рискуя жизнью.
Коты не принимают шуток, они ужасно эгоистичны и очень обидчивы. Если кто-нибудь спросит меня, за что я люблю котов, я, скорее всего, не смогу вразумительно ответить. Это все равно, что объяснять человеку, не переносящему острых сыров, почему он “должен любить” лимбургер. И все-таки я могу понять китайского мандарина, который отрезал рукав халата, покрытого бесценной вышивкой, только потому, что на нем спал котенок.
Однако Белл попыталась показать, как она “любит” Пита играла с ним, словно с левреткой… и он оцарапал ее. Затем, как и всякий благоразумный кот на его месте, поспешил слинять и правильно сделал, ибо иначе я был бы вынужден отшлепать его, а он никогда не видал от меня такого обращения. Бить кота – хуже чем бесполезно; его можно дисциплинировать только терпением но никак не побоями.
Я смазал царапины йодом и попытался объяснить Белл, в чем ее ошибка:
– Мне очень жаль, что так случилось, ужасно жаль! Но если ты будешь продолжать в том же духе, приготовься к новым царапинам.
– Но я просто играла!
– Да, но… поставь себя на его место. Играть с ним нельзя он не собачонка. И похлопывать нельзя, только гладить. Нельзя делать резких движений в пределах досягаемости его лап. Даже когда ты его гладишь, он должен тебя видеть… а ты должна следить, чтобы ему при этом было приятно. Если он не желает, чтобы его ласкали, он все-таки потерпит немного из вежливости (коты очень вежливы), но лучше оставить его в покое, прежде чем его терпение иссякнет. – Я немного помедлил. – Ты ведь не любишь кошек?
– Что?! Фу, глупости какие! Конечно же, люблю. Правда, мне редко приходилось общаться с ними. Она у тебя обидчивая?
– Он. Пит – “он”, кот-самец. Нет, он не обидчив – с ним всегда хорошо обращались. Но ты должна научиться вести себя с ним. И никогда не надо смеяться над ним.
– Никогда? А почему?
– Потому что в котах нет ничего смешного, хотя порой они бывают довольно комичны. Они не понимают юмора и смех обижает их. Он не станет царапать тебя за это – просто спрячется, причем в самом неподходящем месте. Но со временем обида проходит. Очень важно знать, как начать знакомство с котом. Когда Пит вернется, я научу тебя этому.
Но в этот день мне не пришлось учить ее. Пит так и не вернулся. Больше Белл ни разу не прикоснулась к нему. Она говорила с ним и вообще вела себя так, будто любила его, но держалась поодаль. Пит тоже соблюдал дистанцию. Я не придавал этому особого значения – не мог же я из-за такой чепухи сомневаться в женщине, которую любил больше жизни.
Проблема Пита снова встала, когда мы с Белл стали обсуждать, где мы будем жить. Она еще не назвала дня нашей свадьбы, но мы, тем не менее, тратили массу времени, обсуждая всяческие детали. Я хотел завести небольшое ранчо неподалеку от нашей фабрики, а Белл предпочитала городскую квартиру, пока мы не сможем купить виллу в Бель-Эр.
– Дорогая, это непрактично, – уверял я. – Мне хотелось бы жить рядом с фабрикой. Кроме того, где в городской квартире держать кота?
– Да, да. Хорошо, что ты вспомнил об этом. Насколько я разбираюсь в кошках, мы сумеем его перевоспитать и он будет вполне счастлив в нашей квартире.
Я выпучился на нее, не веря своим ушам. Перевоспитать моего старого драчуна? Превратить его в придаток к мебели?
– Белл, ты сама не понимаешь, что говоришь!
– Мамочке лучше знать, – промурлыкала она и выложила обычный набор доводов, которые приводят люди, видящие в котах лишь деталь интерьера. Это, мол, для его же блага, это ничуть не повредит, она знает, как я люблю Пита и никогда не решилась бы посягать на него, она хочет только одного – чтобы всем было хорошо…
– “Хорошо” по-твоему, или как? – перебил я.
– Что ты имеешь в виду, дорогой?
– Может быть тебе хочется заодно перевоспитать и меня? Чтобы я был послушен, ночевал дома, никогда с тобой не спорил. Мне это не повредит, я даже стану много счастливее.
– Ты порешь чепуху, – краснея, сказала Белл и отвернулась.
– Равно как и ты!
Больше она об этом не вспоминала. У Белл была привычка доказывать свою правоту красноречивым молчанием. Чем-то ее манеры напоминали кошачьи… может быть, поэтому она была для меня столь неотразима.
Я рад был случаю замять, этот вопрос. У меня родилась идея Умницы Фрэнка. И Вилли, и Горничная уже начали давать кое-какую прибыль, но мне приспичило полностью автоматизировать домашнее хозяйство, набить дом электрической прислугой. Конечно, это можно называть и роботизацией, хотя здесь это определение будет неточным – ведь я не собирался строить механического человека.
Мне хотелось создать машину, которая могла бы делать по Дому абсолютно все: чистить, готовить, а также и более сложные вещи – менять подгузники или заправлять бумагу в пишущую машину. Вместо Горничных, Оконных Вилли, Нянек Нэнси, Гарри-На-Побегушках и Огородных Гасов, дающих, правда, стабильный Доход, я хотел осчастливить мир машиной, которая, как слуги-китайцы, известные моему поколению лишь понаслышке, могла бы Делать все, хотя и стоила бы чуть меньше хорошего автомобиля.
Такая машина ознаменовала бы Второй Освободительный Манифест, [12]12
Освободительный Манифест – манифест Линкольна об освобождении рабов.
[Закрыть]полное освобождение женщин от векового домашнего рабства. Мне хотелось опровергнуть старинное суждение насчет того, что домашнюю работу вовек не переделаешь. Нудная, механическая – эта работа оскорбляла меня как инженера.
И вот, призвав на помощь всю свою фантазию, я спроектировал Умницу Фрэнка. Он вобрал в себя все лучшее из прежних моих разработок и не требовал ни одной нестандартной детали. Конечно, такая работа – не для одного человека и, если бы не опыт Горничной, Вилли и прочих, я бы с ней не справился.
Опыта у меня, к счастью, хватало, о качестве пока заботиться не приходилось. Правда, агрегаты нужно было скомпоновать очень плотно, совсем как в управляемой ракете.
Что входило в обязанности Умницы Фрэнка? Ответ: любая домашняя работа, обычно исполняемая людьми. Он не умел играть в карты, заниматься любовью, есть или спать, но должен был прибирать за картежниками, застилать постели, следить за детьми (по крайней мере за их температурой и дыханием) и звать кого-нибудь, если они нездоровы. Не было нужды “учить” Фрэнка отвечать на телефонные звонки – такой прибор уже был в продаже – и открывать входные двери, ибо они, как правило оснащались ответчиками.
Чтобы Фрэнк мог хорошо исполнять свои многочисленные обязанности, ему нужны были глаза, уши руки и мозг… достаточно большой мозг.
“Руки” можно было взять от Горничной, то есть заказать компании, снабжающей атомщиков. Правда, мне хотелось сделать их лучше – снабдить обратной связью и множеством степеней свободы, увеличить чувствительность”. “Глаза” можно было заказать там же, но их следовало изменить, чтобы Фрэнк не таранил все стенки, за исключением бетонных монолитов.
В качестве “ушей” я планировал использовать дистанционное управление телевизора. Мне хотелось, чтобы Фрэнк управлялся не только кнопками, но и голосом.
Просто удивительно, сколько транзисторов и печатных схем можно впихнуть в столь ограниченный объем.
Фрэнку нужна была законченная форма и я дал ему страусиную шею, а руки сделал длинными, как кузнечные щипцы. Еще хотелось “научить” его ходить по ступенькам.
Потребный узел имелся в инвалидных креслах – следовало только проследить, чтобы вес Фрэнка не превышал веса среднего паралитика и чтобы фрэнковы габариты не слишком выпирали за пределы колесной базы. Управлять этим узлом должен был сам Фрэнк.
А вот с мозгом было сложнее. Можно изготовить сочленения наподобие человеческих суставов или даже лучше. Можно создать тонкую координирующую систему – и механические руки смогут делать маникюр, скрести полы, разбивать яйца или, наоборот, брать их не разбивая.
Но механизм – не человек, его мозг не засунешь промеж ушей.
К счастью, Фрэнку не нужен был мозг человеческих кондиций; я создавал послушного идиота, годного только для нудной домашней работы.
Здесь пригодились лампы Форзена, “лампы памяти”, как их иногда называли. Они применялись в межконтинентальных ракетах в системах контроля уличного движения, как в Лос-Анджелесе, например. Объяснять их устройство нет нужды; наверное, даже в лабораториях “Белл Корпорейшн” не все разбираются в этом.
Коротко, суть их действия сводится к тому, что вы можете вмонтировать лампу в тот или иной механизм, “показать” ему какое-либо действие, а лампа “запомнит” его и в дальнейшем сможет управлять этой операцией уже без участия человека. Лампы Форзена годились и для станков, и для управляемых снарядов, и для Умницы Фрэнка.
Нужно только вмонтировать в него некоторые вторичные цепи, его “здравый смысл”. Конечно, это не тот здравый смысл, каким обладаем мы с вами (по-моему, у машины вообще не может быть ничего подобного). Это просто регулирующая цепь, “говорящая” машине: “Следи за этим в таких-то пределах; когда увидишь это – действуй по инструкции”. А инструкцию можно усложнять сколько угодно – лампы Форзена и цепи “здравого смысла” справятся с любым действием, – лишь бы не было взаимоисключающих пунктов.
Словом, совсем как у имбецила, делающего картонные коробки.
Итак, надо лишь однажды научить Фрэнка мыть посуду и вытирать со стола; дальше он сам с этим справится. А цепь “здравого смысла” проследит, чтобы он не бил тарелки.
Рядом с первой лампой можно воткнуть вторую – и он сможет пеленать младенца, причем никогда, никогда, никогда не сунет бэби в мойку.
Квадратная “голова” Фрэнка легко вмещала сотню ламп Форзена и каждая ведала какой-то одной хозяйственной операцией. Следовало подстраховать цепи “здравого смысла” общей предохранительной цепью – это на тот случай, если Фрэнк столкнется с чем-нибудь экстраординарным. Но и тогда бэби и посуда будут в полной безопасности.
Оставалось взгромоздить Фрэнка на каретку инвалидного кресла – и он был готов. Он походил на помесь осьминога с вешалкой для шляп, но, боже мой, как он полировал столовое серебро!
Увидев первого Фрэнка, Майлз велел ему смешать мартини, посмотрел, как он расправляется с грязной посудой (не прикасаясь к чистой), открывает и закрывает окно, сметает пыль с книжных полок.
– Многовато вермута, – сказал он, пробуя мартини.
– Именно так, как я люблю. Можно научить его мешать коктейли по-твоему, а можно и так и этак. Мозги у него еще чистые. Он Умница.
Майлз отпил еще глоток.
– А когда можно будет пустить его на конвейер?
– Лет десять повозимся, – ответил я и, прежде чем он застонал, добавил. – Упрощенную модель можно подготовить и за пять лет.
