Текст книги "Дверь в лето (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Роберт Хайнлайн
Дверь в лето
Современная зарубежная фантастика
Фантастика Приключения Детектив
Предисловие
…В глубоком космосе к неведомой цели летит корабль. Одно столетие сменяет другое, давно позабыта Земля, народилась новая космогония, основанная на суевериях. Люди рождаются, воюют и умирают, а корабль все летит…
…Теократическая диктатура в Соединенных Штатах. Но американцы не утратили свободолюбия, Каббала – глубоко законспирированное подполье – готовит освободительный переворот…
…Молодой офицер Лунной базы ценой своей жизни спасает Землю от ядерной бомбардировки…
Обо всем этом (и о многом другом) написал Роберт Энсон Хайнлайн, патриарх американской научной фантастики.
“Пророку нет нужды в точности”, – сказал однажды Лайонель Спрэг де Камп, и эти слова вполне определяют творчество Хайнлайна. Следует лишь добавить, что пророку нет нужды в Настоящем, его миссия – толкование Прошлого и предречение Будущего. Читая произведения, включенные в этот сборник, вы и сами очутитесь и в прошлом и в будущем разом: для нас даты, указанные Хайнлайном, давно миновали, но описанные события – еще предстоят. Так уж получилось, а ведь критики, в свое время, называли Хайнлайна осторожным пророком. Впрочем, сам себя он пророком не считал и очень удивлялся, когда его предвидения обретали плоть. А их было великое множество: Хайнлайн публиковался с 1939 года, а последний свой роман – “Кот, проходящий сквозь стены” – издал за неполный год до кончины, в 1987 году. В фантастике, где литературная мода более изменчива, чем женская в Париже и Риме, мало примеров творческого долголетия. Можно уверенно сказать, что Хайнлайн никогда не пользовался процентами со славного имени, с былой популярности, хотя заслуг и наград у него хватало. Четыре раза ему присуждали высокопрестижную премию “Хьюго”, еще в начале пятидесятых он обеспечил себе место в “Зале Славы научной фантастики” повестью “Дороги должны катиться”, а в 1974 году – удостоился титула “Великий Мастер”.
Хайнлайн вполне оправдывал высокий титул. Мы по нескольку раз на дню слышим о новых открытиях в науке и технологии, слышим и забываем, а Хайнлайн умел драматизировать и, скажем так, социологизировать любое из них. Но не к этому сводился его талант, иначе он был бы не Великим Мастером, а лишь одним из эпигонов Жюля Верна, невесть почему пережившим свои времена. Свои рассказы, повести и романы он населил очень живыми, чаще всего – симпатичными героями. Надо сказать, что слово “герой” здесь вовсе не синоним слова “персонаж”, у Хайнлайна оно несет, скорее, исконный патетический смысл. В центре любого повествования стоит человек, способный быстро адаптироваться к новой, нередко – катастрофической реальности или успешно ей противостоять. И еще один признак – все они одолевают не только внешние обстоятельства, но в первую очередь – внутреннюю слабость, телесную или духовную.
Именно таков Дэн Дэвис – от его лица ведется повествование в романе “Дверь в лето”. Главное для него – естественно справедливое положение вещей, а все прочее, включая и само Время – только мелкие помехи. Он далеко не супермен – его рассказ начинается запоем, а кончается тихим семейным счастьем и “романом” с модернизированной чертежной доской (этакий технарский эквивалент башни из слоновой кости) – но именно этим и симпатичен. И еще один секрет живучести Дэна – ему здорово везет на хороших людей, их оказывается много и в настоящем и в будущем, стоит только поискать.
ДВЕРЬ В ЛЕТО
Незадолго до Шестинедельной войны мы с Петронием Арбитром, [1]1
Гай (или Тит) Петроний Арбитр – римский литератор I в. н. э., автор “Сатирикона”, состоял в ближайшем окружении императора Нерона (здесь и далее примечания переводчика).
[Закрыть]– это мой кот – зимовали на старой ферме в Коннектикуте. Сомневаюсь, чтобы мне снова захотелось провести там зиму – все время со стороны Манхэттена дул порывистый ветер, а дом был сборный, из тех, что и в безветрие горят не хуже оберточной бумаги. Если эта ферма сохранилась по сей день, она наверняка так загажена радиоактивными осадками, что ее не снимет даже нищий, но в те времена нам с Питом там нравилось. Водопровода не было и потому арендная плата была вполне приемлемой. Кроме того, окна столовой выходили на север, а при таком свете удобно чертить.
К минусам этого дома следует отнести обилие дверей: их было одиннадцать, точнее, двенадцать, если считать собственную дверь Пита. Эта дверь, собственно, была дырой в окне нежилой спальни. Я вырезал ее по габариту питовых усов и прикрыл дощечкой. Изрядную часть своей жизни я провел, открывая двери котам. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много ни мало девятьсот семьдесят восемь человеко-веков. Могу показать вам мои расчеты.
Обычно Пит пользовался своей дверью, но бывали случаи, когда он заставлял меня открывать ему человеческую дверь, особенно, если на дворе был снег. Еще пушистым котенком Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за еду, жилье и погоду, а он – за все прочее. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Той зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил – ему не нравилось белое вещество, покрывшее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть людскую дверь.
Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это означало, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.
Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая естественная гидравлика не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на щеках его, постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не оближет их… а потом прощал меня до следующего раза.
Но никогда не переставал искать Дверь в Лето.
Третьего декабря 1970 года [2]2
Роман был написан в 1956 году.
[Закрыть]я тоже ее искал.
И преуспел в этом не более, чем Пит. Снега в Южной Калифорнии едва хватало для лыжников, а в деловой части Лос-Анджелеса не было вовсе – он просто не мог пробиться сквозь купол смога. Но в сердце моем царила зима.
Я был здоров (если не считать могучего похмелья). Мне не хватало нескольких дней до тридцати лет, я был в самом соку. Ни полиция, ни спецслужбы, ни разгневанные мужья за мной не гнались. Единственное, что меня беспокоило, так это неизлечимая забывчивость. Но в сердце моем была зима и я искал Дверь в Лето.
Если вам покажется, что я патологически жалел себя, вы будете совершенно правы. На планете было не менее двух миллиардов людей, которым приходилось гораздо хуже, чем мне. Тем не менее, я искал Дверь в Лето.
Потом я узнал, что большинство дверей были “вертушками”, вроде той, перед которой я тогда остановился. Вывеска гласила: “САН-СУСИ. Гриль-бар”. Я вошел, выбрал место неподалеку от двери, осторожно поставил на стол саквояж и сел, поджидая официанта.
– Уаррр? – сказал саквояж.
– Потерпи, Пит, – ответил я.
– Нааау!
– Чепуха. И заткнись – официант на подходе.
Пит закрылся. Когда я поднял взгляд, официант уже склонился к моему столику.
– Двойной скотч, стакан воды и бутылочку имбирного эля. [3]3
Имбирный эль (джинджер эль) – безалкогольный прохладительный напиток, по вкусу напоминающий “Байкал”.
[Закрыть]
– Имбирного эля, сэр? С виски? – удивился он.
– Есть он у вас или нет?
– Почему же нет? Есть, конечно. Но…
– Тогда тащите. Я не пить его собираюсь, а нюхать. И принесите блюдце.
– Как вам будет угодно, сэр, – он вытер столик. – Что вы скажете насчет кусочка мяса, сэр? Сегодня хорошие эскалопы.
– Послушайте, приятель, я заплачу и за эскалоп, если вы пообещаете не приносить его. Я заказал все, что мне нужно… и не забудьте блюдце.
Он заткнулся и ушел. Я объяснил Питу, что мы пришвартовались и велел сидеть тихо. Вернулся официант; бутылку с элем он поставил на блюдце, для самоутверждения, должно быть. Пока он откупоривал эль, я смешал скотч с водой.
– Не угодно ли стакан для эля, сэр?
– Как всякий истинный ковбой, я пью его из горлышка.
Он молча позволил мне расплатиться, не позабыв поставить в счет эскалоп. Когда он отошел, я налил в блюдце эль и шлепнул по саквояжу.
– Ужинать, Пит.
Саквояж был открыт: я не задергиваю “молнию”, когда хожу с Питом. Он высунул голову, осмотрелся и, прыгнув ко мне на колени, добрался до блюдца. Я поднял стакан и посмотрел на Пита.
– За здоровье женского племени, Пит. Чтобы легко их находить и легко забывать.
Пит только кивнул. Это было выше его понимания. Он приник к блюдцу и начал лакать.
– Если это вообще возможно, – добавил я и отхлебнул виски. Пит мяукнул. Ему-то было плевать на женский пол, он числился записным холостяком.
За окном полыхала реклама. Сперва загоралась надпись:
РАБОТАЙТЕ, ПОКА СПИТЕ
Потом:
ЗАСПИТЕ ВАШИ ЗАБОТЫ
И, наконец, буквами вдвое больше прежних:
КОМПАНИЯ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ
Я машинально прочел все это. Об анабиозе я знал столько же, сколько все прочие – и много, и мало. Прочел популярную статейку и раза два или три находил в утренней почте рекламные проспекты страховых компаний. Обычно я выбрасывал их, не читая, они трогали меня не больше, чем реклама губной помады.
Во-первых, мне нечем было заплатить за анабиоз, а стоил он недешево. Во-вторых, чего ради человеку, который увлечен своей работой, умеет делать деньги и решил наделать их побольше, влюбленному, почти женатому, подвиг ться на полу – самоубийство?
Анабиоз был хорош для больных и умирающих. Если клиент мог заплатить, он засыпал в надежде, что медики следующего поколения вылечат его; он спал, а доктора тем временем пытались одолеть его болезнь. Он был нужен и тем, кому во что бы то ни стало приспичило слетать на Марс: человек спал, а его счет тем временем обрастал процентами; просыпался – и покупал билет. Можно было понять и молодоженов, которые прямо из-под венца отправлялись в сонное царство Страховой Компании Запада и не велели будить себя до тех пор, пока счет не позволит им провести медовый месяц на межпланетном лайнере… хотя, честно говоря, я подозревал, что это – рекламный трюк и что эти парочки выходили через черный ход оффиса с новыми паспортами. Что за удовольствие провести первую брачную ночь наподобие мороженной макрели.
И, конечно же, как и все страховщики, Компания апеллировала к кошельку: “Работайте, пока спите”. Она бралась из любой суммы сделать состояние. Предположим, вам пятьдесят пять лет и ваш доход – двести монет в месяц. Почему бы не заснуть на несколько лет, чтобы проснуться в том же возрасте и получать в месяц уже тысячу? Они не пишут ни слова о блистательном мире будущего, они обещают больше – сохранение вашего возраста и тысячу в месяц. Естественно, каждая компания доказывала потенциальным клиентам, что именно она поместит их капитал наилучшим образом: “Работайте, пока спите!”
Все это меня не касалось. Мне еще не стукнуло пятьдесят пять и я не усматривал в 1970 году ничего плохого.
До сих пор, следует добавить.
Сейчас я был в глухом ауте, нравилось мне это или нет (а мне это не нравилось). Вместо медового месяца яторчал во второразрядном баре и глушил скотч, пытаясь забыться; вместо жены со мной был возбужденный от эля кот, и я подумывал заказать еще бутылку.
Но сломлен я не был.
Я слазил в карман пальто и достал конверт. В нем лежали две бумажки. Одна – чек на сумму, какой у меня сроду не было, другая – сертификат моего пая в “Горничных, Инкорпорейтид”. Обе они были слегка помяты – я все время таскал их с собой.
Почему бы нет?
Почему бы и мне не заспать все мои беды? Это лучше, чем завербоваться в Иностранный Легион, лучше, чем наложить на себя руки, это позволит мне забыть тех людей и те обстоятельства, из-за которых я сейчас напивался. Так почему бы нет?
Я не рвался к богатству. Конечно, я прочел “Когда спящий проснется” Г.Дж. Уэллса, причем еще до того, как страховые компании стали бесплатно раздавать эту книгу, просто как один из классических романов. Я допускал, что такой способ обогащения может заинтересовать многих. Я не знал, хватит ли моих денег на анабиоз, не говоря уже о том, чтобы отдавать их в рост. Гораздо больше меня занимало другое – проснуться в другом мире. Может быть – в лучшем, если верить рекламе… а может быть – в худшем. Но, несомненно – в другом.
Одно можно сказать наверняка: в том мире не будет ни Белл Даркин, ни Майлза Джентри, главное – не будет Белл. Если бы она умерла, я мог бы вычеркнуть из памяти и ее, и все, что она сделала со мною… вместо того, чтобы мучиться, зная, что до нее – рукой подать.
Прикинем, сколько нужно спать для этого. Сейчас, по ее словам, ей двадцать три года (хотя однажды она проболталась, что помнит президентство Рузвельта [4]4
31-й Президент США Франклин Д.Рузвельт умер в апреле 1945 года.
[Закрыть]). Ну ладно, пусть будет двадцать с хвостиком. Значит, если проспать лет семьдесят, она уже будет в лучшем мире. Для вероятности – лет семьдесят пять.
Правда, геронтология не стоит на месте. О ста двадцати годах уже поговаривают, как о “естественной” и вполне достижимой продолжительности жизни. Значит, спать нужно лет сто, а я не знал, возможно ли это.
Была у меня тогда одна дьявольская задумка, подогреваемая скотчем. Нет нужды дожидаться смерти Белл, вполне достаточно оказаться молодым, когда она будет старухой. Чудесная месть любой женщине. Для того, чтобы утереть ей нос, хватит и тридцати лет.
Я почувствовал легкое, как пушинка, касание.
– Муррр! – возвестил Пит.
– Проглот, – ответил я, доливая в блюдце эль.
Он вежливо помешкал, потом принялся лакать, не подозревая, что отвлек меня от грязных планов мести. Как, черт возьми, поступить с Питом?
Конечно, кошки не так преданны человеку, как, например, собаки, и быстро забывают своих хозяев. Иногда они сами уходят из дома. Но Пит не таков – я был его единственной опорой в этом изменчивом мире с тех самых пор, как взял его от кошки девять лет назад… Даже в армии я измудрился держать его при себе, хоть это и требовало дьявольской изворотливости.
Он был еще вполне крепок, хотя рубцов на нем хватало. При хорошем уходе он еще лет пять мог бы драть всех своих соперников и делать котят.
Конечно, я мог бы оплатить его содержание до тех пор, пока он не умрет (невообразимо!), или усыпить его (еще невообразимее!), или просто бросить. С котами так: либо исполняете вы все свои обязанности, проявляя подчас китайское терпение, либо бросаете беднягу на произвол судьбы, обрекаете на одичание, и навсегда разрушаете его веру в справедливость.
Как, например, Белл бросила меня.
Стоп, Дэнни-бой, нечего и думать об этом. Сам ты можешь киснуть, как ботва осенью, но кот тут ни при чем, он в тебя верит.
В тот момент, когда меня осенила эта истина, Пит чихнул – эль ударил ему в нос.
– Будь здоров, – сказал я, – и не спеши напиваться.
Пит игнорировал мой совет. Он был воспитан лучше меня и хорошо это знал. Наш официант стоял у кассы, трепался с кассиром. Делать им было нечего – народу в баре было полтора человека. Похоже, официант услышал нас и кивнул в нашу сторону. Оба они вдоволь попялились на нас, потом кассир вышел из-за стойки и направился к нашему столику.
– Линяй, Пит, – тихо сказал я.
Он оглянулся и нырнул в саквояж, а я немедленно задернул “молнию”. Кассир подошел и оперся о столик, раскорячившись, словно над унитазом.
– Извините, приятель, – заявил он категоричным тоном, – но кота вам придется унести.
– Какого кота?
– Того самого, что пил из этого блюдца.
– Я не видел никакого кота.
Он нагнулся, посмотрел под столиком.
– Вы спрятали его в саквояж, – обвинил он.
– В саквояж? Кота? – удивился я. – Это какая-то метафора, друг мой?
– Что? Я и слова-то такого не знаю. У вас в саквояже кот. Откройте-ка “молнию”.
– А у вас есть ордер на обыск?
– Откуда? Бросьте дурачиться.
– Это вы дурака валяете: хотите осмотреть мой саквояж без ордера на обыск. Четвертую поправку [5]5
Четвертая поправка к Конституции США гласит: “Не следует нарушать право народа на то, чтобы личность, дом, бумаги и вещи каждого были ограждены от ничем не вызванных обысков и арестов, а приказы о произведении обысков должны быть выдаваемы только на основании правдоподобных мотивов в подкрепленных присягой или аффирмацией, и в них должно быть точно указано место, в котором следует произвести обыски, и должны быть указаны то лицо и те вещи, которые должны быть подвергнуты аресту”.
[Закрыть]никто не отменял. Мы заплатили и будьте любезны, передайте официанту, чтобы он принес еще раз то же самое – или принесите сами.
Он помялся.
– Браток, не подумай, что я имею что-то против тебя и потому пристаю. “Ни кошек, ни собак”, – так сказано в инструкции, что висит у кассы. Мы стараемся не ссориться с санитарным управлением.
– Тогда плохо ваше дело, – я поднял свой стакан. – Видите – след губной помады. Вам следует лучше следить за посудой и беречь здоровье клиентов.
– Я не вижу никакой помады.
– Большая часть ее уже стерлась. Но стакан можно отправить в санитарное управление, пусть они там посчитают микробов на нем.
– Вы инспектор? – спросил он со вздохом.
– Нет.
– Тогда мы сможем поладить. Я не буду соваться в ваш саквояж, а вы не станете жаловаться в управление. Идет? Если вы хотите выпить еще, подойдите к стойке и возьмите что угодно… домой. А здесь нельзя.
Он повернулся и пошел к своей кассе…
– А мы как раз собирались уходить, – сказал я, проходя мимо него.
– Надеюсь, я не очень вас огорчил?
– Ничуть. Но я хотел как-нибудь выпить здесь со своим конем. Теперь я передумал.
– Как угодно. О конях в инструкции не сказано. А скажите, ваш кот действительно пьет имбирный эль?
– Четвертая поправка, не забыли?
– Да я не хочу его видеть, просто мне интересно…
– Ну ладно… – сдался я. – Он любит эль с перцем, но если перца нет, пьет и так.
– Это испортит ему почки. А теперь посмотрите-ка сюда.
– На что?
– Нагнитесь ко мне. Взгляните на потолок. Видите зеркала? Я знал, что с вами кот, потому что видел его.
Я, согнувшись, смотрел на потолок. Тут и там среди декора поблескивали зеркала. Таким образом, кассир не сходя с места видел весь зал.
– Мы вынуждены так поступать, – сказал он, словно оправдываясь. – Люди натворят черт знает чего… если за ними не присматривать. Это плохой мир.
– Аминь, брат мой, – ответил я и вышел.
На улице я открыл саквояж и поманил Пита. Он охотно высунулся.
– Ты слышал, Пит, что сказал этот человек? Это плохой мир. Хуже некуда, если два друга не могут вместе выпить без того, чтобы их не выследили. Давай-ка покинем его.
– Сейчас? [6]6
По-английски звучит “нау”, то есть вполне по-кошачьи.
[Закрыть] – спросил Пит.
– Если ты настаиваешь… Если мы решимся, назад пути не будет.
– Сейчас!
– Принято единогласно. Осталось только перейти улицу.
Регистраторша Компании Взаимного Страхования была отличным образцом функционального дизайна. Помимо обтекаемых форм она могла похвастаться буферами величиной с радарную антенну каждый. При ней было и все прочее, что нужно для ее основного предназначения. Тут я напомнил себе, что она будет уже бабушкой, когда я проснусь, и объявил, что желаю видеть сейлзмена. [7]7
Сейлзмен – служащий, непосредственно занимающийся с посетителями, “проталкивающий” товары или услуги.
[Закрыть]
– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Я посмотрю, кто из наших служащих сейчас свободен…
Прежде, чем я успел присесть, она добавила:
– Наш мистер Пауэлл готов принять вас. Пройдите, пожалуйста, сюда…
Кабинет Нашего мистера Пауэлла внушал уверенность, что дела Компании идут как нельзя лучше. Он пожал мне руку, усадил меня, предложил сигару и попытался освободить от бремени саквояжа. Саквояж я не отдал.
– Итак, сэр, чем мы можем быть вам полезны?
– Мне нужен анабиоз.
Его брови взлетели вверх, жесты стали еще более предупредительными. Такому человеку можно было доверить все свое состояние.
– Очень мудрое решение, – почтительно сказал он. – Я и сам не прочь бы улечься в анабиоз, но… семейные обязанности, знаете ли.
Он подобрался.
– Наши клиенты, как правило, спешат. Если позволите, я не стану занимать ваше время рекламной болтовней… и провожу вас прямо на медицинский осмотр.
– Минутку…
– Да?
– Один вопрос. Можете ли вы погрузить в анабиоз кота?
Он удивился, потом огорчился.
– Вы насмехаетесь над нами.
Я открыл саквояж, и Пит высунул голову.
– Моя половина, прошу любить и жаловать. Итак, что вы ответите? Если “нет”, я обращусь в “Миссисипи”. Их контора находится в этом же здании, не так ли?
Он пришел в ужас.
– Мистер… О, простите, как ваше имя?
– Дэн Дэвис.
– Мистер Дэвис, когда человек обращается к нам, мы берем на себя все его заботы. Я не могу вам позволить пойти в “Миссисипи”.
– Каким же образом вы мне помешаете? Дзю-до?
– Ну, пожалуйста, не надо! – он выглядел ужасно огорченным. У нас порядочная фирма.
– Вы имеете в виду, что “Миссисипи” непорядочна?
– Я этого не говорил. Мистер Дэвис, позвольте вам объяснить…
– Попробуйте.
– …разницу. Возьмите и сравните образцы договоров – наши и “Миссисипи”. Обратитесь к адвокату, а еще лучше – к семантику. Вы узнаете, что предлагаем (и исполняем) мы и что обещают они. – Он быстро оглянулся. – Я не хотел говорить… Надеюсь, вы не будете ссылаться на меня… Они используют свои формулировки вместо общепринятых.
– Может быть, они оставляют клиенту хоть какую-то лазейку?
– Что? Дорогой мистер Дэвис, мы вкладываем средства клиентов в верные предприятия. Этого требует наш устав… а “Миссисипи” образует из них свой акционерный капитал.
– Может быть, и я куплю их акции… Вам не кажется, мистер Пауэлл, что мы даром теряем время? Примет ваша компания моего товарища? Или нет? Если нет, то я и так слишком у вас засиделся.
– Вы желаете, чтобы мы сохранили это создание живым при помощи гипотермии? И согласны заплатить за это?
– Я хочу, чтобы вы погрузили в анабиоз нас обоих. И не называйте его “этим созданием”. Его имя – Петроний.
– Простите. Я перефразирую свой вопрос. Вы готовы заплатить два взноса и вверить нам себя и э-э… Петрония?
– Да. Но не два взноса. Конечно, сколько-то я доплачу, но ведь можно запихать нас обоих в один гроб? Разве честно брать с кота, как с человека?
– Все это так необычно…
– Да, конечно. Но мы еще поговорим о цене, позднее… или я пойду в “Миссисипи”. А сейчас я хочу узнать, сможете вы сделать это или нет.
Он побарабанил по столу.
– Один момент… – он взял телефонную трубку. – Опал, соедините меня с доктором Берквистом.
Больше я ничего не услышал, – он врубил защитную систему. Минуту спустя он положил трубку и улыбнулся так, словно у него помер богатый дядюшка.
– Хорошие новости, сэр! Я вовремя вспомнил, что первые удачные опыты анабиоза делались именно на котах. Техника и методика для них хорошо отработана. Вашего кота можно поместить в Морскую Исследовательскую Лабораторию в Аннаполисе. Некоторые животные уже двадцать лет лежат в гипотермическом сне и ничего, живы.
– А я думал, что МИЛ уничтожили, когда бомбили Вашингтон.
– Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы, они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? – вдруг перебил он сам себя.
– Хорошо, давайте обговорим и это…
Вопросов было всего четыре: во-первых, – сумма взноса; во-вторых, – когда меня разбудить; в-третьих, – куда вложить мои деньги и в-четвертых, – что с ними делать, если я не проснусь.
Я выбрал 2000 год – приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина маленьких, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергетику… Однако, чем бы меня не встретил 2000 год, я знал, что проспи я меньше, у Белл не будет времени обзавестись шикарным комплектом морщин.
Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации – инфляция могла обратить их в прах. Я решил оставить свой пай в “Горничных, Инкорпорейтид”, а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некой санфранцискской фирмы, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупали такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.
Теперь предстояло решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы – семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравны и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск – элемент любого честного бизнеса (только шулера талдычат о равных шансах), а страхование – риск узаконенный. Даже Ллойд – фирма старейшая и известнейшая – готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш – кто-то ведь должен платить портному Нашего мистера Пауэлла.
Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до цента отошло в фонд Компании… за что мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти – чудесный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником всех прочих клиентов (если я выживу, а они умрут). Это было что-то вроде русской рулетки, [8]8
Русская рулетка – окопная игра времен русско-японской и Первой мировой войн. В барабан револьвера закладывался один патрон, барабан несколько раз прокручивался, после чего игрок нажимал на спуск, нацелив ствол себе в голову.
[Закрыть]с которой компания, естественно, стригла проценты. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на 15 % обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.
Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское освидетельствование. За здоровье свое я не беспокоился – теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.
Но беспокоился я напрасно. У Нашего мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я их подписывал, пока не свело пальцы, потом посыльный унес их куда-то, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.
Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:
– Сынок, давно у тебя запой?
– Запой?
– Запой.
– Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас, – и в доказательство довольно четко отмолотил скороговорку.
– Брось придуряться и отвечай мне прямо.
– Ну… недели две, пожалуй. Или чуть дольше.
– И, конечно, в силу особых причин? А раньше это с тобой часто бывало?
– Честно говоря, ни разу. Видите ли… – и я стал рассказывать, что со мною сделали Белл и Майлз и почему я решился лечь в анабиоз.
Он положил мне руку на плечо.
– Ради бога, не надо. Я не психиатр и у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: встанет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов или нет. Вот и все. И мне наплевать, отчего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.
– Что?
– Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.
Я повернулся – он кольнул. Пока я растирал инфильтрат, он продолжал:
– Теперь выпей вот это. Через двадцать минут у тебя первый раз за весь месяц будет ясная голова. Итак, если у тебя есть капля разума (в чем я сильно сомневаюсь), ты сможешь подумать и решить, что лучше: бежать от неприятностей или встречать их как подобает настоящему мужчине.
Я выпил лекарство.
– Вот и все. Можешь одеваться. Документы твои я подпишу, но помни – я могу наложить запрет даже в последнюю минуту. Ли капли алкоголя, легкий ужин и никакого завтрака. Завтра в полдень я снова осмотрю тебя.
Он отвернулся, даже не попрощавшись. Я оделся и вышел. Внутри все болело, словно огромный нарыв. Мистер Пауэлл уже приготовил мой комплект документов. Когда я взял его, он сказал:
– Можете оставить их у нас и взять завтра в полдень. Этот комплект отправится с вами в будущее.
– А другие?
– Один мы оставим себе, другой направим в суд, третий, после того, как заснете, – в пещеры Карлсбадского Архива. Кстати, доктор сказал вам о диете?
– Конечно, – сердито сказал я, перебирая документы.
Пауэлл потянулся за бумагами:
– Я возьму их с собой, на случай, если захочу что-нибудь изменить.
– Вам не кажется, дорогой мистер Дэвис, что вносить изменения уже поздно.
– Не давите мне на психику. Я успею внести любые изменения, если приду пораньше.
Я открыл саквояж и засунул бумаги в боковое отделение рядом с Питом. Я часто хранил там важные бумаги. Конечно, это не Карлсбадский Архив, но тоже вполне надежное вместилище. Всякого, кто сунется туда, Пит встретит зубами и когтями.
