Текст книги "Нож сновидений"

Автор книги: Роберт Джордан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Если Валда и хотел что-то сказать, то не смог произнести ни единого слова: изо рта у него хлынула кровь, потекла по подбородку. Он упал ничком и замер неподвижно.

Машинально Галад сделал быстрый проворот мечом, стряхивая кровь, обагрившую дюйм клинка у острия, потом медленно наклонился и отер оставшиеся темно-красные капли о белый плащ Валды. Боль, которую он прежде отказывался чувствовать, теперь впилась на него с удвоенной яростью. Левое плечо и предплечье как будто сунули в раскаленные уголья; бедро горело словно в огне. С большим трудом он все же сумел выпрямиться. Видимо, он почти что вымотался и затратил куда больше физических сил, чем сам думал. Сколько же времени продлилась схватка? Вообще-то он должен испытывать удовлетворение оттого, что отомстил за мать, но чувствовал Галад одну лишь опустошенность. Смерти одного Валды недостаточно. Этого слишком мало. Всего будет мало – кроме одного: чтобы Моргейз Траканд снова была жива.

Вдруг до сознания Галада дошло, что вокруг раздается какой-то ритмичный звук. Он поднял голову и увидел, как каждый из Чад Света в знак одобрения хлопает ладонью по своему закованному в доспех плечу. Все как один. Кроме Асунавы и Вопрошающих. Этих нигде не было видно.

К Галаду торопливо подошел Байар с маленьким кожаным мешочком в руке. Осторожно раздвинув края разреза на рукаве Галада, он осмотрел рану.

– Тут надо будет зашить, – пробормотал Байар, – но с этим можно и обождать. – Опустившись на колени рядом с юношей, он вытащил из мешочка скатанные бинты и принялся обматывать тонкой тканью бедро поверх ран. – Здесь тоже надо будет швы наложить, но так ты, по крайней мере, от потери крови не умрешь.

К ним стали подходить другие Чада, поздравляя Галада, сначала пешие, а следом за ними и верховые. На тело Валды никто и не взглянул, за исключением Кашгара, который вытер меч Валды о его уже испачканный кровью плащ, а потом вложил оружие в ножны.

– Куда делся Асунава? – спросил Галад.

– Он уехал сразу, как ты нанес Валде последний удар, – с неловким видом отозвался Дэйн. – Отправился в лагерь Вопрошающих, чтобы вернуться с подкреплением.

– Он ускакал в другую сторону. К границе, – вмешался кто-то еще. Нассад лежал сразу же по ту сторону границы.

– К Лордам-Капитанам, – произнес Галад, и Тром кивнул:

– Никто из Детей не позволит Вопрошающим арестовать тебя за то, что здесь произошло, Дамодред. Если только ему не прикажет отойти в сторону его Капитан. И сдается мне, кое-кто из них отдаст такой приказ.

Раздались сердитые приглушенные голоса тех, кто не хотел мириться с подобным поворотом событий, но Тром каким-то образом утихомирил всех. Вскинув руки, он громко сказал:

– Вы знаете, что это правда. Что-либо другое расценивается как мятеж. – После таких слов воцарился мертвая тишина. Среди Детей Света мятежей не бывало никогда. Возможно, никогда ранее не происходило и ничего похожего на то, что случилось с ними сейчас. – Галад, я напишу бумагу, официально освобождающую тебя от обязательств перед Детьми Света. Кто-то все же может отдать распоряжение о твоем аресте, но тебя тогда придется поискать, а у тебя будет заметная фора. Асунаве понадобится по меньшей мере полдня, чтобы нагнать других Лордов-Капитанов, и тот, кто поддержит его, вернется не раньше ночи.

Галад сердито покачал головой. Тром прав, но все неправильно. Слишком многое – неправильно.

– А другие? Для них ты тоже составишь такой документ? Асунава же отыщет способ обвинить и их тоже. А как быть с теми Чадами Света, кто не желает помогать Шончан? Которые захватывают наши страны именем человека, мертвого вот уже тысячу лет? – Несколько тарабонцев переглянулись и кивнули, и еще несколько, и не все из них были из Амадиции. – А те, кто защищал Цитадель Света? Какая бумагу снимет с них цепи? Заставит Шончан не гонять их на работы, будто тягловый скот?

Новые горящие гневом взгляды – для всех Чад Света эти пленники были больной темой.

Скрестив руки на груди, Тром взирал на Галада так, будто увидел его в первый раз.

– Что же ты тогда намерен делать?

– Надо, чтобы Чада нашли кого-то – хоть кого-то! – кто сражается с Шончан. Нужно вступить с ними в союз. Убедиться, что Дети Света поскачут на Последнюю Битву, а не будут помогать Шончан охотиться на Аийл и захватывать наши страны.

– Хоть кого-то? – тонким высоким голосом спросил кайриэнец по имени Дойреллин. Над его голосом никому и в голову не приходило шутить. Хоть и низкорослый, Дойреллин отличался мощным телосложением и широкими плечами; в теле у него не было ни унции жира; он мог колоть орехи, вложив их между пальцами и просто сжав кулак. – То есть Айз Седай.

– Если ты хочешь сразиться в Тармон Гай’дон, тогда тебе придется сражаться рядом с Айз Седай, – тихо произнес Галад.

Юный Борнхальд скривился от крайнего отвращения, да и не он один. Байар было выпрямился, но потом вновь склонился над бинтами. Дойреллин медленно кивнул, словно бы раньше никогда не задумывался над таким вариантом действий.

– Мне ведьмы нравятся не больше, чем любому мужчине, – наконец сказал Байар, так и не подняв головы и продолжая возиться с ранами Галада. Он накладывал бинт слой за слоем, но кровь по-прежнему проступала на ткани. – Но Заповеди гласят: чтобы бороться с вороном, можно вступить в союз со змеем, пока не окончится битва.

По собравшимся Чадам пробежала волна, они согласно закивали. Ворон означал Тень, но все знали, что он также – эмблема Шончанской империи.

– Я готов биться вместе с ведьмами, – заявил долговязый тарабонец, – или даже с теми Аша’манами, о которых мы слышали, лишь бы они сражались с Шончан. Или в Последней Битве. И я готов сразиться с любым, кто скажет, что я не прав. – Он бросал вокруг взоры, исполненные такого огня, будто собирался вступить в бой здесь и сейчас.

– Похоже, дела пойдут так, как будет угодно вам, милорд Капитан-Командор, – сказал Тром, отвешивая Галаду поклон, причем заметно ниже, чем Валде. – По крайней мере, до какой-то степени. Кто возьмется сказать, что произойдет через час, не говоря уже о завтрашнем дне.

Галад от удивления даже рассмеялся. Со вчерашнего дня он думал, что способность смеяться потерял навсегда.

– Что за глупая шутка, Тром!

– Таков писаный закон. И Валда сам об этом заявил. Кроме того, у тебя достало смелости сказать вслух то, о чем многие думали, прикусив язык, и я в том числе. Твой план для Чад Света – лучший, чем все, о которых я слышал после гибели Пейдрона Найола.

– Но умней от этого шутка не стала. – Что бы там ни гласил закон, на этот параграф не обращали внимания с конца Войны Ста Лет.

– Посмотрим, что об этом скажут Чада, – ответил Галаду Тром, широко ухмыляясь, – когда ты попросишь их последовать за нами на Тармон Гай’дон, чтобы биться вместе с ведьмами.

Воины вновь принялись похлопывать себя по плечам, громче и сильнее, чем после победы Галада в схватке с Валдой. Поначалу таких было всего несколько, затем к ним присоединились другие, и вот уже все, включая и Трома, выражали свое одобрение словам Галада. Все – кроме одного Кашгара. Отвесив глубокий поклон, салдэйец обеими руками протянул Галаду вложенный в ножны меч. Меч со знаком цапли.

– Отныне он ваш, милорд Капитан-Командор.

Галад вздохнул. Он надеялся, что это охватившее всех безумие развеется раньше, чем они доберутся до бивака. И без того глупо возвращаться, а уж верх глупости – увенчать вдобавок всю эту историю еще и подобным притязанием. Вероятней всего, их стащат с лошадей и закуют в цепи, если сразу не забьют насмерть, не утруждая себя возней с оковами. Но он должен идти дальше. Он знал – это правильное решение.

Свет дня только-только начал разгораться этим весенним утром, хотя солнце пока не показалось даже над горизонтом, и Родел Итуралде, поднеся к глазу смотровую трубу с золоченым ободком, принялся внимательно рассматривать деревню у подножия холма, на котором стоял его чалый мерин. Сам же холм находился в центральной части Тарабона. Итуралде было совершенно не по нутру дожидаться, пока рассветет достаточно, чтобы что-то разглядеть. Стараясь не выдать себя отблеском линз, он держал длинную трубу так, что ее дальний конец лежал на большом пальце, а остальные пальцы, сложенные козырьком, накрывали его сверху. В такой час бдительность дозорных притуплена, часовые обычно испытывают облегчение оттого, что мрак, под чьим покровом может вплотную подобраться враг, мало-помалу отступает. Однако когда отряд пересек Равнину Алмот, до Итуралде доходили слухи о набегах Аийл в центральных областях Тарабона. Будь он часовым, который знает, что вокруг рыщут айильцы, то он с готовностью обзавелся бы глазами на затылке. Очень странно, что из-за этих Аийл страна не превратилась в разворошенный муравейник. Очень странно – и, пожалуй, не предвещает ничего хорошего. Несмотря на то что страну наводнили вооруженные люди – шончанские солдаты, присягнувшие Шончан тарабонцы, толпы шончан, занятых строительством ферм и даже деревень, забраться так далеко оказалось едва ли не проще пареной репы. Что ж, сегодня легкой и простой прогулке придет конец.

Позади Итуралде, среди деревьев, нетерпеливо переступали ногами лошади. Сопровождавшая командира сотня доманийцев хранила безмолвие, разве что изредка под кем-то тихо поскрипывало седло, но Итуралде едва ли не осязаемо ощущал охватившее их напряжение. Он пожалел, что с ним всего одна сотня всадников, а не раза в два больше. И не в пять. Поначалу то, что он сам отправился с отрядом, состоящим в большинстве своем из тарабонцев, представлялось хорошей идеей, этаким знаком доверия, но теперь Итуралде уже не был уверен, что принял правильное решение. Во всяком случае, винить кого-то поздно.

Деревня Серана занимала ровную травянистую долину меж лесистых холмов, на полпути между Элморой и амадицийской границей. Холм, выбранный для наблюдения Итуралде, от деревни отделяли небольшое озерцо, поросшее по берегам камышом, и два впадавших туда широких ручья, с других сторон деревья отстояли от домов по меньшей мере на милю. Днем к такому месту незаметно не подобраться. До появления Шончан Серана считалась немаленьким поселением – здесь останавливались направлявшиеся на восток купеческие караваны, и в деревне насчитывалось с дюжину гостиниц и столько же улиц. Селяне уже занялись повседневными делами, одни женщины шагали по улицам, с привычной ловкостью неся на головах корзины, другие, на задних дворах, разжигали огонь под котлами с грязной одеждой и бельем, а направлявшиеся спозаранок на работу мужчины иногда останавливались перекинуться словами друг с другом. Обычное, ничем не примечательное утро: бегают и играют дети, гоняют обручи и кидают погремушки с сухими бобами. Из кузницы, приглушенный расстоянием, послышался звон наковальни. Дымки над трубами становились жиже – время завтрака миновало.

Насколько Итуралде мог видеть, никто в Серане дважды и не взглянул на три пары часовых в кирасах с намалеванными на них яркими полосами – солдаты разъезжали туда-сюда, пустив лошадей шагом, где-то в четверти мили от окраины деревни. С четвертой стороны ее с успехом защищало озеро, в поперечнике заметно превосходившее саму деревню. Казалось, что часовые давно превратились в привычную деталь обыденного пейзажа, как и лагерь Шончан, целиком поглотивший Серану и ставший раза в два больше нее.

Итуралде слегка покачал головой. Он бы не стал разбивать бивак таким образом – бок о бок с деревней. Все крыши Сераны были выложены черепицей, красной, зеленой или синей, а сами дома были деревянными; пожар в деревне с легкостью перекинется на лагерь: под склады всевозможных припасов были отведены огромные парусиновые шатры, не уступавшие по размерам большому дому, и их было намного больше, чем куда меньших по размерам палаток, предназначенных для ночлега людей, а где громадные штабеля корзин и ряды бочек и бочонков занимали раза в два больше места, чем палатки и шатры, вместе взятые. Никакой реальной возможности отвадить нечистых на руку селян. В каждом городке отыщется несколько падких до чужого добра обывателей, готовых стащить все, что подвернется под руку и что удастся унести, и даже кое-кто из людей почестнее может не устоять перед столь доступными соблазнами и поддаться искушениям. Благодаря такому расположению воду из озера таскать ближе и свободным от караула и служебных дел солдатам будет не так далеко до эля и вина, но это значит, что в отряде у командира заметно хромает дисциплина.

Какой бы слабой ни была дисциплина, но в лагере тоже царило оживление. Хоть у фермера работы по горло, но по сравнению с солдатом он, считай, отдыхает. Люди у длинных коновязей осматривали лошадей, знаменщики проверяли выстроенных рядами солдат, сотни работников загружали или разгружали фургоны, конюхи запрягали лошадей в упряжки. Караваны фургонов, с востока и с запада, каждый день приезжали по дороге в этот лагерь, а другие караваны – отбывали. Итуралде не мог не восхититься умением Шончан обеспечить своих солдат всем необходимым, там и тогда, когда и где это потребуется. Здесь, в Тарабоне, Присягнувшие Дракону – у большинства из них были угрюмые и мрачные лица – пребывали в убеждении, что Шончан растоптали их мечты, и готовы были если не отправиться вместе с Итуралде, то рассказать обо всем, что им известно. В этом лагере хранилось все, от сапог до мечей, от стрел до подков и фляжек, и в количестве достаточном, чтобы с ног до головы снарядить тысячи людей. Потеря для Шончан будет весьма ощутима.

Итуралде опустил зрительную трубу, отмахнулся от надоедливо жужжащей у лица зеленой мухи. Ей на смену тотчас явились две другие. В Тарабоне полным-полно мух. Они всегда появляются тут так рано? У него на родине мухи только начнут вылетать в ту пору года, когда он вновь вернется в Арад Доман. Если вернется. Нет – прочь дурные мысли. Когда он вернется. А в ином случае Тамсин рассердится, но ведь вызывать ее недовольство себе дороже, а уж сердить – совсем неразумно.

Большинство людей внизу были не солдатами, а наемными работниками, и из них лишь с сотню были теми самыми шончанами. Тем не менее вчера в полдень прискакал отряд в три сотни тарабонцев в раскрашенных полосами доспехах, что потребовало от Итуралде изменить свои планы – численность противника увеличилась более чем вдвое. На закате в лагерь въехал еще один отряд тарабонцев, столь же многочисленный, – они только успели поужинать и сразу легли спать, отыскав местечко, чтобы расстелить свои одеяла. Свечи и ламповое масло – для солдата роскошь. И еще – в лагере находилась одна из тех женщин, которых Шончан держат на привязи, дамани. Как Итуралде хотелось бы иметь возможность дождаться, пока та не отбудет из лагеря: должны же ее куда-то отвезти, а иначе какой прок держать дамани вместе с припасами? Но сегодня – условленный день, и он не вправе давать тарабонцам повод утверждать, будто он их сдерживал. Кое-кто готов ухватиться за любую причину, чтобы действовать по собственному усмотрению. Он понимал, что долго они за ним идти не будут, но нужно еще на несколько дней удержать при себе как можно больше людей.

Переместив взор на запад, Итуралде и не подумал воспользоваться зрительной трубой.

– Пора, – прошептал он, и словно бы по его команде, две сотни всадников с кольчужными вуалями на лицах галопом выскочили из-за деревьев. И тотчас же остановились, выделывая курбеты и маневрируя на месте, сверкая сталью копийных наконечников, в то время как их командир носился перед отрядом взад-вперед и бешено жестикулировал в явной попытке придать отряду некое подобие порядка.

С такого расстояния Итуралде не сумел бы различить лиц даже в зрительную трубу, но вполне мог представить искаженные яростью черты лица Торнея Ланасьета, стремящегося доиграть фарс до конца. Коренастый Преданный Дракону просто-таки сгорал от желания ввязаться в схватку с шончанами. С кем угодно из шончан. Трудно было уговорить его не бросаться в битву с заокеанскими захватчиками в тот же день, когда они пересекли границу. Вчера, с видимой радостью и облегчением, он наконец-то соскреб со своего стального нагрудника ненавистные полосы, свидетельствующие о его верности Шончан. Не важно – до сих пор он выполнял приказы Итуралде неукоснительно.

Когда ближайшие к Ланасьету дозорные поворотили своих лошадей и погнали их к поселку и шончанскому лагерю, Итуралде вновь поднял к глазу зрительную трубу, переключив свое внимание на противника. Часовые обнаружат, что их предостережение излишне. Суета замерла. Кое-кто указывал на всадников на другой стороне деревни, а другие просто взирали на них в остолбенении – и солдаты, и работники. Меньше всего они ожидали вражеского налета. Сколько бы ни ходило слухов о набегах айильцев, Шончан считали Тарабон своим, причем надежно защищенным. Быстрый взгляд на деревню – селяне стоят на улицах, глядя на необычных налетчиков. Они атаки тоже никак не ожидали. Итуралде подумал, что Шончан правы, но своим мнением он в обозримом будущем с кем-то из тарабонцев делиться не собирался.

Тем не менее потрясение продлилось недолго. Хорошо вымуштрованные солдаты знали, что надо делать: они побежали к своим лошадям, по большей части – еще неоседланным, хотя конюхи уже торопливо принялись за дело. Восемьдесят с лишком шончанских пехотинцев-лучников выстроились в колонну и бегом устремились через Серану. При столь наглядном подтверждении явной угрозы селяне похватали малышей на руки, окриками и тычками загоняя детишек постарше в чаемую безопасность домов. Казалось, прошли какие-то мгновения, и улицы опустели, только между домами быстро двигались лучники в своих сверкающих лаком доспехах и причудливых шлемах.

Итуралде повернул зрительную трубу в сторону Ланасьета и обнаружил, что тот галопом гонит свой конный строй вперед.

– Потише, – прорычал он. – Не спеши.

Вновь ему почудилось, будто тарабонец услышал его команду – тот наконец-то вскинул руку, останавливая своих людей. По крайней мере они по-прежнему находились где-то в полумиле от деревни. По плану Ланасьет, этот горячий болван, должен был сейчас находиться в миле от поселения, на опушке. Враги же должны посчитать, что легко отбросят его отряд, пребывающий все в том же видимом беспорядке, но и полумили вполне достаточно. Итуралде подавил подсознательное желание потеребить рубиновую серьгу в левом ухе. Сражение началось, и теперь нужно заставить тех, кто следует за тобой в битву, поверить, что ты – полностью уверен в себе и совершенно спокоен. А вовсе не жаждешь врезать от души в лоб предполагаемому союзнику.

Чувства, по-видимому, имеют особенность каким-то образом передаваться от командира подчиненным, а рассерженные люди ведут себя глупо, дают себя убить и проигрывают битвы.

Коснувшись мушки в виде полумесяца на щеке – в такой день, как сегодня, мужчина должен предстать в лучшем виде, – Итуралде сделал несколько неспешных, сдержанных вдохов, пока не убедился, что внутренне столь же спокоен, каким выглядит со стороны, потом вновь обратил свое внимание на бивак. Теперь большинство находившихся там тарабонцев были уже в седлах, но они дождались, пока в деревню не прискакали галопом десятка два шончан во главе с рослым малым – макушку его чудного шлема украшал единственный тонкий белый султан. Затем они пристроились позади шончан, причем те, кто приехал в лагерь вчера на закате дня, замыкали отряд.

Итуралде внимательно разглядывал фигуру во главе колонны, высматривая ее между домами. Единственное перо плюмажа означает, видимо, ранг лейтенанта или подлейтенанта. Что могло означать либо безбородого юнца, который едва начал командовать солдатами и для которого этот пост – первый в жизни, либо седоусого закаленного ветерана, который, если ошибешься, не упустит случая отрубить тебе голову.

Как ни странно, дамани, легко опознаваемая по сверкающей серебристой привязи, тянувшейся к другой всаднице, тоже гнала свою лошадь во весь опор, нисколько не отставая от прочих. По всем слухам, доходившим до Итуралде, эти женщины были пленницами, однако первая дамани вела она себя столь же решительно, что и та вторая женщина, сул’дам. Возможно…

Вдруг у него перехватило горло, и из головы разом вылетели все мысли о дамани.

На улице все еще оставались люди – шедшая перед несущейся колонной группа из семи или восьми мужчин и женщин, казалось, даже не слышала раздающийся позади грохот копыт. Даже если бы Шончан и захотели остановиться, они не успевали этого сделать, да к чему пытаться? Хорошее оправдание – нападение врага. Но Итуралде показалось, что руки высокого командира, державшие поводья, даже не дрогнули, когда он, а следом и весь отряд, буквально затоптал несчастных. Значит, не мальчишка, а ветеран. Бормоча молитву за души погибших, Итуралде опустил зрительную трубу. На то, что произойдет дальше, лучше смотреть без нее.

Оказавшись шагах в двухстах от деревни, офицер принялся выстраивать свой отряд – там, где уже остановились лучники и где они ждали, наложив стрелы на тетиву. Взмахами руки указав конным тарабонцам позади себя направления перестроения, он повернулся, устремив на Ланасьета взор через зрительную трубу. Солнечные лучи блеснули на металлических накладках трубы. Значит, солнце уже встает. Тарабонцы начали плавно разъезжаться по флангам, посверкивающие острия пик сохраняли тот же наклон, что и прежде. Вымуштрованные солдаты занимали места в строю на флангах, оставляя лучников в центре.

Офицер склонился к сул’дам, о чем-то с ней заговорил. Если он прямо сейчас спустит ее и дамани с поводка, все дело может обернуться катастрофой. Разумеется, все может кончиться бедой, даже если он и не поступит так. Последние из тарабонцев, те, что приехали позже, стали выстраивать свои ряды шагах в пятидесяти позади остальных, втыкая пики остриями в землю и доставая из притороченных позади седел чехлов короткие кавалерийские луки. Ланасьет, будь он проклят, бросил своих людей на врага. Всадники галопом понеслись в атаку.

На миг повернув голову, Итуралде – достаточно громко, чтобы его услышали воины позади, – произнес:

– Будьте готовы. – Заскрипела кожа седел – всадники подбирали поводья. Потом он коротко еще помолился за мертвых и прошептал: – Сейчас.

Как один человек, триста тарабонцев в длинной шеренге – его тарабонцев! – подняли луки и выпустили свои стрелы. Итуралде не понадобилась зрительная труба, чтобы увидеть, как сул’дам, дамани и офицер вдруг разом ощетинились стрелами. Всех троих едва ли не вынесло с седел – в каждого одновременно вонзилось не меньше десятка стрел. Отдавать подобный приказ Итуралде было больно, но на этом поле боя женщины представляли наибольшую опасность. Другие стрелы из залпа выбили большую часть лучников и оставили без седоков немало лошадей, и не успели еще убитые упасть на землю, как второй залп поразил уцелевших лучников и очистил еще больше седел.

Застигнутые врасплох, Шончан и верные им тарабонцы тем не менее решили сразиться с врагом. Некоторые из тех, кто еще оставался в седлах, развернули коней и, опустив пики, устремились в атаку. Другие, по-видимому охваченные безрассудным порывом, что случается в сражении с людьми, отбросили пики и попытались достать свои кавалерийские луки. Но по ним хлестнул третий залп – на такой дистанции клиновидные наконечники стрел пробивали кирасы и нагрудники, и вдруг оставшиеся в живых как будто сообразили, что в живых остались лишь они. Их товарищи лежали неподвижно на земле или же пытались подняться, несмотря на вонзившиеся в тело две-три стрелы.

Уцелевших конников противник теперь превосходил числом. Несколько человек развернули лошадей, и спустя считаные мгновения большинство из уцелевших бежали на юг, а вслед им ударил последний ливень стрел, еще больше проредивший ряды.

– Хватит, – пробормотал Итуралде. – Стоять и ни с места.

Кое-кто из конных лучников все же выпустил еще по одной стреле, но остальные благоразумно сдержали свой порыв. Пока вражеские солдаты в пределах досягаемости, можно убить еще нескольких, но этот отряд разгромлен, а стрелы вскоре у самих наверняка пойдут наперечет. Но что лучше всего – никому не взбрело в голову броситься в погоню.

Чего нельзя сказать о Ланасьете. Он со своими двумя сотнями погнался за убегавшими – только плащи развевались на ветру. Итуралде почудилось, будто он слышит, как они улюлюкают и вопят, точь-в-точь охотники, преследующие загнанного зверя.

– Думаю, мы в последний раз видели Ланасьета, милорд, – промолвил Джалаам, осаживая своего серого подле Итуралде.

Тот едва пожал плечами:

– Пожалуй, мой юный друг. Может, он еще придет в себя. В любом случае у меня и в мыслях никогда не было, что тарабонцы намерены вернуться с нами в Арад Доман. А у тебя?

– Нет, милорд, – отозвался тот, – но я думал, что его честь выдержит испытание в первом бою.

Итуралде поднял зрительную трубу, высматривая Ланасьета, по-прежнему несущегося галопом. Что ж, он ускакал в неизвестность, и в высшей степени маловероятно, что к этому сумасшедшему вернется разум. Итуралде лишился трети отряда – с тем же успехом их могла убить дамани. Он же рассчитывал, что у него есть еще несколько дней. Значит, необходимо снова пересмотреть планы, возможно, выбрать другую цель.

Выбросив мысли о Ланасьете из головы, Итуралде направил зрительную трубу туда, где лошади затоптали людей, и удивленно крякнул. Он не увидел там избитых копытами тел. Должно быть, выбежавшие друзья и соседи унесли их прочь, хотя в преддверии неминуемого сражения на околице деревни это казалось не менее вероятным, чем если бы пострадавшие сами встали и ушли восвояси после того, как по ним проскакали лошади.

– Пора сжечь все эти чудненькие шончанские склады, – сказал Итуралде. Засунув подзорную трубу в пристегнутый к седлу кожаный футляр, он надел шлем и послал Верного вниз по склону холма. Следом за ним, колонной по два, ехали Джалаам и остальные. Колеи от фургонных колес и разбитые берега указывали на брод через восточный ручей. – И, Джалаам, скажи нескольким людям, чтобы предупредили селян – пусть забирают, что им дорого, и уходят. Начиная с тех домов, что ближе всего к лагерю.

Там, где огонь идет в одну сторону, он может пойти и в другую, а скорей всего, так и будет.

По правде говоря, он уже запалил нешуточный пожар. По крайней мере, раздул первые уголья. Если будет милостив к нему Свет, если никого не обуяло излишнее рвение и никто не поддался отчаянию при виде того, как Шончан крепко держат в своих лапах Тарабон, если никого не постигнет несчастный случай, способный разрушить самый лучший и тщательно выстроенный план, тогда все отряды в Тарабоне, а это около двадцати тысяч человек, до исхода сегодняшнего дня нанесут удары навроде этого. И завтра они нападут снова. Теперь Итуралде остается лишь совершить через Тарабон рейд более чем в четыре сотни миль, избавляясь понемногу от тарабонских Принявших Дракона и собирая своих людей, а затем нужно вновь пересечь Равнину Алмот. Если осияет его Свет, то разожженный им пожар хорошенько подпалит шончанскую шкуру, достаточно, чтобы, рассвирепев, они в ярости кинулись за ним в погоню. И, как надеялся Итуралде, разозлятся они не на шутку. Тогда они очертя голову бросятся за ним и угодят прямиком в расставленную им ловушку, даже не заметив ее. Если Шончан не станут его преследовать, тогда он хотя бы очистит свою родную страну от тарабонцев и добьется от доманийских Преданных Дракону, чтобы они, вместо того чтобы сражаться против него, сражались за короля. А если же Шончан заметят ловушку…

Скача вниз по холму, Итуралде улыбался. Если Шончан заметят ловушку, то у него уже есть наготове другой план, а если понадобится, то найдется еще один. Он всегда отличался предусмотрительностью и всегда составлял планы с учетом всех случайностей и обстоятельств, какие только мог себе представить, за исключением того, что Дракон Возрожденный самолично возникнет вдруг перед ним. Итуралде решил, что тех планов, что он уже разработал, на данный момент вполне хватает.

Верховная леди Сюрот Сабелле Мелдарат лежала без сна в своей постели, уставившись в потолок. Луна зашла, и трехарочные окна, смотревшие в дворцовый сад, были темны, но ее глаза привыкли к сумраку, и она различала по крайней мере очертания орнамента, которым была расписана многокрасочная штукатурка. До рассвета оставалось не больше часа-двух, однако ей не спалось. После исчезновения Туон большую часть ночей Сюрот проводила без сна, лежа всего лишь под тонкой шелковой простыней и засыпая лишь тогда, когда от усталости закрывались веки, как она ни старалась удержать глаза открытыми. Сон рождал кошмары, которые ей хотелось забыть. В Эбу Дар никогда не бывало по-настоящему холодно, но по ночам сохранялось немного прохлады, и этой малости хватало, чтобы не дать ей не уснуть. Вопрос, который заражал страхом ее сны, был прост и жесток. Жива Туон или нет?

Побег дамани из Ата’ан Миэйр и убийство королевы Тайлин заставляли склоняться к версии о смерти Туон. Три события огромной важности, случайно произошедшие в одну ночь, – слишком тревожное совпадение, и первые два ужасали и сами по себе, указывая на то, что с Туон случилось самое худшее. Кто-то пытается сеять страх среди Райагел, Тех, Кто Возвращается Домой, вероятно, для того, чтобы сорвать Возвращение. Что же лучше послужит этой цели, как не убийство Туон? Что хуже, тут может быть замешан кто-то из своих. Поскольку Туон сошла на берег под вуалью, никто из местных не мог знать, кто она такая. Тайлин, вне всяких сомнений, убита посредством Единой Силы, наверняка это сул’дам и ее дамани. Сюрот ухватилась за мысль, что во всем виноваты Айз Седай, но рано или поздно кто-то, от кого не отмахнешься, задастся вопросом: как одна из этих женщин, пресловутых Айз Седай, смогла проникнуть во дворец, полный дамани, да еще в городе, полном дамани, и притом остаться необнаруженной? А чтобы снять ошейник с дамани из Морского Народа, нужна хотя бы одна сул’дам. И одновременно со всеми этими событиями невесть куда пропали две сул’дам, которые принадлежали самой Сюрот.

В любом случае пропавшими их стали числить два дня спустя, и их не видел никто с той ночи, как исчезла Туон. Сюрот не верила, что они причастны к исчезновению Туон, хотя тогда они должны были находиться в отведенных дамани каморках. Прежде всего, она не могла представить, чтобы Ринна или Сита сняли ошейник с дамани. Наверняка у них нашлись веские причины, побудившие их тайком улизнуть и пытать счастья где-то подальше отсюда, у кого-то, кому неведом их мерзкий секрет, у кого-то наподобие этой Эгинин Тамарат, которая похитила парочку дамани. Очень странно – ведь совсем недавно ее возвысили до Высокородной. Странно, но это и не важно: все равно Сюрот не понимала, каким образом Эгинин можно связать со всем прочим. Вероятно, женщина сочла, что тяготы и сложности службы тех, кто возведен в ряды знати, чересчур обременительны для простого моряка. Что ж, рано или поздно ее отыщут и арестуют.