Текст книги "Неандертальский параллакс. Трилогия"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Глава 5

– Что за…?

Полная тьма.

И… вода! У Понтера Боддета были мокрые ноги, и…

И он погружается; вода доходит до пояса, до груди, начинает заливать лицо.

Понтер задрыгал ногами.

Его глаза и правда были открыты, но смотреть было не на что. Абсолютно не на что.

Он замолотил по воде руками. Глотнул воздуха.

Что произошло? Где он?

Вот он стоит в лаборатории квантовых вычислений, и в следующую секунду…

Тьма. Тьма настолько непроглядная, что Понтер подумал, что ослеп. Такое мог сделать взрыв; так глубоко под землёй всегда существует вероятность обвала, и…

Прорыв подземных вод также возможен. Он раскинул руки вширь, выпрямил ноги, пытаясь нащупать дно, но…

Но ничего не нащупал, совсем ничего. Только вода. Он мог быть и в одной сажени от дна, и в тысяче. Он подумал о том, чтобы нырнуть, но в толще воды и в темноте, без малейшего света, он мог потерять направление вверх и не вынырнуть вовремя.

Пытаясь нащупать ногами дно, он случайно глотнул воды. Она была совершенно безвкусна. Он ожидал, что вода в подземной реке будет солоноватой, но эта, похоже, была чистая, словно только что растаявший лёд.

Он продолжал хватать ртом воздух; сердцебиение учащалось, и…

И ему захотелось доплыть до края этого места, что бы это ни…

Стонущий звук, низкий, глубокий, словно идущий со всех направлений сразу.

Словно просыпающийся зверь, словно…

Словно что-то, находящееся под огромным давлением?

Ему наконец удалось набрать в лёгкие достаточно воздуха, чтобы закричать.

– Помогите! – кричал он. – Помогите!

Он услышал странное эхо, как будто находился в замкнутом помещении. Может, он по-прежнему в вычислительной камере? Но если это так, то почему Адекор не отзывается на его голос?

Он не мог просто болтаться здесь. Он ещё не устал, но скоро устанет. Он должен найти поверхность, на которую можно бы было взобраться, или что-нибудь, что поддерживало бы его на плаву, и…

Снова стон, с этот раз громче, требовательнее.

Понтер поплыл по-собачьи. Если бы только был свет – любой свет. Он проплыл вроде бы всего ничего, и…

Боль! Понтер ударился головой обо что-то твёрдое. Он снова заработал руками и ногами, удерживая себя на месте; конечности начинали болеть. Он вытянул руку ладонью вперёд, растопырив пальцы. То, обо что он ударился, было твёрдым и тёплым – так что не металл и не стекло. Оно было совершенно гладкое, возможно, слегка вогнутое, и…

Снова стон, доносящийся от…

Его сердце ёкнуло; он ощутил, как расширились глаза, но по-прежнему ничего не видел.

…доносящийся от твёрдой стены перед ним.

Он поплыл в противоположном направлении; шум усилился, от него заболели уши.

Где он? Где он?

Шум становился всё громче. Он продолжал плыть от него, и…

Ай! Как больно!

Он врезался в ещё одну твёрдую гладкую стену. Это определённо не была стена вычислительной камеры – её стены были покрыты мягким звукопоглощающим материалом.

Ш-ш-шух-х-х-х!

Внезапно вода вокруг Понтера начала двигаться, завертелась, заревела, она подхватила его, словно горная река. Понтер сделал глубокий вдох, заглотив вместе с воздухом немного воды, а потом…

А потом ощутил, как что-то твёрдое ударило его по виску, и впервые за всё время этого безумия он увидел свет – искры из глаз.

И после этого – снова тьма, и тишина, и…

И больше ничего.

* * *

Адекор Халд вернулся в пультовую, тряся головой от удивления и не веря собственным глазам.

Они с Понтером были друзьями целую вечность. Они оба были из 145-го и познакомились, будучи студентами Научной Академии. Но за всё это время он ни разу не замечал за Понтером склонности к розыгрышам. Правила пожарной безопасности требовали, чтобы из любого помещения было несколько выходов, но здесь, под землёй, соблюсти это правило было невозможно. Единственный путь из вычислительной камеры проходил через пультовую. Кабели иногда прячут за фальшивыми дверями, но здесь все кабели и трубопроводы были проложены на виду, а полом служил гладко отполированный древний гранит.

Адекор следил за приборами; он не смотрел в окно на вычислительную камеру. Тем не менее, там не было никаких световых вспышек – он бы заметил их боковым зрением. Если бы Понтер – что? Испарился? Если бы Понтер испарился, то наверняка остался бы запах дыма или, скажем, озона. Но ничего такого не было. Он просто исчез.

Адекор бессильно упал в кресло – Понтерово кресло.

Он не знал, что делать дальше; не имел ни малейшего представления. Ему потребовалось несколько тактов, чтобы собраться с мыслями. Он должен сообщить городской администрации, что Понтер пропал; они организуют поиски. Может быть – хотя и трудно в это поверить – что земля разверзлась и Понтер куда-то провалился, возможно, в шахту уровнем ниже. В этом случае он, возможно, ранен.

Адекор поднялся на ноги.

* * *

Доктор Рубен Монтего, двое санитаров «скорой» и раненый человек вошли через раздвижную стеклянную дверь в приёмный покой Медицинского центра Сент-Джозеф – подразделения Регионального госпиталя Садбери.

Принимающий врач оказался сикхом за пятьдесят в нефритово-зелёном тюрбане.

– Что заболело? – спросил он.

Рубен взглянул на его беджик, на котором значилось «Н. Сингх, врач».

– Доктор Сингх, – сказал он, – я Рубен Монтего, медик с шахты «Крейгтон». Этот человек едва не утонул в ёмкости с тяжёлой водой и, как вы видите, получил травму черепа.

– С тяжёлой водой? – удивился Сингх. – Где он нашёл…

– В нейтринной обсерватории, – ответил Рубен.

– Ах, да, – сказал Сингх. Он отвернулся и вызвал кресло-каталку, потом осмотрел пострадавшего и стал делать пометки в блокноте. – Необычная форма тела, – сказал он. – Ярко выраженные надбровные дуги. Очень мускулист, очень широкоплеч. Короткие конечности. И… привет! Это ещё что такое?

Рубен покачал головой.

– Я не знаю. Оно, похоже, вживлено ему в кожу.

– Очень странно, – сказал Сингх. Потом посмотрел пациенту прямо в глаза. – Как вы себя чувствуете?

– Он не говорит по-английски, – пояснил Рубен.

– Ах, – сказал Сингх. – Ладно, его кости расскажут нам всё сами. Давайте его на рентген.

* * *

Рубен Монтего ходил взад-вперёд по приёмному покою, иногда заговаривая с проходящими мимо знакомыми врачами. Наконец, Сингху сообщили, что рентгенограммы готовы. Рубен надеялся, что его пригласят, хотя бы из профессиональной вежливости, и Сингх действительно сделал знак следовать за ним.

Пострадавший всё ещё находился в рентгенкабинете, предположительно, на случай, если Сингх решит, что нужны дополнительные снимки. Сейчас он сидел в кресле-каталке и выглядел, по мнению Рубена, более напуганным, чем маленький ребёнок, впервые попавший в больницу. Рентгенолог развешивал снимки – вид спереди и сбоку – на световой панели, к которой и подошли Сингх с Рубеном.

– Взгляните на это, – тихо сказал Рубен.

– Весьма необычно, – ответил Сингх. – Весьма.

Череп оказался удлинён – в гораздо большей степени, чем это свойственно человеческим черепам, и сзади имел округлую выпуклость, напоминающую шиньон. Надбровные дуги выступали далеко вперёд под низким лбом. Носовая полость была гигантских размеров, со странными треугольными выступами с обоех сторон. Огромная челюстная кость, видимая на нижней границе снимка, открыла то, что скрывала борода – полное отсутствие подбородка. Также бросалась в глаза прореха между последним коренным зубом и краем челюсти.

– Никогда не видел ничего подобного, – признал Рубен.

Карие глаза Сингха были удивлённо расширены.

– Я видел, – сказал он. – Видел. – Он повернулся и посмотрел на пациента, который по-прежнему сидел в кресле-каталке, бормоча что-то непонятное. Потом Сингх снова изучил рентгеновские снимки. – Это невозможно, – заявил сикх. – Попросту невозможно.

– Что?

– Этого не может быть…

– Чего? Доктор Сингх, ради бога…

Сингх поднял руку.

– Понятия не имею, как это может быть…

– Что? Что?

– Этот ваш пациент, – сказал Сингх с неподдельным изумлением, – похоже, он неандерталец.

Глава 6

– До свидания, профессор Воган.

– До свидания, Дария. Увидимся завтра. – Мэри Воган взглянула на часы – 20:55. – Будьте осторожны.

Молодая аспирантка улыбнулась.

– Обязательно. – И она двинулась к выходу из лаборатории.

Мэри смотрела, как она уходит, и с завистью вспоминала время, когда у неё была фигура, как у Дарии. Мэри было тридцать восемь, у неё не было детей, и с мужем она давно рассталась.

Она вернулась к работе с плёнкой радиоавтограммы – к считыванию нуклеотида за нуклеотидом. ДНК, которую она изучала, была получена из чучела странствующего голубя[2], выставленного в Музее естественной истории Филда; её специально прислали сюда, в Йоркский университет в Торонто, чтобы посмотреть, возможно ли её секвенировать. Такие попытки делались и раньше, но ДНК оказывалась слишком повреждённой. Однако лаборатория Мэри достигла беспрецедентных успехов в реконструкции ДНК, которую никому не удавалось прочитать.

К сожалению, последовательность обрывалась; было невозможно определить, какой набор нуклеотидов здесь присутствовал изначально. Мэри потёрла переносицу. Нужно извлечь из образца ещё немного ДНК, но она слишком устала, чтобы заниматься этим сегодня. Она взглянула на стенные часы. 21:25.

Не слишком поздно – летом многие вечерние занятия начинаются в девять вечера, так что должно быть ещё довольно людно. Если она уходила после десяти, то обычно звонила в университетскую службу сопровождения и просила проводить её до машины. Но так рано в этом вряд ли была необходимость. Мэри сняла бледно-зелёный лабораторный халат и повесила его на вешалку возле двери. Был август; в лаборатории работал кондиционер, но снаружи наверняка духота. Наступала ещё одна липкая и неприятная ночь.

Мэри выключила свет; одна из флуоресцентных ламп немного поморгала, прежде чем окончательно угаснуть. Потом она закрыла дверь и пошла по коридору второго этажа, мимо торгового автомата с пепси-колой («Пепси» платила Йоркскому университету два миллиона долларов в год за то, чтобы быть эксклюзивным поставщиком безалкогольных напитков в кампусе).

Стены коридора были увешаны обычными досками объявлений, заполненными сообщениями о вакансиях, о резервировании аудиторий, о собраниях клубов, о выпуске дешёвых кредиток, о подписке на журналы и о продаже всякой всячины как студентами, так и преподавателями, включая одного чудака, который надеялся, что кто-то заплатит ему деньги за старую электрическую пишущую машинку.

Мэри шла дальше, цокая каблуками по плиткам пола. В коридоре не было ни души. Проходя мимо мужского туалета, она услышала шум спускаемой воды, но это происходило автоматически, по таймеру.

В двери на лестницу были окна из безопасного стекла, с вплавленной в него металлической сеткой. Мэри распахнула дверь и направилась вниз. Четыре лестничных пролёта с бетонными ступенями, каждый опускает её на половину этажа. На цокольном этаже она сошла с лестницы и прошла короткое расстояние по ещё одному коридору. Этот тоже был пуст, за исключением работающего на дальнем краю уборщика. Она дошла до парадного входа, миновала стойки со стопками «Экскалибура» – университетской газеты и, наконец, через двойные двери выбралась на тёплый вечерний воздух.

Луна ещё не взошла. Мария зашагала по дорожке, миновав несколько незнакомых студентов. Она прихлопнула комара, и тут…

Чья-то рука зажала ей рот, и она ощутила у горла что-то острое и холодное.

– Ни звука, – произнёс низкий хриплый голос, и рука увлекла её за собой.

– Прошу вас… – сказала Мэри.

– Тихо, – сказал мужчина. Он продолжал тянуть ей за собой, прижимая нож к горлу. Сердце Мэри выскакивало из груди. Рука, зажимающая рот, исчезла, и мгновением позже она ощутила её на левой груди; она сжалась, грубо и болезненно.

Он затащил её в какой-то закуток: две бетонные стены смыкаются под прямым углом, большая сосна полностью закрывает обзор. Он развернул её лицом к себе, прижал её руки к стене – левая рука по-прежнему держит нож, даже обхватывая её запястье. Теперь она могла его рассмотреть. На нём была чёрная балаклава, но это был, безусловно, белый, судя по видимому из-под балаклавы участку кожи вокруг голубых глаз. Мари попыталась ударить его коленом в пах, но он выгнулся назад, и удара не получилось.

– Не сопротивляйся, – сказал он. В его дыхании чувствовался запах табака, а ладони, сжимающие руки Мэри, потели. Мужчина отнял руку от стены, не переставая сжимать её запястье, а потом снова прижал его к бетону так, чтобы нож оказался ближе к её лицу. Другой рукой он потянулся к штанам, и Мэри услышала звук расстёгиваемой молнии. Она почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.

– Я… у меня СПИД, – сказала она, зажмуриваясь, словно пытаясь выключить всё происходящее.

Мужчина рассмеялся наждачным злобным смехом.

– Значит, нас теперь двое, – сказал он. У Мэри ёкнуло сердце, но он, вероятно, тоже врал. Со сколькими женщинами он уже делал это? Сколько из них в отчаянии пробовали эту уловку?

Его рука теперь была на поясе её брюк, стягивая их вниз. Мэри ощутила, как разошлась молния, как брюки скользнули по её бёдрам, и как его таз и твёрдый как камень напряжённый член прижались к ней. Она вскрикнула, и его рука вдруг оказалась на её горле, сжалась, ногти впились в кожу.

– Тихо ты, сука!

Почему никто не пройдёт мимо? Почему вокруг никого нет? Боже, ну почему…

Она почувствовала, как рука сдирает с неё трусики, а член упирается в промежность. Он вогнал его ей в вагину. Боль была невыносимой; её будто раздирали изнутри.

Это никакой не секс, – думала Мэри, даже когда слёзы брызнули из уголков зажмуренных глаз. – Это насильственное преступление. Её поясница стукалась о бетон каждый раз, как насильник налегал на неё, проникал глубоко в неё, снова и снова и снова, и его животные стоны становились громче с каждым разом.

А потом всё, наконец, кончилось. Он вышел из неё. Мэри знала, что сейчас она должна посмотреть вниз, попытаться запомнить характерные приметы, увидеть хотя бы, обрезан он или нет, всё что угодно, что помогло бы осудить ублюдка, но она не могла на него смотреть. Она вскинула лицо к тёмному небу; всё расплылось в пелене жгучих слёз.

– Теперь ты останешься здесь, – сказал насильник, похлопав её по щеке плоским лезвием ножа. – Ты не издашь ни звука и останешься здесь в течение пятнадцати минут. – А потом она услышала звук застёгиваемой молнии и его шаги – он бежал через поросший травой газон.

Мэри оперлась спиной о бетонную стену и скользнула по ней вниз; колени упёрлись в подбородок. Она ненавидела себя за вырывающиеся из груди мучительные всхлипы.

Через некоторое время она просунула ладонь между ног, потом вытащила и осмотрела её, чтобы узнать, не идёт ли кровь; слава Богу, нет.

Она подождала, пока не выровняется дыхание, а желудок не уляжется достаточно, чтобы она смогла встать, и её бы не вывернуло. И тогда она встала, медленно и мучительно. Она слышала голоса – женские голоса – в отдалении: две студентки болтали и смеялись на ходу. Часть её хотела их позвать, но она не смогла выдавить из горла ни звука.

Она знала, что температура воздуха никак не ниже двадцати пяти градусов, но ей было холодно, холоднее, чем когда-либо в жизни. Она начала растирать руки, чтобы согреться.

Непонятно, сколько времени ей потребовалось на то, чтобы прийти в себя. Пять минут? Пять часов? Она должна найти телефон, набрать 911, позвонить в полицию Торонто… или в полицию кампуса, или – она знала о таком, читала в справочнике для студентов – в центр помощи жертвам изнасилований Йоркского университета, но…

Но она не хотела ни с кем говорить, не хотела никого видеть… не хотела, чтобы кто-то увидел её такой, как сейчас.

Мэри застегнула брюки, сделала глубокий вдох и зашагала. Лишь через несколько секунд она осознала, что направляется не к машине, а возвращается в Фаркуарсон-билдинг, к себе на факультет биологии.

Войдя в здание, она поднялась на четыре лестничных пролёта вверх, всё время держась за перила, боясь потерять равновесие, если их отпустит. К счастью, коридор был по-прежнему пуст. Она добралась до своей лаборатории, никем не замеченная. Замерцали и зажглись флуоресцентные лампы.

Она не беспокоилась насчёт беременности – она глотала таблетки (не грех в её глазах, хотя несомненный грех в глазах её матери) с тех пор, как вышла замуж за Кольма, и просто продолжила их принимать после того, как они разошлись, хотя, как скоро стало ясно, потребности в этом никакой не было. Но ей совершенно точно надо будет найти клинику и провериться на СПИД, просто для душевного спокойствия.

Мэри не собиралась сообщать о преступлении; она уже определилась на этот счёт. Сколько раз она проклинала тех, о ком читала, что они не стали заявлять в полицию об изнасиловании? Они предают других женщин, дают чудовищу уйти, дают ему шанс сделать это снова с кем-то ещё, со мной, сейчас, но…

Но легко проклинать кого-то, когда это случилось не с тобой, когда не ты была там.

Она знала, что случается с женщинами, которые обвиняют мужчин в изнасиловании; она видела это по телевизору множество раз. Они пытаются доказать, что в этом была её вина, что её показаниям нельзя верить, что она каким-то образом согласилась с тем, что её моральные устои не слишком крепки.

– Так вы говорите, что вы – добрая католичка, миссис О’Кейси… о, простите, вы больше не носите это фамилию, правда ведь? С тех пор, как разошлись с вашим мужем Кольмом. Теперь вы мисс Воган, так? Но вы и профессор О’Кейси юридически до сих пор состоите в браке, не так ли? Пожалуйста, расскажите суду, спали ли вы с другими мужчинами с тех пор, как ушли от мужа?

Она знала, что справедливость редко можно найти в зале суда. Там её разорвут на части и соберут из них такое, что она сама не узнает.

А в результате ничего, по сути, не изменится. Монстру всё сойдёт с рук.

Мэри сделала глубокий вдох. Возможно, потом она передумает. Но прямо сейчас самым важным делом был сбор вещественных доказательств, и она, профессор Мэри Воган, была в этом не менее компетентна, чем женщина-полицейский с чемоданчиком для сбора улик.

В двери в её лабораторию было окно; она встала так, чтобы её было невозможно увидеть из коридора. Она сняла брюки, едва не подпрыгнув от звука расстёгиваемой молнии. Потом взяла стеклянный контейнер для образцов и несколько ватных тампонов и, смаргивая выступившие слёзы, промокнула оставшуюся внутри неё гадость.

Закончив, она запечатала контейнер для образцов, написала на нём дату красным маркером, и пометила как «Воган 666»: её фамилия и номер образца, как нельзя лучше подходящий для маньяка. Потом она запечатала свои трусики в непрозрачный пластиковый контейнер и пометила его той же датой и обозначением. И то, и другое она поместила в холодильник для хранений биологических образцов, рядом с ДНК странствующего голубя, египетской мумии и шерстистого носорога.

Глава 7

– Где я?

Понтер знал, что в его голосе слышна паника, но ничего не мог с собой поделать. Он всё ещё сидел в странном кресле, катающемся на двух обручах, что было хорошо, поскольку он сомневался, что сможет устоять на ногах.

– Успокойся, Понтер, – сказал имплант-компаньон. – У тебя пульс подскочил до…

– Успокойся! – огрызнулся Понтер, будто Хак предложила что-то до смешного невозможное. – Где я?

– Я не уверена, – ответил компаньон. – Я не принимаю сигналов от башен системы позиционирования. Вдобавок, я отрезана от планетарной инфосети и не получаю подтверждений от архивов алиби.

– Ты не повреждена?

– Нет.

– Значит… значит, мы не на Земле? Иначе ты принимала бы сигналы от…

– Я уверена, что мы на Земле, – ответила Хак. – Ты обратил внимание на солнце, когда они вели нас к экипажу?

– А что с солнцем?

– Его цветовая температура 5200 градусов, а угловой размер – одна семитысячная большого круга, как и должно быть у Солнца, видимого с орбиты Земли. К тому же, я опознал породу большей части деревьев, которые успел рассмотреть. Нет, это вне всякого сомнения Земля.

– Но эта вонь! Откуда такой поганый воздух?

– Могу лишь поверить тебе на слово, – ответила Хак.

– А мы не могли… скажем, переместиться во времени?

– Маловероятно, – ответил компаньон. – Но если сегодня ночью мне удастся взглянуть на звёзды, я смогу сказать, сдвинулись ли они вперёд или назад на заметное расстояние. А если я смогу зафиксировать положение других планет и фазу луны, то, возможно, мне даже удастся точно определить дату.

– Но как нам вернуться домой? Как мы…

– Понтер, я снова должна повторить свой совет: успокойся. Ты близок к гипервентиляции. Сделай глубокий вдох. Вот так. Теперь медленно выдыхай. Правильно. Расслабься. Ещё один вдох…

– Кто эти существа? – спросил Понтер, делая рукой жест в сторону костлявой фигуры с тёмной кожей и без волос и другой фигуры, с кожей посветлее и обмотанной тканью головой.

– Хочешь знать, что я думаю? – сказала Хак. – Это глексены.

– Глексены! – воскликнул Понтер достаточно громко, чтобы две странных фигуры повернулись в его сторону. Он понизил голос. – Глексены? Не говори ерунды…

– Взгляни на вон те изображения черепов. – Хак разговаривала с Понтером через посредство пары кохлеарных имплантов, но изменяя звуковой баланс между правым и левым имплантом она могла указывать направление так же точно, как если бы тыкала пальцем. Понтер поднялся с кресла и нетвёрдой походкой проковылял через комнату, прочь от странных существ, к одной из освещённых панелей, такой же, какую изучали они, с прикреплёнными к ней рентгенограммами головы.

– Зелёное мясо! – выругался Понтер, разглядывая странные черепа. – Они и правда глексены. Точно ведь?

– Я бы сказал, очень похоже. Из всех приматов только у них отсутствует надбровный валик и есть такой вот выступ на передней части нижней челюсти.

– Глексены! Но они ведь вымерли… э-э… как давно они вымерли?

– Вероятно, около 400000 месяцев назад, – ответил Хак.

– Это не может быть Земля той эпохи, – сказал Понтер. – То есть, я имею в виду, если бы тогда существовала развитая цивилизация, она обязательно оставила бы какие-то следы. Глексены максимум умели обрабатывать камень, ведь так?

– Да.

Понтер попытался подавить в своём голосе истерические нотки.

– Так где же мы тогда?

* * *

Рубен Монтего смотрел на врача скорой помощи, раскрыв от удивления рот.

– Что значит «похоже, он неандерталец»?

– Особенности строения черепа говорят сами за себя, – сказал Сингх. – Уж поверьте мне – у меня учёная степень в краниологии.

– Но как это может быть, доктор Сингх? Неандертальцы вымерли миллионы лет назад.

– На самом деле лишь двадцать семь тысяч, – сказал Сингх, – если предположить, что датировка последних находок верна. Если же нет, тогда 35000 лет назад.

– Но как тогда…

– Этого я не знаю. – Сингх указал на рентгенограммы, прикреплённые к световой панели. – Но набор наблюдаемых характеристик не оставляет места для сомнений. Одна или две могут появиться на черепе Homo sapiens. Но все сразу? Невозможно.

– Каких характеристик? – спросил Рубен.

– Во-первых, разумеется, надбровный валик, – ответил Сингх. – Заметьте, что в отличие от такового у других приматов он имеет двойной изгиб и борозду позади. Потом прогнатизм – выдвинутость лицевой части вперёд: посмотрите как выпирают челюсти. Отсутствие подбородка. Ретромолярный пробел, – он указал на пустое пространство позади последнего зуба. – А эти треугольные выступы в носовой полости? Таких нет ни у какого другого млекопитающего, тем более примата. – Он постучал пальцем по изображению задней части черепа. – И видите вот этот закруглённый выступ на затылке? Он также характерен именно для неандертальцев.

– Вы меня разыгрываете, – сказал Рубен.

– Никогда не занимался ничем подобным, – ответил Сингх.

Рубен оглянулся на незнакомца, который встал с кресла-каталки и изумлённо рассматривал пару рентгенограмм на другом краю кабинета. Потом Рубен ещё раз посмотрел на рентгенограммы, висящие перед ним. Ни он, ни Сингх не присутствовали, когда рентгенограф делал снимки, так что теоретически возможно, что их с какой-то целью подменили, хотя…

Хотя это были реальные рентгенограммы реальной живой головы, не ископаемого: носовые хрящи и контуры мягких тканей хорошо просматривались. И всё-таки что-то было не так с нижней челюстью. Часть её на ренгенограмме получилась значительно светлее, словно была сделана из менее плотного материала. И цвет этот был сплошным, без вариаций, словно материал был абсолютно однороден.

– Это подделка, – сказал Рубен, указывая на странный фрагмент челюсти. – Я хочу сказать, он – подделка. Он сделал себе пластику, чтобы быть похожим на неандертальца.

Сингх вгляделся в рентгенограмму.

– Да, это следы операции – но только на челюсти. Особенности черепа подлинные.

Рубен снова взглянул на раненого, который по-прежнему разглядывал рентгенограммы и что-то бормотал себе под нос. Он попытался представить себе череп этого человека под кожей и тканями. Будет он выглядеть похоже на то, что он видит на рентгенограмме?

– У него несколько зубов вставные, – сказал Сингх, вглядываясь в снимок. – Но они находятся на реконструированной секции челюсти. Что же до остальных зубов, они выглядят натуральными, только корни укороченные, как при тауродонтизме[3]. Это тоже неандертальская особенность.

Рубен снова повернулся к снимкам.

– И ни единого дупла, – в раздумье отметил он.

– Похоже на то, – сказал Сингх. Потом он снова вгляделся в снимок. – Как бы то ни было, я не вижу ни трещины в черепе, ни субдуральной гематомы. Держать его в больнице нет причин.

Рубен посмотрел на пришельца. Да кто же он такой, чёрт возьми? Он болтал на незнакомом языке, он подвергался обширной восстановительной хирургии. Может быть, приверженец какого-нибудь извращённого культа? Может, поэтому он вломился в нейтринную обсерваторию? В принципе, такая версия имела смысл, но…

Но доктор Сингх был прав: за исключением восстановленной нижней челюсти, на снимках перед ними был натуральный, естественный череп. Рубен Монтего медленно, с опаской пересёк кабинет и лишь через несколько секунд осознал, что делает: он приближался к незнакомцу не так, как подходят к другому человеческому существу, а, скорее, как подходил бы к дикому животному. Хотя до сих пор он вёл себя исключительно мирно.

Незнакомец определённо услышал шаги Рубена. Он оторвался от созерцания снимков, которые приковали его внимание, и повернулся к доктору.

Рубен уставился на него. Он ещё раньше заметил, что лицо выглядит странно. Надбровные валик, изгибающийся над каждым глазом, был хорошо заметен. Волосы разделялись пробором ровно посередине, не сбоку, и было видно, что таково их естественное состояние, а не прихоть парикмахера. И нос: нос был просто огромный, но ни в малейшей степени не орлиный. В сущности, он не был похож ни на один нос, что Рубену приходилось видеть до сих пор – у него совершенно отсутствовала переносица.

Рубен медленно поднял руку с немного растопыренными пальцами, чтобы его жест не был воспринят как угроза.

– Вы позволите? – спросил он, приближая руку к лицу незнакомца.

Он не мог понять слов, но намерение было очевидно. Он слегка склонил голову вперёд, словно предлагая её для исследования. Рубен пробежал пальцами по надбровным дугам, по лбу, вдоль всей длины черепа, ощупал затылочный выступ – под кожей твёрдая кость. Сомнений не оставалось: череп, изображённый на рентгенограмме, принадлежал этому человеку.

– Рубен, – сказал доктор Монтего, коснувшись своей груди. – Ру-бен. – Потом он указал на незнакомца рукой с повёрнутой вверх ладонью.

– Понтер, – произнёс незнакомец низким звучным голосом.

Конечно, пришелец мог воспринять «Рубен» как название той разновидности людей, к которой принадлежал доктор Монтего, так что «Понтер» могло означать «неандерталец» на его языке.

К ним подошёл Сингх.

– Наонигал, – сказал он; вот что, оказывается, означало «Н» на его беджике. – Меня зовут Наонигал.

– Понтер, – повторил незнакомец. Другие интерпретации всё ещё возможны, подумал Рубен, но вероятнее всего, это всё же его имя.

Рубен кивнул доктору Сингху.

– Спасибо вам за помощь, – сказал он. Потом повернулся к Понтеру и жестом позвал его за собой. – Пойдёмте.

Понтер двинулся к креслу-каталке.

– Нет, – сказал Рубен. – Нет, с вами всё в порядке.

Он снова жестом позвал незнакомца за собой, и в этот раз тот последовал за ним, пешком. Сингх снял рентгенограммы со световой панели, уложил их в большой конверт и вышел вместе с ними, направляясь обратно в приёмный покой.

Коридор перегораживала раздвижная дверь матового стекла. Когда Сингх наступил на резиновый коврик перед ней, створки разъехались в стороны, и…

Вспышки десятков блицев ослепили их.

– Это тот парень, который взорвал нейтринную обсерваторию? – выкрикнул мужской голос.

– Какие обвинения собирается выдвинуть «Инко»? – вторил ему женский.

– Он ранен? – спросил ещё один мужской голос.

Рубену потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться в ситуации. Одного мужчину он опознал как корреспондента местной станции «Си-Би-Си», второго – как репортёра «Садбери Стар», пишущего про горнодобывающую промышленность. Там было ещё с десяток незнакомых людей, но они все потрясали микрофонами с логотипами «Глобал Телевижн», «Си-Ти-Ви», «Ньюсуорлд» и местных радиостанций. Рубен посмотрел на Сингха и вздохнул; похоже, что встречи с журналистами не избежать никак.

– Как зовут подозреваемого? – спросил какой-то репортёр.

– У него есть судимости?

Репортёры непрерывно фотографировали Понтера, который не сделал ни малейшей попытки закрыть лицо. В этот момент с улицы вошли двое офицеров RCMP[4] в тёмно-синих униформах.

– Где террорист?

– Террорист? – удивился Рубен. – С чего вы взяли?

– Вы медик с шахты, не так ли? – спросил один из полицейских.

Рубен кивнул.

– Рубен Монтего. Но я не верю, что этот человек – террорист.

– Но ведь он взорвал нейтринную обсерваторию! – заявил один из репортёров.

– Обсерватория была повреждена, это так, – сказал Рубен, – я он был там, когда это случилось, но я не верю, что это было сделано намеренно. В конце концов, он чуть не утонул.

– Согласно приказа, – сказал полицейский, сразу уронив себя в глазах Рубена, – он должен пройти с нами.

Рубен посмотрел на Понтера, на репортёров, на Сингха.

– Вы знаете, как оно бывает в таких случаях, – тихо сказал он Сингху. – Если власти заберут Понтера, мы его никогда больше не увидим.

Сингх медленно кивнул.

– Надо полагать.

Рубен закусил губу, соображая. Потом сделал глубокий вход и заговорил во весь голос.

– Я не знаю, откуда он пришёл, – сказал Рубен, кладя руку на массивное плечо Понтера, – и не знаю, как попал сюда, но этого человека зовут Понтер, и…

Рубен замолчал. Сингх смотрел на него. Рубен знал, что мог бы на этом остановиться: да, имя этого человека известно. Он не обязан говорить ничего сверх этого. Он мог остановиться сейчас, и никто не подумает, что он спятил. Если же он продолжит говорить…