Текст книги "Триггеры (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава 39

В обычных обстоятельствах Бесси Стилвелл захотелось бы задержаться в Лос-Анджелесе подольше. Ей всегда хотелось увидеть Аллею Славы и найти на ней звёзды Кэрри Гранта, Кристофера Пламмера и Джеймса Дина. И конечно же после Вашингтона было приятно оказаться там, где тепло. Но её сын по-прежнему в больнице, и хотя она виделась с ним лишь утром того дня, когда они с Дэррилом прилетели сюда, она должна была вернуться, чтобы быть с ним.

Они покинули студию и отправились прямиком на Лос-Анджелесскую базу ВВС. Бесси поместили в изолированную комнату ожидания с двумя караульными у дверей, а Дэррила отвели на встречу с командующим базой. Бесси медленно, преодолевая боль, опустилась на деревянное сиденье и взяла со стола журнал – но буквы оказались слишком мелкие, чтобы она могла их читать.

Наконец, агент Хадкинс вернулся.

– Всё хорошо, мэм, – сказал он. – Всё улажено. Прошу прощения, что приходится совершать два перелёта в один день.

– Да ничего, – ответила Бесси. – Мне ведь всё равно нужно вернуться к сыну.

– Точно, мэм. Ну так что, идём?

Дженис лежала на кровати в гостевой спальне, свернувшись клубком и закрыв глаза, и думала о том, что она сделала. Часть её была в восторге от того, что она бросила Тони. Другая часть была в ужасе от того, что несёт ей будущее.

И, конечно же, были ещё воспоминания о том, как умер Джош Латимер. Они были по-прежнему яркие, но уже не реальные; теперь они ощущались именно воспоминаниями, а не событиями, снова происходящими прямо сейчас. У солдата, которого она сегодня видела, Кадима Адамса, был посттравматический синдром; его флешбэки казались реальными ужасами, которые происходят снова. Но, к счастью, Джен, похоже, не придётся испытывать этого чувства непосредственности каждый раз, как она будет вспоминать о смерти Джоша.

– Джен? – голос Эрика, едва громче шёпота – таким обычно проверяют, спишь ли ты.

Она открыла глаза. Его силуэт вырисовывался на фоне дверного проёма: худой лысый мужчина, опершийся на косяк.

– Хмммм? – сказала она.

– Звонил доктор Гриффин. В четыре будет пресс-конференция о состоянии Джеррисона. Он хочет, чтобы я участвовал.

– Э-э… о’кей.

– Ты не хочешь пойти?

– А это надолго?

– Возможно, на пару часов. Он хочет, чтобы мы решили, что собираемся сказать, прежде чем выходить к репортёрам.

Она не участвовала в той операции.

– Я могу остаться здесь?

– Конечно, – и, хотя он этого не сказал, она услышала в его тоне, и была за это благодарна: «Сколько захочешь».

– Спасибо, – сказала она.

– Ну тогда я пошёл. Пошарь в холодильнике. Ты любишь китайскую кухню. – Они никогда ему об этом не говорила, но он знал. – Там должна ещё остаться курица гунбао.

– Спасибо.

Джен услышала, как он выходит из квартиры. Она полежала ещё немного, обняв себя за колени, но в конце концов всё же встала и вышла из спальни Квентина в гостиную.

Мебель была лучше, чем вся, что у неё когда-либо была; в её квартире всё называлось по имени какого-нибудь шведского озера или реки и собиралось с помощью шестигранного ключа. Но эта мебель – кофейный столик, книжные полки, комод, сделанные, как ей показалось, из вишнёвого дерева – выглядела дорого.

Помимо многочисленных книг в твёрдой обложке – роскошь, которую Тони ей никогда не позволял – книжные полки занимали всякие безделушки: вырезанная из мыльного камня птица эскимосской работы, перьевая ручка, бронзовый медальон с выгравированным на нём словом «Чамп», белая мраморная шахматная фигура. За каждой из них, несомненно, стояла целая история, это были подарки на память, сувениры – но для неё они не значили ничего.

Но кроме Эрика эти истории знал и мог рассказать ещё один человек: Никки Ван Хаузен.

Фамилия достаточно редкая, подумала Джен, хотя если она замужем, то в телефонной книге наверняка будет стоять имя мужа.

Джен шумно выдохнула. Если она замужем. Эта Никки знала об Эрике всё, но Джен не знала о Никки даже самых простых вещей.

Она зашла в кабинет Эрика. Его «Макбук-Эйр», включённый и с открытым браузером «Сафари», стоял на покрытом стеклом столе. Она вбила «Ники Ван Хаузен» в строку поиска Гугла, но он нашёл слишком много совпадений. Однако добавление слова «недвижимость» сделало дело, тем более что Гугл предложил поправить написание имени: нашёлся её веб-сайт и даже, к удивлению Джен, статья в сегодняшней утренней «Вашингтон Пост». Узнав о случившейся в «Лютере Терри» сцепке памяти, сообразительный репортёр взял у Никки интервью, посколько она помнила операцию над президентом так же хорошо и подробно, как и сам Эрик.

Её веб-сайт – предлагавший «всего 2% комиссии» и «бесплатную оценку стоимости» – дал номер её телефона. Джен взяла трубку, но потом положила её обратно; она не хотела, чтобы её звонок был как-то связан с Эриком. Она прошла в мраморную прихожую, отыскала свою сумку, достала из неё сотовый телефон – и увидела четыре голосовых сообщения от Тони. Она содрогнулась, убрала их с экрана и набрала номер.

– Агентство недвижимости Никки Ван Хаузен, – ответил бойкий голос.

– Это… – чёрт, она же до сих пор не знает, мисс она или миссис. – Э-э… это Никки?

– Она самая.

– Никки, это Дженис Фалькони.

На три или четыре секунды повисла пауза.

– Ох.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала Джен.

– О чём?

Теперь очередь Джен колебаться.

– О доступе к памяти Эрика.

– Послушайте, если вы о статье, то я не…

– Нет, нет. Мне нет дела до статьи; мне неважно, что вы знаете те вещи. Просто… просто… я не знаю, я подумала. что может быть, мне станет легче, если я с вами увижусь.

– Гмм… Хорошо. Может быть.

– Мы не могли бы пересечься сегодня днём?

– Гмм… где?

– Ну, вы, несомненно, знаете, что я остановилась у Эрика, и у меня нет ни машины, ни ключа от квартиры. Вы не могли бы… не могли бы прийти к нему домой?

– Э-э… он тоже там будет?

– Нет. Нет.

– Да, думаю, я могла бы зайти, – сказала Никки с явным облегчением. Потом: – Он живёт в «Потомак-Пэлас», верно? – так назывался кондоминиум. – Второй пентхаус?

Джен слегка поёжилась.

– Да.

– Я буду сегодня показывать квартиру рядом с этим местом. Где-то в полпятого зайду, хорошо?

– Договорились, – сказала Джен. – Спасибо.

Рука, держащая трубку, дрожала.

Бесси не имела дела с армией с тех пор, как её муж Бог знает сколько лет назад вернулся из Кореи. Она поразилась, насколько всё стало высокотехнологичным: здесь, на базе, повсюду были компьютеры, сложные дисплеи, всякие приборы, которые она вообще понятия не имела, для чего…

Нет, не так. Теперь, когда она об этом задумалась, она знала, для чего нужна большая их часть: она это знала, потому что это знал Сет Джеррисон – узнал за то время, пока занимал свой пост, хотя многие из них были незнакомы и ему; в конце концов, он преподаватель истории. По пути к самолёту они с Дэррилом прошли мимо нескольких солдат, потом вышли на лётное поле, рядом с самолётом, на котором они должны были лететь. Она разглядела, что это бомбардировщик, и тут…

И тут в голове выскочили два слова: «Встречный удар».

И пока они подходили к самолёту, заходили в него и усаживались на места, которые им указали, она вспомнила все детали – ужасающие, жуткие детали. Её руки тряслись так, что ей пришлось попросить Дэррила застегнуть её привязной ремень.

Да, террористы практически загнали США в угол; в этом не было сомнений. Но это… это было…

Конечно, необходимо дать им отпор; и лидер должен его возглавить.

Но такое!

Самолёт покатился по взлётной полосе. Он снова приземлится через четыре часа.

Четыре часа на то, чтобы решить, что делать.

Глава 40

В 16:45 телефон Эрика издал странный двойной сигнал. Джен раньше уже слышала его звонок, когда звонил доктор Гриффин, и тогда звук был нормальный, но…

А! Это, должно быть, что-то вроде домофона. Как у Роджера – Роджер был лучшим другом Тони. Она взяла трубку.

– Алло?

– Это Никки Ван Хаузен. Я внизу.

– Ага, поняла. Э-э… я не знаю, как вас впустить.

– Нажмите «шесть», – подсказала Никки, словно бывала здесь миллион раз, словно она, чтоб ей пусто было, жила здесь.

Джен сделала, как она сказала. Она услышала в трубке электрическое жужжание, и затем соединение прервалось. Она поправила волосы, глядя в зеркальную дверь шкафа в прихожей, затем выглянула в глазок во входной двери и увидела…

Это было как тот туннель, который она видела, когда умирал Джош. Она увидела женщину, невероятно маленькую и далёкую, приближающуюся к ней, всё ближе, ближе…

И Джен открыла дверь. На веб-сайте Никки было фото. На нём у Никки были рыжеватые волосы, но сейчас они были светло-каштановые со светлыми прядями – и выглядела она немного моложе, лет на тридцать пять.

– Простите за опоздание, – сказала Никки. – Погода лучше не становится. – но потом она остановилась и уставилась на Дженис. – Ого, – тихо сказала она.

– Что?

– Простите. Просто это так странно – видеть вас вживую. Эрик помнит вас отдельными фрагментами, вы знали? Ваша улыбка, ваши зубы, как вы отбрасываете со лба волосы, тату – он обожает ваше тату. Но увидеть всё это собранным вместе – это как…

– Как?

– Он, разумеется, помнит вас красавицей. Но, понимаете, красота – она в глазах смотрящего, и… – Она слегка пожала плечами. – В общем, это интересно увидеть, вот и всё.

– И всё? – спросила Дженис немного обиженно.

Никки махнула рукой.

– Простите, я всё неправильно говорю. Я хотела сказать, что вы очень красивы. И я понимаю, почему Эрик так сильно в вас влюбился.

Сердце Дженис пропустило удар.

– Влюбился в меня?

– Он от вас без ума, – подтвердила Никки. – Но он знает, как вы ранимы, и не хочет пользоваться моментом. Плюс, тут ещё вопрос возраста.

– Это-то какое имеет значение?

– Для него – имеет. Это реально его беспокоит.

– Ему не о чем беспокоиться.

Они по-прежнему стояли в дверях. Джен забрала у Никки плащ и жестом пригласила пройти в гостиную. Идя за ней вслед, она спросила:

– Вам предложить что-нибудь? Кофе?

– Нет, спасибо. – сказала Никки, входя в гостиную – но тут же остановилась, да так резко, что Джен натуральным образом ткнулась в неё носом.

– Простите! – сказала Никки. – Простите, виновата. Просто…

Джен обошла её и, заглянув в лицо, увидела на нём выражение безмерного удивления.

– Что?

– Я словно бы знаю это место, – сказала Никки. – Словно была здесь раньше. – Она снова пришла в движение, обходя гостиную. Подойдя к книжной полке, на которой лежал медальон с надписью «Чамп», она осторожно взяла его в руки.

– Что это такое? – спросила Дженис.

– Хммм? – сказала Никки. – О. Он получил это в больнице, пять лет назад. Принёс больше всех пожертвований для рождественского благотворительного автопробега.

Джен улыбнулась. Да, это Эрик: всегда пытается помочь тем, кто в этом нуждается. Эта женщина всегда будет знать его лучше, чем когда-либо узнает Джен.

– Это жестоко, – сказала она.

– Что?

– Эта… эта штука, что с нами случилась. Почему она не могла быть взаимной? Почему нельзя быть связанной с тем человеком, что связан с тобой?

– Я не знаю, – ответила Никки. – Случилось так, как случилось.

– Да уж, – очень тихо согласилась Джен.

– Зачем вы хотели со мной увидеться?

Джен посмотрела на неё, затем отвела глаза.

– Простите; это было глупо. Я просто не знала, что делать. Я… вы… вы знаете всё, что знает Эрик, и, в общем…

– Вы в самом деле ему небезразличны, если вы об этом меня спрашиваете.

Джен усилием воли заставила себя встретиться с ней взглядом.

– На самом деле нет. В этом я не сомневалась.

– Но вы продолжали спрашивать себя, как вы можете продолжать ему нравиться, когда он знает обо мне вот это, или знает вон то о моём прошлом, или что я делала то-то и то-то, верно?

Джен кивнула.

– Думаю, разные люди реагируют по-разному, – сказала Никки. – Я знаю подобные вещи об Эрике. Но мы с ним не знали друг друга до того, как возникла связь, так что… ладно, вы когда-нибудь читали «Пипл»?

– Что?

– «Пипл», журнал такой. Или «Мы»? Или любой другой такой же. Журналы, которые рассказывают о личной жизни знаменитостей.

– Ну, иногда, пока ждёшь приёма у дантиста, – сказала Джен.

– Так вот, Эрик для меня примерно то же самое. Как Анджелина Джоли или Джонни Депп или другая звезда, с которой я лично не знакома, но о которой знаю всё. Да, я знаю их грязные секреты – пусть и мелкие – включая такие вещи, которые, я уверена, они бы хотели сохранить в тайне. Ну и что? Это никак не влияет на меня, да и я не собираюсь ничего с этой информацией делать.

– Я знаю, но… – Джен выдохнула. – Простите. Я совершенно не понимаю, как мне сейчас быть.

– Но ведь вы сами должны были через это пройти, не так ли? Ведь вы связаны ещё с кем-то?

– Была, – сказала Джен. – Он умер.

– О! – воскликнула Никки, и Джен заметила, как её глаза метнулись влево-вправо – она впитывала воспоминание Эрика об этом факте. – О Господи – прямо сегодня. Мне так жаль.

– Я пытаюсь не думать об этом.

– Конечно, разумеется. Простите. Но Джен, точно так же и между мной и Эриком. Я и в своём-то прошлом не люблю копаться, не говоря уж про чьё-то ещё.

Джен. Каждая мелочь в Никки напоминала Джен о том, как много она знает о её личной жизни.

– Я знаю, но это словно он о нас сплетничает, словно говорит с кем-то за моей спиной.

– Это не так. И знаете, мне неизвестны детали. Я знаю, что он помнит, но не то, что помните вы. Однако я знаю, что он действительно, по-настоящему любит вас. И да, очевидно, есть и разница в возрасте. И конечно же люди будут об этом судачить. Они станут говорить, что у него кризис среднего возраста – но знаете что? У него он уже был, пять лет назад. Спросите его об этом; это плёвое дело, он через это уже прошёл, всё в прошлом. Его влечёт к вам не из-за его возраста; его к вам влечёт вопреки вашему, и…

Никки замолкла.

– Да? – сказала Джен.

– И он хочет секса с вами.

Джен отвела взгляд.

– О.

– Но не потому, что он озабоченный – хотя и это тоже. А потому что он боится. Вам тридцать два, ему пятьдесят. Он боится, что его полувековое тело его подведёт.

– Что? Это глупо.

– Может быть. Но так он думает.

– Откуда вы знаете? Я считала, что вы можете читать только воспоминания, но не мысли.

– Да, только это я и могу. Но он говорил это кому-то другому, и я вспомнила этот разговор.

– Он обсуждал меня с кем-то?

– Скорее, спрашивал совета. Он сейчас в больнице, да? Он случайно встретил… вообще я его тоже знаю, встретила его сегодня утром и, надо сказать, немного слетела с катушек. В общем, он говорил с Юргеном Стёрджессом, он тоже доктор в вашей больнице. – Никки тряхнула головой. – Забавно. Меня всё это не должно заботить. Всё это совершенно не моё дело.

– Так и что сказал доктор Стёрджесс?

– Он не из тех, кто даёт советы. По большей части он просто слушал. Но, в общем, я думаю, что в моих интересах, чтобы Эрик был счастлив. Никакого смысла делить с ним плохие воспоминания. Так что позвольте мне дать вам совет: не позволяйте мне встать между вами и вашим счастьем с Эриком. Он хороший человек. Поверьте мне – я знаю.

По настоянию Сета Джеррисона ему установили в больничной палате компьютер. Сорокадвухдюймовый жидкокристаллический монитор укрепили на небольшом столике в изножье кровати, а ему дали маленькую беспроводную клавиатуру с тачпадом. Несмотря на то, что он лежал на спине с лишь чуть-чуть приподнятой головой, пользоваться им оказалось довольно удобно, хотя для того, чтобы держать экран в фокусе, ему пришлось спустить очки почти на самый кончик своего крючковатого носа.

Сет всегда был сам не свой до новостей, и под пристальным надзором сестры Келли он принялся читать новости о покушении. Чтение оказалось захватывающим и жутковатым и дало ему представление о том, как выглядели бы новости, если бы покушение достигло цели – хотя он полагал, что в случае его гибели «Хаффингтон Пост» не стала бы ворчать, что «Вы ожидали от Джеррисона речи президента, а услышали лекцию профессора с пожизненным контрактом, которому ни к чему беспокоиться о своём месте работы. Избирательному комитету Республиканской партии следовало бы нанять для него тренера по публичным выступлениям».

Чёрт бы их побрал, у него был такой тренер. И он честно пытался уделять ей внимание. Она снова и снова проходила с ним все детали: как держать голову, как использовать жестикуляцию для усиления сказанного, с какой скоростью читать текст с телесуфлёра. Она сразу сказала, что он говорит слишком быстро, по её замерам, 11000 слов в час. Он объяснил, что это наследие лет, проведённых в Колумбийском университете; слишком много истории нужно было впихнуть в слишком малое число академических часов. Она сказала, что пристойной скоростью, за которой без труда будет поспевать большинство слушателей, является 8500 слов в час, и он практиковался в замедленной речи. Например, речь, которую он произносил у Мемориала Линкольна, состояла из 1734 слов, и когда он её репетировал, то укладывал её в двенадцать минут, исключая время на аплодисменты. Конечно, он произнёс лишь небольшую её часть, когда, как написали в статье на MSNBC, «выстрел неудавшегося убийцы разорвал холодный ноябрьский воздух…».

И тут ему в голову пришла мысль. Он открыл документ с текстом своей речи и выделил в нём всё от начала до того места, где его подстрелили; он уже много раз видел этот момент в видеозаписи (и нашёл это зрелище странно захватывающим – Кадим увидел это в новостях раньше него, и Сет помнил, тот первый раз; ощущение было точно такое, как если бы он наблюдал за покушением, находясь вне собственного тела). Он пошарил по меню и нашёл команду подсчёта количества слов. «Слов: 281» появилось на экране в ряду прочей статистики. Ну, ладно. Хорошая была мысль, но…

Однако он выделил всё с самого начала, включая заголовок и прочее. Он вернулся к началу документа и снова произвёл выделение, на этот раз начав после слов «Речь Президента США на Мемориале Линкольна, посвящённая теракту в Чикаго. Точное соответствие текста не гарантируется». Потом снова выполнил команду подсчёта статистики. «Слов: 247».

Скажи Гордо, чтобы он метил на 2-4-7…

Он вернулся к концу выделенного текста и прочитал вслух предложение, которое произнёс перед тем, как в него ударила пуля: «Если бы мои студенты могли вынести с моих лекций лишь один урок, я хотел бы, чтобы этим уроком была знаменитая максима о том, что те, кто не учится у истории, обречены её повторять».

Повторять. Словно эхо.

Скажи Гордо, чтобы он метил на 2-4-7 для эхо…

Множество людей имеет доступ к текстам его речей до того, как он их произнесёт; для директора Секретной Службы Хексли не составило бы труда ознакомиться с речью заранее и раздать копии её текста другим, включая Гордо Данбери – копии с пронумерованными словами, так что они могли точно планировать свои действия. Хексли говорил кому-то передать Данбери, что идеальным эхом – этаким взрывом из прошлого – было бы убить нынешнего президента, когда он стоит перед статуей другого убитого президента, произнося слова о том, как повторяется история.

И, подумал Сет, история почти повторилась.

В этот момент вошла Сьюзан Доусон.

– Добрый день, мистер президент. Бесси Стилвелл и агент Хадкинс уже в воздухе. Они будут в «Эндрюсе» в 20:00.

– В «Эндрюсе»? – переспросил Сет. – Не в «Рейгане»?

– Нет, мистер президент. Они возвращаются на военном самолёте.

– Я же сказал, что они должны лететь коммерческим рейсом.

Сьюзан вскинула брови.

– Э-э… простите, сэр, на самом деле вы сказали, что они должны вылететь в Лос-Анджелес ближайшим коммерческим рейсом. Вы ничего не говорили о возвращении, и Дэррил решил, что вы захотите обеспечить Бесси максимальную безопасность, и поэтому они возвращаются самолётом ВВС.

– Чёрт, – сказал Сет.

– Что не так, сэр? Прошу прощения, если я…

– Нет, нет. Что сделано, то сделано. Но… ч-чёрт!

Глава 41

Никки Ван Хаузен ехала домой после встречи с Дженис Фалькони; она надеялась, что встреча немного успокоила бедняжку. В багажнике у неё болталось несколько табличек с надписью «Открытый дом»[37]37
  Дом на продажу, в который открыт доступ для осмотра всем желающим.


[Закрыть], которые понадобятся ей завтра: воскресенье – лучший день для таких мероприятий.

Открытый дом.

Впустить незнакомцев, позволить им рыскать по дому, воображать собственную жизнь, наложенную на голые кости здания: этот дом, но с их мебелью. Люди будут заходить и пытаться решить, подходящее ли это место, чтобы долгие годы накапливать в нём свои воспоминания.

Шёл снег. Никки включила дворники. Её отвлекали воспоминания Эрика – сегодняшняя пресс-конференция, вчерашняя операция. Столько всего произошло за такое короткое время!

И то ведь были лишь новые воспоминания. Эрик на пятнадцать лет старше Никки. Странно было думать о том, что у неё сейчас больше воспоминаний о его жизни, чем о своей собственной – на полтора десятилетия больше: ещё пятнадцать рождественских празднеств, дюжина отпусков, грандиозная гулянка на сорокалетие и более тихая на пятидесятилетний юбилей, развод с женой, похороны родителей, отъезд сына на учёбу.

Несмотря на мокрые и скользкие улицы движение было довольно плотным. Она настроила радио на DC101. Там группа Pussycat Dolls пела свою песню «Don’t Cha», и она вдруг осознала, что Эрик её вообще не знает; эта песня не будила в нём абсолютно никаких воспоминаний – он был не из того поколения.

Машина втиснулась перед Никки, и её внимание снова полностью сосредоточилось на дороге. Она и в лучшие времена терпеть не могла агрессивных водителей, а в снегопад таким манерам и вовсе не было никакого оправдания.

Pussycat Dolls допели финальный припев, и начались автоновости. Дела шли на удивление неплохо, и…

Ещё один маньяк пронёсся мимо неё, непрерывно меняя ряд, и…

И передняя машина, белый «форд фокус», дёрнулась, чтобы освободить место. Никки нажала клаксон, две другие машины свернули, она услышала визг покрышек и звук столкновения на высокой скорости и увидела, как «форд» переворачивается от удара в него другой машины. Она вдавила тормоз, но…

Чёрт! Она ударила в переднюю машину, и её подушка безопасности сработала. Она погрузилась в неё и снова услышала металлический скрежет и звук разбиваемого стекла и, приглушённые подушкой, людские крики.

На несколько секунд она растерялась, затем подушка сдулась, и она увидела на ней похожее на гвоздику кровавое пятно. Она подняла руку – та была в крови; она посмотрела вниз и увидела, что кровь капает на брючный костюм.

Никки заглушила машину, затем откинула козырёк и заглянула в зеркальце на обратной его стороне. Слава Богу, нос у неё, похоже, не был сломан, но определённо кровоточил.

Спина болела, но не сильно. Её ветровое стекло треснуло в тысяче мест, так что сквозь него почти ничего не было видно. Она посмотрела в зеркало заднего вида – и обнаружила лишь штырь, на котором оно крепилось; само зеркало, должно быть, оторвало при ударе.

Рукавом она вытерла кровь с носа; ей, однако, нужно было что-то, чтобы остановить кровотечение, а её сумка, похоже, тоже куда-то улетела.

Никки выглянула в боковое окно. Ещё одна разбитая машина стояла практически впритык – этим путём выбраться не удастся.Поэтому она расстегнула ремень безопасности и полезла на пассажирское сиденье. Перелезая через коробку передач, она заметила свою сумку далеко позади, на полке под задним стеклом. Добравшись до пассажирского сиденья, она попыталась открыть дверь. Она не поддавалась, и Никки испугалась, что её тоже повредило в столкновении, но…

Но нет, дверь не заклинило; она просто была заперта. Она никогда не пользовалась этой дверью, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы отыскать запор – кровь дождём капала на обивку сиденья.

Дверь открылась. Она выбралась наружу, в потёмки раннего вечера, и осмотрела повреждения своей машины. Капот смялся в гармошку. У неё достало соображения озаботиться возможностью взрыва бензобака; она нагнулась – от чего поясницу пронзило кинжалами боли – и заглянула под днище посмотреть, не течёт ли бензин. В темноте было сложно сказать, но вроде бы ничего не текло.

А затем она обозрела всю сцену целиком. Прямо перед ней все три полосы были заблокированы разбитыми машинами, которые развернуло поперёк движения. Асфальт поблёскивал в свете уличных фонарей, продолжал падать мелкий снег. Она добрела до ограждения с правой стороны и влезла на него, чтобы лучше видеть.

Ещё одна повреждённая машина и разбитый пикап перекрывали движение перед тремя машинами, что она уже видела. Некоторые из их водителей, как и она, уже выбрались наружу. Она посмотрела назад: машины забили дорогу, насколько хватало глаз. Раздавались гудки, через которые пробивался другой звук: кто-то кричал «Помогите! Помогите!»

Источник звука был где-то справа: в дальней от неё из трёх машин, перегородивших дорогу. Она двинулась туда посмотреть, что происходит, и…

Чёрт! Ноги едва не выскользнули из-под неё, и она ощутила всплеск боли; дорога была скользкой ото льда. Она устояла, схватившись за одну из разбитых машин. Её водитель уже тоже был снаружи, но лишь оцепенело стоял, прислонившись к передней решётке; его лицо было в крови. Она направилась к машине, из которой раздавались крики – и, подойдя ближе, увидела, что всё ветровое стекло разбилось и вывалилось, а передняя часть машины смята ещё больше, чем у её собственной. Она подошла к машине с правой стороны. Внутри было двое людей: мужчина-водитель и женщина-пассажирка, оба белые, оба возрастом за сорок.

– Как вы? – спросила Никки.

– Ноги, – крикнула женщина. – Ноги зажало!

Никки выгнула шею, чтобы заглянуть внутрь; машину сдавило так, что бардачок едва не упёрся женщине в грудь; её из машины было не достать.

– И мой муж, – умоляющим голосом сказала женщина. – Мой муж!

К другой стороне машины можно было подойти лишь, перебравшись через багажник, который остался более-менее целым. Никки так и сделала и подошла к передней двери со стороны водителя.

– Она заперта! – крикнула Никки. Она потянулась через то место, где было ветровое стекло, а застрявшая женщина вытянулась, как только могла, пытаясь достать до кнопки разблокировки дверей; ей это удалось первой, и двери со звуком, напоминающим выстрел, разблокировались.

Ники открыла искорёженную дверь – понадобились все её силы, чтобы распахнуть её, так измята она была. Рулевая колонка выгнулась вниз. Мужчину-водителя бросило вперёд, и он напоролся шеей на верхнюю часть рулевого колеса; машина то ли была слишком старой для подушки безопасности на стороне водителя, то ли она не сработала.

Мужчина находился на открытом воздухе дольше, чем Никки, к тому же на нём не было зимней одежды; Никки видела, что его парка расстелена на заднем сиденье. Однако же, подумала она, сейчас не настолько холодно; он не мог успеть посинеть от холода, и…

И он посинел не от холода, а от нехватки кислорода! Она не хотела его двигать – у него вполне могла быть повреждена шея, но если он не дышит, то любое другое ранение перестанет что-либо значить через несколько минут. Она как смогла, руками зафиксировала его голову и шею, и осторожно отклонила его туловище назад, к спинке сиденья.

Горло у него было вдавлено внутрь прямо под нижней челюстью.

Никки выпрямилась и огляделась; вокруг ничего не изменилось. Скорая попросту не сможет до них добраться.

– Помогите! – закричала она. Она видела восемь или девять человек, в разном состоянии выбравшихся из своих машин; некоторые окровавлены, двое просто лежат на асфальте. – Этому человеку нужна помощь! Среди вас есть доктор?

Несколько человек обернулись к ней. Один мужчина крикнул «Нет», а женщина добавила «Если найдёте, скажите мне!»

Никки глубоко вдохнула, потом выдохнула; было достаточно холодно, чтобы видеть и собственное дыхание, и дыхание застрявшей на пассажирском сидение женщины – однако ничего подобного не было заметно у мужчины-водителя.

Она сама была на грани паники. Господи, что же делать? Что делать? Она потёрла ладони друг о друга, пытаясь согреть. Потом она поднесла их ко рту и подышала на них, и рассмотрела, что они все в крови.

И тут в голове возникла мысль: этому человеку требуется неотложная трахеоcтомия, причём немедленно. Нет, не так – cito!

И… да, да, да, Эрик знал, как её делать, и она теперь знает тоже.

Но ему – ей! – нужен скальпель, или хотя бы что-нибудь по-настоящему острое.

– О, Господи, – сказала застрявшая женщина, глядя на своего мужа, синий цвет которого становился всё насыщеннее. – Боже, он умирает!

Никки расстегнула его ремень безопасности и с большим трудом вытащила его из машины и уложила на спину на холодный мокрый асфальт. У неё не было ни бритвы, ни ножа – даже в сумке. Но повсюду валялись осколки разбитых зеркал заднего вида, и она нашла среди них длинный, узкий и заострённый на конце.

Верхняя часть кадыка мужчины была раздавлена. Она сдвинула пальцы вниз примерно на дюйм, пока не ощутила выпуклость перстневидного, или крикоидного хряща. Она сдвинулась немного назад, нащупав впадину между ним и кадыком – эластический конус.

Она знала, что должна стерилизовать осколок стекла и кожу пациента, но для этого у неё не было ни возможности, ни времени. Она взяла осколок так крепко, как только могла без того, чтобы порезаться, и провела им горизонтально по шее мужчины над конусом, но…

Но она даже не разре́зала кожу. Похоже, знать, как это делается – совсем не то же самое, что иметь решимость сделать это.

– Что вы делаете? – закричала жена мужчины, которой было видно лишь, что Никки опустилась на колени рядом с её мужем; тело мужа с её места было практически не видно.

Это был хороший вопрос. Какого чёрта она делает?

То, что должна сделать. То, что её – Эрика – учили делать.

Она снова сделала глубокий вдох, затем снова попыталась сделать разрез, в этот раз хотя бы прорезав кожу. Но ей нужен разрез глубиной двенадцать миллиметров – только вот она понятия не имела, сколько это – двенадцать миллиметров. Чёрт! Это… это…

Около половины дюйма.

Она снова налегла на осколок, углубляя разрез. Хлынула кровь, густая и тёмная, и…

Чёрт! Стекло сломалось; острый конец застрял в ране. Никки отбросила остаток своего импровизированного скальпеля, и он звякнул об асфальт. Потом выловила пальцами кусочек стекла из раны и также отбросила его. Ткани сомкнулись, закрыв разрез.

Никки залезла в карман жакета и вытащила шариковую ручку, украшенную названием её фирмы; у хорошего агента по недвижимости всегда найдётся ручка, чтобы подписать договор. Она вытащила из неё пишущий стержень и непослушными от холода пальцами открутила синий колпачок, пока не получила пластмассовую трубку, открытую с обоих концов.

Эту трубку требовалось просунуть в разрез на двенадцать миллиметров, и если двенадцать – это полдюйма, то…

Она запихнула трубку в разрез. А потом дунула в трубку и положила ладонь на грудь мужчины. Она приподнялась! Никки выждала пять секунд, снова дунула в трубку, снова выждала пять секунд, и снова дунула, сосчитала ещё пять Миссисипи, снова дунула, и…