Текст книги "Жестокость"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

Соавторы: Роальд Даль,Дональд Эдвин Уэстлейк,Ширли Джексон,Рэймонд (Раймон) Уильямс (Вильямс),Алекс Хэмилтон,Дэвид Кейз,Джон Кифовер,Ховард Кларк,Роберт Хиггинс,Пол Эйден
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Бунс пожал плечами. – Размер каждого залога устанавливается с учетом реальной платежеспособности конкретного клиента, мистер Тридуэлл. Не забывайте, что та сумма, которая кажется значительной для вас, для других спонсоров, с которыми нам приходится иметь дело, сущий пустяк.

– И что я получу взамен?

– В течение одного месяца после подписания необходимых документов вопрос с вашим тестем будет решен. После этого вы внесете в фонд общества всю означенную сумму в полном объеме. Ваше имя будет внесено в список наших спонсоров. Вот, пожалуй, и все.

– Что-то мне не нравится эта идея с внесением моего имени в какие-то списки.

– Я и это понимаю, – кивнул Бунс, – но позволю вам напомнить, что взнос в фонд любой благотворительной организации, в том числе и Геронтологического общества, освобождается от налогов.

Пальцы Тридуэлла непроизвольно скользили по кромке типографского бланка. – А можно спросить, просто так, как говорится, из любопытства, что будет, если кто-то подпишет подобное заявление, а потом откажется платить? Ведь вы же понимаете, что в суд с подобным документом не обратишься, не так ли?

– Да, – кивнул Бунс, – я это понимаю, равно как и то, что многие организации в подобных случаях оказываются совершенно беспомощными и неспособными востребовать полагающиеся им деньги. Однако наше Геронтологическое общество с подобными трудностями пока не сталкивалось. Мы избегаем их благодаря простому напоминанию каждому спонсору на тот случай, если он проявит беспечность, что смерть молодого человека может наступить столь же внезапно, как и кончина старика… Нет-нет, – проговорил он, поправляя листок бумаги, – достаточно одной лишь вашей подписи, вот тут, в углу.

Когда три недели спустя тело тестя мистера Тридуэлла было извлечено из воды у кромки пирса в Восточном Сконсетте (старик имел обыкновение сидеть на берегу с удочкой, хотя многие представители местных властей неоднократно говорили ему, что рыбалка там неважная), данный случай был занесен в полицейские отчеты в раздел «Несчастные случаи на воде». Тридуэлл лично позаботился о том, чтобы организовать подобающие случаю пышные похороны, и именно перед поездкой на кладбище в его мозгу впервые зародилась Мысль. Это была довольно неприятная, хотя и мимолетная Мысль, которой все же оказалось достаточно, чтобы он неловко оступился на ступеньке церкви. Хотя хлопоты, связанные с похоронами, на время полностью завладели его существом.

Несколько дней спустя, когда он снова сидел в своем офисе, Мысль неожиданно вернулась, причем на сей раз ему уже не удалось с такой легкостью избавиться от нее. Более того, она продолжала расти, шириться, увеличиваться в размерах, постепенно заполняя собой все его существо, лишая привычной работоспособности. Ночью он ворочался с боку на бок, и этот беспокойный сон перемежался жуткими кошмарами.

Тридуэлл понимал, что существует лишь один человек, способный прояснить ситуацию, и поэтому в скором времени снова оказался перед входом в Геронтологическое общество, преисполненный твердой решимости повидаться с Бунсом. Он почти не соображал, что делал, когда вручал тому чек и забирал расписку в его получении.

– Видите ли, меня сильно беспокоит одно обстоятельство, – начал он, не тратя зря времени.

– Слушаю вас.

– Помните, вы говорили мне про то, сколько стариков появится на земле в течение ближайших двадцати лет?

– Разумеется.

Тридуэлл ослабил узел галстука, чтобы было легче дышать. – Но ведь получается, что когда-то я также стану одним из них!

Бунс кивнул. – Не вижу никаких препятствий на этом пути, разумеется, если вы проявите достаточную заботу о своем здоровье…

– Вы меня не поняли, – перебил его Тридуэлл. – Я хочу сказать, что когда я попаду в эту категорию, мне не будет давать покоя мысль о том, что какой-нибудь член вашего Геронтологического общества придет к моей дочери и зятю и выложит перед ними эти свои идеи! Можете себе представить – жить и постоянно, до конца дней своих терзаться подобными мыслями.

Бунс медленно покачал головой. – Не стоит мучить себя понапрасну, мистер Тридуэлл.

– Это почему же?

– Почему? А вы подумайте о своей дочери. Вы вообще о ней думаете?

– Да.

– Представляется ли она вам милым ребенком, который готов отплатить вам любовью за ту любовь, которую вы проявляли к ней на протяжении всей ее жизни? Очаровательной молодой женщиной, только что переступившей порог супружества, но все равно стремящейся как можно чаще навещать вас, желающей продемонстрировать вам всю свою любовь?

– Так оно и есть.

– А теперь представьте себе молодого человека, являющегося ее мужем. Вы ощущаете тепло и крепость его рукопожатия, когда он встречает вас в дверях своего дома? Испытывает ли он благодарность к вам за ту финансовую поддержку, которую вы оказали ему на начальном этапе его самостоятельной жизни?

– Ну… я надеюсь, что это так.

– А теперь, мистер Тридуэлл, скажите, положа руку на сердце: можете ли вы представить себе, чтобы один из этих преданных и любящих вас молодых людей совершил хотя бы малейший, самый незначительный поступок, способный принести вам хоть какой-то ущерб?

Словно по мановению волшебной палочки удавка вокруг горла Тридуэлла внезапно ослабла, холод, доселе сковывавший его сердце, бесследно растаял.

– Нет, – убежденно проговорил он, – не могу.

– Прекрасно, – кивнул Бунс. Он откинулся на спинку кресла и с выражением доброй мудрости в глазах улыбнулся посетителю. – Ну и держитесь за эту спасительную мысль, мистер Тридуэлл. Лелейте ее и не отпускайте далеко от себя. Она станет источником вашего спокойствия и утешения до самого конца ваших дней на этой земле.

ТОМ МАКФЕРСОН
Неугомонный убийца

Итак, решение мое твердое – это будет последний сезон, когда Дороти удалось заставить меня в очередной раз перекопать и заново засеять лужайку. Я уже, наверное, сбился со счета, сколько сентябрей угробил на то, что сначала с лопатой, а потом с пакетиком семян в руках занимался реализацией ее все новых и новых садоводческих затей по части лужаек – то перед домом, то позади него, а то и там и там сразу. Каждую осень я с досадой ловил себя на мысли о том, что на самом деле отнюдь не веду борьбу с ползучими сорняками, а лишь самого себя медленно свожу в могилу. В сущности, давно уже напрашивался неизбежный вывод, что когда-нибудь это садоводство и в самом деле угробит меня – разумеется, если я сам первым не ухлопаю жену. Да, конечно, мне и сейчас предстоит в который уже раз перекопать лужайку позади дома, однако, когда дело дойдет до ее засеивания, под слоем земли уже будет лежать тело самой Дороти.

Следует признать, что данный план созрел у меня в голове как-то совершенно просто и вполне естественно, и я искренне пожалел о том, что подобная мысль не посетила меня год, два, пять лет назад. Ведь буквально каждый год Дороти приставала ко мне с одним и тем же до тех пор, пока я наконец не соглашался пригласить старого Краевского с его почвофрезой, чтобы он заново перепахал какую-то одну, а то и обе наши лужайки. Следующие четыре дня – пока сама жена прохлаждалась на ежегодной выставке цветов в Ньюарке – я разбрасывал удобрения и семена и потом регулярно, через каждые четыре часа, поливал свежевспаханную землю. Что ж, в этом сентябре я также помогу ей упаковать чемоданы, а затем, перед самым отъездом, шмякну чем-нибудь по голове. Далее вырою на свежевспаханной лужайке вместительную яму, опущу в нее тело, а на следующее утро разбросаю семена. Ростки быстровсхожего райграса появятся уже на третий день, а где-то дней через пять, когда мне все же придется сообщить в полицию о том, что жена не вернулась с выставки цветов, вся лужайка уже покроется молоденькой зеленой порослью.

Где-то к ужину старик Краевский наконец перепахал заднюю лужайку; впрочем, мы знали, что раньше он все равно не управится, поскольку в течение дня все его машины заняты на ферме и лишь к вечеру появляется время, чтобы принять заказ на стороне. В общем, к тому времени, когда он закончил, уже начинало темнеть.

После ужина я отнес вещи Дороти в гараж и погрузил их в машину. При этом я не спешил выводить ее, а вместо этого принялся терзать мотор, то включая, то выключая стартер – и так по нескольку раз. Как я и предполагал, Дороти тем временем нетерпеливо поджидала меня у дверей дома.

– Ну ты что, Миллер, – тявкнула она. – Ты же так все свечи забрызгаешь!

Вылезая из машины, я слышал раздраженное цоканье ее острых каблучков, пока она шла по направлению к гаражу. Часы показывали половину восьмого. Мне было известно, что жившая по-соседству с нами Мэрион Гортон обязательно оторвется от телевизора на полутораминутную рекламную паузу в очередной серии «Колес» и прильнет к кухонному окну. Разумеется, ей будут слышны мои манипуляции с зажиганием и она увидит, как Дороти с явно рассерженным видом устремится к гаражу.

Я обошел машину спереди и открыл перед Дороти дверцу и, как только она наклонилась, чтобы забраться в салон, крепко шмякнул ее по голове вибрационным пульверизатором. Выбор конкретного орудия не был результатом тщательно продуманного плана акта отмщения – просто инструмент оказался под рукой, лежал рядом со мной на стойке. Дороти беззвучно рухнула на пол, после чего я громко хлопнул дверцей.

– Боюсь, дорогая, ты оказалась права, – мой голос звучал достаточно громко, – я действительно их забрызгал. Ну ничего, подождем немного, через несколько минут все снова будет в порядке.

Я оттащил тело Дороти в угол гаража, где накрыл джутовыми мешками, которые скапливались у нас там на протяжении нескольких лет – мы ими укрывали молодые посевы. Затем сел за руль, осторожно прикрыл дверь – не до конца, а лишь на первую защелку – и завел мотор. Поначалу я держал курс на железнодорожную станцию, но, едва выехав за пределы города, свернул к городской свалке, над которой постоянно курился дымок тлеющих гор мусора. Все свои деньги Дороти тратила исключительно на сад, и сейчас в ее чемоданах не лежало практически ничего, кроме рамок для цветочных композиций, и потому я был уверен в том, что к утру все это превратится в пепел. Тем не менее для надежности я прихватил с собой маленькую канистру с бензином, которым мы заправляли газонокосилку. Окропив раскрытые чемоданы и их содержимое горючим, я чиркнул спичкой.

Когда я подъезжал к гаражу, Мэрион Гортон как раз выставляла за дверь пустые молочные бутылки.

– Привет, Миллер! – воскликнула она. – Ну что, Дороти опять на выставку отчалила?

Первое, что заставило меня насторожиться при виде маленького детектива с желтоватыми моржовыми усами, было, как ни странно, то обстоятельство, что на него, в сущности, никто не обращал ни малейшего внимания. Но я с самого начала понял, что именно подобных типов как раз и следует опасаться больше всего. Он шел по дорожке за лейтенантом Делани и еще двумя мужчинами в штатском. Подъехав, они не сразу направились к дому: лейтенант о чем-то стал совещаться с двумя своими спутниками, тогда как маленький Усач остановился чуть поодаль от них и принялся рассматривать азалии, которые Дороти высадила перед домом как своего рода передовой бастион. В одной руке он держал маленькую записную книжку, в другой был зажат карандаш. По тому, как была согнута его левая рука, я ожидал увидеть свисающий с нее зонтик-трость, однако такового не оказалось. Когда наконец совещание закончилось, Делани повернулся к Усачу, а двое парней в штатском направились к дверям соседних домов.

Спускаясь по лестнице, я наконец услышал стук во входную дверь.

– Мистер Дэвис? – спросил Делани, предъявляя свое удостоверение. Я еще невольно удивился тому, что он не узнал меня, хотя сам же беседовал со мной в полицейском участке, куда я приходил сообщить об исчезновении Дороти, и было это в четверг, то есть всего лишь два дня назад. Я распахнул дверь, и он вошел внутрь. Маленький Усач замешкался чуть в отдалении, но, увидев, что я по-прежнему держу дверь открытой, коротко кивнул, сорвался с места и резким движением, словно его кто-то подтолкнул сзади, поспешно ступил через порог, все так же стараясь держаться за спиной Делани.

– Согласно сделанному вами заявлению, мистер Дэвис, – произнес Делани, – ваша супруга предварительно не заказывала себе номер в отеле, однако, как мне удалось установить через коллег в Ньюарке, она вообще не останавливалась в тамошних отелях, во всяком случае, такой факт в их книгах не зарегистрирован. В подобной ситуации мы вынуждены начать именно отсюда, то есть с того самого места, где ее видели в последний раз.

Я так и ждал, что он добавит слово «живой».

Отправляясь на выставки цветов, Дороти действительно никогда заранее не бронировала номера в отелях, а всегда прямо на месте находила себе где-нибудь комнату. Возможно, мне следовало на этот раз сделать это за нее, однако я не хотел выступать с инициативой, которая могла бы идти вразрез с ее обычными привычками. Возможно, это было ошибкой с моей стороны, поскольку даже когда я сказал в полицейском участке, что она никогда предварительно не заказывала себе номер, было заметно, что они мне не вполне поверили.

Делани попросил меня ответить на несколько вопросов относительно привычек Дороти, ее увлечений, были ли у нее в других городах друзья или родственники. Я сказал, что все ее хобби ограничивались садом, и сообщил им адреса ее сестры и кузена, которые проживали в Калифорнии. Затем полицейский спросил, не буду ли я возражать, если они осмотрят дом и прилегающий к нему участок.

Маленький Усач все это время стоял перед дальним окном столовой и смотрел в сторону лужайки, что позади дома. Когда мы с Делани подошли к боковой двери, чтобы открыть ее в ответ на послышавшийся снаружи стук, он отвернулся от окна и, похоже, в свойственной ему манере, как кузнечик, отпрыгнул в сторону, после чего повернулся к нам лицом. Я открыл дверь и увидел стоявших у порога тех самых двух полицейских в штатском. Делани кивком пригласил их войти, после чего все, кроме Усача, спустились в подвал. По-прежнему держа в левой руке свою засаленную записную книжку, маленький детектив вышел через боковую дверь и направился в сторону тыльной части дома. Я же прошел к тому окну, рядом с которым он только что стоял, и стал наблюдать за его действиями.

Усач остановился на каменных плитках дорожки, словно умышленно стараясь не задеть свежую, молодую травку, и я видел, как он дважды медленно обошел лужайку по периметру. От неожиданно прозвучавшего у меня над ухом голоса лейтенанта я чуть было не подпрыгнул на месте.

– А что это там за куча? – спросил он, указывая в дальний конец двора.

– Это? А, ну да, конечно, – это к-компост.

Мой заикающийся голос не остался незамеченным – офицер устремил на меня, можно сказать, испепеляющий взгляд.

– Угу, компост, значит, да? Пожалуй, надо на него взглянуть получше.

Я попытался скрыть от него невольно вырвавшийся у меня вздох облегчения, ибо, если уж что и заставляло меня то и дело дергаться, так это скорее блуждания Усача, не сводившего глаз с нашей новой лужайки.

Тем временем Делани принес из гаража лопату и грабли. Пока компостную кучу разбрасывали в разные стороны, я старался сохранять как можно более бесстрастный и даже скучающий вид и смотрел куда угодно, только не на моих неожиданных землекопов. Окинув взглядом дома, окружавшие наш участок в три четверти акра, я мысленно представил себе, что, очевидно, в каждом из них сейчас кто-нибудь напряженно следит за нами в прорези между створками жалюзи.

– Ну что, Делани, нам и дальше копать? – спросил один из подручных лейтенанта.

Я невольно поразился, как близко от меня стоял этот человек, когда послышался его ответ. Он внимательно всматривался в мое лицо, на котором, похоже, светилось выражение непоколебимой уверенности в себе.

– Нет, – сказал офицер. – Пора заканчивать.

Двое мужчин стояли, опираясь на ручки лопаты и грабель и горестным взглядом окидывая маленькие кучки грязи, в которые сами же превратили весь мой запас компоста. Мне даже стало их жалко и я предложил не заниматься сейчас уборкой – сам, мол, потом все сделаю.

– Нет-нет, – сказал лейтенант. – Оставьте все как есть. Мы пришлем своих людей, и они наведут здесь порядок. Так не годится.

Первыми уходила эта троица; Усач по-прежнему плелся сзади. Как, впрочем, и я. Он чуть ли не к самому носу поднес свою записную книжку и, делая в ней поспешные записи, бормотал что-то вроде «сделал… четверка… S четыре… сначала…» Снова бросив взгляд на лужайку, он внезапно сунул книжку в карман, словно только сейчас заметил, что все уже ушли. Я стоял почти вплотную к нему, а потому его поспешный рывок завалил меня прямо на заросли цинний.

Еще одним постоянным и к тому же сводившим меня с ума садовым увлечением жены было пересаживание этих самых цинний. Сейчас, когда Усач смущенно помогал мне подняться с земли, я убедился в том, что Дороти ухитрилась даже после своей смерти заставить меня основательно вываляться в земле. Однако теперь мне стало ясно, что Дороти тоже придется «пересаживать», поскольку Усач успел составить подробную карту – схему нашего участка, пометив его массой всевозможных указателей и надписей. Я понятия не имел, что такое «S четыре», однако не сомневался в том, что вскоре вся лужайка в очередной раз будет перекопана и полиция либо найдет тело Дороти, либо признает свое поражение.

Я обдумывал то весьма затруднительное положение, в котором теперь оказался, когда по моим нервам был нанесен еще один мощный удар.

– Что-то я не вижу, Миллер, следов былых сорняков, а?

– Что?.. О чем вы? – хрипло прошептал я и, обернувшись, увидел рядом с собой ухмыляющееся лицо соседа Херба Гортона.

– Да о твоих ползучих сорняках. Похоже, наконец-то ты с ними разделался – ни одного не видать.

Некоторым людям никак не удается понять, что, перепахивая лужайку, они тем самым лишь закапывают сорняки глубже под землю, чтобы на следующий год на этом же самом месте буйным цветом вновь проросли миллионы семян. Лично мне, по крайней мере, никогда не удавалось убедить в этом Дороти. «Ты просто лодырь!» – восклицала она, и потому каждую осень ваш покорный слуга исправно перекапывал одну, а то и обе лужайки семьи Дэвисов, тогда как на участке Гортонов прекрасно уживались друг с другом и люди, и ползучие сорняки.

Наконец Херб дошел и до своего заветного вопроса.

– Слушай, старина, а что это за машины с полицейскими приезжали?

Разумеется, он, как и остальные соседи, прекрасно понимал, чем именно занимается здесь полиция, но в данный момент присутствие Херба оказалось мне на руку – очень хотелось узнать, убедила ли его жену разыгранная мною сценка с отъездом Дороти. Оказалось, убедила. По словам Херба, Мэрион поклялась ему, что своими глазами видела, как я повез Дороти на станцию, и что она, дескать, даже помахала ей на прощание рукой из окна машины. Подобное известие немало приободрило меня, хотя из головы по-прежнему не выходили то самое загадочное «S четыре».

Разумеется, теперь я уже не мог взять на себя смелость закопать Дороти под компостную кучу, поскольку не был уверен, проявлял ли Делани заботу обо мне, или, напротив, продолжал в чем-то подозревать, когда говорил, чтобы я пока не наводил порядок на месте недавних раскопок, учиненных его парнями. Вместо этого я принялся бродить по лужайке, входил и выходил из гаража, но так ни к какому конкретному выводу и не пришел. Потом обследовал все комнаты, пока не понял, что лишь подвал представляет собой идеальное место.

Там у нас стояли две старые деревянные бочки, которые так трудно отыскать в наше время, и Дороти все собиралась как-нибудь весной посадить в них землянику. Но сейчас они стояли пустые, если не считать набросанного туда всякого старого хлама. Накрывавшее их полуистлевшее постельное покрывало было сейчас вывернуто наизнанку, и, поскольку Дороти никогда бы не оставила его в таком виде, я смекнул, что полицейские не обделили бочки своим вниманием и, скорее всего, скрупулезно обследовали их содержимое.

От Херба я узнал, что на субботний вечер они с женой запланировали у себя дома небольшую вечеринку для соседей и он, собственно, ради того и пришел, чтобы поинтересоваться, не стану ли я возражать, если они будут там плясать и веселиться, тогда как самому бы мне хотелось покоя и тишины.

Разумеется, я сразу же сказал, чтобы Херб даже думать перестал об отмене подобного мероприятия, и, более того, заявил ему, что, мол, отголоски их веселья отчасти помогут мне немного отвлечься от горестных мыслей по поводу исчезновения Дороти. Вернувшись к себе, я поставил будильник на четыре часа утра, поскольку предполагал, что где-то между двумя и тремя часами гости успеют разойтись, а те соседи, кто не был приглашен, облегченно вздохнут по поводу того, что смогут спокойно поспать хотя бы оставшуюся часть ночи.

Еще даже не начал заниматься рассвет, а Дороти уже оказалась в подвале внутри одной из бочек. Прежде, чем выкапывать ее тело, я, естественно, с максимальной осторожностью снял слой дерна, а по завершении работы снова уложил его на место. Когда же солнце взошло, я распаковал тюк заранее припасенного торфяного мха и принялся аккуратно разбрасывать его тонким слоем по лужайке, окончательно заметая таким образом последние малейшие следы моего ночного вмешательства.

Когда где-то к полудню из своего дома вышел Херб, я лицемерно пояснил ему, что опять же ради Дороти – где бы моя жена в данный момент ни находилась – хочу сделать так, чтобы она заочно полюбовалась вместе со мной столь безупречно ухоженной лужайкой. Херб вздохнул и сочувственно опустил мне на плечо свою ладонь; после минутной паузы он еще раз глубоко втянул в легкие воздух, затем медленно направился к себе, скорее всего, чтобы позавтракать.

Несмотря на то, что уже во второй половине дня в субботу я увидел Усача, проезжающего на своем «форде» модели 1951 года мимо моего дома, ко мне они с лейтенантом заявились лишь во вторник. При этом Делани пояснил, что хотел лишь поинтересоваться, не получил ли я за это время каких-либо вестей от жены. При этом он добавил, что через коллег в Калифорнии они связались с сестрой и кузеном Дороти, однако тем не было ничего известно о ее нынешнем местонахождении. Он также попросил меня в случае получения каких-либо вестей о ней сразу же сообщить в участок. Ни он, ни Усач даже не взглянули в сторону лужайки.

Уже перед самым уходом Делани вдруг снова вспомнил про компостную кучу. При этом он извинился за то, что забыл прислать своих людей, чтобы те все прибрали, и пообещал, что наследующее утро они уже обязательно прибудут. Усач снова извлек свою записную книжку и, как и прежде, поднеся ее к самому носу, сделал в ней несколько записей, причем я отчетливо расслышал произнесенные им слова – «сточный колодец».

Я чуть было не подпрыгнул на месте и невольно порадовался тому, что лейтенант уже успел достаточно отойти от меня, чтобы не заметить моей странной реакции. Дело в том, что в тот самый день, но еще до их прихода, я умышленно закупорил проходившие в подвале канализационные трубы, намереваясь инсценировать засорение оттока воды из сточного колодца-таким образом я хотел заставить старину Краевского вскопать землю на передней лужайке, чтобы иметь возможность добраться до сточного колодца. По прошлому опыту мне было известно, что Краевский прибудет с таким расчетом, чтобы успеть до наступления темноты вскрыть колодец, после чего я намеревался ночью перенести туда тело Дороти, закрыть крышку и самостоятельно забросать яму землей. На следующий день я принародно завершил бы эту работу, и, если бы кто-то спросил меня, чем я занимаюсь, спокойно ответил бы, что надоела мне уже эта канитель с засорением канализации – вот, решил наконец как следует прочистить ее.

Теперь же, когда стало ясно, что Усач явно примеривается к этому самому колодцу, мне предстояло снова раскупорить трубы и подумать о новом убежище для тела, которое никак не могло обрести желанного покоя. Вплоть до четверга так никто и не пришел перекапывать заднюю лужайку, равно как и полиция не проявляла ни малейшего интереса к сточному колодцу. К этому времени находившаяся в земляничной бочке Дороти, что называется, дошла до кондиции, так что уже не помогали даже те ароматизирующие соли и аэрозоли, которыми я ее обильно сдабривал.

Наконец днем в четверг пришли трое мужчин, решивших-таки заняться компостной кучей, но при этом они зачем-то выкопали на том самом месте, где она раньше находилась, яму трехметровой глубины. По их словам, так им приказал лейтенант. Они уже собирались было начать загружать в нее компост, когда мне в голову пришла мысль использовать их мускульную силу. К этому моменту подошел и Херб – просто чтобы поглазеть. Пока мы с ним потягивали принесенное мною пивко, я попросил рабочих оставить яму такой, как есть.

– Знаете, парни, – обратился я к ним, – моя жена всегда хотела посадить в саду плакучую иву, и поскольку яма, в сущности, готова, я хотел бы посадить дерево именно сюда. Пусть это будет, – я чуть было не сказал «памятью», – сюрпризом, когда она наконец вернется.

Я знал, что за ночь успею перенести туда тело и как следует закопать его, после чего уже днем спокойно уложу сверху компостную кучу. Если полицейские «копатели» доложат Делани о том, что оставили яму открытой якобы для того, чтобы я посадил в нее иву, но после этого передумал, что, в свою очередь, вызовет у него какие-то подозрения, я бы всегда смог объяснить ему, что идея в отношении посадки дерева оказалась спонтанным импульсом и что после некоторого раздумья я все же решил отказаться от ее осуществления.

Когда на следующий день Херб, вооружившись лопатой, стал помогать мне сооружать компостную кучу, я также сказал ему, что передумал сажать дерево, так как было бы неэтично заниматься этим вблизи от соседнего – Херба же – участка, поскольку крона высокого дерева неизбежно станет отбрасывать на него не всегда желанную тень.

На следующий день наконец заявился Усач – на сей раз в одиночку. К его приходу мы уже успели как следует оформить компостную кучу, которую я к тому же сдобрил навозом и обильно полил водой, так что курившиеся над ней ароматы с лихвой перешибали все те, которые исходили от тела Дороти, пока я перетаскивал его из земляничной бочки. Усач поначалу хранил молчание и лишь ходил по заднему двору, изредка приседая, чтобы оглядеть лужайку или располагавшиеся там цветочные клумбы. Затем на свет была извлечена та самая вездесущая записная книжка, тут же поднесенная им к самому носу.

– Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли? – спросил он.

Услышав звук щелкнувших челюстей, я понял, что за секунду до этого мой рот успел раскрыться нараспашку. Я устремил на него долгий взгляд, потом сглотнул обильную порцию слюны и прокричал, да-да, именно прокричал:

– Кто чего не перекопал?!

Он моргнул, снова поднял свою книжицу и с несколько обиженным видом, запинаясь, повторил:

– Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли?

–  Полиция! —проревел я. – Вы говорите о них так, словно сами не имеете к ним никакого отношения!

Его ответом послужило короткое «О!», после чего, пока я стоял с выпученными глазами, он забрался в свой неприметный «форд» пятьдесят первого года выпуска и укатил.

Лейтенант от души хохотал. Мне тоже было весело. Направляясь в полицейский участок, я весь кипел от переполнявшего меня негодования, однако по мере приближения к упомянутому зданию успел заметно остыть.

– Усач и в самом деле никогда не имел никакого отношения к полиции, – объяснил Делани. – Может быть, когда-то занимался чем-то схожим, не знаю. Вы, наверное, слышали о пожарных-любителях, ну так вот в данном случае мы имеем дело с таким же энтузиастом, но уже расследующим убийства. Когда он впервые подключился к этому делу, мы его вообще не замечали – до тех самых пор, пока один из наших парней не обратил внимание на то, что он начертил прямо-таки топографическую схему заднего двора вашего дома. Мы его тогда послали куда подальше, но в ту же ночь нам кто-то позвонил и сообщил, что наш подозреваемый, то бишь вы, один и в полной темноте что-то копает у себя во дворе. И еще порекомендовал нам потихоньку прокрасться к вам и подождать, пока вы не закончите свое занятие, чтобы можно было прихватить вас вместе с трупом. Разумеется, с тех пор мы уже иначе стали относиться к попыткам этого самого Усача повсюду совать свой нос. А что, и правда, хорошее прозвище вы ему придумали – Усач.

– Кстати, мистер Дэвис, – продолжал Делани, – мы ведь тогда и в самом деле чуть было не перекопали вашу лужайку. Но когда выяснилось, что сумма, на которую была застрахована ваша жена, оказалась, в сущности, незначительной, а помимо этого у вас не было серьезных мотивов убивать ее, мы решили, что пока не настало время для столь демонстративных действий. Когда же соседи чуть ли не в один голос стали нам рассказывать, как вы, словно раб на плантации, ежегодно корячитесь над этими своими лужайками, и при этом отметили, что в этом году у вас получился особо красивый газон, мы вообще отказались от ранее задуманного мероприятия. Так что мы до сих пор понятия не имеем, что случилось с миссис Дэвис, кроме того лишь, что она бесследно исчезла.

Выйдя из полицейского участка, я испытал такое большое облегчение, что даже вынужден был остановить машину за несколько кварталов от своего дома, чтобы сосредоточиться и постараться изобразить на лице выражение жестокого страдания. Едва оказавшись у дверей собственного дома, я увидел стоящий напротив калитки Херба Гортона грузовик с эмблемой одного из магазинов, занимающихся продажей растений – с заднего борта его кузова свисала крона крупного дерева, простиравшаяся к самому двору моего дома, где лежала та самая компостная куча – точнее, к тому месту, где она находилась ранее.

Навстречу вышел Херб Гортон. По-отцовски положив мне на плечи руки, он прерывающимся от волнения голосом проговорил:

– Миллер, старина, после того как ты упомянул тогда, что Дороти всегда хотелось иметь у себя в саду плакучую иву, мы с соседями решили скинуться и купить одно деревце. Пусть это будет своего рода выражением наших чувств, которые мы всегда питали к тебе и Дороти, где бы она ни находилась, тем более сейчас, когда ты переживаешь столь тяжкие времена. И не волнуйся насчет того, что ее крона будет немного зависать над нашим участком – ничего страшного в этом нет. А знаешь что, давай пойдем туда сейчас и понаблюдаем за тем, как ребята будут выкапывать для нее яму. Как ты на это посмотришь? Ребята они спорые, так что особо долго нам ждать не придется…