Текст книги "Шведские спички"

Автор книги: Ро­бер Са­ба­тье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Они у меня просто смех вызывают!

– Кто? – спросил Оливье.

– Да люди.

Он ничем не пояснил своего короткого замечания, хоть оно и выразило, в сущности, его жизненную философию.

Шины медленно проезжающего мимо такси будто приклеивались к мостовой. Кое-кто еще сидел у подъездов, но в сумраке силуэты людей почти сливались с серыми стенами, Старик и ребенок гуляли, один из них умерял свой шаг, другой пытался идти в ногу, и луна двигалась вместе с ними, улыбаясь им сквозь трепещущую листву каштанов. Из какого-то окна бросили на тротуар горящий окурок, и он пролетел в темноте, как падающая звезда.

Бугра все еще размышлял о трех жуликах и о предложении стать их сообщником, укрыв у себя краденое. Его отказ был вызван не моральными соображениями, нет, – он просто хотел остаться независимым. Однако денег ему всегда не хватало. Голодный волк среди псов – так он и прожил всю жизнь, а ведь ему уже около семидесяти.

Оливье уставился на луну. Прячущаяся в облаках, бесшумная, молчаливая, она напоминала ему кошку. Она следила, шпионила, знала все людские тайны, а вот за исключением Рулетабиля никто ею не занимался. Бугра остановился раскурить трубочку, а ребенок смотрел на светило, плывшее в небе, словно мяч на поверхности пруда. Нестерпимая белизна лунного света ослепляла и вызывала чувство тревоги. Оливье оробел и приблизился к спутнику:

– Скажи, Бугра, боженька на луне живет?

Бугра втянул щеки и выпустил клуб дыма, быстро растаявший в воздухе. Он немного помолчал, сплюнул, посмотрел на вершины деревьев и ответил:

– Может, и есть наверху люди, может, и нету… Но уж конечно, там нет никакого боженьки!

– Он где-то в другом месте? Повыше?

– Ни выше, ни ниже. Ты ведь сам, сынок, – боженька. И я. И все люди кругом.

– А Даниэль тоже? Ну, знаешь, Паук.

– Возможно, – проворчал Бугра.

Его смутил этот разговор. Не хотелось ему обсуждать такие дела с ребенком. Он громко сказал самому себе:

– Сказки рассказывают все, кому только не лень!

Оливье хотел задать столько вопросов, узнать про Мака, Лулу, Люсьена, Гастуне и всех остальных – неужели и они тоже боженьки? Бугра показался ему в этот раз очень значительным. То, как он говорил с Маком, произвело на мальчика впечатление; а когда Бугра показал тому носок своего башмака, «каид» сбавил тон. Ребенок думал: «Красавчик-то приумолк, стало быть, Анатоль был тогда прав: Мак – «не канд, а вошь!»

– Ты силач, Бугра?

– Еще какой!

Он взял у мальчика книгу, прочел ее название и присвистнул:

– Ну-ну… Браво, господин профессор!

– Да я еще в ней не разобрался, – скромно сказал Оливье.

Мальчик объяснил, что книга ему не принадлежит, ее ему одолжили, но не захотел упоминать о Даниэле: это была его тайна.

– Настанет время, ты прочтешь и Золя, – сказал Бугра торжественно и уважительно. А пройдя чуть дальше, поднял палец и изрек: – У Золя там обо всем сказано!

Оливье подумал, что следует запомнить это имя. И так же, как он твердил «Даниэль, Даниэль, Даниэль…», он повторил: «Золя, Золя, Золя…»

Правый карман куртки Бугра – тот, в который он клал свою трубку и пакет табака, – был порван. Ребенок подумал, что надо бы его залатать, но мысль о нитках сразу вернула его в галантерейную лавку матери.

Он слышит, как звенит дверной колокольчик. Виржини стоит за прилавком, задумчиво похлопывает себя по губам карандашом с ластиком на конце. Она дает заказ какому-то господину небольшого роста, лысому и тщедушному, который снял шляпу и положил ее подкладкой вверх на раскройный столик. На каждое предложение Виржини господин кивает, подтверждая свое согласие.

«Черной тесьмы для подшивки брюк, – диктует Виржини, – и серой также. Сколько мотков? По два – обоих цветов. Ниток для штопки: пять коробочек разных тонов и две – черных… Обождите – еще конверты с иголками. Ну… шесть дюжин. Да-да – оптом».

И господин сосет химический карандаш, пачкающий лиловой краской его рот, и переворачивает копирку в записной книжке. Оливье заявляет о своем присутствии:

«Мама, ты говорила, нужны плечики».

«Ах, да: плечики 44-го и 46-го размера. Да, средние. Запишите – двенадцать пар. Спасибо, Оливье, если б не ты… Я еще вот что забыла: шерсть для ажурной вязки. Покажите мне ваши образчики… А булавки у вас есть? Тогда – шесть больших коробок…»

Оливье закрыл глаза, но перед ним возникло еще одно видение. Виржини шьет на машинке. Слышится постукивание так-так-так, ткань, сама выбегает из-под иглы, ноги матери танцуют на черной педали, а нитка прыгает от одной катушки к другой. Когда машинка останавливается, кажется, что она сама поглотила весь этот шум.

– У тебя, Бугра, порвался карман.

– Ладно, – бросил Бугра.

Они уже дошли до лестницы Беккерель и медленно по ней поднялись. А вот и дом, в котором горел чуланчик; старик улыбнулся и лукаво посмотрел на Оливье. Это означало: «А ты помнишь?» И хоть все случилось совсем недавно, но кажется далеким-далеким.

– Я думаю, они так и не отправят счет за убытки, – сказал Бугра. – В сущности, это неплохое ремесло – пожарный. Но лучше, если б они не носили мундиров.

И еще одна картина прошлого пришла на память ребенку. В лавочку входит почтальон, кладет на стол свою кожаную сумку, вынимает деньги, тетрадь: «Вот здесь распишитесь…» – и добавляет: «Это пенсия за вашего мужа. Она, увы, не растет…»

Когда дверь закрывается, Виржини складывает деньги и говорит: «Больше никто не придет. Закроем дверь на задвижку. Хватит с меня, навидались сегодня людей».

Она начинает петь, кокетливо намекая на свое имя:

 
У входа самого в Америку,
Там, где канадская земля,
Играл на мандолине я.
Принцесса вдруг прошла по берегу —
Так хороша и очи дивные!
И дали имя ей Виржиния.
 

И когда мать останавливается, Оливье лукаво подхватывает:

 
…И так мила, такая стройная,
Что дали имя Вержерона ей.
 

Мальчик еще был в плену этого грустного воспоминания, когда голос Бугра заставил его вздрогнуть:

– Что ты сказал, Оливье?

– Гм… ничего. Я пел.

Их прогулка была долгой. Ночь придавала беседе лирический оттенок. Они шли мимо едва слышно жужжащих газовых фонарей. Летучие мыши летели на их свет. Воздух свежел, и губы ощущали его как прохладный напиток. У кого-то за окном стенные часы гулко пробили один раз.

– Ты не был женат, Бугра, никогда?

– В свое время я часто женился. Ну, в общем, у меня были «знакомства».

– А дети?

– Да ну! Я их терпеть по могу, – кинул Бугра, но в его черных глазах мелькнула искра, и он добавил: – С тобой-то все по-другому. Ты скорее приятель.

Они спустились с Монмартра по вызывающей головокружение улице Шевалье де ля Барр, прошли вдоль ее старых провинциальных зданий к домам и гостиницам у подножия холма.

– Шевалье де ля Барр – ты знаешь, кто это был? – спросил Бугра, показав на синюю дощечку.

– Нет.

Оливье никогда не задумывался над названиями улиц: Рамей, Кюстин, Лаба, Барбес… Он не знал, имена ли это каких-то деятелей или названия городов. Так как «Шевалье де ля Барр» звучало красиво, он представил себе средневекового воина в доспехах, со щитом и копьем восседающего на лошади, покрытой попоной.

– Это был молодой человек, – сказал Бугра. – Они отрубили ему голову, а потом сожгли. Ну, просто за пустяки. Он, видишь ли, попов не любил.

– А потом его именем назвали улицу?

– Да, так всегда и бывает.

Оливье задумался о том, не отрубили ли также головы Ламберу, Николе и Башле. Улица все круче спускалась вниз к ступенькам, примыкающим к улице Рамей. Оливье, растопырив в стороны руки, как акробат на проволоке, добежал до самого низа, влез на перила короткой лестницы и стал поджидать своего друга. Когда старик поравнился с ним, Оливье скользнул по перилам и спрыгнул на тротуар. К его удивлению, Бугра проделал то же самое, сказав:

– Ну, как? Еще ничего старикашка, ловкий…

Луна, чтоб лучше шпионить, спряталась за облачко; сразу потемнело. Когда они добрели до улицы Лаба, Бугра заявил, что не худо бы «задать храпака».

– О, еще успеется…

Старик растрепал мальчику волосы, сказав: «Ну и грива!» – и дал шлепка:

– Пошли на боковую!

Оливье проводил его до дома, попрощался и задумался, идти ли сразу домой или еще погулять. Он сел на край тротуара, поиграл в кости, но скоро бросил это занятие и широко зевнул.

Элоди и Жан уже, наверное, спят в своих одинаковых синих пижамах: молодая женщина, свернувшись калачиком, руки под подбородком, а Жан на спине и хранит вовсю, что он опровергает, когда другие над ним посмеиваются. Сейчас Оливье уже хотел оказаться в кровати, но не решался звонить.

На перекрестке остановилось такси, и из него вышли «две дамы». Они стояли обнявшись и казались очень веселыми. Потом одна внезапно дала пощечину другой, они о чем-то заспорили и исчезли в подъезде. Несколькими минутами позже на улице появился Мак, и Оливье быстро спрятался в темном углу: он боялся гнева униженного «каида». Оливье представил себе, что бы произошло, если б Бугра и Мак подрались, и тут же решил, что победил бы Бугра. Как бы там ни было, но мальчик был не против такой потасовки, и в случае надобности уж конечно помог бы старику.

Оливье занял оборонительную позицию и даже несколько раз ударил кулаком в пустоту: бенц, бенц, бенц! Потом снова зевнул. Скорей бы добраться домой и остаться наедине со своими мыслями. Темнота на улице сгущалась, и он, позвонив у дома номер 77, торопливо поднялся по лестнице. Сейчас ему было не так страшно, как в прежние времена, если, конечно, быстро бежать и вдобавок сжимать кулаки.

Ключик лежал на своем месте – под соломенным ковриком. Мальчик бесшумно открыл дверь, сбросил сандалии, носки, штаны и нырнул в свою узкую постель.

Глава одиннадцатая

Летний дождь падал крупными каплями, которые люди прозвали «монетами в сто су». Это длилось несколько минут, потом выглянуло желтое солнце, небо смирилось, и земля начала дымиться. Никогда еще улица не была такой светлой. Такой ослепительной.

Пока Альбертина Хак, взяв жирный косметический карандаш, переделывала свою бородавку в родинку, Оливье пристроился на жестяном выступе ее подоконника и, покачивая в пустоте ногами, разглядывал их сквозь белокурую завесу своих кудрей. На улице баловался Рамели, со свистом выпуская воздух из надувного мяча, в ожидании упреков от домохозяек, раздраженных этим невыносимым шумом. Две маленькие девчонки прервали игру в «птица летает» и зажали себе уши. Потом папаша Громаляр подошел к Рамели и приложил горящую сигарету к мячу, который тут же лопнул. Рамели начал вопить.

Накануне Оливье вернулся домой так поздно, что Жан, который еще не спал, заметил ему:

– Ты заслуживаешь трепки, но пока пусть останется так.

А Элоди сонным голосом выкрикнула с кровати:

– Сироту не бьют.

Сейчас Оливье забавлялся тем, что выбивал на стене каблуками какой-то ритм; Альбертина попросила его перестать дурачиться.

Сегодня день был особенный. Оливье знал, что в школе на улице Клиньянкур выдавали награды за успехи в учебе. Именно поэтому он притворялся развязным и равнодушным, чтобы скрыть свою грусть, и она все усиливалась и достигла крайних пределов, когда он заметил, что товарищи по школе, празднично одетые, очень довольные, подымаются вверх по улице. На головах у мальчиков были венки, сплетенные из лавровых листьев, а девочки украсили себя лентами и бумажными розами. Их премии – книги (некоторые в красных обложках, остальные в простых) – были перевязаны трехцветной лентой с пышным бантом в форме розана.

Лулу, чьи черные кудри дома попытались кое-как привести в порядок, хорохорился изо всех сил: ему досталась главная школьная награда – стопка из шести книг с позолоченным обрезом. У Капдевера было всего две книги, но он нес их так, чтоб все заметили, какие они тяжелые, что отнюдь не соответствовало действительности. Ребята в пути отстали от своих родителей, чтобы встретиться с Оливье и показать ему книги.

Мальчик не без зависти рассматривал их прекрасные награды. А про себя думал, что как ни красивы эти книги, куда им до книг Даниэля, и, кроме того, придет день, когда он, Оливье, будет читать Золя, о котором говорил ему Бугра. Он очень удивился, когда Лулу вынул из-под своей стопки маленькую книжечку, завернутую в прозрачную бумагу, и заявил:

– А это тебе. Бибиш послал. Он сказал, что это награда для утешения.

Ошеломленный Оливье не решался взять книгу. Он прочел ее заглавие: «Жизнь Саворньяна де Бразза[13]13
  Бразза, Пьер Саворньян (1852—1905) – французский колонизатор, захвативший часть Конго и основавший Браззавиль.


[Закрыть]», а перелистывая, увидел картинки, на которых были изображены верблюды и арабы в национальной одежде – джелаба.

– Кто это? – спросил Оливье.

Капдевер надул щеки и с шумом выпустил воздух – это означало, что он и представления не имеет. В конце концов, все это неважно: детей почти всегда награждают книгами, которых они не могут понять.

– Наверно, что-то с колониальной выставки, – предположил Лулу.

Оливье ощутил и радость и грусть. Он не понимал смысла фразы «Награда для утешения», но все же полагал, что «утешение» в каком-то смысле связано со смертью матери.

– Ну что ж, тогда… – сказал он, держа свою книгу бережно, как поднос. И спросил: – Это Бибиш?..

– Да, – ответил Лулу, – это он ли-ч-но тебе дарит!

Господин Гамбье, по кличке Бибиш, принадлежал к той породе учителей начальной школы, которые то проявляли к ученикам чрезмерную строгость, то строили из себя ласкового папочку. Жил Бибиш в районе Лила в домике с маленьким садом, в котором росли три яблоньки. По утрам он вынимал из портфеля два больших яблока и клал на свой стол для всеобщего обозрения. Тот, кто отличался по сочинению, диктовке или по арифметике, имел право на яблоко. Книга, которую он прислал в подарок Оливье, чем-то походила на яблоко из сада Бибиша.

Тем временем этот ужасный Лопес, сложив руки рупором, уже кричал Капдеверу и Лулу:

– Знаете, на кого вы похожи в ваших венках?

Оба мальчика, как и следовало ожидать, решили его проучить. Они протянули свои книги Оливье:

– Держи, Олив! Сейчас мы его «протрем с песочком».

И хотя у них на головах, как у римских императоров, были лавровые венки, ребята бросились в погоню за Лопесом, а Оливье, нагруженный книгами, неожиданно услыхал над собой чей-то голос:

– Замечательно, малыш, это просто замечательно!

Он обернулся. Длинный худой старик в сером костюме смотрел на него сквозь пенсне в золоченой оправе. И, так как Оливье явно не понял его, он указал на стопку книг:

– Значит, ты хороший ученик, да? Не сомневаюсь, первый в своем классе?

– Э-э… нет! – ответил Оливье.

– И притом еще скромный…

Старик любезно покачал головой и пошел, заложив руки за спину, сутулясь, вспоминая, по-видимому, свое далекое детство, когда и он был хорошим учеником.

Когда взлохмаченные Лулу и Капдевер вернулись за книгами, Оливье рассказал им про старика и дети расхохотались. Лулу сразу же попытался принять важный, как у того старика, вид… но его волосы были в ужасном беспорядке и смешно торчали из-под венка, сбитого набекрень.

А Капдевер заявил:

– Ну вот и конец замятиям. Уже каникулы, ребята…

Лулу воспринял эту очевидную истину как открытие.

Он заломил венок на затылок и загнусавил:

– Хм! Хм! Это правда! Каникулы наступили. Вот позабавимся все трое! Ты будешь Крокиньоль, я – Рибульдинг, а Капдевер – Филошар.

Приятели стали гримасничать, по-обезьяньи подражая трем действующим лицам из «Пье-Никеле»[14]14
  Детский популярный комикс.


[Закрыть]. Лулу ткнул рукой в волосы Капдевера, взъерошил их и закричал: «Кудрявый красавчик», – Оливье засмеялся: Капдевер ненавидел, когда его так называли.

*

В последующие за этим дни дети завладели всей улицей. Их было так много, что даже те, с чьей помощью они появились на свет божий, ворчали на обилие детворы, вопящей, бегающей, размахивающей руками. Сама мысль о том, что начались каникулы, воодушевляла сильней, чем солнечное тепло, вливала в вены новую кровь, придавала крепость мускулам и вызывала приливы фантазии. Освободившаяся от школьных уз детская энергия становилась неугомонной. К тому же у местных школьников прогулки парами или цепочкой не были в особой чести. Вот почему было решено откопать топор войны.

Переговоры велись с традиционными противниками, то есть с грозными личностями, проживающими на улице Кашле, и вскоре был сформирован отряд из мальчишек улиц Лаба и Башле. Впервые можно было увидеть, как Лопес, Дуду, Пладнер и вся эта банда мирно беседует с Лулу, Капдевером, Жако, Шлаком, Рири, Оливье и другими. Совет происходил в верхней части улицы Лаба на развалившихся ступеньках лестницы, выходящей в тупик.

Враги были известны: «Те, что с улицы Лекюйе!» Улица эта шла параллельно улице Лаба, но была отделена от нее улицей Кюстин и находилась где-то там «на другой стороне реки». Что касается ребят с улицы Лекюйе, то их словно осенило, и, охваченные таинственным предчувствием, они уже начищали оружие. А разные сомнительные типы, шпионы или мнимые полпреды сновали взад и вперед между двумя враждебными лагерями.

Все шло совсем как у взрослых: готовиться к побоищу было столь же увлекательно, как и вести войну. Пришло время собирать пистолеты со стрелами и пробками, деревянные мечи, луки, рогатки и духовые трубочки. Каждый лагерь скопил значительные запасы боевого снаряжения: камней, шариков из папье-маше (вся улица, включая и девочек, целыми днями жевала бумагу), палок, алжирских бомб, ракет и бумажных стрел…

Некоторых, как например, Оливье и Лулу, интересовала сама игра, к дракам у них особой страсти но было. Других же, вроде хулиганов с улицы Башле, увлекала именно уличная драка, и это могло завести далеко. Однако в обоих лагерях «умеренные» со дня на день откладывали опасное столкновение. За исключением одного драматического случая, героями и жертвами которого стали Лулу и Оливье, ничего значительного не произошло. К тому же многие разъехались на каникулы, что повлекло за собой потери в воинских частях. И все военные радости так и остались игрой воображения.

Однако вольные стрелки, Оливье и Лулу, проявили некоторое неблагоразумие, совершив разведывательный рейд непосредственно во вражеский стан. Они тут же были окружены и взяты в плен. Правда, оба мальчика не особенно сопротивлялись – они увлеклись игрой и допустили, чтоб караул затащил их, заставив поднять руки, в дальний дворик какого-то дома на улице Лекюйе, на чужой территории. Дети улицы Лекюйе, где обитали люди более состоятельные, чем на улицах Лаба и Башле, не были такими озорниками, как их противники. Некоторые из них даже посещали классы в учебном заведении Лафлесель с очень приличной репутацией, а среди тех, кто ходил в школу на улице Клиньянкур, было много друзей. Поэтому пленники не очень-то испугались тут же созданного трибунала из трех военных судей: Мелло – парня смирного, добродушного, с веснушками на носу, маленького белокурого и курносого Пиреса с мелкими, как у кролика, зубами, и миролюбивого мечтателя Менкаччи. Все прошло бы благополучно, если бы не Лепра и Лабрусс, двое верзил, менее «гуманных», чем прочие, которые предложили позорную кару, выраженную Лабруссом в четырех словах: «обмакнуть задом в ваксу!»

Предложение понравилось, и все остальные выразили свое согласие. Лулу и Оливье обменялись быстрым взглядом и попробовали удрать. Но дальше первого дворика уйти им не удалось, их схватили и заставили оставаться здесь.

– Ваксы! – потребовал Лабрусс.

– Дорого вы за это заплатите, смотрите! – сказал Лулу.

– Око за око, зуб за зуб, вот как мы вам отомстим! – заявил Оливье.

Ждать пришлось недолго. Менкаччи пришел с коробкой черной ваксы и щеткой, которые стянул у матери. Начали с Оливье. После свирепого сопротивления он был численно подавлен противником. Как герой перенес он несколько пыток, а потом враги стащили с него штанишки и начали мазать черной ваксой его круглые ягодицы. Лулу не мог скрыть своего бешенства. Он принялся вопить, и пришлось заткнуть ему рот платком. Пришла встревоженная привратница этого дома и, вооружившись выбивалкой для ковра, сплетенной из ивовых прутьев, принялась выколачивать ею спины озорников. Началось неудержимое бегство, и тогда Оливье и Лулу остались одни.

Оливье начал натягивать штаны. Он был весь красный, руки у него дрожали. А Лулу повторял сквозь зубы:

– За это они заплатят, заплатят!

Не в силах удержаться, они кричали:

– Ну и бандюги же, подлые!

Ребята пулей пробежали улицу Лекюйе, но сразу вернуться на улицу Лаба не решились. Оливье был озабочен, как привести себя в порядок, где отстирать грязные трусики, чтоб Элоди ничего не заметила. Может, прибегнуть к помощи Бугра или Альбертины, но как им все это объяснить?

Уныло опустив головы, ребята дошли до Шато Руж, потом по улице Пуле побрели к рынку. Торговцы ранними фруктами укладывали горками персики, сливы, абрикосы, выставляя сверху наиболее красивые. На черных грифельных досках они надписывали мелом цены и готовились к натиску домохозяек. Зеленщицы регулировали весы и сворачивали кульки из старых газет. Рядом, опершись на свою метлу, стоял дворник и задумчиво смотрел на канавку.

Оливье и Лулу все еще не могли прийти в себя от нанесенного им оскорбления. Лулу готовился мстить не на живот, а на смерть. Оливье прикидывал возможные последствия: на улице его никто не станет жалеть, даже могут наградить издевательской кличкой: «Эй, черный зад», или кинут: «Задница-то вся в ваксе!» Наконец Оливье решился заговорить:

– Слушай, Лулу. Я хочу тебя о чем-то попросить…

– О чем?

– Да эта вакса… Никому про нее не говори. Никому! Понял? Пусть это останется нашей тайной.

Но Лулу не ответил. Голова его все еще была занята бандой с улицы Лекюйе, и он мысленно представлял себе добрый десяток ребят, перевязанных, как колбасы, лежащих задом вверх, а рядом коробки с ваксой – всех, всех цветов…

Под конец он все же поделился своими планами.

– Нет, мы скажем нашим. Тогда они помогут отомстить. Раздолбаем их вдрызг!

Ему, видно, казалось уже, будто все мальчики с улицы Лаба и Башле прошли через эту пытку – «обмакнуть задом в ваксу». Оливье, который никак не рассчитывал на подобную солидарность, начал угрожать:

– Если ты проговоришься, Лулу, то я скажу, что и тебя мазали ваксой, и даже…

– И даже?

– И даже… со всех сторон!

– Врун!

– А ты ябеда!

Они злобно посмотрели друг на друга, однако серьезность ситуации заставила их прийти к соглашению.

– Ладно, – сказал вдруг Лулу, – не будем болтать про ваксу. Только придется сказать, что они нам руки выкручивали, лупцевали, плевали нам в рожу. А потом кричали, что ребята с улицы Башле – подонки… И еще… И еще… Ну ладно! Заткемся!

Они хлопнули по рукам, скрепив сделку, как торговцы скотом на базаре. И посмотрели друг другу прямо в глаза: общая беда их объединяла. Лулу уставился в сторону улицы Лекюйе и выкрикнул:

– Если ты не идешь к Лагардеру[15]15
  Лагардер – один из популярных героев приключенческого романа «плаща и шпаги».


[Закрыть], Лагардер пойдет к тебе сам.

За этим последовала короткая пародия на дуэль. Потом ребята заулыбались весело, как и прежде. Оливье чувствовал, что его трусики просто приклеились к коже. Он еще раз посмотрел на приятеля, вспомнил песенку «Если есть у тебя верный друг» и начал лихо насвистывать.

*

Ребята по очереди пробовали кататься на самокате маленького Рири, которому отец подарил эту штуку в конце школьного года в награду за прилежание. Каждый из мальчишек должен был объехать дважды вокруг квартала, а Анатоль засекал время. К удивлению всех, выиграл Оливье, но Капдевер обвинил его в мошенничестве, и они пылко заспорили.

Альбертина, с лицом ярким, как помидор, сидела на своем обычном месте перед открытым окном и подшивала края грубого полотняного полотенца с красными полосами. Одновременно она слушала стоявшего под окном Гастуне, разъяснявшего, что в прежние времена было гораздо лучше, что упадок наметился уже в начале тридцатых годов, когда из-за красных все стало загнивать, и теперь страна идет к краху и сплошной анархии… Альбертина задумчиво покачивала головой. Они обменялись еще парой фраз, начинавшихся с одних и тех же слов – «в мое-то время» или «когда я был помоложе», – потом наступила пауза. Альбертина склонила голову, поглядывая, как ей казалось, весьма нежно на своего собеседника. Она все ждала той счастливой минуты, когда он наконец скажет: «Надо бы нам пожениться». И тогда бы она, накручивая на палец один из своих локонов, приняла бы мечтательный вид и, чуть пораздумав, ответила бы ему с очаровательной снисходительностью: «Гастуне, в нашем-то возрасте…»

Хозяин «Трансатлантика» обрабатывал серой пол своего заведения, чтоб отвадить собак. На ступеньках мясной лавки сидел Рамели и издавал на губной гармонике невыносимо пронзительные звуки. Сын булочника, в рабочем халате, тащил на голове поднос с уложенными на нем пирожными по заказу владельца ресторана на улице Колен-кур. Хозяйка прачечной промывала щеткой стекло витрины, и мыльная пена стекала на тротуар.

– Ну! Тебе играть, твой черед…

Где же пребывал Оливье? Он замечтался. Мальчику было хорошо с друзьями. Подумать только – ведь ему казалось, что они оттолкнут его, раз он потерял мать. Нет, он чувствовал себя с ними на равных и веселился вовсю; однако он понимал: это лишь видимость и что-то все же их разделяет. Ему случалось чувствовать себя одиноким, отчужденными от всего и всех. Когда ребята толковали о семенных делах, о планах на будущее, все это казалось ему посторонним. Оливье их слушал, что-то говорил в ответ, снова слушал, а потом будто куда-то проваливался.

– Ох! Извините…

– Ты опять витал в облаках?

Оливье положил свою карту на карту Лулу, и оба разом воскликнули: «Спор». Игра еще продолжалась довольно долго, но, так как никому не удавалось заполучить все карты другого, решили заняться еще чем-нибудь. В доме на перекрестке Итальяночка расчесывала перед зеркалом, стоящим на подоконнике, свои длинные волосы. Она подмигнула мальчикам и, упершись рукой в бок, приняла позу кинозвезды.

– Ах! Эти девки… – пренебрежительно протянул Лулу.

Потом подошел Капдевер, бледный, с повязкой на руке.

– Ребята, я ранен, у меня будет шрам!

Он со многими деталями рассказал о своей неприятности: нес в руке бутылку с уксусом и упал с лестницы. Каждый из ребят тоже захотел похвалиться чем-нибудь этаким. Оливье показал маленький рубец на верхней губе, а Лулу – сломанный зуб. Капдевер возразил:

– Это так, но я упал в обморок. Совсем вроде умер!

– Да, это верно! – подтвердил Лулу. – Но у меня еще хуже!

Он разулся и задвигал пальцами у них перед носом. Дети наклонились посмотреть.

– Что с твоей лапочкой? – спросил Оливье.

– А вы не видите?

Они снова нагнулись, чтоб еще внимательней осмотреть его стройную мальчишескую ногу, весьма обычную, только немного грязную у лодыжек, и все же не поняли, в чем дело. Лулу, довольный тем, что заставил их напрасно искать, заявил наставительным тоном:

– У меня на ноге пять пальцев, ребята!

Дуралей Капдевер не нашел ничего лучшего, как сказать, что так ведь у всех людей, но Оливье ответил:

– Что за идиотские шутки!

Неизвестно почему Лулу тут же присовокупил: «А Принцесса положила свою жвачку на край рояля», – но это только вызвало смех.

Веселье стало еще более бурным, когда дети увидели, что идет Рири, растопырив пальцы, совсем как женщина, ожидающая, пока у нее высохнет лак на ногтях. Он объяснил, что мама вымазала ому пальцы горчицей, чтоб он больше не грыз ногти.

– Слопай горчицу и продолжай! – сказал Лулу.

– От нее в носу щиплет!

– Обожди, мы сейчас покажем. Каждый раз понемножку слизывай копчиком языка…

У прилавка «Трансатлантика» стоял Гастуне и комментировал суд над Горгуловым, убийцей президента Думера. Он сложил газету, из которой заимствовал свои доводы, и, приложившись к чашечке кофе с ликером, вдохновился еще одним сюжетом:

– Подумать только, бразильцы хмелеют от кофе!

– Небось, хорошо пахнет! – сказал какой-то пьянчуга, потягивая белое вино.

– Они еще топят им паровозы! И даже в море выбрасывают!

– К счастью, папаша Маглуар[16]16
  Папаша Маглуар – старик, изображенный на этикетке.


[Закрыть] не выливает в колодец свой «кальвадос»! – сказал Эрнест, подбавляя солидную порцию спиртного в кофейную чашечку.

Вошла мадам Папа, проводившая своего военного внука на Восточный вокзал и, не присаживаясь, с ходу сказала:

– Один «распай»!

На улице какой-то старичок, глядя вверх, напевал «Иди сюда, милашка», и домохозяйки бросали ему из окон монетки, завернутые в клочок газетной бумаги. Но когда они приметили, что старичок пьян, то принялись бранить его и кричать, чтоб он отправился «проспать свой хмель» в другом месте. Дети бросились на поиски монеток, застрявших в расщелинах мостовой и, собрав их, дали старику, а он важно поблагодарил их. Мамаша Громаляр уже успела обозвать его алкашом; старик сделал непристойный жест и повторял его перед всеми женщинами, стоявшими у окон, а ребятишки забавлялись и подражали ему.

– Я скоро в деревню поеду! – радостно возвестил Лулу.

– И я тоже. Тра-ля-ля! – запел Капдевер.

Они принялись подражать мычанию коров, блеянию овец, кряканью уток, кудахтанью кур. По всей улице слышалось: ме-е-е, бе-е-е, кря-кря-кря и куда-дах-тах-тах. Папаша Громаляр, крутивший свою тонкую папироску, заворчал:

– Очумели они, что ли, черт возьми, эти паршивцы!

Не сомневаясь, что он попадет в самую точку, Гастуне завопил:

– А ну заткнитесь!

И Люсьен, который шел мимо с большим радиоприемником на плече, засмеялся.

*

Газета «Пти паризьен» проводила розыгрыш Золотого кубка по спортивной ходьбе. Оливье, Лулу и Капдевер, взяв с собой ведро воды и большую губку, пристроились на пути следования собравшихся из разных провинций Франции спортсменов с удивительно мускулистыми ногами. Мальчики предлагали проходящим мимо участникам соревнования губку, пропитанную водой, и те на ходу выжимали ее на свою взмокшую голову. Нужно было минутку бежать рядом, чтоб выручить обратно свою губку. Ребята были здесь и когда подходили к финишу спортсмены из клуба любителей ходьбы города Нанси, а потом вместе с болельщиками радовались одержанной этим клубом победе.

Мальчишки бежали следом и за колонной официантов кафе – те шли в своих белых передниках, покачивая в руках подносы с бутылкой аперитива и стаканчиком, которые по условиям состязаний ни в коем случае нельзя было уронить, а также сопровождали продавцов газет, нагруженных своим товаром. Все эти соревнования придавали улицам праздничный вид.

Затем благодаря своей дружбе с Принцессой Мадо Оливье провел еще несколько восхитительных вечеров. Принцесса была свободна и посвящала мальчику немало времени: то звала его к себе домой, чтоб чем-нибудь угостить, то доверяла ему погулять с собачками, с которыми он бегал от одного газового фонаря к другому, намотав поводок вокруг руки. Как-то вечером Мадо постучалась в квартиру Жана, который встретил ее со сдержанным восхищением.

– Вы позволите мне взять с собой Оливье? Я его свожу в кино…

Сначала Элоди проявляла недоверчивость, но Мадо улыбалась так, что сопротивляться было трудно, к тому же она умела отпустить парочку очень приятных комплиментов, вроде: «Как у вас мило дома!», или «Вы сегодня чудесно причесаны!», и постепенно все улаживалось.