Текст книги "Иисус, или Смертельная тайна тамплиеров"

Автор книги: Робер Амбелен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Таким образом, вполне очевидно, что Саломея, похоже, женщина богатая, была не просто ученицей Иисуса, она не просто служила ему и следовала за ним, как признает Марк. Она также предоставила ему свое ложе и свой стол, и об этом весьма гуманном факте сообщает нам Евангелие от Фомы. Теперь понятно, по каким причинам она исчезла…

Надо полагать, во II веке это не вызывало скандала, жизнь исторического Иисусабыла документирована намного лучше, чем теперь, и этим эпизодом христиане большой церкви оправдывали с I по V век существование наложниц при их клириках.

Вот почему Саломея, верное сердце, сопровождала Иисуса до самого креста, подтвердив тем самым слова Соломона: «Любовь покрывает все грехи» (Притчи, 10:12), какая бы тайна ни скрывала ее личность [170]170
  Напомним, что ее маленькая «костница» перечислена среди прочих, открытых близ «Dominus Flevit» в Гефсиманском саду, в той же гробнице, где погребены останки и других сотрапезников Иисуса.


[Закрыть].

Загадочной остается и личность женщины, которая обливала ноги Иисуса дорогими благовониями из алебастрового сосуда и потом вытирала их своими волосами, прежде «целуя» его ноги (Лук., 7:38).

Вопреки легенде, представленной в изобразительном искусстве, это не может быть Мария из Магдалы. Потому что теперь мы знаем, кто она (см. с. 136).

Это не может быть Саломея, имевшая манеры высокопоставленной и богатой женщины, привыкшей повелевать; это следует из фразы, приведенной в Евангелии от Фомы, стих 65. Канонические Евангелия дают некоторые уточнения относительно личности этой женщины.

Матфей (26:6–7) называет ее просто «женщина».

Марк (14:3) говорит то же самое: «Женщина».

Иоанн (12:3 и 11:2) утверждает, что ее звали Мария.

Лука говорит о ней «грешница» (7:37), а оригинальное греческое выражение звучит как «грешница из города».

Конечно, Евангелие от египтян и евангелие «Пистис София» называют Саломею Марией-Саломеей. Но женщина с алебастровым сосудом – не она.

Мария,которая, согласно Иоанну (12:3), мазала Иисуса драгоценными благовониями, была сестрой Марфыи Лазаря,«воскрешенного», которого Иисус очень любил.

Жили они в Вифании, скромной деревне в предместье Иерусалима.

Ничто из этого не указывает на богатую Саломею [171]171
  Мимоходом отметим, что иудейский Закон позволял женщине свободно располагать своим состоянием, если она была единственной наследницейотца, рентой, которую обязаныбыли выплачивать ей братья, если они имелись в наличии и наследовали отцу, состоянием, если она осталась вдовой и не имела детей.Именно таким было положение Саломеи, вдовы своего кузена Филиппа Антипы.


[Закрыть].

Но мы сохраняем право удивиться, что Иисус, ставящий блудниц в первые ряды на пути в «Царство Божие», испытывает также удовольствие от того, что останавливается в доме одной из них, вопреки иудейскому религиозному Закону.

А что думать о ее сестре Марфе? На что жила она? Не сказано.

И что это за Лазарь, милый сердцу Иисуса, который, вопреки иудейскому Закону, терпит, что по меньшей мере одна из его сестер – «грешница»? На что жил и он?

Воистину вместе с обоими «искариотами», отцом и сыном, Симоном и Иудой, «Сын Божий» Иисус наносил удивительные визиты.

Что должен думать его «Отец Небесный», предписывавший Моисею: «Не должно быть блудницы из дочерей Израилевых» (Втор., 23:17)?

Теперь наконец вернемся к загадочной Саломее.

Мы уже отметили, что ее тон в Евангелии от Фомы выдает женщину богатую, привыкшую повелевать, которая в конечном счете, ввиду этого всего, задается вопросом, как она могла допустить на свое ложе и к своему столу такого человека, как Иисус. Значит, она бесспорно имеет высокое положение в обществе. Но кем же она может быть?

У нас есть имена некоторых женщин, которые, следуя за Иисусом и двенадцатью, «служили Ему имением своим» (Лук., 8:3). Прежде всего это некая Сусанна, потом некая Иоанна (Iochannah по-древнееврейски), «жена Хузы, домоправителя Иродова» (имеется в виду Ирод Антипа).

Сразу же возникает первый вопрос: как эта женщина могла покинуть мужа, чтобы последовать за настоящим партизанским отрядом, который водил за собой Иисус, причем Хуза, высокопоставленный сановник тетрарха Галилеи, не вернул ее домой добром или силой? Тем более что она таким образом смешалась с другими женщинами.

Второй вопрос: когда Ирод Антипа, лишенный поста этнарха, был сослан и осужден на жительство во Вьенне, в Галлии, в 39 году, то есть четыре-пять лет спустя после казни Иисуса, Иродиада последовала за ним в ссылку. Нам это известно от Иосифа Флавия и Евсевия Кесарийского. Но ни тот ни другой не говорят, что сталось с Саломеей, дочерью Иродиады.

Третий вопрос: Деяния апостолов (1:14) не называют ни одну из этих женщин по именам.Текст говорит «жены», но мы знаем, что, кроме Саломеи, Сусанны и Иоанны, были и другие. Так вот, каким бы важным ни было их прошлое, о нем ничего не говорится. Почему?

Четвертый вопрос: почему Афанасий Александрийский (295–373), Иоанн Златоуст (340–407) и Евсевий Кесарийский (265–340) говорят только об Иродиаде как о «танцовщице», потребовавшей смерти Крестителя, и обходят молчанием Саломею, тем самым формально противореча каноническим Евангелиям, с которыми они тем не менее были знакомы?

В качестве возможных ответов на эти вопросы мне в голову пришел ряд гипотез.

Генеалогия идумейской династии

1. Хуза, домоправитель Ирода Антипы, отпустил свою жену Иоанну (Иоханну) следовать за Иисусом и его отрядами, потому что она была камеристкой Саломеи.

2. Иродиада отправилась в ссылку в Галлию с Иродом Антипой одна, потому что Саломея была уже давно совершеннолетней [172]172
  На самом деле, в год этого отъезда, 39-й, ей было самое меньшее 44 года! А с 33 года она была вдовой своего кузена Филиппа, сына Ирода Антипы, от которого детей у нее не было. Она умерла к 73 году, нашей эры, повторно выйдя замуж за своего кузена Аристобула III и став матерью троих детей. Однако мы не знаем, откуда взялась эта дата ее смерти – 73 год, предложенная некоторыми словарями. Таким образом, она якобы прожила не менее 78 лет, что для тех времен очень много.


[Закрыть]и, стало быть, свободной.

3. «Деяния» ничего больше не говорят ни об Иоанне, ни о Сусанне, потому что они покинули зелотское движение со смертью Иисуса, после того как его обещания не исполнились, или потому что их арестовали римляне на месте распятия как сектанток Иисуса и они томились в темницах Антонии, или потому что они погибли; но ничто из этого не настигло Саломею, которую охраняли ее ранг и рождение.

4. Афанасий Александрийский, Иоанн Златоуст и Евсевий Кесарийский умалчивают о Саломее и заменяют ее в рассказе Иродиадой именно затем, чтобы вычеркнуть Саломею из истории, учитывая ее совершенно особую роль при Иисусе. На охоте это называется «подменить животное».

Но это подразумеваемое мнение не подрывает нашей гипотезы: очень вероятно, что загадочная Саломея была дочерью Ирода Филиппа и Иродиады, ставшей впоследствии, в результате повторного брака матери, падчерицей Ирода Антипы.

И здесь, в связи с этой исторической проблемой, мы можем сделать вывод, что реальность превзошла фантазию: внучка Ирода Великого, велевшего казнить Езекию, стала любовницей внука последнего – Иисуса, претендента на трон Израиля.

Что могло только усугубить дурное отношение Ирода Антипы к означенному Иисусу: ревность – чувство, очень свойственное людям.

Если вспомнить, что Даниэль Массе в одной из своих книг утверждал, что на основании его личных изысканий (а он в этих вопросах разбирался) может сделать вывод о свойстве между родом Марии, матери Иисуса, и родом Ирода, то связь между его падчерицей Саломеей и Иисусом, «сыном Давидовым», представится намного менее удивительной, чем на первый взгляд.

На самом деле определенные связи, как родственные, так и обусловленные практическими интересами, между членами иродовской династии и потомками Давида, подлинными представителями которых в начале нашей эры были Иуда из Гамалы, а потом его старший сын Иисус, похоже, упрочились благодаря событиям, о которых пишет Иосиф Флавий: во время пребывания Архелая в Риме, вскоре после смерти Ирода Великого, евреи подняли восстание и среди них были родственники Архелая, которых кесарь (Август) казнил, «потому что они вопреки всякой справедливости выступили против своих сородичей» ( Иосиф Флавий.Иудейские древности. XVII, 10. Т. 2. С. 293; Иудейская война, славянская рукопись. II, 1). Среди повстанцев был и Ахиав, кузен Ирода Великого, дядя Архелая и двоюродный дед Саломеи( там же).

Так вот, Даниэль-Ропс в книге «Иисус в Его время» уточняет, что восстанием против Архелая, поднятым с политическими целями (в это же время разные банды поднимали восстания ради обычного разбоя), руководил Иуда из Гамалы.А если члены рода Ирода и родственники Архелая и примкнули к восстанию, то, очевидно, только к политическому,к восстанию Иуды Галилеянина, и никоим образом не к тому или иному чисто уголовному мятежу безымянных разбойников. Несомненно, после возникновения этого союза представителей рода Архелая с партией «сына Давидова» зародились и отношения между Иисусом, «сыном Давидовым», и Саломеей.

Потому что, не забудем, и она принадлежала к знатному идумейскому роду. Саломея была внучкой Ирода Великого, племянницей Архелая, сына того же Ирода, и внучатой племянницей того Ахиава,который в 5 году до нашей эры вместе с другими представителями рода вступил в ряды повстанцев, возглавляемых Иудой Гавлонитом.

В пользу этой гипотезы говорит и еще один аргумент.

Известно, что в древнем Израиле никогда не носили двойных имен, ни мужчины, ни женщины. Только в христианском мире появился обычай давать одному человеку несколько последовательных и связанных имен: Мария-Терезия, Мари-Жанна, Жан-Франсуа и т. п.

А в Евангелии от египтян и в Пистис Софии, имеющих один древнееврейский оригинал, Саломею называют Мария-Саломея, то есть, на этом языке, Мириам-Шалома. Но, как сказано выше, слово «Мириам» нельзя рассматривать как эквивалент слова «Мария», потому что это значило бы два стоящих рядом имени, а в те времена такое было совершенно неизвестно.

Значит, слово «Мария», то есть «Мириам», надо понимать и переводить как имя нарицательное, а не собственное.А поскольку по-древнееврейски оно значит «принцесса», речь идет именно о «принцессе Саломее», а не о «Марии-Саломее». Это титули ничего более.

В самом деле, не будем забывать, что в древних рукописях нет ни пунктуации, ни дефисов, ни заглавных букв и что текст там никогда не пишется с новой строки. Записано все подряд, без всякой последовательности.

Впрочем, на эти связи между окружением Иисуса и идумейской династией указывают и другие канонические тексты:

«В Антиохии, в тамошней церкви были некоторые пророки и учители: Варнава, и Симеон, называемый Нигер, и Луций Киринеянин, и Менахем [173]173
  В русском синодальном переводе – Манаил (примеч. тр.).


[Закрыть], совоспитанник Ирода четвер-товластника, и Савл»(Деян., 13:1).

Это 45 год. Этот Менахем – внук Иуды из Гамалы, племянник Иисуса. У Савла есть брат по имени Костобар, они имеют не еврейское, а идумейское происхождение и являются принцами из рода Ирода, мы покажем это в следующей книге. И появление Менахема, имя которого по-древнееврейски значит «Утешитель» и по-гречески звучит как parakletos,было предсказано его дядей Иисусом (Иоан., 15:26). Это он вновь поднимет знамя восстания в 63–64 годах при прокураторе Гессии Флоре.

Вернемся к Саломее. Она стала вдовой Ирода Филиппа в 33 году, и детей от него у нее не было [174]174
  Как и у Марии-Саломеииз Евангелия от египтян и Пистис Софии.


[Закрыть]. Она повторно вышла замуж за Аристобула III, который в 54 году получил от Нерона царство Малая Армения, потом, в 60 году, – часть Великой Армении и, наконец, в 70 году стал царем Халкиды. Протеже и друг Нерона, он имел роскошный дом в Риме. Так вот, в 58 году Павел, бывший Савл, находился в Коринфе и писал Послание к римлянам. В конце этого послания содержатся приветы многим лицам, в том числе следующим, что очень показательно: «…Приветствуйте верных из дома Аристовулова. Приветствуйте Иро, юна, сродника моего. Приветствуйте из домашних Наркисса тех, которые в Господе» (1 Рим., 16:10–11).

Таким образом, Савл-Павел обратил в свою веру обитателей римского дома Аристобула и Саломеи либо знает, что такие обращенные там есть, и называет себя родственником Иродиона(«маленького Ирода»), старшего сына Аристобула и Саломеи [175]175
  У Саломеи потом было еще два сына: Агриппа и Аристобул.


[Закрыть]. Впрочем, обращенные им были и во дворце Нерона, потому что Послание к филиппинцам он завершает так: «Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома»(4:22). И это он пишет в самом Риме, в 62 году.

Значит, Саломея осталась верна памяти Иисуса, она также попалась на удочку мессианской легенды и после заключения второго брака стала покровительницей тех, кого тогда называли «христианами» – как в своем доме, так и в домах высшего римского общества, куда она имела доступ.

Некоторые не преминут улыбнуться по поводу нашего утверждения и даже открыто посмеяться над ним, потому что оно их чрезвычайно смутит. Однако оно не столь неправдоподобно, как представляется на первый взгляд. Помимо всего, что мы только что выявили и что отныне нельзя будет обойти молчанием при дискуссии, не следует ли вспомнить о той центральноевропейской императрице, которая бежала со скрипачом, о королеве, ставшей коммунисткой, или о принцессах, прославившихся беспорядочными связями за пределами своей касты? У сердца есть свои резоны, неведомые разуму, – скажем мы иным. Ограничимся лишь тем, что еще раз подчеркнем: вся история Иисуса, «сына Давидова», – только следствие беспощадной войны, порожденной как политическими,так и династическимиинтересами, которую законные наследники трона Израиля вели как против идумейских узурпаторов, так и против римских оккупантов, и, возможно, нет необходимости приплетать к ней романтические любовные истории.

Как «исторический» Иисус очень далек от «плотника Иисуса», так и историческаяСаломея очень далека от Саломеи театра и кино…

Глава XXVI. Костер

Время искажает и стирает слово человека, но то, что доверено Огню, продолжается бесконечно.

Масонский ритуал сжигания философского завещания

11 марта 1314 года [176]176
  11 марта по юлианскому календарю. В отношении этой даты мнения историков расходятся. Майяр де Шамбюр, которому мы следуем, установил, что точная дата – 11 марта 1314 года. Несомненно, поскольку книгопечатание еще не изобрели, личные календари были редкостью, а год тогда начинался с Пасхи – праздника переходящего,хронология того времени очень изменчива. Но так как мы знаем из достоверногоисточника, что Моле и его спутник умерли в понедельник, накануне Григорьева дня,при помощи «вечного календаря» и календаря святых легко проверить и констатировать, что этим требованиям отвечает только понедельник 11 марта 1314 года.


[Закрыть], понедельник. Уже несколько месяцев почти по всей Франции пылают костры. Как пытками, так и психологическим давлением, как темницами и цепями, так и угрозой вечных мук инквизиторы добились 207 формальных признаний. Остается только решить судьбу великого магистра и высших должностных лиц ордена.

Утром этого дня Жак де Моле, великий магистр ордена, Жоффруа де Гонавиль, командор Пуату и Аквитании, Жоффруа де Шарне, командор Нормандии, и Юг де Пейрандо, великий визитатор ордена, были взяты из своих камер в крепости Тампль и доставлены на остров Сите. Там кардинальская комиссия, в состав которой входили Арно де Фарж – племянник Климента V, Арно Новелли – монах из Сито, пенсионер Франции, Никола де Фреовиль – доминиканец, некогда духовник и советник короля, Филипп де Мариньи – его родственник, архиепископ Сансский, и еще несколько епископов и знатоков декреталий, велела воздвигнуть перед папертью собора Богоматери помост, чтобы публично зачитывать признания и окончательный приговор,

Тамплиеров возвели на помост и поставили на колени. Один из кардиналов взял слово и начал чтение. Когда он дошел до означенного приговора, присуждавшего Моле и его братьев к пожизненному заключению, то есть к «заточению навечно», и чтобы их питанием были только «хлеб скорби и вода горести», представители Филиппа Красивого вздрогнули.

Было уточнено: милость, дарованная им, стала следствием того, что они «искренне покаялись в своих прегрешениях». Но в этот момент, совершенно неожиданно для судей, заговорили великий магистр и командор Нормандии и, перебив кардинала, обратились одновременно к инквизиторской комиссии и к толпе, заявив: все, в чем они признались на допросах, – ложь. Они утверждали, что все их признания были сделаны только из почтения и доверия к папе и королю, обещавшим за это им свободу, и выразили энергичный протест против приговора кардиналов, особенно архиепископа Сансского Филиппа де Мариньи, обвинив их всех в нарушении слова папы и короля.

Мотивы резкой перемены в поведении Моле и Шарне легко понять. Признания им ничего не стоили, но свобода для них была всем. Свобода означала сначала возвращение к великому тамплиерскому плану, потом следование ему и, как знать, его реализацию. А теперь свободы больше не было. Вместо нее было нечто худшее, чем смерть: медленное разложение, физическое и духовное, в подземном застенке, где узник прикован к стене, из которой порой сочится вода, в одиночестве, в полумраке и в безмолвии более тяжком, чем могильное. И во всем этом единственная надежда – на спасительную смерть, которую ускорят истощение и хроническая дизентерия. Для такого старика, как Моле (ему исполнился семьдесят один год), ничего более не ожидавшего от жизни, как и для Шарне, немногим младшего, выбор был сделан. Пребывание в камере может длиться годы. Напротив, примеры и опыт доказывали: отказ от признаний и нежелание их давать ipso facto[тем самым (лат.)] влекут за собой смерть в огне. Конечно, мучительную, но тем не менее быструю и в конечном счете гораздо менее ужасную, чем медленное гниение в безвестности темной камеры, когда столько существ снаружи наслаждается жизнью при свете дня.

Для Моле и для Шарне решение было принято. Во время произнесения роковой фразы их взгляды встретились, и они поняли друг друга. И раздался голос великого магистра: «Сеньоры, мы, мой брат и я, протестуем против того, как здесь использовали наши вчерашние слова, произнесение коих не имело иной цели, кроме как удовлетворить короля Франции и папу, нашего государя. И если из-за того, что было признано нами ради их удовольствия и во изъявление нашей покорности, мы, мой брат и я, должны отныне томиться в какой-то тюрьме, то мы громогласно объявляем, что означенные король и государь папа заранее заверяли нас, и почти клятвенно, что нам не будет причинено никакого вреда, зла или насилия. Делая это, мы провозглашаем свои признания, достигнутые как пыткой, так и хитростью и обманом, недействительными и не имевшими места и более не признаем их подлинными…»

Это ошеломило всех. Кардиналы немедленно передали узников в руки прево Парижа, присутствовавшему здесь, чтобы на следующий день он привел их снова. И четырех осужденных отвели обратно в их камеры в Тампле. В то же время новость донеслась до Филиппа Красивого, который сразу же созвал свой совет, не пригласив на него ни одного духовного лица. Здесь решили, что вечером великий магистр и командор Нормандии будут сожжены на острове Дворца, между королевским садом и монастырем Августинцев. Мертвенно-бледный от ярости, король уточнил, что их сожгут «на медленном огне». Возможно, он догадался, почему они отказались от данных показаний.

Немедленно на Остров евреев, названный так потому, что здесь уже сожгли нескольких раввинов и талмудистов, упорно отрицавших божественность Иисуса, доставили и сложили кучами дрова, необходимые для двух костров-близнецов. Горючего материала должны были принести сравнительно немного, чтобы продлить мучения, согласно «воле короля, нашего государя». То есть каждый приговоренный, чтобы умереть, должен был обойтись не более чем кубометром дров.

В землю вкопали два мощных дубовых бревна. Их вытащили из свайных молов, торчавших из воды. Поскольку их многие месяцы пропитывала вода, опасность воспламениться им не грозила, а тела осужденных, плотно прикованные к ним цепями, не могли бы отделиться от них при горении.

К девятому часу все было готово. Колокола собора Богоматери медленно зазвонили отходную. К часу вечерни уже серое небо еще больше потемнело; набухшие водой тучи быстро проносились над городом, гонимые холодным ветром из Нормандии. Берега Сены были черны от народа. Непрерывный гул толпы, подобный жужжанию какого-то чудовищного насекомого, доносился даже до часовых, стоящих на страже на угловых башнях старого Лувра.

Внезапно гул усилился: появился кортеж, движущийся вдоль крутого левого берега острова Сите. Впереди ехали конные сержанты, далее – великий прево, а за ним шел сильный отряд пехотинцев, окружавший фуражную телегу, которую тащила одна лошадь. Смутно различались силуэты двух людей, распростертых на досках и связанных. За последними лучниками, замыкая процессию, двигался последний отряд конных сержантов.

Осужденных спустили с телеги и в лодке перевезли на островок, где их уже ждал палач со своими подручными. Моле и Шарне крепко привязали цепями к столбам и вокруг них навалили грудами поленья, высотой до колен. Бросив последний взгляд на окно, из-за которого, как было известно, смотрит Филипп, великий прево повернулся и подал знак палачу; тут же рядом с ним конный трубач затрубил сигнал «огонь». Его услышали как на острове, так и на берегах, и сразу же исполнители с факелами в руках подожгли по углам каждую из куч поленьев. Поскольку некоторые поленья озаботились промаслить, огонь занялся быстро. Поднялся дым, и вместе с ним мало-помалу распространился резкий запах – сначала по острову, потом по реке, достигая берегов. Именно тогда во мраке, который уже коварно накрыл Сите, раздался крик. Сначала подумали, что причиной его стало пламя, искры которого сыпались на одежды двоих казнимых; но нет, от костров донеслись не крики боли. Это был голос героя Акры, тот голос, который, бившийся словно боевое знамя, двадцать три года назад, вечером 5 апреля 1291 года, бросил тамплиеров в атаку под гром копыт их боевых коней! И, численностью триста против десяти тысяч,с. черно-серебряным стягом впереди, черно-белый эскадрон пронзил египетские рубежи [177]177
  Знамя ордена Храма, называемое «Босеан». было «рассечено серебром и чернью», то есть черно-белое, как цвета эскадронов, первый ряд которых состоял из рыцарей(белые налатники и плащи), а второй – из оруженосцев(черные налатники и плащи). Название «босеан» (beauseant, «красивый зад») дали их знамени госпитальеры и тевтонские рыцари в насмешку над расположением его цветов, а также из зависти к тамплиерам, которые одни имели привилегию носить на плащах красный кресткрестовых походов, дарованную им папой Евгением III по просьбе святого Бернара.


[Закрыть]…

Но в этот час это был уже всего лишь голос умирающего человека – голос Жака де Моле, последнего великого магистра тамплиеров.

Мгновенно говор толпы смолк, народ затаил дыхание, потому что этот голос выкрикивал нечто ужасное, неожиданное, чего не могли предвидеть эти простые души, согбенные страхом перед Посохом и Скипетром. И святотатственный глагол отразился от стен Парижа, дабы ударить злобного Капетинга, притаившегося в амбразуре узкого окна, сильнее, чем латная турнирная рукавица. И этот голос произнес:

«Климент, и ты, Филипп, изменники данному слову, я вызываю обоих вас на Суд Божий!.. Тебя, Климент, – через сорок дней, а тебя, Филипп, – в течение года…»

Далее смертельное безмолвие нарушал лишь треск дров в костре.

Так и произойдет. Папа умрет от дизентерии и рвоты в Рокморе, в долине Роны, 9 апреля 1314 года, через двадцать восемь дней. А Филипп Красивый – 29 ноября 1314 года в Фонтенбло, сброшенный с коня, как поступают с рыцарями-изменниками, то есть через восемь месяцев. Глагол и пламя показали, на чьей стороне правота.

Но огонь уже поднялся вверх; ветхие рубища воспламенились, и два силуэта скорчились от ожогов. Крики и стоны были слишком глухими, чтобы достичь толпы, онемевшей в безмолвном ужасе. Огонь дошел до верха ног и выше, облизывая уже обнаженные торсы; бороды и волосы исчезли. Прижатые раскаленными цепями к столбам, неузнаваемые тела понемногу превратились в бесформенные обугленные массы; и от обоих потрескивающих костров дым, уже приобретший черный оттенок, зловонными пеленами понес по обоим берегам Сены запах сгоревшего мяса и жира.

Поздно вечером, когда тела стали уже лишь жалкими, медленно обугливающимися останками, народ, несмотря на присутствие нескольких стражников, «накинулся на костры», как пишет аббат Велли в своей «Истории Франции»: «Он собрал пепел мучеников и унес его как драгоценную реликвию. Каждый крестился и не желал больше ничего слышать. Их смерть была прекрасной и настолько восхитительной и неслыханной, что дело Филиппа Красивого стало еще более сомнительным».

Растворившись в толпе группами по три-четыре человека, члены Братств, плотники и каменотесы, нечто вроде третьего сословия цеховой системы, которым покровительствовали рыцари Ордена, восприняли голос Моле как приговор. Для них это был одновременно путевой лист и выражение надежды. В соответствии с этим приказом соборы Франции останутся такими, как есть, а их башни – незаконченными. Но мщение будет осуществляться терпеливо, из века в век. Триждыпотомство короля угаснет в лице трех братьев.Капетингов – в лице Людовика X Сварливого, Филиппа V Длинного и Карла IV Красивого. Валуа – в лице Франциска II, Карла IX и Генриха III. Бурбонов – в лице Людовика XVI, Людовика XVIII и Карла X. Жакерия1358 года предвосхитит якобинскуюРеволюцию 1789 года; жаки,ведомые Жаком Простаком,отомстят за Жака де Моле.И именно из башни Тампль,где «опрашивали» руководителей Ордена, январским утром 1793 года отправится в последний путь двадцать второй преемник Филиппа Красивого.

Так, побуждаемая странным таинством глагола, судьба, неотвратимая и однозвучная, непрестанно разносила по всей нашей истории звук имени последнего великого магистра тамплиеров…

Решение о роспуске Ордена было принято собором во Вьенне, в долине Роны, в 1311 году. А ровно пять веков спустя, в 1811 году, в Париже была снесена башня Тампль.

О чем она могла рассказать? Не было ли на смертельную тайну после понедельника 11 марта 1314 года наброшено новое покрывало?

Очень долгое время ходила одна легенда. Она утверждала, что каждый год ночью, в годовщину роспуска Ордена, в крипте ордена Храма в Париже в полночь появляется призрак в белом плаще, отмеченном красным крестом, со щитом, «рассеченным серебром и чернью», и с копьем. И слышится замогильный голос:

– Кто хочет освободить Иерусалим?

– Никто, – отвечает эхо, отдаваясь от колонн склепа. – Ибо Храм разрушен…

5 февраля 1967 – 26 февраля 1970