Текст книги "Избранные работы"

Автор книги: Рихард Вильгельм Вагнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)

Ни одна из богато развитых возможностей отдельных искусств не останется неиспользованной в общем произведении искусства будущего, именно в нем они обретут свое подлинное значение. Так, прежде всего музыка, получивший столь богатое развитие благодаря инструментальной музыке, будет в состоянии проявить свои предельные возможности в произведении искусства будущего, она пробудит в танце жажду новых поисков и несказанно расширит дыхание поэзии. В своем одиночестве она создала себе орган, обладающий безграничными возможностями выражения – это оркестр. Музыкальный язык Бетховена, введенный с помощью оркестра в драму, явится чем-то совершенно новым для драматического произведения. Если архитектура и, в особенности, пейзажная живопись на сцене способны перенести драматического актера в окружение физической природы и, черпая из бездонного источника явлений природы, создать для него богатый и многообразный фон, то оркестр, это живое тело безгранично многообразных гармоний, явится для индивидуального актера неисчерпаемым источником художественной человеческой природы. Оркестр – это как бы почва бесконечного всеобщего чувства, на которой расцветает полностью индивидуальное чувство отдельного исполнителя: оркестр превращает неподвижную твердую почву реальной сцены в текучую, податливую, отзывчивую, прозрачную поверхность, под которой – неизмеримые глубины чувства. Так оркестр подобен земле, дающей Антею, стоит ему только коснуться ее, новые неиссякаемые жизненные силы. Оркестр, по своему существу противоположный сценическому природному окружению актера и поэтому совершенно справедливо помещенный вне сценического пространства (в углублении у переднего края сцены), – оркестр, однако, как бы одновременно замыкает сценическое окружение актера, расширяя неисчерпаемую природную стихию до столь же неисчерпаемой стихии художественного человеческого чувства. Это включает актера в природный и художественный круг, в котором он уверенно вращается подобно небесному телу и из которого он в состоянии слать во все стороны свои чувства и мысли, расширившиеся до бесконечности, подобно тому как небесное светило повсюду шлет свои лучи.

Так, дополняя друг друга в оживленном хороводе, объединившиеся родственные искусства смогут раскрыть себя и все вместе, и поодиночке, и по двое в зависимости от особенностей всеопределяющего драматического действия. То мимика прислушается к спокойному течению мысли; то напор мысли найдет себе выход в непосредственной выразительности жеста; то музыка одна сможет выразить движение чувства; то лишь, все три искусства сообща смогут довести идею драмы до непосредственного реального действия. Ибо для всех них, объединившихся здесь видов искусства, существует нечто, к чему они должны стремиться, дабы стать свободными в своих возможностях, а именно драма: достижение целей драмы должно стать для них всех самым главным. Осознавая эту цель, направляя всю свою волю к ее достижению, они обретают силы к уничтожению боковых эгоистических отростков от собственного ствола, чтобы дерево не разрасталось во все стороны, теряя определенную форму, а чтобы ветви и листва устремились гордо к вершине.

Природа человека, как и каждого вида искусства, богата самыми разными возможностями; но только нечто одно составляет душу каждого, является для него необходимым побуждением, жизненно важным стремлением. Угадав в этом единственном свою сущность, человек в состоянии ради обязательного достижения его отказаться от любого менее значительного желания, случайной прихоти, удовлетворение которых помешало бы ему достичь главного и единственного. Только слабый и никчемный не знает необходимого, могучего душевного порыва; каждое мгновение в нем берет верх случайная, навеянная извне прихоть, которую он не в силах удовлетворить, поскольку это всего лишь прихоть, и, бросаемый от одной прихоти к другой, он никогда не обретает истинной услады. Если же подобный человек, лишенный подлинных потребностей, обладает силой упрямо добиваться удовлетворения случайных прихотей, тогда-то и возникают отвратительные противоестественные явления в жизни и искусстве, которые выбывают в нас крайнее отвращение, будь то порождения безумного эгоизма, жестокое сладострастие деспота или похотливая оперная музыка наших дней. Если же человек ощущает могучее стремление, заглушающее все остальные желания, непобедимое внутреннее побуждение, составляющее его душу, его существо, и если он употребляет при этом все своя силы, чтобы удовлетворить это стремление, то он доводит свои силы, как и свои способности, до таких пределов, какие только ему дано достигнуть.

Отдельный человек, обладающий полным физическим и душевным здоровьем, не может испытать белее высокой потребности, чем та, которая свойственна всем подобным ему; будучи истинной потребностью, она может получить удовлетворение лишь в сообществе с другими людьми. Самой же необходимой и сильной потребностью совершенного артистического человека является потребность раскрыть себя во всей полноте своего существа всему обществу, и это он может достичь при необходимом всеобщем понимании только в драме. В драме, представляя определенную личность, которой он не является, человек расширяет свое индивидуальное существо до общечеловеческого. Он должен полностью перестать быть самим собой, чтобы воссоздать другую личность в ее собственной сущности так, чтобы ее можно было представить. Он сможет это достичь лишь в том случае, если так глубоко поймет и так живо увидит эту другую индивидуальность во взаимосоприкосновениях, взаимосочетаниях и взаимодополнениях с другими индивидуальностями, что будет в состоянии симпатически ощутить эти взаимосоприкосновения, взаимосочетания и взаимодополнения. Совершенным художественным исполнителем поэтому будет единичный человек во всей полноте своего существа, ставший существом родовым. Местом, где совершится этот чудесный процесс, явятся театральные подмостки; целостным произведением искусства, с помощью которого это совершится, будет драма. Чтобы достичь высшего расцвета своего существа в этом высшем произведении искусства, отдельный художник, как и отдельный вид искусства, должен подавить всякую произвольную эгоистическую склонность к несвоевременному распространению, не вызванному потребностями целого, чтобы тем энергичнее способствовать достижению высших общих целей, которые не могут выть осуществлены как без единичного, так и без ограничения единичного.

Эти цели, цели драмы, являются единственно истинными художественными целями, которые вообще могут быть осуществлены: все, что отклоняется от них, неизбежно обречено исчезнуть в сфере неопределенного, неясного и несвободного. Этих целей, однако, не достичь отдельному виду искусств[35]35
  Современному драматургу труднее всего признать, что драма не должна целиком принадлежать его искусству, то есть поэзии; в особенности трудно будет ему заставать себя согласиться делить ее с музыкантом и, следовательно, как он считает, согласиться на превращение пьесы в оперу. Совершенно естественно, что до тех пор, пока будет существовать опера, должна будет существовать и пьеса, а также и пантомима. До тех пор пока возможен спор на эту тему, невозможна драма будущего. Если сомнения поэта более глубокого свойства и сводятся к тому, что ему непонятно, каким образом пение может во всех случаях полностью заменить диалог, то на это можно возразить, что ему в двух отношениях еще не ясен характер произведения искусства будущего. Во-первых, он не подумал о том, что в этом произведении музыка призвана играть другую роль, чем в современной опере, что лишь там, где музыка является самым могучим средством, она будет широко применяться, там же, где необходим драматический диалог, она полностью подчинится ему; что именно музыка обладает способностью, не умолкая совсем, так незаметно прилегать к словам, что ее будто бы и нет, в то время как она служит им поддержкой. Если поэт с этим согласится, он должен будет, во-вторых, признать, что мысли и ситуации, для которых даже самая осторожная и сдержанная музыкальная поддержка оказалась бы слишком назойливой и докучливой, обязаны своим происхождением духу нашей современной драматургии, которому нет места в произведении искусства будущего. Человек в драме будущего не будет иметь дела с прозаическими модными интригами, которые наши современные писатели в своих пьесах столь обстоятельно запутывают и распутывают. Его естественное поведение, его естественные слова всегда будут сводиться к «да» и «нет», ибо все остальное от лукавого, то есть современно и излишне.


[Закрыть], они достижимы лишь для всех вместе, и поэтому всеобщее произведение искусства является таким единственно истинным, свободным, то есть доступным для всех.

V. Художник будущего

Мы в общих чертах сказали о существе произведениям искусства, в котором должны слиться все искусства, чтобы стать доступными для всех. Теперь встает вопрос, каковы, должны быть действительные условия, которые с неизбежностью пробудят к жизни подобное произведение искусства? Сможет ли это сделать современное искусство, стремящееся к тому, чтобы быть понятым по собственному усмотрению и разумению, согласно произвольно выбранным средствам и сознательно установленному образцу? Сможет ли оно даровать конституционную хартию, чтобы достичь согласия с так называемым невежеством народа? И, если оно решится на это, действительно ли такое согласие будет достигнуто с помощью подобной конституции? Может ли это цивилизованное искусство со своей абстрактной позиции проникнуть в жизнь, или, скорее, жизнь должна проникнуть в искусство – жизнь должна сама породить соответствующее ей искусство, раствориться в нем, – вместо того чтобы искусство (разумеется, цивилизованное искусство, возникшее вне жизни) породило жизнь и растворилось в ней?

Решим прежде всего, кто должен явиться создателем произведения искусства будущего, чтобы затем прийти к триоду о тех жизненных условиях, которые могут породить такое произведение искусства и его творца.

Кто же будет художником будущего?

Без сомнения – поэт[36]36
  Да будет нам позволено считать, что поэт включает музыканта как личность или в рамках содружества – в данном случае это безразлично.


[Закрыть].

Но кто же будет поэтом?

Бесспорно – исполнитель.

А кто же будет исполнителем?

Обязательно – содружество всех художников.

Чтобы видеть, как естественным образом создаются исполнитель и поэт, представим себе прежде всего художественное содружество будущего, и не на основании произвольных догадок, а на основании необходимой последовательности, с которой мы будем идти от самого художественного произведения к тем художественным органам, которые только и могут, в согласии с его сущностью, вызвать его к жизни.

Художественное произведение будущего является общим созданием и может быть рождено лишь общей потребностью. Эта потребность, которую мы обрисовали лишь теоретически как нечто необходимо свойственное сущности отдельных видов искусства, практически мыслима лишь в содружествах всех художников; эти же содружества представляют собой объединение всех художников в данное время и в данном месте ради одной определенной цели. Целью этой является драма, ради нее они объединяются, чтобы, участвуя в ее создании, дать полностью раскрыться каждому виду искусства, сочетаться друг с другом, проникнуть друг в друга и породить в качестве плода этого взаимосочетания живую, реально существующую драму. То, что делает это соучастие возможным, даже необходимым, и что без него не смогло бы выявиться, – это истинное ядро драмы, драматическое действие.

Драматическое действие в качестве внутреннего условия драмы является тем элементом всего произведения, который определяет его восприятие всеми. Взятое непосредственно из жизни – прошлого или настоящего – драматическое действие становится связующим звеном между произведением искусства и жизнью, поскольку оно наиболее полно соответствует правде жизни и наиболее полно удовлетворяет потребности жизни в самопознании. Драматическое действие тем самым является веткой с древа жизни, бессознательно и непроизвольно вырастающей на нем, расцветающей и отцветающей по законам жизни; сорвав, ее пересаживают на почву искусства, чтобы она здесь расцвела к новой, прекрасной, вечной жизни, превратившись в роскошное дерево; это дерево, подобное древу действительной жизни своей внутренней силой и правдой, став чем-то отличным от жизни, делает наглядным для жизни ее собственную сущность, поднимает бессознательное в ней до сознания.

В драматическом действии выступает поэтому необходимость произведения искусства; без него, вне соотнесенности с ним, всякое художественное творчество произвольно, случайно и непонятно. Самый первый и истинный творческий импульс дает себя знать в стремлении перейти от жизни к искусству, ибо это стремление заключается в желании понять и принять бессознательное и непроизвольное в жизни. Стремление понять предполагает в свою очередь некую человеческую общность; эгоист не нуждается в понимании. Поэтому лишь из совместной жизни может родиться стремление к осмысленному опредмечиванию жизни в произведении искусства, лишь содружество художников может дать ему выражение, лишь сообща они могут удовлетворить это стремление. Это удовлетворение, однако, достигается верным изображением заимствованного из жизни действия: для художественного изображения пригодно может быть лишь такое действие, которое в жизни уже получило завершение, которое как факт не вызывает больше никаких сомнений и которое не допускает больше никаких произвольных домыслов относительно своего возможного завершения. Лишь то, что получило завершение в жизни, может быть понято нами в своей необходимости, во взаимосвязи своих элементов: всякое же действие можно считать законченным лишь тогда, когда человек, совершивший это действие, находившийся в центре события, которое он направлял как чувствующая, мыслящая и волевая личность в соответствии с собственной сущностью, – когда этот человек тоже уже находится вне произвольных домыслов относительно своих возможных поступков. Объектом подобных домыслов человек служит до тех пор, пока он живет, лишь после своей смерти он свободен от них, ибо мы теперь знаем все, что он сделал и кем он был, Для драматического искусства самым подходящим и самым достойным предметом изображения представляется такое действие, которое завершается одновременно с жизнью главного героя, которое получает свое истинное свершение с завершением жизни данного человека. Только такое действие является истинным и раскрывается для нас в своей необходимости, ради свершения которого человек употребил все свои силы, которое было для него столь необходимым и столь важным, что он должен был отдать ради него все силы, всего себя. Но в этом он убеждает нас неопровержимо только тогда, когда он действительно гибнет в напряжении всех своих сил, когда его личная драма подчиняется необходимости его существа; когда он доказывает нам истину своего существа не только своими поступками – они могут казаться нам, пока он действует, произвольными, – но и жертвуя своей личностью необходимости этих поступков. Окончательное и полное, преодоление человеком своего личного эгоизма, его полное растворение во всеобщем раскрывается нам лишь в его смерти, но не в случайной смерти, а в смерти необходимой, вызванной его поступками, рожденными всей полнотой его, существа.

Торжество подобной смерти – самое достойное человека. Оно раскрывает перед нами на примере одного человека, увиденного через его смерть, полноту содержания человека вообще. Но больше всего нас убеждает зрелище самой смерти и изображение приведшего к ней действия, необходимым завершением которого и явилась эти смерть. Не отвратительный похоронный обряд, который для современного христианина включает не относящиеся к данному случаю песнопения и банальные речи, а художественное воскрешение умерших, жизнеутверждающее повторение и изображение их деяний и их смерти в художественном произведении явится тем празднеством, которое нас, живущих, соединит в любви к ушедшим и приобщит к их памяти.

Если жажда подобных драматических празднеств свойственна всем художникам и если общее стремление может быть пробуждено только достойным предметом, оправдывающим стремление к его изображению, то любовь, которая одна только и может стать движущей силой в этом деле, может гореть только в сердце каждого в отдельности, и здесь, сообразно особой индивидуальности каждого, превратиться в особую движущую силу. Эта движущая сила любви всегда будет с особой настойчивостью проявляться в отдельном человеке, который по своей натуре – вообще или именно в данный, определенный период своей жизни – чувствует себя ближе всего к данному определенному герою, благодаря симпатии больше всего сроднился с натурой данного героя и считает свои художественные возможности наиболее пригодными для того, чтобы снова оживить в памяти именно этого героя, изобразив его самого и его окружение. Сила индивидуальности нигде не может проявиться ярче, чем в свободном содружестве художников, потому что импульсы совместных решений могут исходить только от того, чья индивидуальность настолько сильна, что может определить принятие общих свободных решений. Сила индивидуальности сможет проявить себя лишь в особых случаях – там, где она обладает действительным, а не искусственным влиянием. Открыв свое намерение изобразить данного героя и обратившись к содействию всего содружества для осуществления своего замысла, художник не сможет добиться ничего, прежде чем ему удастся пробудить в отношении своего намерения любовь и воодушевление, которые охватили его самого и которые он может сообщить другим лишь в том случае, если его индивидуальность обладает силами, отвечающими данному предмету.

Если художнику удалось силой своего воодушевления сделать свой замысел общим замыслом, то с этого момента его замысел становится общим художественным делом. Подобно тому как в центре драматического действия стоит герой, центром общего художественного произведения становится исполнитель роли героя: исполнители других ролей и все остальные участники представления относятся к нему в спектакле так же, как относились к герою в жизни действовавшие рядом с ним лица – те, кто был объектом его действий и противостоял ему, а также окружающие его люди и природа; с той только разницей, что исполнитель роли героя сознательно формирует обстоятельства, которые непроизвольно вставали перед действительным героем. Исполнитель в своем стремлении к художественному воспроизведению становится таким образом поэтом. Он подчиняет свои действия художественной мере, так же как все живое, имеющее отношение к его действиям. Однако достичь своих целей он может лишь в той степени, в какой ему удалось сделать их общими, в какой каждый из участников сам стремится к этим целям, – следовательно, именно в той степени, в какой прежде всего он подчинил собственные личные цели общим и таким образом в известном смысле не только представил в произведении искусства деяния почитаемого героя, но и повторил его в нравственном отношении, доказав этим подчинением своей личности, что он совершил в своем искусстве необходимое деяние, целиком поглотившее его индивидуальность[37]37
  Коснувшись трагического элемента произведения искусства будущего в его развитии из жизни в художественных содружествах, мы имеем право судить о его комическом элементе на основании изменения на противоположные тех условий, которые необходимо породили трагический элемент. Герой комедии будет героем трагедии наоборот: в то время как второй, будучи коммунистом, то есть человеком, который благодаря силе своей натуры, побуждаемый внутренней, свободной необходимостью, растворяется в общем, непроизвольно всегда соотносит себя со своим окружением, первый, будучи эгоистом, врагом общности, будет стремиться уклониться от нее или произвольно соотносить ее только с самим собой, но в этом стремлении будет тесним, преследуем и в конце концов побежден общественным духом в его многообразных проявлениях. Эгоист будет вынужден раствориться в общности, а подлинно действующим коллективным лицом станет общество, которое до тех пор будет выступать для вечно рвущегося к действию и бездействующего эгоиста как некая капризная случайность, пока оно не окружит его таким тесным кольцом, что, потеряв охоту к дальнейшему своевольничайте, он будет искать спасения в безусловном признании необходимости общества. Творческое содружество как представитель общества примет в комедии еще более непосредственное участие в саном литературном произведении, чем в трагедии.


[Закрыть].

Свободное творческое содружество является поэтому почвой и условием существования произведения искусства. Оно дает исполнителя, который, воодушевленный образом данного, более всего созвучного его индивидуальности героя, становится поэтом, художественным законодателем содружества, чтобы, поднявшись на такую высоту, снова полностью раствориться в содружестве. Деятельность такого законодателя всегда поэтому будет носить временный характер и распространяться лишь на данный случай, ставший благодаря его индивидуальности общим предметом художественных устремлений; его деятельность таким образом не может распространяться на все случаи. Диктатура поэта-исполнителя естественным образом кончается с достижением поставленной им перед собой цели, той самой цели, которую он превратил во всеобщую и в которой он растворился, как только она стала всеобщей. Каждый может занять положение диктатора, если у него только есть своя, в такой мере соответствующая его индивидуальности цель, что он может поднять ее до всеобщей; ибо такой творческом содружестве, которое возникло лишь из удовлетворения общего стремления к художественное творчеству, не может получить определяющего значения то, что не способствует общим интересам, то есть ничто, кроме самого искусства и тех законов, которые позволяв наиболее полно проявиться искусству в сочетании общего и индивидуального.

В общественном единении людей будущего единственно определяющее значение будут иметь законы внутренней необходимости. Естественное, ненасильственное объединение большего или меньшего числа людей сможет состояться только благодаря общей всем этим людям потребности. Удовлетворение этой потребности является единственной целью общих усилий: этой целью определяются и поступки каждого, поскольку общая потребность одновременно будет насущнейшей потребностью его самого. И эта цель определяет сама собой законы общего поведения. Эти законы являются в свою очередь не чем иным, как средством достижения цели. В постижении наиболее целесообразных средств отказано тому, кого не привела к этой цели истинная и необходимая потребность; там же, где такая потребность существует, естественно рождается правильное понимание этих средств благодаря силе потребности и ее всеобщности. Естественные объединения поэтому существуют естественно лишь до тех пор, пока лежащая в их основе потребность продолжает оставаться всеобщей и не получила еще удовлетворения. Когда же цель достигнута, то это объединение вместе с вызвавшей его потребностью распадается; лишь с появлением новых потребностей возникают новые объединения тех, для кого эти новые потребности являются общими. Наши современные государства являются потому противоестественными объединениями людей, что они, возникнув в результате внешнего произвола – например, династических интересов, – раз и навсегда впрягают в одну упряжку известное число людей ради целей, не соответствовавших их общим потребностям или переставших быть общими для них при изменившихся обстоятельствах. Всех людей объединяет одна потребность, которая присуща им в равной степени лишь в своей самой общей форме: потребность жить и быть счастливыми. В этом заключается естественная связь всех людей – в потребности, которую полностью может удовлетворите природа нашей планеты. Особые потребности, возникающие и усиливающиеся в зависимости от временя, места и индивидуальных особенностей, могут только в разумных условиях будущего стать основанием для особых объединении, которые в своей совокупности составят общность всех людей. Эти объединения будут возникать, распадаться и создаваться вновь, по мере того как будут меняться и возникать новые потребности. Эти объединения станут длительными в тех случаях, когда они будут больше относиться к сфере материальных интересов, иметь под собой общую почву и касаться отношений между людьми в той их части, которая с необходимостью вырастает из определенных и постоянных местных условий. Однако они будут каждый раз принимать иной облик, все чаще меняющийся и все более многообразный, чем больше будут приближаться к высшей сфере всеобщих духовных потребностей. В противоположность государственному объединению нашего времени, неподвижному и существующему лишь благодаря внешнему принуждению, свободные объединения будущего, подвижные, то необычайно широкие, то тончайшим образом дифференцированные, будут выражать жизнь людей, которой непрестанная смена индивидуальностей придаст неисчерпаемую привлекательность, в то время как современная жизнь[38]38
  И в особенности наш современный театр.


[Закрыть] в своем модном полицейском единообразии представляет собой, к сожалению, слишком верное отражение современного государства с его слугами, служебными назначениями, армейской службой – короче, со всем, что ему служит.

Но никакие объединения не будут обновляться так часто, как художественные, ибо каждая индивидуальность в них, стремясь выразить себя в соответствии с общим духом, вызовет к жизни самим фактом своей наличности и своими новыми замыслами, ради осуществления этих замыслов, новое объединение, расширив свои особые потребности до потребностей объединения, вызванного именно данной потребностью. Каждое вновь создаваемое драматическое произведение будет таким образом созданием нового, никогда дотоле не существовавшего и не могущего возникнуть снова содружества художников: это содружество начнет существовать с того момента, когда исполнитель роли героя сделает свой замысел общим достоянием необходимого ему содружества, и прекратит существование в тот момент, когда замысел осуществится.

Таким образом, в этом объединении ничто не сможет окостенеть и омертветь: оно возникнет сегодня для прославления именно данного героя, чтобы завтра в совершенно новых условиях под влиянием вдохновенных замыслов совсем другого индивидуума стать новым объединением, совершенно отличным от прежнего и создающим свое произведение искусства согласно совсем иным законам, которые в качестве средств для осуществления новых замыслов окажутся столь же новыми и никогда до этого не бывшими.

Только такими и будут художники будущего, объединившиеся лишь во имя художественного произведения. Но кто же станет художником будущего? Поэт? Актер? Музыкант? Скульптор? Скажем без обиняков: народ. Тот самый народ, которому мы только и обязаны еще и сегодня живущим в наших воспоминаниях и столь искаженно воспроизводимым нами единственным истинным произведением искусства, – народ, которому мы обязаны самим искусством.

Окидывая взором прошедшее, совершенное, чтобы составить себе общее представление о месте данного явления в истории человечества, мы можем с достаточной уверенностью определить его отдельные черты, а из пристального рассмотрения какой-либо отдельной черты у нас часто рождается ясное понимание целого, которое в его неопределенной всеобщности мы в состоянии различать лишь на основании отдельной черты, чтобы затем охватить целое. В непосредственно созерцаемых произведениях искусства обилие ясно различимых частностей так велико, что мы, стараясь не потеряться в них и представить предмет в его всеобщности, принуждены принимать во внимание только известную долю частностей – именно ту, которая при нашем способе рассмотрения кажется нам наиболее характерной, – и таким образом не терять из виду общую конечную цель. Как раз обратным представляется случай, когда мы хотим увидеть мысленным взором какое-либо явление будущего. Для этого у нас есть только одна мера, и она находится не в будущем, в котором должно возникнуть данное явление, а в прошлом и настоящем, то есть там, где наличествуют все те условия, которые сегодня еще препятствуют наступлению желаемого будущего и способствуют существованию противоположных явлений. Сила потребностей толкает нас к самым общим представлениям, рожденным не столько желаниями сердца, сколько необходимыми логическими доводами, заключениями от противного – от сегодняшних обстоятельств, признанных негодными. Все частности[39]39
  Тот, кто не в силах стать выше тривиальности и уродства нашей современной художественной жизни, будет по поводу этих частностей задавать глупевшие вопросы, выражать различного рода сомнения, «не понимать» и не будет стремиться понять. Заранее ответить на все возможные вопросы и сомнения такого роди вряд ли можно требовать от того, кто обращается только к мыслящему художнику, а не к ограниченному представителю современной художественной промышленности.


[Закрыть] в этих представлениях исключены, потому что они могли бы оказаться произвольными предположениями, порождениями нашей фантазии, и, по существу, заимствованными из нынешних обстоятельств – всегда лишь такими, какими они только и могут быть, рожденные в условиях современности. Нам дано знать только совершенное и законченное, живой же облик будущего может быть, конечно, лишь созданием самой жизни! Когда он получит завершение, мы с первого же взгляда ясно поймем то; что сегодня, под непреодолимым гнетом окружающих обстоятельств, мы могли рисовать лишь в воображении в соответствии со своими настроениями.

Нет ничего губительнее для счастья человечества, чем безрассудное рвение в изобретении законов, которые управляли бы жизнью будущего: цель этих низменных забот о будущем, присущих лишь мрачному абсолютному эгоизму, – стремление только сохранить, только обеспечить за собой на вечные времена то, что у нас есть сегодня. Для этих забот собственность, которую следует удержать на веки веков во что бы то ни стало, – единственный предмет, достойный деятельных усилий, поэтому следует ограничить по возможности самостоятельность будущего, заглушить – лучше всего полностью, – как злое, беспокойное начало, самодеятельную жизненную силу, чтобы оградить собственность, эту неиссякаемую материю, самовоспроизводящуюся согласно природному закону пяти процентов, созданную для приятного и спокойного пережевывания и заглатывания. Подобно тому как с точки зрения этих великомудрых современных забот человек – на веки вечные или слабое, или опасное существо, которое способно существовать лишь благодаря собственности и должно направляться на истинный путь с помощью законов, так и в отношении искусства и художников единственным залогом их процветания у нас считаются художественные институты. Без академий и уставов искусство – так мы считаем – может каждую минуту рассыпаться и распасться; мы не можем представить себе свободной самостоятельной деятельности художников. Причина этого в том, что мы действительно не являемся истинными художниками, как не являемся и истинными людьми. Чувство собственной, неспособности, собственного бессилия, рожденное нашей трусостью и слабостью, заставляет нас придумывать законы для будущего; стремясь насильственно удержать эти законы, мы добиваемся, по существу, лишь того, чтобы никогда не стать настоящими художниками, настоящими людьми.

Так оно и есть. Мы всегда видим будущее современными глазами, мерим людей будущего современными мерками, считая, что эти мерки имеют общечеловеческий характер. Вынужденные признать наконец художником будущего народ, мы видим, однако, с каким презрительным удивлением было встречено это открытие современным интеллектуальным художественным эгоизмом. Он полностью забывает, что во времена национально-родовой общности, которые предшествовали превращению эгоизма личности в религию и которые наши историки склонны считать мифом или басней, народ был в действительности единственным поэтом и художником; что любой материал и любую форму, которые дышали бы жизнью и здоровьем, он может заимствовать только у этого народа – поэта и художника; а представляет себе народ он исключительно в том обличье, в котором видит его в современности сквозь очки своей культуры. С его возвышенной позиции народ кажется ему грубой и вульгарной массой, то есть своей противоположностью. При взгляде на народ ему чудятся запахи пива и водки, он подносит к носу надушенный платок, спрашивая с возмущением цивилизованного человека: «Что? Чернь заменит нас в искусстве будущего? Та самая чернь, которая не способна даже понять нас, когда мы творим искусство? Что же, из прокуренных кабаков и из навозных куч на полях воспарит прекрасное, воспарит искусство?»

Совершенно верно! Не из грязных основ вашей нынешней культуры, не из тошнотворного осадка вашей современной утонченной образованности, не из тех условий, которые являются единственно мыслимым основанием нашей теперешней цивилизации, возникнет художественное произведение будущего. Подумайте о том, что эта чернь отнюдь не является нормальным результатом человеческого развития, а лишь искусственным созданием вашей противоестественной культуры; что все пороки и уродства, отталкивающие вас от этой черни, являются лишь следами той отчаянной борьбы, которую ведет человеческая природа против своей жестокой угнетательницы – современной цивилизации; эти страшные следы вовсе не черты истинной природы, а лишь отражение лицемерной маски нашей государственно-уголовной культуры. Подумайте также о том, что там, где одна часть общества занимается необязательными искусством и литературой, другая обязательно должна искупать грязь вашего бесполезного существования; что там, где эстетство и мода заполняют бесполезную жизнь, грубость и неловкость должны стать проявлениями другой, необходимой вам жизни; что там, где пресыщенная роскошь стремится насильственным путем утолить свой неутолимый голод, естественная нужда может быть удовлетворена одновременно с роскошью лишь путем мучений, страданий и уродующих забот. До тех пор пока вы, эрудированные эгоисты и эгоистические эрудиты, будете процветать, паря средь ароматов, должен существовать материал, из жизненных соков которого вы извлекаете сладостные ароматы, и этим материалом, лишенным вами своих естественных запахов, является та самая вонючая чернь, от близости которой вас тошнит и от которой вы отличаетесь лишь ароматом, извлеченным вами из ее же естественной грации. До тех пор пока значительная часть всего народа тратит драгоценные жизненные силы в бесплодных занятиях на государственной службе, в судах и университетах, столь же значительная, если не более значительная часть его должна ценой перенапряжения восполнить растраченные понапрасну жизненные силы своими собственными. И, что самое худшее, если в этой перенапрягающейся части народа душой всякой деятельности стало только то, что приносит пользу, то с другой стороны обнаружилось такое уродливое явление, когда абсолютный эгоизм повсюду утвердил свои законы и высовывает свою уродливо искаженную в гримасе улыбки физиономию из массы буржуазной и крестьянской черни.