Текст книги "Данте"

Автор книги: Рихард Вейфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

НЕНАВИСТЬ И ЛЮБОВЬ

Влиятельный флорентийский дворянский род Фрескобальди, который приютил у себя изгнанных из Пистойи черных Канчельери, постигло тяжелое горе: внезапная смерть в результате загадочной болезни красивой молодой женщины, находившейся в самом расцвете сил. Сочувствие и любопытство собрали на пьяцца Фрескобальди множество людей из всех слоев городского населения.

Арнольфо Альберти, облачившись в траур, при звуках погребального колокола, раздавшегося ближе к вечеру, тоже отправился к древнему палаццо, где все уже было приготовлено для торжественной и печальной церемонии прощания с телом покойной и переноса его в фамильный склеп в церкви Санта Репарата – сегодняшнего собора. Арнольфо с трудом прокладывал себе путь сквозь плотную толпу. Посередине свободного пространства был сооружен помост, обитый черным сукном. На окружавшем его возвышении – тоже задрапированном в траурные цвета – виднелись пустовавшие пока места для супруга покойной, ее родителей и ближайших родственников. Еще дальше располагались скамьи, занятые рыцарями и прочей благородной публикой, а молодежь устроилась прямо на земле, подстелив циновки. К ней и присоединился Арнольфо. В ответ на его дружелюбное приветствие ему всякий раз отвечали тем же, однако ему показалось, что обстановка сегодня по-особому накалена. В значительной степени этому способствовали Донати и Черки, которые, усевшись друг против друга, обменивались неприязненными взглядами.

Из дома скорби доносились траурные песнопения. Вчера там исполняли свои обязанности платные плакальщицы, сегодня их сменили монахи – члены ордена милосердия, которым надлежало вынести погребальные носилки, образуя торжественный и скорбный эскорт.

В ожидании начала церемонии собравшиеся обменивались впечатлениями:

– Теперь, должно быть, уже скоро.

– Нет, придется ждать еще не меньше получаса.

– Жаль покойницу, она была славной женщиной!

– Да, такие люди вынуждены умирать молодыми, а от иных, без которых легко можно обойтись, никак не избавиться!

Один из родственников покойной рассказывал, что в Сан-Джиминьяно, откуда родом его жена, во время похорон нужно очень внимательно следить за собой: мужчинам там запрещено плакать во время погребения, им даже не разрешается отпускать бороду в знак траура. Женщинам же разрешено плакать и рвать на себе волосы в церкви в знак скорби только в случае потери самых близких родственников. Один старый флорентиец поинтересовался, не наложен ли в Сан-Джиминьяно запрет и на поминки, и, получив утвердительный ответ, выразил мнение, к которому все единодушно присоединились, что при таких ограничениях и запретах быть погребенными в Сан-Джиминьяно просто не имеет смысла.

Вскоре разговор перешел на другую тему.

– Посмотрите-ка, как вырядилась жена Корсо Донати! Ее здесь только не хватало! А что, собственно, стало с Камбио да Сесто? Об этом деле совсем ничего не слышно.

– Разве вы не знаете? Послезавтра их всех отправляют в изгнание: Корсо и его людей – в Масса-Требария, а Гвидо Кавальканти – в Сарцану…

В душе Арнольфо вновь ожило все, что напоминало ему о доме мессера Камбио. Любовь к нему Лючии казалась ему сперва детским увлечением, но мало-помалу его самого охватило сильное чувство. Конечно, Лючия еще ребенок, невинное дитя, но в то же время она уже глубоко чувствующая, любящая женщина! И Арнольфо ощутил блаженное желание: она должна стать моей!

Тут, правда, возникла одна трудность. Арнольфо вовсе не одобрял политические махинации ее отца. Казалось, Камбио да Сесто собирается склонить его, молодого купца, сыграть некую роль в политической игре черных. Иначе для чего же он несколько дней назад представил его старому Корсо Донати, сказав: «Вот, мессер Корсо, взгляните на этого молодца, Арнольфо Альберти, он наверняка станет неплохим борцом за наше славное дело!» При мысли, что он позволяет втянуть себя в такое опасное предприятие, ему стало страшно. На сегодняшний вечер он получил приглашение принять участие в совещании, которое состоится в церкви Санта Тринита. Все это следовало хранить в строжайшей тайне, и если бы не Лючия, Арнольфо и в голову не пришло впутываться в дела заговорщиков.

Размышления Арнольфо прервала громкая речь.

Один из молодых членов семейства Черки поднялся с земли, собираясь сложить свой плащ. В это время с противоположной стороны, где располагались Донати, донесся крик:

– Вы обратили внимание?!

– А что случилось?

– Там, это движение! Он подал условный знак, чтобы напасть на нас!

Арнольфо показалось, что он внезапно очутился в сумасшедшем доме…

Донати повскакали со своих мест и обнажили шпаги. Черки быстро опомнились и приготовились отражать нападение.

На помощь к Донати поспешили Пацци, на подмогу к Черки – Адимари.

Прежде чем большинство людей успело понять, что, собственно, произошло, свободное место, отведенное для траурной церемонии, превратилось в поле сражения.

В это время из широких дверей палаццо на роскошном катафалке, запряженном четырьмя лошадьми, выехал открытый гроб. Из-под опущенных на лица факельщиков капюшонов, представлявших собой непременный атрибут их мешковатых монашеских одеяний, виднелись только глаза. И эти глаза расширились от ужаса, когда перед ними предстало невиданное прежде зрелище: они увидели расколовшуюся на две части толпу участников траурной церемонии, противостоящих одна другой с оружием в руках!

Наконец некоторые из членов семьи Фрескобальди, собравшись с духом, разняли сражающихся.

– Вы с ума сошли? – кричали они. – Неужели вам не стыдно? Слыханное ли это дело? Эти люди не питают уважения даже к погребению усопших! Убирайтесь прочь, если намерены вести себя как варвары!

Разгоряченные, озлобленные противники мало-помалу приходили в себя. Они складывали шпаги в ножны и уходили, понурив голову…

Тело покойной было доставлено в церковь и выставлено для торжественного прощания. Звучали траурные песнопения; едва шевеля пересохшими губами, люди читали молитвы за упокой души скончавшейся, но в головах поющих и молящихся вертелась одна и та же мысль: о расколе, который затронул Флоренцию и всю Италию, о жгучей ненависти, которую питали друг к другу черные и белые, а также о самом насущном, волнующем любого человека, – что же сулит будущее?

Погруженный в собственные мысли, Арнольфо отправился в родительский дом. Внезапно к нему подошел маленький босоногий мальчуган; ребенок осторожно огляделся по сторонам и прошептал:

– Мессер Арнольфо, вот письмецо для вас от вашей донны! Она просила передать вам сердечный привет.

Арнольфо почувствовал себя счастливым; быстрым движением он извлек из своего кошелька полфлорина и вознаградил посланца, который сердечно поблагодарил его и исчез так же неожиданно, как появился.

Дрожащими от нетерпения пальцами Арнольфо вскрыл письмо и застыл, пораженный, увидев всего несколько слов, написанных явно измененным почерком: «Держись подальше от Санта Тринита! Воспользуйся любой отговоркой!»

Легкое разочарование юноши быстро прошло. Он осознал всю серьезность предостережения, сделанного любимой девушкой. Он приложил письмо Лючии к губам и прошептал:

– Благодарю тебя, дорогая, ты – мой добрый ангел!

Данте Алигьери только что прослушал вместе с остальными приорами в капелле Сан Бернардус, которая примыкала непосредственно к правительственному зданию, святую мессу. Теперь он торопился домой, чтобы провести воскресенье в кругу семьи. Джемма рассказала мужу о своих домашних делах, а двое мальчиков пристали к отцу, прося рассказать им о Дворце приоров, и спрашивали, правда ли, что на днях кардинал разъезжал по двору палаццо верхом на осле, и повелел ли отец хоть раз обезглавить убийцу. Мать отослала привязчивых говорунов и спросила про своего родственника Корсо Донати. Хотя она и не питала к нему симпатии, ей было больно, что один из того семейства, к которому она принадлежала, в глазах всего народа считается предателем и убийцей.

– Завтра утром он должен отправиться в изгнание, – ответил Данте, – и это хорошо, потому что во Флоренции будет больше спокойствия и порядка.

Вошедшая служанка объявила, что пришла какая-то дама и хочет поговорить с мессером Данте.

– Даже в воскресенье тебя не оставляют в покое! – возмутилась донна Джемма и поднялась, чтобы выйти, но не успела – посетительница уже вошла в комнату.

– Останьтесь, дорогая Джемма, вы тоже должны послушать, о чем я буду говорить с вашим мужем.

– Это вы, донна Бизе?! – удивленно воскликнул Данте, глубоким поклоном приветствуя жену Гвидо Кавальканти, которая откинула вуаль и с грустью протянула руку обоим супругам.

Дочь знаменитого предводителя гибеллинов Фаринаты дельи Уберти была все еще хороша собой. Посеребренные сединой волосы покрывали прекрасной формы голову с бледным, серьезным лицом. Плащ фиалкового цвета, накинутый на плечи, придавал ей некое сходство с Мадонной.

– Вы оба не ожидали увидеть меня, – сказала посетительница, занимая отведенное ей почетное место, – вы удивлены, что я явилась сюда после того, как мой муж так обидел вас, дорогой Данте. Я пришла передать вам, что Гвидо просил извинить его. В первый момент он был слишком возбужден, а вам известно, что Гвидо вспыльчив, но добр.

– Он таков, – воскликнул Данте, – и никто лучше меня не знает, насколько он благороден и справедлив, хотя временами он скрывает свою истинную натуру под личиной напускной грубости!

Жена друга кивнула, выражая свое согласие с мнением Данте.

– Он убедил себя, что вы не могли поступить иначе, и поэтому он не желает порывать прежнюю дружбу, хотя завтра утром и вынужден покинуть Флоренцию.

Тут донна Бизе не смогла сдержать своих чувств и закрыла лицо руками.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Наконец донна Бизе поднялась и стала прощаться.

Данте и Джемма просили передать сердечный привет ее супругу.

Прежняя любовь пересилила вспыхнувшую было ненависть.

– Вы уже слышали самые последние новости? – спрашивали друг друга флорентийцы, и всякому, кто еще не слышал их, сообщали:

– Корсо Донати провел в церкви Санта Тринита тайное совещание, в котором участвовали вожди гвельфской партии. Они возмущены тем, что кардиналу Маттео д’Акваспарта ничего не удалось добиться, и теперь намерены просить Папу, чтобы он передал управление Флоренцией какому-нибудь французскому принцу.

– Какие негодяи! Выходит, мы должны пожертвовать нашей исконной свободой и перейти под власть монарха!

– Надеюсь, приоры знают, что нужно делать!

Приоры и в самом деле знали, в чем состоит их ближайшая задача. Назревавшую государственную измену следовало пресечь в зародыше. Теперь для Корсо Донати мало было одного изгнания – только смерть от руки палача могла искупить его прегрешения! Всем прочим, кто присутствовал в церкви Санта Тринита, также предстояло испытать на себе суровость закона!

Для незамедлительного ареста Корсо Донати были посланы судебные стражники, но они вернулись ни с чем: гнездышко оказалось пустым – птичка успела упорхнуть.

Как закоренелый преступник, Донати был заочно приговорен к смерти с конфискацией имущества.

Воспользовавшись случаем, приор Данте стал настойчиво требовать возвращения Гвидо Кавальканти и остальных белых из ссылки, и его красноречие возымело действие!

Возле больного Гвидо Кавальканти стоял врач в длинном, полагающемся ему по должности одеянии с многочисленными складками. Он щупал у пациента пульс.

– Как я уже говорил вам, мессер, вас свалила лихорадка. Да, да, нездоровый климат этой болотистой местности вынесет не всякий! Но я пропишу вам питье, которое по крайней мере облегчит ваше состояние.

Больной застонал. Его потухшие глаза на исхудавшем бледном лице глядели безнадежно, подбородок и щеки заросли седой щетиной. Как только врач удалился, он повернулся лицом к стене, впав в полузабытье. Ему мерещилось, будто бы голову ему накрыли незримой пеленой, которая не дает свободно дышать и лишает света. Больной, словно раб, пронеслось у него в голове, не в состоянии защититься от неведомой силы, которая склоняется над ним, будто мерзкий, огромных размеров паук, и медленно, неумолимо высасывает жизненные соки!

Свободу и любовь к жизни Гвидо Кавальканти утратил еще раньше – когда приоры изгнали его из Флоренции! И его друг поддержал их. Впрочем, ему было простительно – иначе поступить в сложившихся обстоятельствах Данте Алигьери никак не мог!

Какими же непохожими на нынешние были прежние времена! Как бесконечно они теперь далеки – подобно затерявшемуся в море островку, о котором побывавший там моряк даже спустя годы хранит самые светлые воспоминания! Да, тогда Гвидо Кавальканти был совсем другим! Жизнь била в нем ключом, счастье представлялось драгоценным камнем, переливавшимся всеми цветами радуги, поэту улыбалась любовь!

Вернись, ушедшее счастье! Возложи на пылающий лоб страдальца свою благословенную руку, о богиня любви! Помоги ему еще раз исторгнуть из своей восторженной души страстную песнь, подобно тому как от прикосновения ласкового солнечного луча раскрывается запоздалый розовый бутон! Помоги в последний раз, прежде чем холодная земля поглотит сердце поэта!

Словно по волшебству пелена вдруг спала с его воспаленных глаз, дух окреп и ощутил себя свободным вопреки оковам болезни.

– Джульетта!

Семенящей походкой в его комнату вошла старая служанка.

– Вы меня звали, сударь? А ведь вы только что стонали во сне!

– Принеси мне перо и бумагу, Джульетта!

– Но ведь вы больны и нуждаетесь в покое!

– Быстрее, быстрее, поменьше слов! Я не могу терять время!

Служанка вышла, покачивая головой. Теперь уже, пожалуй, осталось недолго ждать, когда дьявол заберет душу этого еретика, которого флорентийцы изгнали из своего города – они конечно же знали, что делали! У старой Джульетты просто не укладывалось в голове, как ее хозяин, нотариус Сисмонди, решился взять к себе в дом такого…

– Благодарю тебя, Джульетта, чернила поставь сюда. А теперь оставь меня, пожалуйста, одного!

Старуха охотно выполнила это требование. Такого ненормального больного ей не приходилось видеть еще ни разу в жизни!

«Баллата»[38]38
  Баллата – то же, что баллада. В средние века писалась в разных формах, предназначаясь для танцев с пением и музыкальным аккомпанементом.


[Закрыть], – написал Гвидо на большом листе принесенной бумаги. А написав, некоторое время рассеянно смотрел в угол комнаты, где стоял блестевший на солнце стальной нагрудник из доспехов владельца дома.

И вот гусиное перо забегало по бумаге…

Наконец больной поставил в конце написанного заключительную точку. Вероятно, это последнее из сочиненного им. Но это его не печалило.

Пока Кавальканти еще раз заклинал дух поэтического искусства, вернулся хозяин дома с земляком своего занемогшего постояльца, сером Франческо Адимари. Они принялись расспрашивать старуху служанку о самочувствии больного. Сопровождая свой рассказ выразительными жестами, Джульетта поведала о том, что сер Гвидо окончательно свихнулся.

– Как так? – испуганно спросил нотариус.

И Джульетта поведала, что чудаковатый господин из Флоренции посмотрел на нее безумными глазами, потребовал бумагу и гусиное перо, а потом, не доверяя ей, отослал ее прочь, хотя она никогда не умела читать. Покидая его комнату, она заметила, что больной тупо уставился в угол комнаты, у нее мурашки побежали по спине, и она трижды осенила себя крестным знамением.

– Великолепно! – воскликнул хозяин дома, к ужасу своей служанки. – Вы слышали, мессер Франческо, Гвидо Кавальканти снова обратился к поэзии. А когда он узнает добрые вести, то окончательно выздоровеет! Впрочем, не будем ему мешать, подождем, пока он закончит.

Прошло совсем немного времени, и больной подал голос из соседней комнаты. Но вместо служанки к Кавальканти вошли двое мужчин. Кавальканти лежал в изнеможении, но глаза его необычно светились.

– Слава Богу, мессер Гвидо. Вы снова можете сочинять!

– Откуда вы знаете?

– Нам сказала старая Джульетта.

– Смотри-ка, я и не предполагал, что она так хитра.

– Можно нам прочитать то, что вы сочинили?

– Ну конечно, господа!

Сисмонди, нотариус Сарцаны, и Франческо Адимари, флорентийский изгнанник, уткнулись в исписанный лист бумаги и прочли:

БАЛЛАТА

 
Больше не надеюсь, о баллата,
Возвратиться на луга Тосканы.
Легкие шаги твои желанны,
Поспеши к моей прекрасной даме…
 

За этим куплетом следовали еще четыре, написанные столь же изысканным стилем.

Нотариус протянул руку больному поэту.

– Вы написали великолепную песнь, полную любви и страсти. Но мы принесли вам радостное известие, дорогой друг. Ваше желание исполнено, вам снова разрешено вернуться на родину. Флоренция ждет своего великого сына!

– Да, Гвидо, – дополнил Франческо Адимари, – Данте Алигьери добился своего – завтра мы возвращаемся во Флоренцию!

В глазах больного сверкнули слезы.

– Завтра… во Флоренцию! Но для меня это слишком поздно!

– Не падайте духом! Вы снова поправитесь, вернетесь к своей донне Бизе и будете еще много лет радоваться жизни и одаривать нас великолепными стихами!

Больной недоверчиво покачал головой:

– Слишком поздно! Болотная лихорадка истощила мои жизненные силы. Я не доживу до конца этого года. Ну, что об этом жалеть! Я смогу еще раз увидеть свою родину, мою любимую Флоренцию! Счастлив тот, кому дано умереть среди своих близких и обрести покой в родной земле!

Книга вторая
НЕПОКОЛЕБИМЫЙ, СЛОВНО БАШНЯ

 
Или за мной, и пусть себе толкуют!
Как башня стой, которая вовек
Не дрогнет, сколько ветры ни бушуют!
 

Божественная комедия, Чистилище, песнь V, 13

ВИЗИТ ИЗ ПАРИЖА

И в роскошных залах Латеранского дворца, и во дворе, где несли охрану швейцарские наемники, и в римских кабачках в мае 1301 года только и было разговоров что о визите, который нанес святому отцу брат французского короля Филиппа, принц Карл Валуа[39]39
  Карл Валуа – брат французского короля Филиппа IV, прозванный Безземельным. После неудачных попыток умиротворить Флоренцию и завоевать Сицилию вернулся во Францию, где и умер в 1324 г.


[Закрыть], граф Фландрский. Удивляться подобному визиту, по сути говоря, не было причин. Как у любого главы государства, у всякого короля была масса забот, связанных с делами управления страной. Насколько же больше забот было у Папы, владыки всех королей! Чего только не взваливал на свои плечи Папа Бонифаций с тех пор, как в 1294 году принял понтификат[40]40
  Понтификат – власть и период правления Папы Римского.


[Закрыть]! Сначала его допекали строптивые кардиналы из рода Колонна[41]41
  Римский феодальный род. В борьбе между императором и Папой примыкали к гибеллинам. Оказывали значительное влияние на избрание пап. Кардиналы из рода Колонна вели ожесточенную борьбу с Бонифацием VIII.


[Закрыть], затем он взял на себя труд стать третейским судьей между Англией и Францией. Он принудил к послушанию строптивого короля Дании, а также немецкого короля Альбрехта. Но безбожный французский король Филипп Красивый не хотел признать, как во всеуслышание заявил Бонифаций, что во имя спасения собственной души всякий человек должен подчиняться Папе как высшему носителю духовной и мирской власти. А над анафемой Рима этот надменный французский владыка просто-напросто потешался. Чем еще закончится это противостояние?

Особенно волновала святого отца судьба острова Сицилия. Штауфены, которых папский престол ненавидел словно адскую чуму, в свое время создали сильное государство на юге Италии[42]42
  Гогенштауфены (Штауфены) – династия германских императоров (1138–1254). С 1194 г. владели Южной Италией и Сицилией.


[Закрыть]. Именно Папа после смерти Конрада IV Гогенштауфена[43]43
  Конрад IV Гогенштауфен – последний император из династии Гогенштауфенов, скончался в 1254 г. во время итальянского похода, оставив малолетнего сына Конрадина.


[Закрыть] подарил королевство Неаполь вместе с островом Сицилией принцу Карлу Анжуйскому[44]44
  Карл Анжуйский. – Граф Анжуйский (ок. 1226–1285), брат Людовика X Французского, в 1268 г. овладел Неаполем и Сицилией. В 1282 г. в Палермо вспыхнуло восстание против французов (Сицилийская вечерня) и королем Сицилии был избран Педро I Арагонский (умер в 1285 г.). За Карлом осталось Неаполитанское королевство.


[Закрыть] в качестве подарка в виде папского лена. И французский принц принял этот подарок и защищал его до последней капли крови против юного Конрадина Гогенштауфена, которому Карл приказал на рыночной площади Неаполя отсечь голову, будто какому-нибудь разбойнику. Обреченный на смерть юноша бросил в толпу свою перчатку как призыв к мести, и некий рыцарь принес ее родственнику Конрадина, Педро Арагонскому. Когда Карлу Анжуйскому рассказали об этом, он не мог удержаться от смеха. Мертвецы не покидают своих могил, уверял он.

Однако по прошествии немногих лет южноитальянское государство Анжу распалось на две половины. В результате «Сицилийской вечерни» французы потеряли прекрасный остров. А произошло вот что: на второй день Пасхи святого 1282 года жители столицы Сицилии Палермо отправились толпами в ближайшую церковь на вечерню. Их путь пролегал через приветливую долину. Здесь и расположилась радостно настроенная толпа в ожидании, пока колокол призовет на богослужение. Среди жителей Палермо оказались и ненавистные властители острова – французы. Случилось так, что к некой благородной девице в присутствии ее родителей и жениха настолько нагло привязался некий французский юнец по имени Друэ, что она упала без чувств. Это вызвало у собравшихся безумный гнев: из-за кожаных поясов были вытащены ножи.

– Смерть, смерть французам! – гремело по всему лугу. Первым поплатился жизнью за свою дерзость упомянутый выше Друэ. Остальные земляки разделили его судьбу. О богослужении никто уже и не думал. С окровавленными кинжалами в руках народ поспешил назад в Палермо, убивая по пути всех французов, даже дети, женщины и старики не избежали этой участи. Пламя мятежа продолжало бушевать и охватило весь остров, все французы оказались уничтоженными, словно сорная трава. Затем послали послов в Испанию к Филиппу Арагонскому, родственнику и наследнику Конрадина, призывая его после «Сицилийской вечерни» вступить во владение островом. Испанец прибыл со своим военным флотом и был с ликованием встречен населением как король. Конрадин, убитый Карлом Анжуйским, в тысячекратном размере осуществил свою кровавую месть – брошенную им перчатку подняла попранная справедливость.

Карл Валуа из дома Анжу с яростью думал о потере Сицилии. Этот остров следовало вернуть, чего бы это ни стоило! Он, принц без страны, как никто другой, подходит на роль короля Сицилии!

Точно так же рассуждал и Папа Бонифаций VIII. Змеиный выводок Штауфенов был уничтожен! Все, чем они когда-то владели, должно было отойти в руки Церкви, чтобы она, владычица королей, награждала этими землями своих верных вассалов.

Возможно, французский принц был подходящим орудием Папы для достижения столь высокой цели.

Пока Папа вместе с кардиналом, государственным секретарем, обсуждал важные вопросы мировой торговли и Церкви, камердинер доложил о приходе его светлости принца Карла де Валуа, графа Фландрского, который просит его святейшество дать ему аудиенцию.

– Мы вскоре удостоим его такой милости! – сказал Бонифаций с достоинством прирожденного властелина.

Камердинер почтительно удалился.

Тонкие губы Папы презрительно скривились.

– Пусть француз не думает, что мы ждем не дождемся его появления. Продолжим нашу беседу! Это письмо в очередной раз доказывает мне, что антихрист стремится приобрести все большую власть. Он даже открыто проникает в очаги науки! Некий преподаватель университета в Палермо направил ко мне просьбу, чтобы я, в целях облегчения студентам-медикам изучения анатомии, дал согласие на публичное расчленение трупов прямо в аудитории.

Лицо кардинала выразило крайнюю степень замешательства.

– Это просто ужасно! Ваше святейшество не должны давать такого разрешения.

Бонифаций мрачно ухмыльнулся:

– Я пригрозил предать анафеме каждого, кто осмелится расчленять трупы и исследовать подобие Божие с кощунственным любопытством.

Кардинал низко поклонился.

– Я счастлив вашему решению, святой отец! Безбожное любопытство этих мужей науки необходимо держать в определенных рамках.

– И помимо этого, – продолжал Бонифаций, – антихрист не унимается и пытается перечеркнуть мудрые планы Бога и его Святой Церкви. Уж с какой любовью и отеческой заботой мы опекали город Флоренцию! И какова благодарность за эту любовь?! Правящая там партия белых не хочет ничего слышать про обоснованные притязания Церкви, она открыто и тайно держит сторону гибеллинов. Главным подстрекателем наших противников несомненно является некий Данте Алигьери, который по любому поводу заявляет о мнимой свободе города Флоренции и изображает папский престол в образе злого волка, который угрожает свободе флорентийских ягнят.

Папа поглядывал на своего помощника в делах управления, словно ожидая от него одобрения своих замыслов. Но кардинал, государственный секретарь, только сказал:

– Я обратился к достойному брату епископу Флоренции с просьбой дать мне сведения об этом Данте Алигьери.

– И каковы же оказались результаты? – с нетерпением спросил преемник святого Петра.

– Достойный брат епископ считает этого Данте не опасным. Он – мечтатель, поэт, к которому нужно только найти правильный подход.

– Такой подход будет ему обеспечен, на это брат епископ может вполне рассчитывать! Вы знаете, что Корсо Донати бежал к нашему двору, поскольку во Флоренции его, открыто и бескорыстно выступающего за Святую Церковь, приговорили к смерти?

Первый чиновник папского государства почтительным наклоном головы подтвердил, что разделяет эту точку зрения на флорентийского беглеца.

– Безусловно, святой отец, Корсо Донати может стать для нас неплохим орудием в борьбе против белых во Флоренции. Если этим людям и впредь удастся сохранить в своих руках бразды правления, то окажется, что прекрасный город, которым Церковь всегда так гордилась, попадет под власть гибеллинов либо кого-нибудь еще.

– Вы правы, – кивнул Бонифаций, – но, к счастью, мы начеку. Французский принц должен добыть нам Сицилию, но прежде под видом поборника мира он свергнет во Флоренции нынешнюю власть. Наш план разработан, и теперь Карл Валуа может войти!

Папа Бонифаций задумчиво разглядывал молодого бледнолицего француза, который изящно склонился перед главой Католической Церкви, чтобы поцеловать протянутую ему руку.

Так этот молодой человек и был братом французского короля Филиппа[45]45
  Филипп Арагонский – по-видимому, имеется в виду Федериго III Арагонский (годы правления 1296–1337), король Сицилии.


[Закрыть], который осмелился противиться папскому авторитету, пренебрегать анафемой Святой Церкви! Бонифаций в сердцах вспомнил о том, что четыре года назад, из-за подрывной деятельности обоих кардиналов Колонна, ему пришлось уступить Филиппу и оставить ему на три года десятую часть доходов французской церкви. К тому же Филиппа соблазняли перспективой, что его брат Карл Валуа получит трон императора Германии.

Юноша, который теперь по знаку Папы занял место в высоком кресле, нисколько не походил на императора.

– Добро пожаловать, принц Карл Валуа! Я рад, что вы последовали моему приглашению, и надеюсь, что наши переговоры будут полезны для обеих сторон!

Принц ответил изящным поклоном:

– Я благодарю ваше святейшество за добрый прием и одновременно спешу исполнить приятный долг – передать вашему святейшеству почтительнейшее приветствие моего августейшего брата, короля Филиппа Французского!

После обмена этими дипломатическими формальностями Бонифаций перешел прямо к делу:

– Я сердечно рад, что король Филипп убедился в несомненной пользе благосклонности святого престола для блага французского народа и государства.

– А мой королевский брат в восторге от того, что нам, французам, нечего больше опасаться ущемления национальных интересов со стороны апостольского престола. Поэтому мой брат с радостью встретил стремление вашего святейшества использовать меня, французского принца, для выполнения дипломатической миссии.

Папа нахмурился, а кардинал – государственный секретарь укоризненно взглянул на посетителя.

– Похоже, вы не можете обойтись без колкостей. Разве я когда-нибудь ущемлял своими делами ваши национальные интересы? И вообще, что вы имеете в виду?

– Ну, например, у нас во Франции все мирские дела в подчинении одного только короля, и никого другого.

– Но ваш брат – мой вассал!

– Простите, ваше святейшество! Его величество король Франции – неограниченный повелитель в своей стране! Он не может быть вассалом человека, который, правда, именует себя рабом рабов Божьих, а в действительности намерен играть роль господина всех господ!

– Вы забываете, с кем говорите! – возмущенно воскликнул кардинал.

Бонифаций закусил губу. С каким бы удовольствием он приказал своему конюху спустить с лестницы этого наглого юнца, облекающего свои оскорбления в самые элегантные и невинные слова, но французский королевский дом был ему нужен для осуществления собственных планов.

Только терпение! Еще настанет время, когда этот напыщенный принц и его королевский брат-безбожник в полной мере ощутят на себе месть римского престола! Пока же этим бестиям нужно сулить пряник.

– Жаль, что в Париже придерживаются такого неблагоприятного мнения обо мне. Разве я не относился по-отечески к вашему роду? Я всегда выступал за Капетингов[46]46
  Капетинги – династия французских королей, начало которой было положено Гуго Капетом, который после смерти в 987 г. последнего короля Каролингской династии, Людовика V, был избран на престол и умер в 996 г.


[Закрыть]. Вам, мой милый принц, я собирался отдать императорский трон, которого оказался не достоин этот скверный Адольф Нассауский.

– Но, к сожалению, из этого ничего не вышло.

– Это была не моя вина. И к вашим родственникам в Неаполе из рода Анжу я всегда благоволил. Вашего деда, Людовика Десятого, я нарек Святым.

Принц Валуа презрительно скривил губы:

– Вам это не стоило ни одного флорентийского гульдена. А кроме того, вы прекрасно понимали, что, так называя его, вы повышаете скорее собственный авторитет, нежели честь французского королевского дома.

Теперь терпению наместника Бога на земле пришел конец.

– Так вот какова она, благодарность французов! – вскричал он.

– Не нужно выходить из роли, святой отец! – прервал его принц Карл. – Как христианин-католик Карл Валуа я почитаю вас и как послушный сын Святой Церкви готов почтительно поцеловать вашу туфлю. Но когда я говорю с вами как брат и уполномоченный короля Франции, мы с вами просто деловые люди, которые обязаны блюсти собственную выгоду. Вы нужны нам, а мы – вам.

– Для какой же это цели вы могли бы потребоваться мне? – с презрительной миной спросил Бонифаций.

– Например, для проведения в жизнь ваших отлучений от Церкви и булл о низложении монархов, – улыбнулся гость из Парижа.

Поразившись такой проницательности принца, Папа предпочел не развивать тему дальше.

– Оставим наши споры и перейдем к делу. Я намеревался привлечь вашу светлость, как вы уже правильно выразились, для выполнения некой дипломатической, а кроме того, и военной миссии и полагаю, что не ошибусь, предположив, что вы превосходно подходите как для первой, так и для второй. Вы прославились покорением строптивой Фландрии. Теперь вам предоставляется возможность снискать себе славу апостола мира.

На лице принца снова заиграла насмешливая улыбка, но Папа сделал вид, что не заметил ее.

– Вы должны отнять Сицилию у ее нынешнего владыки! – сказал он. – Как верховный сюзерен я не могу смириться, что этот прекрасный остров лишен влияния апостольского престола. Папские наемники к вашим услугам, да еще наемники неаполитанского короля, который в ближайшие дни прибудет сюда для обстоятельных переговоров. Вы согласны с такой помощью вести войну?

– Разумеется, святой отец!

– Иного ответа я и не ожидал. Но прежде вам предстоит решить другую задачу. В Тоскане сейчас происходит полнейшая неразбериха. Там живет беспокойный народ, который истребляет друг друга в бессмысленной партийной борьбе. Одна из тамошних партий обратилась ко мне как к третейскому судье.

– Только одна?

– Да, и мне этого достаточно. Нери, черные гвельфы, передали мне через своего главу, Корсо Донати, просьбу восстановить во Флоренции и во всей Тоскане порядок. Я согласен, что обычно вмешательство третейского судьи происходит только в тех случаях, когда его просят об этом обе соперничающие партии. В этом же случае исключение можно сделать уже потому, что я – сюзерен Тосканы, а потому имею право без проволочек решать возникающие споры.