Текст книги "Данте"
Автор книги: Рихард Вейфер
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Рихард Вейфер
Данте
ДАНТЕ
1265–1321
Краткая литературная энциклопедия, М., 1964, т. 2
ДАНТЕ Алигьери (Dante Alighieri; май 1265, Флоренция, – 14.IX.1321, Равенна) – итальянский поэт. Происходил из старинного, но небогатого дворянского рода. Стал писать стихи в начале 80-х гг., примкнув к школе «Нового сладостного стиля». В юношеских стихах Данте воспевал молодую женщину по имени Беатриче и оплакивал ее смерть (1290). Эти стихи и присоединенное к ним прозаическое повествование о любви к ней составили первую в западноевропейской литературе автобиографическую повесть на итальянском языке «Новая жизнь» («Vita Nuova», 1292). Ранние сонеты в этой книге еще носят следы влияния провансальских трубадуров и их итальянских подражателей. В последующих сонетах, под влиянием «Нового сладостного стиля», сливается идеал трубадуров, философов и мистиков: встает образ целомудренной, скромной женщины, которая напоминает Мадонну из религиозной поэзии; она облагораживает окружающих и вызывает в поэте скорее преклонение, чем любовь. Канцоны «Младая донна в блеске сострадания» – «Donna pietosa..» («видение» в миниатюре, где появляются космические мотивы, усиливающие чувство поэта), «Устали очи, сердцу сострадая» («Gli occhi dolenti») и сонеты, написанные после смерти Беатриче, выходят за рамки школы «Нового сладостного стиля».
Особенно замечательны простые и человечные сонеты, посвященные Даме-утешительнице, и сонет о пилигримах, где исчезает боль утраты, ибо нет чувства одиночества; поэт не замыкается в мистическом созерцании и не поглощен мыслью о собственном спасении; художественная гипербола (весь город оплакивает Беатриче) отражает возникшую в сознании гражданина коммуны XIII в. связь между личными чувствами и окружающим миром. Прозаическая часть «Новой жизни», несмотря на отпечаток схоластики и символики, строится на реальных эпизодах, раскрывающих психологию живого чувства.
В общественной жизни Флоренции Данте начал активно участвовать лишь в 1295 г., когда смог приписаться к цеху аптекарей (до этого он как дворянин был лишен избирательных прав). В 1300 г. он избран приором родного города. Когда в конце 90-х гг. произошел раскол среди господствующей партии гвельфов на «белых» и «черных», связанных с Папой Бонифацием VIII, стремившимся подчинить Флоренцию своей власти, Данте примкнул к противникам Папы – «белым» – и выступил за объединение с младшими цехами с целью обороны города. Но во Флоренции победили «черные», и Данте, находившийся в то время (1302) в Риме, был заочно приговорен к сожжению и конфискации имущества. В эмиграции Данте отошел от «белых», объединившихся с гибеллинами, и стал, по собственному выражению, «сам себе партией». Начались скитания поэта по Италии. Согласно утверждению Дж. Боккаччо, он побывал и в Париже.
К 1304–1308 гг. относятся философское сочинение «Пир» («Convivio») на итальянском языке и трактат «О народной речи» («De vulgari eloquentia») на латинском языке. «Пир» остался незаконченным: написаны лишь 4 трактата, из которых 3 комментируют ранее созданные канцоны, помещенные в «Пире» и приобретшие в нем аллегорический смысл. Это одновременно и сочинение о морали, и энциклопедия, содержащая сведения из астрологии, богословия, средневековых теорий любви, учения о свойствах души и интеллекта. Философия Данте опирается на авторитет Аристотеля, Боэция, Августина и особенно Фомы Аквинского; метод изложения схоластичен, но это сочинение – первый образец философской прозы на народном языке, который Данте в вводном трактате страстно защищает.
Каноны традиционного жанра нарушает лирический элемент: Данте горько жалуется на жребий изгнанника; традиционные рассуждения о том, что богатство исключает благородство, проникнуты истинной страстью (Данте остро воспринимал процесс социального расслоения Флоренции). Превращая юношескую любовь к Беатриче в символ философии, Данте, однако, не впадает в крайности мистики. Из трех канцон, вошедших в «Пир», две посвящены Беатриче, а третья, созданная в изгнании, клеймит богатство. Из канцон, не вошедших в «Пир», наиболее известна «Три женщины явились моему сердцу», где в аллегорической форме Данте осуждает испорченность нравов и скорбит о своем изгнании. Трактат «О народной речи» также не закончен. Вопрос о происхождении языков Данте излагает в соответствии с библейской легендой, но рассуждения о родстве романских языков, их классификация, рассмотрение итальянских диалектов представляют большой интерес для истории лингвистики, так же как защита единого итальянского литературного языка. Интересен и краткий обзор поэзии XIII в., где Данте утверждает, что серьезная поэзия должна создаваться на литературном языке, а народные песни – на диалектах.
Междоусобная борьба во Флоренции и войны между итальянскими городами, интриги папской курии, падение морального авторитета Церкви, наконец, личный опыт изгнанника, которому пришлось странствовать почти по всей стране, – все это привело к тому, что Данте возложил надежды на германского императора Генриха VII, вошедшего в 1310 г. со своим войском в Италию. В поддержку Генриха, которому не подчинялась Флоренция и другие гвельфские города, Данте написал 3 послания (1310–1311, на латинском языке). В это же время создан политический трактат на латинском языке «О монархии» («De monarchia»), в 3-х книгах, где Данте защищает идеал всемирной монархии. Схоластичный по аргументации и утопичный по существу трактат затрагивает наболевшие в XIII в. вопросы, подготовленные еретическими народными движениями. Воспитанный городом-коммуной, Данте настаивает на том, что монарх должен служить народу и не зависеть от Церкви, ибо цель государства – обеспечить земное благополучие людей.
Последние шесть лет жизни Данте провел в Равенне. Флорентийцы предложили ему в 1316 г. амнистию, но условия были позорными, и он отказался. В 1320 г. он написал сочинение «О земле и воде» («Questio de acqua е terra») и две аллегорические эклоги, адресованные поэту Джованни дель Верджилио. Осенью 1321 г. Данте был послан с дипломатическим поручением в Венецию; на обратном пути он заболел лихорадкой и вскоре умер.
Вершина творчества Данте – поэма «Комедия» («Commedia»), которую в конце XIV в., после Дж. Боккаччо, стали называть «Божественной». Считают, что она была начата в 1307 г. и закончена в 1321 г. До нас дошло около 500 манускриптов (древнейшие – 1336–1337), первое печатное издание – 1502 г. Поэма задумана как «видение» – странствие поэта по загробному миру – и состоит из 3-х частей: «Ада», «Чистилища», «Рая».
Еще римские поэты изображали загробный мир. Жанр загробных странствий стал популярным в средние века, однако произведения этого рода схематичны и примитивны. Комментируя смысл поэмы, Данте в письме к веронскому правителю Кангранде заявлял, что в аллегорической форме она должна указать человечеству путь к спасению и счастью. Ее название он объясняет тем, что начало печальное, а конец – светлый и что стиль ее не «высокий», а «средний». Герой поэмы – сам Данте – воплощает погрязшее в грехах человечество. Дабы выйти из состояния греховности и политической анархии, оно, подобно поэту, через мир осуждения (ад), искупления (чистилище) должно обрести блаженство (рай).
Руководимый Вергилием (символ земного разума), Данте спускается в ад – подземную воронку, разделенную на 9 кругов, затем поднимается на гору чистилища, очищается от грехов и в сопровождении Беатриче (символ божественного разума) возносится в рай. «Комедия», несмотря на традиционный сюжет, далеко выходит за рамки жанра «видения»: Данте рассматривает в ней вопросы богословия, морали, касается истории, науки, эстетических понятий эпохи. Это – поэтическая энциклопедия средних веков и раннего Возрождения. Богословские вопросы Данте обычно разрешает в духе Фомы Аквинского; но его религия носит личный характер, что обусловлено влиянием еретических и мистических учений XIII в. Центральное место в поэме занимают вопросы морали и политики, отвлеченным грехам Данте придает политическую и социальную окраску. О политике рассуждают загробные жители всех трех миров. Данте – активный флорентийский гражданин – думает не только о спасении души, но и о таком политическом строе, при котором не было бы раздоров и люди жили бы счастливо. Его волнует внутрифлорентийская борьба, судьба Италии, раздираемой войнами, падение авторитета Церкви, столкновение папской и императорской власти, идеал монархии (в процессе писания поэмы политические идеи Данте явно развивались: он подходит к пониманию единства итальянской нации и к концепции отделения светской власти от духовной). Религиозная поэма проникнута мирскими интересами, часто звучит как памфлет (в этом смысле Ф. Энгельс называет Данте «тенденциозным поэтом»). Более всего поражает в поэме гражданская страстность и нетерпимость, особенно к «равнодушным», то есть уклоняющимся от борьбы, и к изменникам. Данте относится к своим политическим противникам и даже к деятелям далекого прошлого субъективно и нередко непосредственно обращается к Италии и Флоренции. Процесс социально-экономического расслоения и развития денежных отношений преломляется у Данте как алчное стремление к богатству, несущее распри и развращающее Церковь. Данте гневно клеймит ростовщиков и продажу церковных должностей. Его идеал, изображенный в 17-й песне «Рая», – патриархальная Флоренция прошлого.
В «Комедии» отчетливо проявляется переходный характер творчества Данте. Со средневековьем ее связывают аллегорическая картина неподвижного фантастического мира, подчиненного дуалистическим представлениям христианской теологии, постановка богословских вопросов и политических проблем. Но в разрешении последних уже чувствуются новые веяния. Интерес Данте сосредоточен не на потусторонней, а на земной человеческой жизни, это основа его гуманизма. Католические догмы, которых Данте придерживается, вступают в столкновение с его отношением к людям, к миру, к поэзии. Культ античности (выходящий за рамки ее схоластической или легендарной трактовки) у Данте настолько велик, что руководителем своим он избирает Вергилия, которого представляет не как предтечу христианства или мага, согласно средневековой традиции, а как поэта мудрого и человечного; стражем чистилища делает Катона; преклоняется перед Гомером и др. поэтами-язычниками. Придерживаясь принятой в средние века схемы грехов, Данте под влиянием античных мыслителей и согласно своим убеждениям размещает грешников по личному усмотрению, иногда карает их не так, как этого требовала Церковь, и часто относится к ним с глубоким состраданием, например к Франческе да Римини, Брунетто Латини и др. Более того, грешники Данте, которые, в отличие от героев и мучеников средневековой литературы, лишены помощи Провидения и надежды на спасение души, сохраняют мужество и достоинство (героические фигуры «Ада» – Фаринаты, Капанея и др.).
Личное отношение Данте к каждому из грешников – уважение к Латини, ненависть к Филиппо Ардженти и т. п. – придает особый колорит поэме. Данте выступает в ней то как личность, то как представитель человечества в целом. В. Г. Белинский поэтому писал, что произведение Данте «…подходит под идеал эпической поэмы…» (Полн. собр. соч., т. 7, 1955, с. 406). Но эпичность «Комедии» своеобразна: в ее основе сознание горожанина, чувствующего свою индивидуальность, но не отделяющего себя от жизни городской коммуны; отсюда сочетание эпичности с лирическими мотивами изгнания, встречи с Беатриче, расставания с Вергилием и др.
В соответствии с темой и жанром «Комедия» является аллегорией, которая, согласно принципам теологической эстетики, была единственно оправданной формой искусства; распространенность этой формы делала ее сравнительно доступной для людей XIII–XIV вв. Там, где аллегорический смысл «Комедии» выступает на первый план или где Данте излагает схоластические тонкости (особенно это относится к 3-й части), поэзия приобретает абстрактный характер. Но в целом поэзия побеждает богословие, образ воспринимается не как оболочка схоластической мысли, а как рельефная поэтическая картина. Произведение Данте тесно связано с реальностью, отражает его время, воссоздает облик современников. Наиболее пластичны образы нераскаявшихся грешников «Ада» – трагические фигуры, не изжившие своих страстей, их характеры и судьбы раскрываются в лаконичной исповеди и кратком описании их жестов, позы, голоса (нежная и женственная Франческа, презирающий ад Фарината, смелый Улисс, свирепый Уголино, видевший гибель своих детей). Менее индивидуальны образы кающихся грешников в «Чистилище», подернутые дымкой меланхолии, но и здесь запоминается фигура патриота Сорделло, ленивого Белаква, строго Марка Ломбардского. Поэтическая сила образов «Рая» проявляется в их воспоминаниях о земной жизни (рассказ Каччагвиды, Куниццы), в гневных речах, обращенных к живым, в лирическом чувстве самого поэта, несущегося сквозь эфир и созерцающего звезды и планеты.
Особое место среди персонажей «Комедии» занимают Вергилий, Беатриче и сам поэт. Вергилий изображен как мудрый и снисходительный наставник; задумчивая грусть делает его мягким и человечным. Беатриче, несмотря на то что в поэме она – символ божественной мудрости и что Данте вкладывает в ее уста схоластические рассуждения, в некоторых эпизодах – живой человеческий характер: ее упреки, обращенные к Данте при первой встрече, звучат почти как ревность, сменяясь затем материнской мягкостью. Сам Данте предстает как человек гордый, страстный, нетерпимый и вместе с тем чувствительный к людским страданиям. В поэме, где в соответствии с ее средневековым религиозным пафосом время предстает перед судом вечности, нет исторической перспективы. Персонажи всех времен и народов выступают рядом почти в каждой сцене. И только таким способом, а также чередованием тона (сцены грубые, возвышенные, трогательные, гротескные, патетические и т. д.) достигается поразительное разнообразие действия и его развития.
Впервые в истории средневековой литературы большое место уделено описаниям природы. В «Аде» пейзаж суровый: кроме огненных рек, заимствованных из средневековых «видений», громоздящиеся скалы, болотистая степь и вечный мрак. Преобладающие цвета – черный и багровый. «Ад» сравнивают (начиная с Ф. Шеллинга) со скульптурой, так пластичны в нем фигуры людей; «Чистилище» – с живописью: оно изображено как озаренная солнцем гора над морем, на вершине которой – цветущие луга и сосновая роща «земного рая»; «Рай» – с музыкой; в нем звучит пафос бесконечности и неугасающего света звезд. Меняется и звуковая инструментовка поэмы: в 1-й части слышны ревущее море, хриплые стоны грешников, во 2-й – орган и хоралы, в 3-й – музыка небесных сфер. Еще А. С. Пушкин отмечал гениальность плана поэмы; композиция ее симметрична, что связано с мистическим значением, которое Данте придавал числам: в поэме 100 песен, в 1-й части – 34, во 2-й и 3-й – по 33, каждый эпизод завершен. Пестрота содержания «Комедии» отражается в ее стиле. В нем сочетается просторечие и торжественная книжная лексика; живописность (поэма изобилует сжатыми и развернутыми сравнениями, метафорами) и драматизм, который достигается лаконичностью диалогов и характеристик, повтором отдельных слов и словосочетаний. Лаконизму способствует сжатая строфа терцины. Для дантовского стиха характерны «переносы» (enjembements) и аллитерации, усиливающие выразительность. Данте – создатель итальянского литературного языка, в основу которого он кладет тосканский диалект, обогащая его словами и оборотами из других диалектов, латинизмами и неологизмами.
Данте выступил в момент расцвета города-коммуны, когда массы были активны, а зарождающаяся интеллигенция еще не оторвалась от них. Он был близок народу своей ненавистью к ростовщикам и предателям, критикой Церкви, осуждением войн. Любя свою родную Флоренцию, Данте, как никто в его время, уже говорит от имени всей итальянской нации.
На смерть Данте откликнулись современные ему поэты, народ слагал о нем легенды. Главными врагами Данте были церковники: так, кардинал Бертрандо дель Поджетто вскоре после смерти Данте требовал, чтобы предали огню не только «Комедию», но и прах ее автора. С другой стороны, флорентийцы неоднократно обращались к жителям Равенны с просьбой возвратить останки поэта, чтобы предать их родной земле.
Изучение «Комедии» началось сразу же после смерти Данте. Первым комментатором был его сын – Якопо, затем Якопо делла Лана из Болоньи (20-е гг. XIV в.), флорентийский аноним Оттимо (30-е гг. XIV в.) и др. Представляет интерес комментарий Дж. Боккаччо к 17-ти песням «Ада» и принадлежащая его перу биография Данте. Из «ученых гуманистов» XV в. о Данте писал Л. Бруни, остальные считали поэзию Данте слишком простонародной (Н. Никколи называл Данте «поэтом сапожников и пекарей»). Итальянские филологи XVI в. порицали Данте за грубость языка (П. Бембо). В XVII в. «Комедия» подверглась резкой критике со стороны поклонников Т. Тассо и не изучалась. Лишь в XVIII в. вышло полное собрание сочинений Данте. В защиту его выступали Дж. Вико, сравнивавший Данте с Гомером, Г. Гоцци и В. Альфьери.
Научные исследования творчества Данте появляются в XIX в. У. Фосколо в «Трактате о тексте Божественной комедии» («Discorso sul testo della Divina Commedia», 1825) подошел к поэме как филолог, философ и историк, отметив ее светское содержание и политическую направленность. Гибеллинским симпатиям Данте особое значение придавали Г. Россетти, интерпретировавший «Комедию» в духе карбонариев, а также Дж. Никколини, Ф. Гверрацци. Напротив, «неогвельфы» пытались затушевать его критику Церкви. Сторонники Дж. Мадзини, боровшиеся за единство Италии, считали Данте своим «духовным отцом». Таким образом, поэма Данте подверглась некоторой модернизации, зато она заняла в сознании итальянского народа подобающее место.
Знакомство России с поэзией Данте началось в конце XVIII – начале XIX в. Первые поэтические переводы из «Комедии» принадлежат А. С. Норову, Н. А. Катенину, С. П. Шевыреву. Высоко ценили поэзию Данте А. С. Пушкин, В. Г. Белинский, А. И. Герцен. Первый русский перевод «Ада» Ф. Фан-Дим (прозой) вышел в 1842 г.; в нем удачно передана экспрессивность подлинника. Лучший в XIX в. стихотворный перевод «Комедии» Д. Минаева, несмотря на тяжеловесность, не утратил своего значения и поныне. Лучший перевод в XX в. – М. Лозинского (1945), которому удалось передать стилистическую пестроту поэмы, образность и поэтичность.
Книга первая
КОЩУНСТВЕННАЯ ВРАЖДА В СВЯТОЙ ГОД
ПАЛОМНИК
Состоятельные флорентийские купцы, самолично сопровождавшие верхом свои груженные богатым товаром фургоны (ибо никогда нельзя было чувствовать себя в безопасности от кишащего повсюду обнаглевшего воровского отродья), не переставали дивиться непривычному оживлению, которое царило в тот день на дороге, соединявшей Пистойю с Флоренцией. Погожий февральский денек наконец-то выманил из своих домов тех, кто, кляня ненастье последних дней, откладывал Скрепя сердце неотложные дела, ждавшие в ближайшей деревне или в соседнем городе, и все они высыпали на дорогу, наполнив ее необычным шумом и многолюдьем. Кое-кто гарцевал на резвом коне, кто-то трусил на усталом, заезженном муле, однако большинство предпочитало двигаться пешком – по примеру первых апостолов.
Эти рыцари проселочных дорог шествовали с тем же достоинством и с той же набожностью, что и первые провозвестники христианского учения; их истовые молитвы и беззаботные песнопения служили как бы немым укором тем богатым купцам, которые, презрев слова Спасителя во время Нагорной проповеди[2]2
Нагорная проповедь – заповеди праведной жизни, которые Иисус Христос дал своим ученикам и народу, взойдя, как сказано в Евангелии от Матфея, «на гору».
[Закрыть], собирали «сокровища на земле, где моль и ржа истребляют их», стремясь, однако, передать накопленные богатства в наследство сыновьям и дать за дочерьми достойное приданое. Тем же нерадивым простакам, которые надеялись попасть в Царствие Небесное, уповая на одни только молитвы и песнопения, и предоставляли заботиться о хлебе насущном другим, не было никакого дела до трудов и забот, до риска и опасностей, подстерегающих торговое сословие!
В конце концов и недоумевающим купцам стало понятно, отчего это такая знакомая дорога выглядит намного оживленнее, чем обычно. Папа Бонифаций VIII провозгласил год от Рождества Христова 1300-й «священным». Во всех церквах духовенство извещало прихожан, что всякий, кто именно в этом году совершит паломничество в Рим и посетит пятнадцать дней кряду базилики Святого Петра и Святого Павла (для самих же римлян этот срок был увеличен вдвое), получит после предварительной исповеди полное отпущение грехов у святого отца. Поэтому многие и поспешили воспользоваться столь исключительной возможностью, ибо очередной святой год призван будет осчастливить человечество ровно через сто лет. Как раз в это время в Риме оказались несколько добрых приятелей родом из Флоренции. Вернувшись домой, они просто захлебывались от восторга, рассказывая землякам о великолепном зрелище, которое им довелось увидеть. Можно ли было забыть, как сам святой отец торжественными ударами молота вскрыл замурованные прежде святые врата собора Святого Петра и воодушевление, охватившее всех присутствующих, когда Папа в сопровождении высшего духовенства величаво прошествовал в храм под перезвон колоколов и звуки органа!
– Ловкие дельцы эти римляне! – откровенно признавались флорентийские торговцы, когда поблизости не было посторонних. Ведь для папской казны, да и для всего Рима, новоявленный «юбилейный год» сулит то же самое, что предрекли египетскому фараону увиденные им во сне семь тучных коров и столько же колосьев, гнущихся под тяжестью зерен[3]3
Намек на процветание Римско-католической Церкви, поскольку библейский персонаж Иосиф Прекрасный, истолковавший эти сны, обещал фараону наступающие семь лет плодородия и обилия.
[Закрыть].
Впрочем, не все паломники, оказавшиеся на дороге между Пистойей и Флоренцией, стремились в Рим. Один из них, с тоской поглядывающий на юг в надежде как можно скорее увидеть купол баптистерия Сан Джованни, спешил во Флоренцию. Во время долгих странствий по Испании, Южной Франции и Италии он нередко вспоминал о родном городе на Арно, о заждавшейся дома жене и теперь предвкушал новое свидание с издавна привычным тосканским пейзажем, с этим великолепным Божьим садом[4]4
Божий сад – Италия.
[Закрыть].
Утомившись от долгого пребывания под жарким весенним солнцем, странник снял с головы широкополую пилигримскую шляпу, откинул капюшон и полой своего коричневого одеяния утер пот с высокого лба. Длинный посох он прислонил к себе, потом поднес ко рту подвешенную к поясу выдолбленную тыкву, служившую походной флягой, и принялся медленно пить нагревшуюся на солнце ключевую воду.
– От души желаю насладиться хорошим вином! – услышал он у себя за спиной чей-то голос.
Паломник пропустил мимо ушей насмешливое пожелание и, лишь утолив жажду, вернув на прежнее место импровизированную флягу, опасаясь пролить хотя бы одну каплю ее содержимого, обернулся и увидел хорошо одетого приветливо улыбающегося молодого человека. Юноша вел под уздцы свою лошадь, прихрамывавшую на правую заднюю ногу.
– Когда хочется пить, друг мой, простая вода покажется самым изысканным вином!
– Вы правы, – ответил молодой человек, немного подбадривая свою захромавшую лошадь, – но утолять жажду благородным вином было бы непростительно! Им нужно наслаждаться, словно драгоценным Божьим даром. Прошу вас, угощайтесь, нам обоим хватит тут до самой Флоренции!
Человек в одежде паломника с благодарностью отказался:
– Вы очень любезны, мой друг, однако я уже утолил жажду, а желание испытывать наслаждение не слишком-то соответствует моему нынешнему положению!
Само собой разумеется, оба спутника продолжили свой путь вместе. Тот, что помоложе, исподволь бросал испытующие взгляды на своего нового попутчика, который, если не считать его одежды, мало чем походил на обычного паломника, включая и его манеру изъясняться, и резко отличался от тех, кто, заботясь об искуплении своих грехов, переполняет улицы и таверны городов по пути следования к избранной цели.
– Откуда же вы держите путь, мой набожный брат? – с любопытством поинтересовался молодой человек.
– Из Сант-Яго-да-Компостелла…
Молодой человек понимающе улыбнулся:
– От гроба священного апостола Якова? Что ж, столь дальнее путешествие равносильно тяжкому церковному покаянию. Им можно искупить, пожалуй, непредумышленное убийство, лжесвидетельство или… прелюбодеяние…
Паломник расхохотался:
– Не трудитесь понапрасну! Как бы вы ни старались, все равно не угадаете, уверяю вас!
Несколько обескураженный, юноша воскликнул:
– Ну, не для собственного же удовольствия вы пустились в столь долгий и опасный путь?
– Как знать, может быть, отчасти именно для этого.
– Вы, вероятно, флорентийский дворянин?
– В том, что я – флорентиец, вы не ошиблись. Об этом нетрудно догадаться. Но быть дворянином – сомнительная честь, с тех пор как дворянство творит беззаконие и своими деяниями подрывает основы государства. Нет, я не дворянин. Наш род принадлежит к славной буржуазии. Мое имя – Арнольфо Альберти. Я сын купца Джанино Альберти, который живет в квартале да Борго.
Паломник кивнул:
– Славное имя. Ваш отец – торговец шелком – хорошо мне знаком. Весьма осмотрительный коммерсант…
– Именно по его поручению я и ездил в Болонью и Пистойю, чтобы передать послание тамошним партнерам и доставить от них ответ. Я давно был бы уже дома, если бы на обратном пути моя гнедая не подвернула ногу, так что мне пришлось вести ее под уздцы. Но я не имею ничего против, ибо благодаря этому недоразумению мне выпало счастье познакомиться с вами, мой набожный брат!
Паломник с добродушной насмешкой взглянул в открытое лицо молодого купца. Как тонко тот умел льстить, если его разбирало любопытство!
– Я вижу, вам невтерпеж узнать, что же останется от меня после того, как я избавлюсь от этого одеяния! Никогда бы не подумал, мессер[5]5
Мессер — господин, почетное звание знатных граждан Флоренции, а также судей, в отличие от которых нотариусы именовались «сер».
[Закрыть] Арнольфо, что еще когда-нибудь отважусь на столь далекое паломничество. У меня на уме вполне светские мысли. Я стремлюсь воспеть красоту женщин в своих канцонах…
Молодой купец взглянул на паломника, не в силах скрыть приятного удивления.
– О, да вы, наверное, Гвидо Кавальканти[6]6
Гвидо Кавальканти (ок. 1259–1300) – философ и поэт, ближайший друг Данте.
[Закрыть], славнейший поэт Флоренции! Ваше одеяние совершенно сбило меня с толку. Тем более я рад лично познакомиться с вами.
– Разве вы знакомы с моими песнями, юный друг?
– Кто же в Тоскане их не знает? Мне известно даже об одном сонете, который вы давно посвятили другому поэту:
Паломник радостно кивнул. Ясная улыбка озарила его лицо, изрезанное морщинами. Молодой человек процитировал начало сонета, который некогда послужил ответом на поэтический запрос влюбленного Данте Алигьери[9]9
В переводе И. Н. Голенищева-Кутузова этот сонет звучал следующим образом:
Влюбленным душам посвящу сказанье,Дабы достойный получить ответ.В Аморе, господине их, – привет!Всем благородным душам шлю посланье.На небе звезд не меркнуло сиянье,И не коснулась ночь предельных мет. —Амор явился. Не забыть мне, нет,Тот страх и трепет, то очарованье!Мое, ликуя, сердце он держал.В его объятьях дама почивала,Чуть скрыта легкой тканью покрывал.И, пробудив, Амор ее питалКровавым сердцем, что в ночи пылало,Но, уходя, мой господин рыдал. [Данте Алигьери. Малые произведения. М., Наука, 1968, с. 9.]
[Закрыть]. Сколько же лет прошло с той поры! Алигьери тогда было восемнадцать лет от роду, он был начинающим трубадуром, но сердце его переполняли страсть, жажда любви и славы! В своем сонете он поведал о странном сне, увиденном им: его дама сердца, обнаженная, прикрытая лишь легким покрывалом, спала в руках Амора, который держал в руке пылающее сердце – сердце поэта! И бог любви пробудил спящую и принудил ее съесть это пылающее сердце! Что бы мог значить этот сон? Так вопрошал восемнадцатилетний Данте в своем сонете, который он разослал виднейшим поэтам своего времени, в том числе и Гвидо Кавальканти, который был намного старше его годами. Тот ответил сонетом:
Вы видели пределы упованья,
Вам были добродетели ясны,
В Амора тайны вы посвящены,
Преодолев владыки испытанья.
Докучные он гонит прочь желанья
И судит нас – и мы судить должны.
Он, радостно тревожа наши сны,
Пленит сердца, не знавшие страданья.
Во сне он ваше сердце уносил;
Казалось, вашу даму смерть призвала,
И этим сердцем он ее кормил.
Когда, скорбя, владыка уходил,
Вся сладость снов под утро убывала,
Чтоб день виденье ваше победил.[10]10
Стихи в переводе И. Н. Голенищева-Кутузова.
[Закрыть]
Со времени обмена теми первыми поэтическими посланиями и зародилась дружба двух поэтов, далеко не ровесников, но стремящихся к одной цели…
– Об одном должен предупредить вас, мой юный друг, – сказал Кавальканти, нарушив паузу, – остерегайтесь преувеличений… Потомки никогда не назовут меня самым знаменитым флорентийским поэтом своего времени. Есть другой… более великий…
– Кто же это?
– И вы еще спрашиваете? О, как же мало смыслит нынешняя молодежь моего родного города в изящных искусствах! Флоренция даже не догадывается, что один из ее сограждан будет на протяжении столетий купаться в лучах славы! Когда все прочие поэты Италии будут уже забыты, имя Данте Алигьери станут по-прежнему произносить с трепетом и почтением.
От неожиданности Арнольфо Альберти замедлил шаг и взглянул в лицо своего спутника, порозовевшее от вдохновения.
– Откровенно говоря, столь высокая похвала мне непонятна. Правда, мне известно, что Данте посвятил вам свою книгу «Новая жизнь»[11]11
«Новая жизнь» – юношеское произведение (1291), написанное вскоре после смерти Беатриче. Написано в стихах и прозе; первый психологический роман в Европе после гибели античной цивилизации и вместе с тем лучший сборник лирических стихов высокого Средневековья.
[Закрыть].
– И я горжусь этим.
– Мне тоже по душе его прелестная канцона:
Но ведь как давно Данте забросил свою поэзию! Теперь у него на уме только политика и он, видимо, стремится прослыть государственным деятелем.
Кавальканти недоверчиво покачал головой:
– Но это же просто невозможно!
– Можете мне поверить!
– Он даже не вправе занять хоть какую-то должность в городском управлении – ведь он не принадлежит ни к одному из цехов[13]13
Во Флорентийской республике того времени к управлению мог быть допущен только гражданин, участвующий в одном из цехов, двенадцати из которых (семи старшим и пяти средним) было разрешено иметь своего знаменосца и организовывать вооруженные отряды для защиты своих прав.
[Закрыть]!
– С прошлого года все изменилось.
– Какой же цех принял его в свой состав?
– Цех врачей и аптекарей…
Паломник умолк. Эту новость требовалось сначала осмыслить. Как решился Данте Алигьери, слишком яркая и незаурядная личность, снизойти до грязных спекуляций политической борьбы, так недооценив свой поэтический гений, чтобы принести его в жертву сомнительным лаврам мелкотравчатого народного вождя? Правда, он всегда был немножко сумасбродом!
– Так вы осуждаете мессера Данте за то, что он влез в правительственные дела? – спросил Арнольфо.
– Безусловно. И не по причине его неспособности к этому – нет, но получить руководящую должность в нашем государстве можно, лишь вмешавшись в борьбу партий, а Данте не создан для этого.
Юноша попробовал возразить:
– Но Данте утверждает, что истинный флорентиец не должен уклоняться от служения своему отечеству.
– Разумеется, если враг стоит под стенами города и угрожает его свободе. И в этом смысле Данте исполнил свой долг не хуже любого другого… тогда, под Кампальдино!
Глаза юноши загорелись.
– О, расскажите мне, как это было!
