Текст книги "Данте"

Автор книги: Рихард Вейфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Книга третья
ИСТОРГНУТ ИЗ ЛОНА РОДИНЫ

 
Но только знайте: лишь бы не корила
Мне душу совесть, я в сужденный миг
Готов на все, что предрекли светила.
 

Божественная комедия, Ад, песнь XV, 91

СОСТЯЗАНИЕ В БЕГЕ

В зале заседаний Дворца приоров веяло холодом, хотя слуги то и дело добавляли в камин новые и новые сухие поленья. Ставни на окнах были закрыты, но в щелях свистел ветер.

По залу, потирая руки, расхаживал подеста, Канте де Габриели. Его грубое лицо выражало сладострастную жестокость, о ней же говорили и маленькие коварные глазки. Он разговаривал со своим земляком, судьей Паоло, родом тоже из Губбио.

За столом, освещенным восковыми свечами, восседал нотариус Бонора из Преггио, а рядом с ним примостился писец. Они делали вид, будто перебирают документы, но при этом внимательно прислушивались, чтобы как можно больше узнать из беседы, которую вполголоса вели между собой двое самых влиятельных в то время людей Флоренции.

– Ну, принц Карл опять возвратился из поездки в Рим. Чего он там, интересно, добился? – спросил сер Паоло.

Подеста засмеялся:

– Да ничего! Папа сказал ему, что послал во Флоренцию за золотом. Теперь принц начнет разбираться, из кого можно еще что-то выжать. Мы должны ему при этом помочь – разумеется, исключительно из дружеских побуждений, – но, конечно, при условии, что он, как и прежде, станет делиться с нами. Из тех, кого мы сегодня собираемся наказать, правда, многого не выбьешь, их мы прикончим по политическим мотивам. Так что пора приниматься за работу!

Подеста и судья тоже заняли места за столом. Писец как раз заточил новое гусиное перо.

– Господа! – начал сер Канте. – Сегодня нам надлежит вынести несколько приговоров, причем обвиняемые облегчили нам задачу, заранее покинув город. Жаль! Я с удовольствием дал бы познакомиться с радостями наших пыточных камер прежде всего этому ловкому на язык поэту Данте Алигьери, чтобы у нас в руках оказалось его личное признание в собственных грехах!

– В этом нет необходимости, господин подеста! – поспешил заверил его судья Паоло. – Я уже успел набросать вполне подходящий приговор. Позвольте зачитать?

– Прошу вас!

– Сперва я должен заметить, что счел за благо, так сказать, свалить всех государственных преступников, о которых идет речь, в одну кучу. Что не подойдет одному, может принять на свой счет другой.

– Прекрасно! Что же вы ставите им в вину?

Паоло придал своему лицу предельно строгое, официальное выражение, на какое только был способен, и монотонно принялся читать:

– «По решению банниторов общины Флоренция и от имени подесты республики, Канте де Габриели из Губбио, вступает в силу следующий приговор, составленный по поручению Паоло из Губбио, исполняющего обязанности судьи, двадцать седьмого января текущего, 1302 года во время понтификата святейшего отца Бонифация VIII: Пальмиро де Альтровитис из квартала Бурген, Данте Алигьери из квартала Сан-Пьетро-Мадджоре, Липо Бече из квартала, что за рекой Арно, и Орландуччо Орланди из квартала Домторес обвиняются в совершении перечисленных ниже преступлений: мошенничество, незаконное обогащение, вымогательство денег или иных предметов, взяточничество, в частности при избрании чиновников и назначении на должность властей на территории Флоренции и всей республики, присвоение части доходов республики, оказание сопротивления Папе и господину Карлу Валуа, нарушение мира в городе Флоренция и внесение разлада в партию гвельфов, поощрение междоусобной борьбы в городе Пистойя и, наконец, изгнание нескольких предводителей местных черных гвельфов, верных приверженцев Святой Римской Церкви.

Обвиняемые были, согласно установленному порядку, вызваны жезлоносцем флорентийской общины, однако не явились, а предпочли быть заочно приговоренными к денежному штрафу в сумме пяти тысяч малых золотых гульденов с человека. Вследствие своей неявки обвиняемые призваны виновными и помимо упомянутого штрафа в пять тысяч малых золотых гульденов приговариваются к возврату незаконно полученных ими денежных сумм, дабы они пожали то, что так обильно посеяли, и понесли заслуженное наказание за свои преступные деяния. Если же они не внесут наложенные штрафы в течение трех дней, считая со дня вынесения приговора, то вся их собственность и владения подлежат разрушению или отчуждению в пользу общины. Но даже в том случае, если кто-нибудь из них внесет указанный штраф, он тем не менее сроком на два года изгоняется из пределов Тосканы. В частности, четверо упомянутых преступников вне зависимости от того, заплатят они указанные штрафы или нет, навечно заносятся в документы общины как мошенники, фальсификаторы и торговцы должностями и навечно лишаются всех должностей во Флоренции и республике, а также признаются запятнавшими свою честь».

Подеста удовлетворенно кивнул:

– С этим делом вы справились превосходно!

Заметив тем временем сомнение на лице нотариуса, он сказал:

– Ну, мой милый Бонора, я вижу у вас на лице такое скептическое выражение! Вы находите в этом приговоре какие-то недостатки?

– Всего один, господин подеста! Думаю, вряд ли хоть один флорентиец поверит, будто Данте Алигьери совершил те преступления, в которых его здесь обвиняют. Мошенником и фальсификатором его никто не считает. Единственное, что тут верно, и это отметят, так его сопротивление Папе и миротворческой деятельности принца Карла.

– И это сопротивление, – прервал его подеста, – многие склонны поставить ему не в вину, а, напротив, в заслугу перед государством! Вы совершенно правы, мессер Бонора, но дело ведь вовсе не в том, подойдет весь этот перечень грехов к Алигьери или нет. Главное, что он осужден по всем правилам и в глазах общественности уничтожен. Кто пришел первым в политической гонке, тот прав; кто проиграл – не прав. Если лежащего на земле топчут ногами, что толку, если он будет твердить про себя, что совесть его чиста! Впрочем, господам осужденным достаточно внести свои пять тысяч гульденов, и все будет в порядке!

При этом замечании нотариус и судья громко расхохотались, в то время как писец, сознавая свое подчиненное положение, позволил себе лишь фамильярно осклабиться.

Каким шутником может быть, однако, этот новый господин подеста! Это же надо, заявить, что Данте и его подельникам достаточно лишь внести деньги! Вот бедняги! Чернь, возглавляемая Корсо Донати, неплохо их порастрясла, а о Данте было, кроме того, известно, что за ним еще числилась куча долгов.

Судья Паоло похвалил своего земляка-начальника:

– Уважаемый господин подеста совершенно прав. К тому же многолетний опыт подсказывает мне, что совсем не вредно построить приговор на нескольких пикантных преступлениях, даже если осужденный никогда их и не совершал. Ибо множество людей, которые, как правило, туповаты и склонны повторять чужое мнение, будут говорить: если суд поставил в вину осужденному такие преступления, значит, он их и в самом деле совершил!

В заключение подеста сказал:

– Я сожалею только об одном: что мы не имели возможности сразу же сжечь этого Данте живьем на рыночной площади, но я надеюсь, что тоска по родине еще раз приведет его во Флоренцию, и тогда этот великолепный спектакль все же состоится!

Все, кто только мог, отправились в этот послеполуденный час на Арно. Прошло уже восемь дней, как река замерзла, и поскольку каждый стремился не упустить зимние холода, которые редко достигают во Флоренции такой силы, не проходило ни одного дня, чтобы на льду реки не устраивался великолепный праздник. Камбио да Сесто со своими домочадцами тоже старался не упустить столь редкую возможность. Мессеру Камбио представлялось, что Небеса именно ради него сковали воды Арно таким ледяным панцирем, чтобы вся Флоренция могла видеть, каким радостным и довольным – что явно свидетельствовало о чистой совести – чувствовал себя еще недавно столь ненавидимый и презираемый всеми торговец шелком Камбио, расхаживающий среди сограждан с гордо поднятой головой.

Удовлетворение и счастье испытывала и Лючия, когда, закутавшись в теплые меха, она вместе с родителями ступала по хрустящему под ногами песку, которым был обильно посыпан гладкий ледяной покров реки. Она как ребенок радовалась покрасневшим от мороза носам, пару, который вырывался изо рта во время разговора, сосулькам на бородах мужчин и аппетитному запаху жареной свинины, которая предлагалась и здесь же поглощалась, запиваемая изрядным количеством превосходного тосканского вина. Но еще больше, нежели эти внешние приметы зимы, радовало ее то, что никто из обширного круга знакомых родителей не выказывал в отношении отца ни малейшего признака неприязни и неуважения, напротив – многие приветствовали богатого купца с подчеркнутым дружелюбием и подобострастием. Будь Лючия немного поопытнее в особенностях общественной жизни, она бы поняла, что многие видят в ее отце «перспективную персону», расположением которого лучше заручиться заблаговременно.

Поглощая вкусную жареную свинину и запивая ее вином, горожане обсуждали последние новости в жизни Флоренции. Кто пока еще был не в курсе дела, узнал о том, что Симоне Донати, убивший в канун Рождества собственного дядю, получил во время схватки опасную рану, от которой в ту же ночь и скончался. Рассказывали, что его отец Корсо был сильно удручен потерей сына, который был ему помощником во всех злодейских делах; другие утверждали, якобы Корсо Донати дал клятву убить всех членов рода Черки.

Неожиданно распространилось новое известие. Сегодня утром Данте Алигьери с тремя своими бывшими товарищами был приговорен новым подестой к наказанию в виде двухлетнего изгнания; если же он, набравшись наглости, нелегально вернется во Флоренцию, его ожидает смерть на костре.

Лючия восприняла эти новости с тайным ужасом. Ей было жаль осужденных, в особенности их жен и детей, потому что ей было легко войти в положение этих несчастных. Не было ничего ужаснее на свете, чем быть исторгнутым из лона родины! Это известие наполняло Лючию тем большей печалью, что ее собственные родители и прочие горожане неприкрыто выражали свою радость по поводу падения Данте Алигьери, прежде пользовавшегося всеобщим уважением. Ни один человек не осмелился сказать хоть слово в защиту изгнанных, и тем не менее было замечено: те, кто тайно поддерживали партию белых, именно те вообще не сказали ни слова!

Громкий звук трубы – сигнал к началу состязания в беге – положил конец всем разговорам. Были опустошены последние бокалы, и все отправились смотреть на юношей, которые собирались бороться за победу. Глаза Лючии тут же отыскали Арнольфо Альберти, который только что снял свою длинную лимонного цвета верхнюю одежду; она любовалась мускулистыми руками прекрасно сложенного юноши. Он глубоко вдыхал чистый морозный воздух, грудь его расширялась, глаза не отрывались от руководителя бегов, который только что резко опустил свой высоко поднятый жезл, давая знак к началу состязаний. Подбадривающие крики коснулись ушей соревнующихся, некоторые из которых уже успели оторваться от своих соперников. С величайшим напряжением следила Лючия за сочетанием силы и ловкости; даже если она не могла различить каждого бегуна в отдельности, единственный, кто опережает всех, не кто иной, как ее Арнольфо, ему нет равных среди молодых людей родного города! И вера не обманула влюбленную девушку – победителем стал именно Арнольфо! Под восторженные крики присутствующих он получил палию – кусок красного шелка, который был вручен ему улыбающейся молодой флорентийкой! Великолепный подарок! Но значение имеет не столько цена приза, сколько честь и слава, которые ему сопутствуют!

Арнольфо поспешно поблагодарил благожелательно настроенных друзей, а его глаза скользили по толпе зрителей. Наконец он обнаружил ту, кого искал. Арнольфо задумался, стоит ли заговаривать с Лючией на глазах у всех. Правда, ее отец запретил ему являться к ним в дом, но ведь замерзшая Арно – не частная собственность сера Камбио. Не долго думая, Арнольфо, опьяненный победой, раздвинул круг обступивших его друзей и уверенно направился к Лючии и ее родителям. Но старый Камбио оказался верным себе: он схватил дочь за руку и попытался увести ее. Однако она вырвалась и заявила:

– Отец, вы не осмелитесь запретить флорентийской девушке поздравить победителя с победой! – И протянула приятелю руку.

– Браво, браво! – кричали окружавшие их люди, а Камбио да Сесто молча сжимал кулаки и пытался успокоить свою супругу. Арнольфо с гордостью смотрел на заалевшее лицо своей возлюбленной и думал: как же она сегодня хороша!

Он надеялся, что счастье скоро ему улыбнется и в качестве самого драгоценного приза он получит свою Лючию!

В БОРЬБЕ С РОДНЫМ ГОРОДОМ

В своем рабочем кабинете в Ареццо беспокойно расхаживал взад и вперед Угуччоне делла Фаджиола, избранный на целый год подестой города. При виде его вряд ли могла возникнуть мысль о том, что он городской чиновник; его скорее можно было принять за полководца или незаурядного воина, который некогда вселил ужас в целую армию подобно Голиафу, ибо Угуччоне был человеком громадного роста, огромной физической силы и устрашающей внешности. Его смелость и сила казались современникам сверхъестественными, и они с восхищением рассказывали друг другу, что его меч намного тяжелее обычного.

– Господин подеста, к вам прибыли трое мужчин из лагеря флорентийских изгнанников. Они просят принять их.

Глава города спросил угодливо склонившегося перед ним слугу грубым и резким тоном:

– Как зовут их предводителя?

– Граф Алессандро да Ромена, господин подеста!

Мессер Угуччоне погрузился в мрачную задумчивость.

– Черт бы их побрал! – пробормотал он. Но затем, казалось, передумал и властно приказал: – Пусть войдут!

Слуга вышел за дверь и привел троих изгнанников. За кожаным поясом у каждого торчал меч, а в руке каждый держал металлический шлем.

– Позвольте приветствовать вас, высокочтимый господин подеста! – произнес один из вошедших, отвесивший низкий поклон.

– Добро пожаловать, флорентийские мужи! – ответил глава города, но в его словах не чувствовалось доброжелательности. – Вы и есть вожди изгнанных белых?

– Да, господин подеста, я – граф Алессандро да Ромена.

– Вы происходите из древнего гибеллинского рода графов Гвиди?

– Это так, господин подеста!

Сер Алессандро опасался, что Угуччоне сразу же спросит, как получилось, что отпрыск гибеллинов превратился в гвельфа, поэтому быстро добавил:

– Я здесь в качестве представителя двенадцати военных советников, выбранных нами, со мной мессер Данте Алигьери и мессер Донато Альберти.

– Еще раз добро пожаловать, господа! – сказал подеста, на этот раз немного дружелюбнее, протянув каждому руку и пригласив присесть.

– Что же вам угодно?

Слово взял Алессандро да Ромена:

– Нас здесь трое, как вы уже знаете, посланцев белых гвельфов, изгнанных из Флоренции. На нашей совести нет никакой вины в отношении родного города. Французский принц Карл Валуа…

– Я знаю, знаю, – прервал его подеста, – на вас обрушилось несчастье. Кто проиграл, тот не прав, прав только победитель. В политике дела обстоят именно так, и вам нет нужды оправдываться. Сколь же велико число изгнанных?

– Примерно шестьсот человек.

– И все направляются в Ареццо?

– Нет, господин подеста. Часть двинулась в Пизу, другая – в Пистойю, и лишь остаток изгнанных надеется обрести благодаря вашей доброте временное пристанище в Ареццо.

Угуччоне насмешливо засмеялся:

– Как у вас все просто, господа! Да, будь вы одни, на эту тему можно было бы поговорить. Но ведь с вами наемники, чтобы помочь вам вернуться!

– Само собой разумеется. Разве мы не должны стремиться вновь обрести утраченную родину?

– Ну, и вы надеетесь, что мы позволим превратить наш город в военный лагерь? Нет, господа, такого вы действительно не вправе от нас требовать!

Теперь вмешался Данте Алигьери:

– Простите, господин подеста, но я хотел бы кое-что сказать по этому поводу. Наше пребывание здесь, в Ареццо, точнее говоря, в лагере под городом, будет проходить в строгой изоляции, поскольку оно продлится совсем недолго. Необходимость сократить затраты вынуждает нас как можно скорее послать войска на Флоренцию. Поэтому ваши сомнения действительно не имеют под собой никаких оснований.

Мессер Угуччоне покачал головой:

– Вам легко давать обещания, но я старый вояка, меня вы не проведете. Пока войска приобретут необходимую боевую готовность, времени потребуется гораздо больше, чем предполагается вначале. И это обычное явление. А как вы собираетесь полностью изолировать своих наемников от населения нашего города? Нашим мужчинам придется опасаться оскорблений и насилия со стороны иноземных солдат? А наши жены и дочери должны каждый день жить в страхе перед возможным надругательством над ними? Нет, на это мы не пойдем.

Трое просителей угрюмо молчали. Потом граф Алессандро заметил:

– Мы возлагали на вас такие большие надежды, господин подеста. Я никак еще не могу осмыслить, что вы так решительно указываете нам на дверь!

Угуччоне пожал плечами:

– Вас не убедили мои доводы?

Данте посмотрел прямо в глаза великану:

– Возможно, господин подеста, истинные причины вашего отказа скорее политического, нежели военного характера?

Угуччоне стал проявлять раздражение:

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну как же! Ведь ваш зять – мессер Донати из Флоренции. Неудивительно, если бы его политические взгляды стали и вашими.

Великан заметно успокоился: он явно ожидал иного объяснения.

– Вы заблуждаетесь, господа! Какое мне дело до политических пристрастий моего зятя? Но все эти разговоры ни к чему не приведут, я уже сказал вам свое решение и не собираюсь от него отступаться.

Подеста поднялся со своего места, давая понять просителям, что аудиенция окончена. Холодно распрощавшись с ним, они удалились. Когда они покинули дворец подесты, Донато Альберти, с трудом сдерживая ненависть, прошептал:

– Ну и собака! Я с удовольствием воткнул бы ему нож под ребра!

Граф Алессандро спросил:

– Вы знаете, мессер Данте, отчего Угуччоне так взорвался при вашем замечании?

– Нет!

– Он невероятно честолюбив, к тому же выбился из низкого сословия. В последнее время этот тщеславный человек вбил себе в голову, что Папа произведет одного из его сыновей в кардиналы. А хитрец Бонифаций использует эту слабость Угуччоне в надежде, что сумеет воспользоваться этим дельным человеком в собственных целях. Разумеется, его честолюбивое желание никогда не исполнится.

Данте вздохнул:

– А нам приходится от этого страдать! Я уже предвижу, что нас ждет немало разочарований! Горек хлеб чужбины!

Недовольные изгнанники отправились в Форли. Во главе общины там стоял папский викарий Скарлетта дельи Орделаффи. Он принял беглецов с распростертыми объятиями и сразу же обещал им поддержку. Правда, он собирался сам возглавить вспомогательные силы, которые предоставлял, потому что ему не хотелось подчиняться кому-то другому. Графа Алессандро это вполне удовлетворило. Когда он вгляделся в задумчивые лица своих соратников, он выставил условие, чтобы большинство военачальников с этим согласилось.

– Я больной человек, – сказал он, – с каждым днем ощущаю это все больше, и я бы хотел избавиться от тягот верховного командования.

– Я принимаю вашу точку зрения, – согласился Данте. – Трудность состоит в том, что каждый намерен играть роль полководца и никто не хочет подчиняться. Как можно в этом случае прийти к чему-нибудь путному? Только доверие к военачальнику может привести к успеху!

Так получилось, что Скарлетта дельи Орделаффи стал полководцем изгнанных белых и присоединившихся к ним гибеллинов. Под его началом оказались восемьсот пятьдесят всадников и четыре тысячи наемников. Но когда двенадцатого марта 1302 года под Пулличчано и Ууджелло ему предоставилась возможность продемонстрировать свое военное мастерство, он явно сплоховал.

Военный план был прост и ясен: занимаем Пулличчано поблизости от крепости Сан-Лоренцо, а затем наступаем на Флоренцию! Сначала все складывалось хорошо. Тем не менее войска изгнанников пребывали в унынии, поскольку прослышали о массовом скоплении противника. Несмотря на это, Пулличчано был взят удивительно легко. Но страх перед грядущим несчастьем не исчезал. «Может быть, нас всего лишь заманили в ловушку?» – задавали себе вопрос иные военные советники.

Мессер Скарлетта вместе со своими советниками находился на башне замка и смотрел вдаль.

Неожиданно один из наемников, несший охрану, доложил:

– Я вижу врагов!

– Где? Где? – заволновался военачальник.

– Разве вы не видите? Они скачут навстречу нам по той дороге!

Данте Алигьери напряженно всматривался в даль.

– Это военные значки флорентийского подесты: он выехал на рекогносцировку, мы должны его захватить!

Другой военный советник, Донати Альберти, поддержал это предложение:

– Мессер Данте прав. Подеста Фольчиери да Кальволи – отчаянный, неосторожный человек. Если мы теперь захватим его вместе с его малочисленным эскортом – а это не составляет ни малейшего труда, – то мы посеем ужас среди воинов, которые идут за ним следом.

Данте сгорал от нетерпения:

– Во имя всех святых, не раздумывайте так долго, мессер Скарлетта! Будьте же полководцем!

Но Скарлетта продолжал осторожничать:

– Терпение, господа! Не горячитесь! Фольчиери не напрасно продвинулся так далеко вперед! Давайте спустимся вниз и спросим мнение других!

Когда же подеста Флоренции вместе с немногочисленными латниками благополучно вернулся назад, напуганные наемники черных обрели мужество и медленно двинулись вперед. Они с удивлением увидели, что белые не предприняли никаких мер против нападающих, а лишь разобрали немногочисленные деревянные мосты и отрыли траншеи. Несмотря на приближение ночи, подеста дал приказ к всеобщему наступлению. Белые и их наемники искали спасения в беспорядочном бегстве. Данте и еще несколько отважных мужчин призывали остановиться, но это не помогло, они тоже были увлечены потоком бегущих. Кто попадал в руки флорентийцев, поступал в распоряжение специальной команды, занимающейся сбором пленных. Даже окрестные крестьяне помогали доставлять беглецов…

Фольчиери насмешливо поглядывал на испуганных пленников.

Один из флорентийских военачальников, полный служебного рвения, спросил:

– Что будем делать с пленными, господин подеста?

– Всем отрубим головы!

– Смилуйтесь, смилуйтесь, господин подеста! – раздались отчаянные крики захваченных в плен.

– Смиловаться?! Скажите спасибо, что я вас не повесил, как вы того заслуживаете! Отправляйтесь в ад! Там вас уже ждут!

Среди казненных оказался и Донато Альберти. Против него применили тот же самый закон, в создании которого он принимал участие в свою бытность в коллегии приоров…

Сапфирно-голубое небо раскинулось над Альпами в районе монастыря Сан Бенедетто; их отроги отвесно спускались до самых Апеннин. У подножия горы раскинулся мирный городок Сан-Годенцо, словно замерший в летней тишине и красоте. Как доверчивые, ждущие помощи дети жмутся к своей матери, так домишки крестьян и мелких ремесленников лепились к большой церкви, где в блеске жертвенных свечей святой Голендо тайно благословлял землю и ее обитателей.

Сегодня святой Голендо чувствовал себя несколько непривычно, когда вместо мирных прихожан и прихожанок в серьезный и торжественный Божий дом вошли бесцеремонные воины и, едва опустив правую руку в чашу со святой водой и окропив себя символом чистоты, завели громкие разговоры, не имеющие ничего общего ни с Богом, ни с Божественными деяниями. Нет, эти серьезного и мрачного вида мужчины с оружием и в доспехах, которые заняли место за столом в ризнице, ничего не спрашивали о святом Голендо, о мессе и молитвах – их занимали иные, земные дела.

– Позвольте приветствовать вас, друзья по несчастью, – так начал свою речь Нальдо дельи Пацци, почти старик с седой, не слишком ухоженной бородой. – Я рад, что сегодня мы имеем возможность принять важное решение, способное дать новый толчок нашему общему делу. От имени всех вас я приветствую мессера Джованни де Буто из Ампианы, который как нотариус готов юридически правильно оформить решение, которое мы намерены принять. О чем идет речь, вы уже знаете. Мы собираемся дать обещание нашему другу Уголино Убальдини и его родственникам возместить ущерб, который может быть причинен их владениям в результате запланированной нами операции по овладению крепостью Монтаччанико. Найдется ли кто-нибудь из вас, кто откажется поставить свою подпись под договором?

– Таких не найдется, мессер Нальдо, пусть нотариус приведет все в надлежащий вид, чтобы мы могли подписать.

– Он уже составил документ, можете познакомиться.

Пока главы Пацци, Уберти, Убертини и, единственный, Данте Алигьери ставили свои подписи под документом, за стенами Божьего храма возник какой-то шум. Вошедший охранник объявил, что прибыли новые изгнанники из Флоренции – мессер Виери Черки со своим сыном и еще несколько господ. Среди присутствующих возникло большое оживление.

Мужчины, находившиеся в церкви, поднялись со своих мест. Всем хотелось видеть земляков, товарищей по партии, людей одинаковой судьбы, и поговорить с ними! Из-за чего они отправлены в изгнание? И удастся ли узнать от них кое-что новое, например о судьбе своих близких, оставшихся в родном городе! Сколько времени минуло с тех пор, как они в последний раз слышали что-либо о Флоренции!

Вновь прибывшие поспешно вошли, даже не вспомнив об окроплении святой водой. Среди них были сильно постаревший глава партии Виери Черки, его подросший сын Андреа и еще несколько единомышленников, которые мирно и счастливо проживали во Флоренции, а теперь едва сводили концы с концами. Раздались громкие приветствия, последовали крепкие рукопожатия и иногда на глазах присутствовавших блестели непрошеные слезы.

– Вы еще помните, – обратился Виери к Данте, – как мы в святой год вместе были в Риме?

– Пожалуй, мы оба никогда этого не забудем!

Внимательно осмотрев Алигьери, Виери подумал про себя: как он похудел!

Данте тихо спросил:

– Вам что-нибудь известно о моей жене, о моих детях?

– Увы, ничего нового. Я только слышал, что донна Джемма с величайшим тщанием собрала то немногое, что у нее осталось, и что она страстно ждет скорейшего вашего возвращения.

Внутреннее волнение помешало Данте ответить сразу же: у него перехватило дыхание.

В этот момент Уголино Убальдини воскликнул:

– Я хотел бы предложить, друзья, чтобы мы заняли свои места и вместе выслушали то, что касается всех нас!

Иначе нашим новым товарищам придется повторять одно и то же.

– Браво, Уголино, прекрасная мысль!

Все снова расселись вокруг дубового стола. Старый Нальдо сказал:

– Прежде чем речь пойдет о Флоренции, я хотел бы от имени всех нас сердечно приветствовать наших новых земляков. Вряд ли было бы уместно сказать, что мы рады видеть их среди нас, так как они и сами не испытывают никакой радости по этому поводу. Лучше бы нам находиться дома, в родном городе, но он вычеркнул нас из числа своих граждан.

Оратор, говоривший с глубоким внутренним волнением, сделал паузу. В церкви воцарилась мертвая тишина.

– Мы все в одинаково несчастном положении. Сидели ли мы у себя дома во Флоренции вокруг котлов с дымящимся мясом или перебивались с хлеба на квас, кормила ли нас должность или торговля с ремеслом – в одном мы все равны: как сторонники партии белых гвельфов мы были изгнаны из нашего родного города и преданы презрению. Но мы не были бы достойны называться флорентийцами, если бы исходили жалобами подобно слабым женщинам, вместо того чтобы стиснуть зубы и приложить все силы, чтобы как можно скорее вернуться домой, уничтожить наших врагов и отомстить за несправедливость, допущенную по отношению к нам!

– Месть, месть! – зазвучало под сводами церкви.

– А теперь я попросил бы мессера Виери рассказать нам, что происходит во Флоренции.

Виери Черки не заставил себя долго упрашивать.

– Прежде всего я хочу вам сказать, за что нас изгнали. Этот французский пес – здесь я могу произнести это слово – принц Валуа не смог добыть достаточно денег. Вместе с проклятым подестой Габриели он возбуждал все новые судебные дела. Наконец они решились написать подложное письмо одному испанскому графу из окружения принца. Басчира и я, мы якобы собирались склонить испанца к измене принцу. Как вы можете догадаться, все это был не более чем обман. Зачем нам было совершать такую глупость – писать компрометирующее нас письмо, если мы могли переговорить устно! Но заговорщики хотели избавиться от нас: во-первых, желая отомстить, а во-вторых – потому что опасались нас!

– И верно, они боятся нас, у них нечистая совесть!

– Хочу вам сообщить, что принц Карл сделался объектом для насмешек!

– Как так? Расскажите!

– Он собирался завоевать Сицилию и самому сесть там королем. Но его затея закончилась самым плачевным образом. Во Флоренции он настолько свыкся с ролью миротворца, что попробовал выступить в ней и в Сицилии. Он отказался от короны и просто осуществил свой план женитьбы. Теперь уличные певцы распевают про него шутливые стишки. Во Флоренции говорят: мессер Карло прибыл в Тоскану наводить мир, а покинул ее в состоянии войны, потом отправился в Сицилию вести войну, а оставил после себя позорный мир!

Все присутствующие расхохотались. Потом кто-то спросил:

– А что поделывает Корсо Донати?

Виери Черки ответил:

– Вначале он чувствовал себя подавленным, ибо его сын Симоне, нанеся смертельную рану моему родственнику Никколо, сам скончался от полученных ран. Но потом к Корсо вернулось прежнее честолюбие, которое всегда было ему свойственно. Он никак не мог смириться, что теперь власть в городе в руках людей, которые ниже его по рождению, однако большинство ненавидят его, и с тех пор, как Данте Алигьери был приговорен к смерти…

– Что вы сказали?

Воцарилась гробовая тишина. Каждый смотрел на Данте, у которого вырвался этот вопрос. Он был бледен и не сводил вопросительных глаз с Виери Черки. Тот ответил, внезапно прозревая:

– Ах так… я, правда, не подумал, что вы еще не знаете об этом…

Глава семейства Уберти обратился к Данте:

– Мы сами узнали об этом не так давно. А то, что мы ничего не сообщили вам, вы наверняка поймете. Нам не хотелось без нужды будоражить вас!

– Ваша предусмотрительность оказалась излишней, – спокойно заявил Данте, – каждый из нас должен быть готов к тому, что ему помимо родины придется пожертвовать жизнью. Лучше, если мы станем отчетливо представлять себе наше положение, нежели тешить себя несбыточными надеждами.

– В этом вы правы, мессер Данте.

– А теперь скажите мне, пожалуйста, мессер Черки, чем был обоснован смертный приговор, вынесенный мне!