Текст книги "Данте"

Автор книги: Рихард Вейфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Как святой отец мог решиться присоединить Тоскану к своим владениям?! – в запальчивости заговорил Данте.

Епископ снисходительно улыбнулся, словно имел дело с неразумным ребенком:

– Это высокая политика, дорогой Данте, тебе этого не понять. Но все же попытаюсь объяснить тебе. Святой отец готов признать претендента на престол Альбрехта Австрийского немецким королем. Это большой плюс для Альбрехта, и можно ли упрекнуть Папу за то, что он ждет за свой более чем ценный подарок ответного дара?

– За наш счет! – возмущенно воскликнул Данте. – Что за дело Флоренции до условий, на каких Папа признает или не признает германского короля?! Выходит, мы должны пожертвовать своей свободой, чтобы другие устраивали за наш счет собственные дела?! Но мы будем решительно против!

Епископ нахмурился:

– Что значит «пожертвовать своей свободой»? Что может быть лучше для любой коммуны, нежели пребывать под милосердной властью святого отца? Что это вообще за странное правительство здесь, во Флоренции? Каждые два месяца происходит смена власти. Едва господа приоры успеют освоиться на своих постах, едва успеют вникнуть в свои обязанности, как им снова приходится уходить, уступая место другим, которым в свою очередь приходится начинать все сначала. Я тоже флорентиец и люблю свой родной город, но такой способ управления, честно говоря, уже давно мне не по душе!

– Готов согласиться с вами, ваше преосвященство, что и я нахожу немало всяческих недостатков в конституции нашего родного города. Однако наибольшую вину за наши несчастья несут отдельные властолюбцы, которые совсем не стремятся к справедливому правлению, а ищут лишь собственные выгоды. Поэтому я – не будучи, впрочем, гибеллином – вполне согласился бы с тем, чтобы какой-нибудь справедливый верховный правитель, даровав отдельным городам подобающую меру свободы, установил во всей Италии твердый режим на страх нарушителям мира, но во благо всему народу.

Епископ обрадованно закивал:

– Видишь, наши взгляды уже сближаются. Конечно, какой-то высший властитель должен мудро и энергично управлять всеми народами Италии – с этим я согласен. Но зачем нам понадобилось перебираться через Альпы, чтобы призывать императора из далекой Германии? В лице Папы мы и так уже имеем владыку, лучше которого нечего и желать.

Данте сделал протестующий жест:

– Папа, ваше преосвященство, властитель в духовной сфере, и он столь же мало должен стремиться стать мирским владыкой, как не стремился к этому сам Христос, сказавший: «Царствие мое не от мира сего!»

– Замолчи, я запрещаю тебе продолжать! Твои слова – ересь чистой воды! Ты – католик!

– И гражданин республики Флоренция! – бесстрашно закончил Данте. – Как католик я опираюсь на Евангелие, которое донесло до нас в неприкосновенности слова Христа о царстве, которое не от мира сего. А как флорентийский гражданин я буду продолжать бороться за то, чтобы наше государство сохранило свою свободу и не унизилось до того, чтобы сделаться частью папских владений!

– А ты учел, что, высказывая подобные взгляды, рискуешь жизнью?

Данте был поражен услышанным. Он смотрел на своего церковного главу в полном недоумении. Ему казалось, что он ослышался.

– С каких это пор существуют законы, карающие смертью за осознание своих прав и любовь к свободе?

– Таких законов нет. По крайней мере, писаных. Но в природе и человеческом обществе действуют неписаные законы, и горько раскаивается тот, кто в непонятном озлоблении стремится восстать против высшей, более сильной власти!

– Против власти несправедливости!

– Называй ее, как хочешь! Она подавляет ослушника и – побеждает. Ты учен и тебе не составит труда вспомнить достаточное количество исторических примеров, подтверждающих правоту моих слов. А сейчас я спрашиваю тебя еще раз: ты и впредь собираешься упорствовать в своих заблуждениях?

– Я исполняю свой долг как могу, – твердо, с гордостью ответил Данте. – И я служу правде как честный человек. Правда – это не какая-нибудь продажная девка, с которой можно торговаться. Ей нужно отдаться целиком и полностью – или вообще не иметь с ней дела. Вот вам мой ответ, ваше преосвященство.

Церковный иерарх поднялся.

– Жаль, что ты не хочешь дать мне более вразумительный ответ!

– Не о желании речь – я просто не могу ответить иначе. Прощаясь, епископ протянул Данте руку для поцелуя и, когда тот ушел, пробормотал:

– Жаль этого упрямца!

У ГЛАВЫ ЧЕРНЫХ

Старый Корсо Донати неприязненно глядел на собственного сына.

– Никак не могу успокоиться, что ты сорвал мне такой прекрасный план! Я уже давно собирался отправить этого выскочку Кавальканти, этого вожака гибеллинов, на тот свет, да все никак не подворачивалось подходящего случая. Тебе на днях представилась такая возможность, а ты ее упустил…

Симоне оправдывался. Голос у него был грубый, неприятный:

– Я не виноват, отец! Этот проклятый Альберти успел оттолкнуть его, и моя стрела пролетела мимо. Подумаешь, беда какая! В следующий раз уже наверняка не промахнусь!

Старик немного успокоился. Сын, слава Богу, унаследовал от него и задиристость, и мстительность.

– Смотри, будь осторожен, чтобы тебя не схватили!

– Ну и что? Кто посмеет в чем-нибудь меня обвинить? Не так-то просто подступиться к сыну всемогущего Корсо Донати!

Похвала, невольно сорвавшаяся с уст сына, польстила властному старику.

– Гвидо Кавальканти мне так же ненавистен, как и его дружок Данте!

Симоне расхохотался:

– Эти двое – философы и рифмоплеты, отец. Ни к чему другому они не пригодны!

– И этот Алигьери навязался нам в родню! Какой позор! Джемму можно было бы выдать и за другого!

На лестнице послышались грузные шаги…

– Они уже пришли, наши гости! Ты позаботился о вине, Симоне?

– Все готово, отец!

Симоне открыл двери.

– Добрый вечер, господа! Прошу вас!

– Добрый вечер, мессер Корсо! Здравствуй, Симоне!

Это все были серьезные, уверенные в себе люди (подчас, правда, склочные, неуживчивые) – все эти Пацци, Строцци и Адимари. Все они принадлежали к партии черных гвельфов и возлагали на своего предводителя Корсо Донати большие надежды.

– Вы приняли меры, чтобы нас не подслушали? – спросил седовласый Андеа Пацци.

– Не волнуйтесь, в стенах моего дома предателей нет, – успокоил его Корсо Донати, – а если бы и сыскался один – заберись он хоть на край света, моя месть настигнет его и там!

В этом никто не усомнился. Старого Корсо Донати все прекрасно знали. Он был гордостью собственного семейства и своих друзей и наводил ужас на врагов.

Гости продолжали прибывать. Коротко поздоровавшись со всеми присутствующими, они рассаживались за длинным дубовым столом. Молодой парень по имени Пьетро Бордини, исполнявший при Корсо обязанности оруженосца, а порой и – говоря современным языком – адъютанта, поставил перед гостями вино и сладости. Других слуг, во избежание огласки, попросту удалили.

– Ну вот, теперь все в сборе, – начал хозяин дома, – и можно открывать наше совещание. Все вы знаете, друзья, о чем пойдет речь. Вам хорошо известно, что пять лет назад нас, цвет флорентийского дворянства, из-за предательства одного человека – тоже, кстати, из знатной семьи – лишили власти. Будь он проклят и на этом свете, и на том, этот негодяй, этот Джанно делла Белла[27]27
  Джанно делла Белла – приор Флоренции, решивший расправиться с нобилями путем введения «Установлений справедливости», которые существенно ущемляли аристократов в правах, фактически отстраняя их от управления коммуной.


[Закрыть]!

При упоминании ненавистного имени присутствующие заметно помрачнели, а кое-кто даже скрипнул зубами от сдерживаемой ярости.

– По уговору с народной партией этот предатель нашего дела ввел так называемые «Установления справедливости»[28]28
  «Установления справедливости» – пришли на смену первой конституции республики, принятой в 1282 г., смысл которой заключался в переходе управления республикой из рук гвельфской и гибеллинской партий в руки приоров (старшин, консулов) цехов. 15 июня 1582 г. представители трех важнейших старших цехов (сукноделов, шерстянников и менял), собравшись в церкви Сан Проколо, фактически образовали правительство приоров (то есть цеховых старшин). После окончания срока их правления (два месяца) в следующий состав приората вошли приоры шести старших цехов (седьмой старший цех – судей и нотариусов – был представлен нотариусом при правительстве). Приоры, или синьоры, стали главной правительственной инстанцией. В январе 1293 г. с принятием «Установлений справедливости» появилась должность гонфалоньера справедливости. В начале XIII века исполнительная власть во Флоренции была доверена подесте, градоправителю, который в целях обеспечения беспристрастности и нелицеприятия приглашался из другого города. Также нобилем был, как правило, и Капитан народа – чужеземец, командовавший вооруженными силами республики. Кроме того, ему подчинялись простолюдины города, а подесте – весь город.


[Закрыть], которые отстраняют нас, дворян, от участия в коллегии приоров, осуществляющих власть, допуская в нее только тех, кто благодаря торговле или иному ремеслу оказался в составе соответствующих цехов. Какая уж тут справедливость, если нобиль[29]29
  Нобили (гранды) – феодальные, дворянские семьи.


[Закрыть], слишком приблизившийся к пополану[30]30
  Пополаны — горожане, ремесленники, купцы.


[Закрыть], наказывается вдвое большим штрафом, чем пополан, провинившийся в том же самом?! А если на дворянина налагают штраф, его разрешается взыскивать не только с самого наказанного, но и с его самых близких друзей – так предписывает этот самый диковинный «закон о справедливости»! И наконец, чтобы осудить дворянина, вполне достаточно слуха о его проступке и двух свидетелей…

– Зачем вы все это нам рассказываете, мессер Корсо? Мы и сами прекрасно это знаем!

– А затем, что я хочу поддержать в вас дух мести! Вы не должны забывать, как понимаем эту самую справедливость мы, испокон веков имевшие власть, воспитанные для власти и способные осуществлять ее. Власть должна принадлежать нам и впредь, чтобы никакая чернь не смела вмешиваться в дела управления – вот как мы понимаем справедливость!

– Правильно! – послышались отдельные голоса. – Но пока что каждый башмачник, каждый чесальщик шерсти мнит себя настоящим государственным деятелем и тонким дипломатом!

Старый Корсо не удержался от презрительного жеста.

– Пусть себе болтают, наше время еще придет! Разве эти сапожники и портные что-нибудь смыслят в управлении государством? Нет, это им не по зубам! Какая глупость – менять приоров каждые два месяца, а срок исполнения подестой своих обязанностей сократить до полугода! Но им, этим вечным детям, все время подавай что-нибудь новенькое, они ревностно относятся ко всякой твердой власти. Им не приходит в голову, что тем самым они сами себе роют могилу!

– Все это замечательно, мессер Корсо, – воскликнул один из Строцци, толстяк с добродушным лицом, – но разговорами делу не поможешь! Нам не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре!

Недовольное ворчание присутствующих перекрыл голос Корсо:

– Хорошую мину при плохой игре? Мы могли бы так сказать, не будь мы теми, кто мы есть. Тогда бы мы действительно сидели сложа руки, сетуя на свое несчастье и мечтая о лучших временах для своих внуков. Но это недостойно настоящих, уважающих себя мужчин. В таком случае нам было бы стыдно перед собственными потомками. Нет, мы противопоставим нападкам на нас наше мужество, силе – нашу хитрость, но побежденными мы никогда себя не признаем!

Громкое одобрение подтвердило, что призванный вождь сказал именно то, чего от него ждали представители дворянского сословия.

Корсо продолжил свое выступление:

– Чтобы снова прийти к власти, когда сложатся подходящие условия, мы не ограничимся мечами и копьями, мы прибегнем и к искусству дипломатии!

– Браво! Брависсимо!

– Есть только один человек, который в состоянии нам помочь, – это преемник святого Петра в Риме!

На этот раз никаких возгласов одобрения не последовало. Присутствующие затаили дыхание, обуреваемые серьезными сомнениями. Выходит, чтобы одолеть противника, придется обратиться в Рим к Папе. Ни для кого не было секретом: наместник Христа с радостью готов был вмешаться во флорентийские распри: он только поджидал случая, чтобы выступить в роли посредника, а затем и судьи! Причем судьи в прямом смысле слова. Ибо папы – все до одного – стремились подчинить себе не только Флоренцию, но и всю Тоскану. И, зная все это, можно ли было призывать на помощь такого сомнительного спасителя? Разве это не государственная измена? Как ни крути, но факт остается фактом – это государственная измена в чистом виде.

Корсо Донати обвел насмешливым взглядом смущенные и задумчивые лица своих сторонников.

– Я прекрасно знаю, друзья, среди вас найдутся такие, кто мысленно ответит мне: «Пусть Папа заботится о духовных делах, но какое ему дело до правительства Флоренции?!» Тем, кто так думает, я отвечу: «Прекрасная, весьма патриотичная мысль! Теперь прямиком идите к господам представителям цехов и скажите им: „Хотя вы и лишили нас власти и сделали посмешищем для флорентийских граждан и черни, но мы тем не менее чувствуем себя обязанными предупредить вас: остерегайтесь Папы и мы будем целиком на вашей стороне!“ Убежден, господа приоры ответят вам на это: „Как благородно вы поступили, славные гранды Флоренции! Мы вознаградим вас за вашу честность, вы опять…“»

– Прекратите, Корсо Донати, такой насмешки мы не потерпим!

Сжав кулаки и сверкая глазами, некоторые из присутствующих повскакали со своих кресел, словно ожидая увидеть перед собой своих притеснителей, чтобы расправиться с ними.

Корсо выглядел вполне удовлетворенным таким ходом совещания.

– Вы не потерпите такого издевательства? Ну что же, прекрасно! Я буду только рад, если ваша память не уподобилась дырявому решету, которое не в силах удержать все воспоминания, сохранявшиеся у вас до сих пор о Джанно делла Белла, о Черки и их правлении. Впрочем, пусть вас не мучат укоры совести. Уж не хотите ли вы стать лучше своих отцов? Что же, в свое время ваши отцы, когда в коммуне вспыхнул гражданский конфликт, обратились за помощью к императору. Они были гибеллинами. Мы же – гвельфы, мы стоим за Папу уже только потому, что не забыли властолюбивые устремления императорских сановников. Конечно, времена изменились. Но в одном мы сохранили верность друг другу, мы – флорентийские гранды. Если нас ненавидят, то и мы отвечаем тем же, если нас бьют, то мы не останемся в долгу! И мы не задаемся вопросом, по всем ли правилам нанесен удар, если он достиг своей цели!

– Верно, верно!

– А теперь я задам вам вопрос: согласны ли вы, чтобы я вступил в переговоры с Папой Бонифацием Восьмым?

– Что спрашивать? Говорите!

И Корсо начал:

– Я счел за благо привлечь Папу на нашу сторону. Но вместе с тем я посчитал разумным не слишком выпячивать свою персону. Переговоры с тайным представителем Папы вели трое достойных горожан: Симоне Герарди, Ноффо Квинтавалле и Камбио да Сесто. К сожалению, кое-какие сведения об этих переговорах стали достоянием гласности: некоторое время назад приорам стало известно, что трое названных граждан готовят вместе с Папой Бонифацием заговор против республики.

Слушатели превратились в слух. Разумеется, им было известно об аресте трех упомянутых горожан, но они были убеждены, что Корсо уже позаботился об освобождении задержанных. Как бы то ни было, следовало только приветствовать решение этой хитрой лисы Корсо Донати уйти в тень, выставив вместо себя других людей, не дворянского происхождения.

– По вашим лицам я вижу, – продолжал хозяин дома, – что мое сообщение напугало вас до смерти. Утешает только то, что, как говорится, не все съели, что в рот положили. Я вступил в сношения с Римом. Представители Папы, Черки да Нери, на нашей стороне. Папа не допустит, чтобы этих трех горожан, которые были связаны с ним, привлекли к суду. Он уже написал приорам, что его очень интересует это дело. Трое обвинителей его подзащитных должны в течение восьми дней – таково требование Папы – предстать перед ним. Им будет оказан прием согласно их заслугам. В случае их неявки Папа грозит убить их. Кроме того, он собирается распорядиться, чтобы все товары флорентийских купцов были изъяты с рынков всего мира, а их требования о погашении долгов не оплачивались. Святой престол также призвал епископа разобраться с обвиняемыми и, если необходимо, наложить на них епитимью. Через посредников я дал понять Папе, что неплохо бы призвать Виери Черки, вождя наших противников, явиться к нему в Рим. Тот, конечно, станет отказываться, и в результате наше дело только выиграет.

– Черки, друзья, живут с блеском и кичатся своим богатством, в то время как представители старого, доброго дворянства – мы. Мы не успокоимся, пока не сбросим наших врагов, стоящих теперь у власти, наземь и не займем их места.

Радужная картина будущего, нарисованная собравшимся, была неожиданно поставлена под сомнение – в дверь дома трижды громко постучали. Неужели милиция города пронюхала про тайную встречу?

В воцарившейся тишине Корсо приказал Пьетро Бордини спуститься вниз и выяснить, кто стучит. Спустя некоторое время Пьетро вернулся в сопровождении рослого человека, закутанного в плащ с опущенным капюшоном… им оказался купец Камбио да Сесто! Собравшиеся дворяне с энтузиазмом приветствовали вернувшегося из заключения представителя цеха купцов.

– Приоры отпустили и двух остальных? – спросил Корсо, и, получив утвердительный ответ мессера Камбио, хозяин дома обвел своих гостей торжествующим взглядом, который означал: разве я не предсказывал вам подобный исход?

Вслух он сказал:

– А почему же с вами не пришли остальные?

– Мы не хотели привлекать к себе внимание, – пояснил Камбио да Сесто, ко всеобщему удовлетворению, и добавил: – Нас, правда, освободили, но сказали, что мы приговорены к изгнанию, однако приговор не будет приводиться в исполнение незамедлительно.

Это сообщение вызвало всеобщий смех.

– Приоры опасаются, – прокомментировал Корсо, – они предпочитают передать эти щекотливые вопросы на рассмотрение тех, кто вступит в должность следом. Наши дела обстоят неплохо, друзья! У нас есть все основания должным образом отпраздновать завтра майский праздник!

ЗОЛОТЫЕ МЯЧИ, ЗВОН ОРУЖИЯ И ОТРУБЛЕННЫЙ НОС

Едва ли хоть один церковный праздник имел во Флоренции такую же популярность, как мирской праздник весны, приходящийся на первое мая. Даже святой 1300 год не стал в этом смысле исключением – напротив, вызванный «анно санто» подъем религиозных чувств сказался и на испокон веков отмечавшихся майских торжествах, которые одинаково любили и богачи и бедный люд.

Людей охватило праздничное возбуждение, они строили радужные планы на будущее; повсюду можно было встретить флаги, цветы, радостные лица. А посмотреть и послушать было что. Одни спешили во дворец Альбицци на конные скачки, обещавшие стать совершенно необыкновенными, другие довольствовались тем, что отмечали праздник в семейном или тесном дружеском кругу, а те, кто не испытывал интереса ни к тому, ни к другому, собирались полюбоваться игрой дам в мячи, которую по традиции устраивали на площади Святой Троицы незадолго до захода солнца.

После праздничного обеда Данте Алигьери отправился к своему другу Гвидо Кавальканти, жившему на площади Сан-Пьетро-Мадджоре, а Джемма осталась дома с детьми. Те, что постарше, затеяли веселые игры, по-своему отмечая приход любимого месяца мая.

В доме Кавальканти собралось в этот день несколько женщин и перезревших девиц. Хозяйка дома рассадила их в просторной гостиной с мраморным камином, который, правда, по случаю теплой погоды уже бездействовал. Разговор шел о растущей дороговизне, о всякого рода неприглядных событиях, которые произошли в знакомых семьях и вызывали справедливое возмущение. Затем заговорили об игре в мячи, намеченной на вечер на пьяцца Санта-Тринита. Всех удивляло, что по непонятным причинам принять участие в игре пригласили и дочь торговца шелком Камбио да Сесто: во-первых, ей едва исполнилось четырнадцать лет, а во-вторых, ее отец только вчера вечером вернулся из тюрьмы и в его виновности никто не сомневался, поскольку расследованию таких преступлений, какое совершил Камбио да Сесто, господа приоры всегда уделяли особое внимание.

После обсуждения этих проблем, в которых хозяйка дома, донна Бизе, участия почти не принимала, довольствуясь главным образом ролью слушательницы и только время от времени улыбаясь, гости завели разговор о городских властях. Они принялись критиковать отцов города, будто бы решивших запретить дамам носить на пальце более двух колец и надевать пояса более чем с дюжиной серебряных застежек. Мало того, они собираются запретить им носить диадемы из золота, серебра и драгоценных камней. Впредь, видите ли, такие украшения могут быть только из цветной бумаги… Нет, каково! Донна Бизе заметила, правда, что не мешает и впрямь несколько умерить роскошь нарядов – такого расточительства и швыряния денег на ветер, как теперь, прежде просто не допускалось.

Мужчины, собравшиеся на лоджии, в отличие от дам, сразу завели разговор о политике. Об этом позаботился владелец мельницы и торговец маслом Никколо Черки, которому нашлось что рассказать о своем шурине Корсо Донати, враждебно настроенном к нынешним властям, – ведь первая жена Корсо, ныне покойная, приходилась Никколо сестрой.

– Вчера вечером, – сообщил торговец, – Корсо собирал в своем доме других дворян. Туда же заявился Камбио да Сесто, которого приоры по глупости отпустили, один из соседей всех их видел. А сегодня утром встречаю я этого Корсо Донати на улице. Со мной еще был мой двоюродный брат Виери. Мы с Корсо завели разговор, хотя в глубине души и питаем взаимную неприязнь. Под конец Корсо и говорит, чтобы мы, Черки, не очень-то зазнавались, мол, скоро нашему благоденствию придет конец. Здесь у Виери лопнуло терпение, и он стал угрожать: «Если вы собираетесь применить силу и рассчитываете на помощь со стороны, то мы в один прекрасный день можем объединиться с гибеллинскими городами Пизой и Ареццо, и тогда будет видно, кто окажется сильнее!» Корсо задумался, после чего сказал: «Теперь понятно, на что вы надеетесь. Хорошо, что я теперь в курсе дела!»

– Лучше бы ваш родственник воздержался от угроз, – вмешался в его рассказ Данте, – потому что в будущем Корсо сумеет настроить папский двор против наших городских властей, ссылаясь на слова мессера Виери.

– Почему бы и нет! – презрительно рассмеялся Гвидо Кавальканти. – Во всяком случае, возможный союз нашего города с Пизой и Ареццо – единственное, что способно устрашить Корсо и его шайку.

В этот момент внимание мужчин, сидевших на лоджии, которая находилась совсем невысоко над землей, привлек громкий мужской голос, раздававшийся на улице.

Молодой монах-францисканец, один из приверженцев спиритуализма[31]31
  Наиболее ортодоксальное и нетерпимое к мирскому направление в деятельности ордена.


[Закрыть], наиболее нетерпимого из всех направлений ордена, во всеуслышание возводил хулу на местных женщин:

– Полюбуйтесь на себя, тщеславные флорентийки! Вы румяните свои лица, как некогда делала злая царица Иезавель[32]32
  Иезавель – жена израильского царя Ахава, как следует из Библии. За совершенные ею преступления Бог осудил ее на смерть. Когда помазанный тайно на царство Ииуй прибыл в Изреель, царица ждала его, нарумянив лицо. Ииуй, помня преступления Иезавели против Бога и князей, приказал выбросить ее из окна, и кони растоптали ее.


[Закрыть], желая понравиться Ииую, но тот повелел выбросить ее из окна, и псы лакали ее кровь.

– Вы только послушайте, – раздался дерзкий молодой голос, – как этот монашек стращает женщин и девушек – у них, того гляди, мурашки побегут по спине!

Но эта смелая реплика нисколько не обескуражила обличителя.

– Смейтесь, смейтесь, но пусть ваши женщины будут довольны, если все ограничится одними мурашками! Покайтесь, дочери Флоренции! Но нет! Вы не желаете бороться с вожделением и похотью! Для чего вы делаете разрез на своих лифах и притягиваете к себе сладострастные взгляды мужчин? Чтобы они любовались вашей грешной плотью, лицезреть которую дозволено только законным супругам!

Громкий смех прервал эту гневную отповедь.

Гвидо Кавальканти снова дал волю своей насмешливости, воскликнув:

– Нет, вы только послушайте! Он дарует законным мужьям то, что принадлежит им по праву! Браво, сын святого Франциска! Жаль только, что тебе самому запрещено жениться!

Мужчины и женщины рассмеялись, но францисканец смерил остряка уничтожающим взглядом:

– Вам следовало бы подыскать себе занятие получше, чем сладострастно глумиться над другими, мессер Гвидо!

– Что ты хочешь этим сказать, монах?

– Только не надо прикидываться! Всему городу известно, какой вы непутевый человек! Рифмоплет и трубадур, вы смущаете женщин сладостными словами, так что они охотнее слушают ваши соблазнительные песенки, чем повторяют молитвы, перебирая четки! Вы и мессера Данте Алигьери успели заловить в свои сети!

Энергичный голос Данте прервал обвинителя:

– Что ты там болтаешь? Кто тебе сказал, что я позволю кому бы то ни было поймать себя?

– Я не хотел оскорбить вас, мессер Данте! Но обязан вас предостеречь, чтобы и вы не сделались таким легкомысленным трубадуром и волокитой, как этот Кавальканти!

Толпа сгрудилась вокруг спорщиков. Всем, особенно женщинам, было любопытно, что ответит Данте.

– Что ты знаешь о честной мужской дружбе! О созвучии двух душ, которые, объединившись, воспаряют ввысь, чтобы увидеть небесный свет, услышать гармонию светил и потом передать ощущение испытанного блаженства братьям и сестрам на земле, поделившись с ними нашим счастьем!

Разодетые дамы и девушки влюбленными глазами смотрели на поэта, жадно вслушиваясь в его красивый голос, в котором звучали неподдельное воодушевление и восторг.

Незамужняя дама лет сорока с мечтательным выражением лица шепнула на ухо своей подруге:

– И такой человек достался в мужья этой Джемме Донати!

В этот момент внимание толпы привлекло новое событие.

Мимо нее с песнями двигалась молодежь из цеха лодочников и рыбаков; они были в праздничной одежде с пестрыми лентами. Молодые люди направлялись на Арно, чтобы предаться своим традиционным забавам на его водах. Горожане, особенно любившие одну из таких игр, во время которой того, кто не проявил достаточной ловкости, сталкивали с лодки в воду, увязались, и стар и млад, за этим веселым шествием, и улица, только что такая оживленная, опять сделалась тихой и пустынной…

В доме торговца шелками Камбио да Сесто царила небывалая радость. Глава семейства уже вернулся из заключения, и хотя ему грозило изгнание – кто мог сказать, осуществится ли вообще когда-нибудь эта угроза! Пока что, во всяком случае, никто не предавался унынию, и донна Джудитта не имела ничего против того, чтобы ее дочь Лючия приняла участие в праздничной игре в мячи. Больше того, она даже желала ей такой высокой чести и была убеждена, что Лючия как самая молодая прекрасно справится с этим делом, ведь ее мастерство и очарование уже были должным образом оценены, иначе бы ее и не пригласили участвовать!

Правда, этой игре предшествовали тщательные приготовления, касающиеся внешнего вида участниц. Хотя щеки молодой девушки окрашивал великолепный румянец – свидетельство ее здоровья и радостного волнения, – обычай требовал прибегнуть к искусству косметики, в котором флорентийки показали себя большими мастерицами. С помощью подруг Лючия смешала купленную у художника красную краску с яичным белком, добавив горячее масло и жидкий лак. Полученную смесь нанесли на лицо Лючии, затем медленно втерли яичный желток, после чего вымыли лицо горячей водой, в которой предварительно были прокипячены отруби. После повторного втирания яичного желтка и заключительного ополаскивания горячей водой щеки, нос, подбородок и лоб Лючии засверкали соблазнительным блеском. В довершение всего она облачилась в праздничный наряд из дорогого шелка, предвкушая, как удивился бы Арнольфо, если бы ему довелось увидеть ее в таком виде!

Большая толпа, собравшаяся на площади Святой Троицы – пьяцца Санта-Тринита, – терпеливо ожидала начала всеми любимой, знаменитой игры в мячи; круглая площадка для игры была оцеплена молодыми людьми, державшими в руках канат. Участницы игры – прелестные девушки в легких, развевающихся нарядах – только что пришли, неся в высоко поднятых обнаженных руках золотые мячи. Они шли легкой, очаровательный походкой, подчиняя изящные движения своих соблазнительных тел ритму нежной музыки кимвалов и арф. С другой стороны появился полуобнаженный бог любви Амор, в сопровождении нимф и фавнов. Он выбрал себе жертву из всего этого цветника прелестных девушек, натянул лук и выпустил в нее серебряную стрелу любви. Избранница схватилась рукой за сердце, а затем, широко раскрыв объятия, поспешила к робкому юноше, который, стоя в стороне, скромно ожидал ее… Они обнялись. И в этот момент тихая, нежная музыка сменилась громкой, бравурной. Манящие переливы флейт, щелканье кастаньет и рокот барабанов заглушили серебристое пение арф. И участницы игры закружились в танце. Он был необыкновенным, этот танец! Пожалуй, ни один из зрителей не взял бы на себя смелость описать его. Он просто не нашел бы подходящих слов. Да зрители и не пытались это сделать. Они просто наслаждались очаровательными движениями прекрасных женских тел, облаченных в сверкающие, струящиеся одежды. Глаза у них горели! Золотые мячи перемещались по точно рассчитанным траекториям над головами танцующих. Несмотря на всю зажигательность танца, их метко бросали и не менее уверенно ловили.

Зрители были в восторге:

– Браво, красавицы!

Арнольфо Альберти с радостью и гордостью следил за Лючией, которая оказалась одной из самых красивых и самых ловких.

– Да здравствует наша любимая Флоренция!

Жажда жизни и радость существования объединились с чувством гордости за то, что ты являешься полноправным гражданином такого прославленного города!

В этот момент царившее вокруг радостное настроение было испорчено неприятной нотой:

– Кто там напирает сзади?

– Какие-то наглые типы!

– Конечно, это Донати!

Полюбоваться игрой в мячи прибыла и новая группа всадников: Корсо Донати с сыновьями, несколько человек из рода Спини и Пацци, только что вылезшие из-за праздничного стола. Вновь прибывшие всадники теснили своими лошадьми лошадей тех, кто приехал раньше. Конечно, при существующем взаимном недоверии эта простительная случайность была расценена как умышленная провокация.

– Они собираются напасть на нас, разве вы не видите? Нужно защищаться!

Игра в мячи неожиданно стала второстепенным делом. Лошади поднялись на дыбы… Мечи покинули свои ножны.

– Бежим, бежим! – воскликнули те, кто оказался непричастен к инциденту. Но таких набралось немного. Как только Донати и Черки напали друг на друга, а остальные заметные фигуры примкнули к своим друзьям согласно партийной принадлежности, горожане и неимущие слои сочли своим долгом принять участие во вспыхнувшей стычке, восполнив отсутствие настоящего оружия дубинками и камнями. Кроме того, они подняли невообразимый гвалт, считая его необходимым условием победы.

Между тем знатные дамы поспешно подхватили обеими руками свои длинные шелковые наряды, невольно обнажив закрытые чулками ноги, которые обычно стыдливо ими скрывались, и в непривычно быстром темпе удалились из опасного места под защиту своих домов.

Противоборствующие стороны уже перемешались друг с другом…

– Сюда, сторонники красных лилий на белом фоне! – вскричал Корсо Донати.

Его дворянское окружение и черные из Пистойи сгрудились вокруг Корсо и герба, который уже на протяжении полувека считался отличительным знаком гвельфов.

Виери Черки, подняв руку, указал на гибеллинское знамя:

– Здесь цветут белые лилии на красном поле! Вперед на черных предателей!

Пьяцца Тринита огласилась воинственными криками противоборствующих сторон.

В этот момент раздался дикий крик:

– Вот, поглядите, они отсекли нос Риковеро Черки!

Черные злорадно посмеивались:

– Браво, так мы поступим с каждым из вас! Не нужно совать свои носы туда, куда вас не просят!

– Отомстим за Риковеро!

– Бей белых!

– Бей черных!

Это крупное событие послужило поводом для слияния четырех групп в две противоборствующие партии: Донати и их окружение, друзья черных из Пистойи сами стали отныне черными. А Черки, державшие сторону пришлых белых, с этого дня – первого мая 1300 года – стали именоваться белыми.

Отныне ненависть поделила всю Флоренцию на черных и белых.