Текст книги "Данте"

Автор книги: Рихард Вейфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

ИМПЕРАТОР И ПОЭТ

Пятого января 1311 года в Милане царило большое возбуждение.

Собор, ратуша и довольно малочисленные дворцы, принадлежащие гибеллинам, были празднично украшены флагами и коврами. Наличие на главных улицах охраны, состоящей преимущественно из немецких наемников, накладывало на пеструю картину богатой городской общины печать некой воинственности, довольно-таки непривычной. Звуки труб и рокот барабанов усиливали впечатление необычности происходящего. Чужестранец, впервые оказавшийся в знаменитом городе Ломбардии, где некогда пребывал святой Амвросий, вполне мог усомниться, находится ли город на пороге большой войны или действительно охвачен праздничным настроением. Ибо, несмотря на вывешенные флаги, радостные возгласы и бравурную музыку, Милан далеко не везде казался воплощением всеобщей, от самого сердца идущей радости – слишком велико было число хмурых людей, по лицам которых с первого взгляда было видно, что они охотнее всего взялись бы за мечи и копья, чтобы изгнать чужеземные войска, вторгшиеся с севера, вместе с королем Генрихом, захудалым графом Люксембургским.

Люди, сбежавшие из мастерских – не для того, чтобы чествовать чужого короля, а чтобы, разбредясь по окраинным кабачкам, вволю поиздеваться и позлопыхательствовать, – с удовольствием рассказывали друг другу, что властитель Милана, Гвидо делла Торре, когда явились посланцы немецкого короля с известием о предстоящем прибытии его величества, так прямо и заявил: «Какое мне дело до этого Люксембургского графа, которого я в глаза никогда не видел! По какому праву этот чужеземец позволяет себе перечеркивать мои планы, ломать дело всей моей жизни!» Конечно, многие жители Милана не питали особой любви к Гвидо, но если уж повиноваться тирану, пусть лучше он будет свой, местный, нежели чужой, пришлый! Так что многие недовольные горожане утешались тем, что еще не все потеряно и не следует падать духом! Назавтра граф Люксембургский собирается венчаться железной короной лангобардов[59]59
  Корона лангобардов – железная корона в виде лаврового венца, украшенная золотом и драгоценными камнями. Лангобарды (букв. длиннобородые) – германское племя, завоевавшее Северную и Среднюю Италию в 568 г. и образовавшее Лангобарское королевство.


[Закрыть] – может быть, пройдет не так много времени, когда он ощутит острую нужду в деньгах и людях и будет счастлив, если ему удастся убраться подобру-поздорову и вернуться домой, в свое крошечное графство]

В это самое время король Генрих, которому предназначались подобные недобрые пожелания, устраивал в ратуше большой прием.

Его душа была полна добрых намерений и высоких надежд. Как он обещал бедному раздробленному итальянскому народу, так и предполагал действовать: водворить мир, свободу и справедливость повсюду, где они были попраны. Он не помышлял служить ни одной партии, а, следуя примеру Господа, собирался быть выше всех и всяческих партий.

Добрых намерений были преисполнены и те, кого король объединил вокруг себя на время своего похода на юг: его прекрасная, очаровательная супруга Маргарита, дочь герцога Брабантского, которая, несмотря на свои тридцать четыре года, выглядела юной девушкой; мудрый архиепископ Балдуин Трирский и храбрый рыцарь Вальрам, далее граф Амадей Савойский, епископ Льежский, который приходился королю кузеном, и еще немало громких имен, которые надеялись снискать в свите своего повелителя рыцарскую славу и обрести уважение и почет.

Сегодня к славному окружению короля римлян принадлежал и Кассоне делла Торре, архиепископ Милана. Хотя он и приходился племянником жестокому Гвидо делла Торре, с 1308 года ставшему пожизненно капитаном народа города Милана, тем не менее вместе со своими братьями был брошен недоверчивым и подозрительным дядей в тюрьму и освобождением был обязан лишь авторитету и влиятельности Церкви.

Немало высокопоставленных персон, удостоившихся чести получить аудиенцию у его величества короля римлян, толпилось в приемной монарха, напряженно ожидая, когда откроются двери и последует желанное приглашение. Камергер разъяснил присутствующим, что те, кто владеет латынью, должны именно на этом языке изъясняться с его величеством, а родным языком для короля является французский. Тем же, кто говорит только по-итальянски, придется воспользоваться услугами переводчика.

Количество ожидающих в приемной уже заметно сократилось, когда двери в очередной раз отворились.

– Мессер Данте Алигьери из Флоренции! – произнес служитель двора.

Просто, но тщательно одетый, среднего роста человек поднялся со своего места с порозовевшим от волнения лицом и вступил в роскошный зал. Камердинер сделал ему знак приблизиться к трону короля.

Медленно ступая, флорентиец буквально впился глазами в его величество. Неужели это и есть тот долгожданный мессия, который снова соберет воедино расколотый мир?

Монарх спокойно, почти равнодушно взирал на приближающегося своими добрыми глазами. (Левый его глаз немного косил.) Отливающие рыжиной волосы властителя представлялись Данте в порыве воодушевления чуть ли не нимбом над головой святого.

Да, это – спаситель, помазанник, миротворец! Это Агнец Божий, взявший на себя грехи мира!

Данте Алигьери упал перед королем Генрихом на колени, поцеловал у него туфли и, смущаясь, страстно пробормотал:

– Аве, цезарь! Аве, цезарь![60]60
  Здравствуй, Цезарь! (Ave, Caesar! – лат.)


[Закрыть]

Король благосклонно взглянул на флорентийца, который, как вполголоса пояснил ему епископ Льежский, недурно сочиняет канцоны и по милости принца Карла Валуа находится в изгнании.

Генрих Люксембургский любил поэтов. Они полезны, ибо умеют прославлять в веках достойные деяния. Не беда, если они немного эксцентричны, как этот импульсивный итальянец.

– Цезарь, даруй моему раздробленному отечеству мир и счастье!

С трона доносятся неспешные, взвешенные успокоительные слова:

– Этого я и хочу, Данте Алигьери. Я хочу быть миротворцем, который повсюду восстанавливает справедливость и возвращает на родину безвинно изгнанных. И я надеюсь, Бог и удача будут со мной!

«Бог и удача!» Как заблудившийся в пустыне мечтает о глотке воды, так и несчастный, забытый Богом и людьми изгнанник упивается словами надежды, радующими сердце.

Он не помнит, как вышел из роскошного зала. Помнит только одно: что мир обрел для него новый облик, что снова стоило стать человеком, поскольку Господь послал спасителя!

На следующий день, в праздник Епифании, пришлось замолчать злопыхателям и придирам. Потому что великолепие нового короля, увенчавшего свою главу в церкви Святого Амвросия железной короной лангобардов – ровно два года спустя после того, как в Ахене он принял корону короля Германии, – оказалось выше всяких похвал. Прибыли, например, посланцы из старого имперского города Пизы, облаченные в праздничные одежды, в сопровождении блестящей свиты, вооруженной богатым оружием. Они вручили королю шестьдесят тысяч дукатов из государственной казны Пизы и дали слово при его благословенном въезде в их город вручить ему такую же сумму. Многие прочие посланники клялись королю Генриху в верности и признавали его своим властителем. К числу немногих городов, оставшихся в стороне, принадлежала и Флоренция. Там уже были назначены посланцы и закуплено сукно для праздничных одежд, но влиятельные гвельфы сорвали отправку послов, опасаясь, что Генрих вернет изгнанников и сделает их властителями города. Приверженцам короля это неприятное известие не испортило настроения: Флоренция не уйдет от своего наказания!

Разыскать прославленную железную корону лангобардов не удалось, поэтому пришлось заказать новую; она была выполнена в форме лаврового венка и украшена великолепными драгоценными камнями.

Их величества Генрих и Маргарита предстали перед ликующим народом на великолепно украшенных конях, покрытых красными попонами. Белокурая королева, облаченная по галльскому обычаю в просторные одежды, благосклонно улыбалась.

В тот же день король посвятил сто шестьдесят дворян в рыцари. Он надеялся вскоре преодолеть скрытое сопротивление.

Один человек из толпы был в тот знаменательный день охвачен особой радостью.

«Если бы вы знали, – говорил он про себя, – если бы вы только знали, что скоро отец вновь окажется среди вас, как счастлива будешь ты, Джемма, моя любимая жена! Как обрадуетесь вы, Пьетро, Якопо, Антония и Беатриче, все вы, мои любимые дети!»

СОВЕТЫ ИЗГНАННИКА

Флорентийцы были серьезно озабочены. Не возникнет ли плохих последствий из-за того, что они не направили навстречу приближающемуся императору Генриху своих посланцев, ибо не ждали от него ничего хорошего для себя. Император – так повсюду титуловали Генриха, хотя он еще не был увенчан императорской короной, – заявил представителям других городов:

– Они поступили дурно, поскольку Мы намеревались сделать всех флорентийцев, без всякого исключения, Нашими любимыми подданными, а их город превратить в Наш питомник невест и центр Нашей империи.

Что касается почетного звания императорского дома невест, то подобной чести для себя флорентийцы отнюдь не жаждали, и если бы самонадеянный жених вознамерился приблизиться к их городу, то был бы с позором изгнан оттуда! Поэтому городские власти не сидели сложа руки. Из числа горожан набрали тысячу конников, завербовали новых наемников, срыли старые городские стены и возвели новые по всем правилам тогдашней фортификационной науки.

В поисках сильного и надежного союзника обратились к Роберту Неаполитанскому. Тот отправился в Авиньон к Папе, поскольку с началом «авиньонского пленения Пап» Рим перестал быть резиденцией наместника Христа. В Авиньоне король Неаполя присягнул Папе Клименту V[61]61
  Климент V — Папа Римский с 1305 по 1314 г. Перенес папскую резиденцию в Авиньон, положив начало так называемому «авиньонскому пленению пап». К этому его вынудил не Филипп IV (так интерпретировала семидесятилетнее пребывание пап в Авиньоне часть современников). Папство, напротив, нашло себе приют под охранительным крылом великой французской державы.


[Закрыть] на верность, став его вассалом, и принял из его рук корону. На обратном пути Роберт побывал во Флоренции и остановился в доме Перуцци. В его честь были устроены великолепные рыцарские турниры. В союзе с ним флорентийцы рассчитывали спокойно ожидать приближения императора.

Между тем император Генрих занимался усмирением непокорных городов Ломбардии. Дух мятежа подобно скрытому огню пожирал доверие и достигнутые успехи.

Военный лагерь императора располагался у стен города Бреши. Власти удалили из города всех детей и стариков, оставив только способных носить оружие. Зубцы башен ощетинились метательными орудиями. Еще неделю назад стрелой из арбалета был убит мессер Галлерано – так итальянцы называли родного брата императора, маршала Вальрама из Люксембурга. Население города также понесло большие потери, в особенности от осадных башен и разного рода метательных машин.

С мрачным видом выслушал Генрих доклад военачальника. Тот сообщил, что во время вылазки осажденным удалось уничтожить несколько десятков храбрых воинов его величества и примерно столько же захватить в плен.

Но была и радостная весть. Послы, побывавшие в Авиньоне, привезли письмо святого отца, называвшее трех кардиналов, которым было поручено короновать императора в Риме императорской короной. Как только это произойдет, тогда и самый последний город, пока еще охваченный мятежом, покорится власти империи.

– Есть еще какие-нибудь послания? – поинтересовался Генрих.

Епископ Льежский почтительно поклонился.

– Да, ваше величество, но я не уверен, достойно ли именно это письмо быть прочитано сейчас[62]62
  Письмо Данте Алигьери Генриху VII датировано 17 апреля 1311 года. (Цитаты приводятся по изданию: Данте Алигьери. Малые произведения. М., Наука, 1968.)


[Закрыть] моим повелителем. Местами оно звучит почти дерзко, а советы, которые в нем даются…

– Дай его сюда! Кто это написал?

– Флорентийский изгнанник Данте Алигьери, который в Милане был удостоен чести припасть к стопам вашего величества.

С напряженным вниманием император принялся за чтение:

«Славнейшему и счастливейшему победителю и единственному владыке, августейшему Генриху, Божьей милостью королю римлян[63]63
  Короли Священной Римской империи германского народа до коронации императорской короной в Риме носили титул короля римлян.


[Закрыть] – преданнейшие Данте Алигьери, флорентиец и безвинный изгнанник, и все тосканцы, желающие мира, целуют землю у его ног.

Господь даровал нам величайшую радость. Услышаны были молитвы об освобождении от приспешников жестоких тиранов. И когда ты, преемник Цезаря и Августа, перешагнув через Апеннины, принес сюда доблестные капитолийские знамена, мы перестали вздыхать, поток наших слез остановился, и над Италией, словно желаннейшее солнце, воссияла новая надежда на лучшее будущее…

Но коль скоро некоторым уже кажется, или это подсказывает нам пыл желания либо видимость правды, будто солнце наше остановилось и даже собирается вернуться назад, как бы повинуясь велению новоявленного Иисуса Навина[64]64
  Иисус Навин – вождь древних евреев, преемник Моисея. Под его предводительством евреи вторглись в земли Ханаана, где встретили сопротивление живших там народов. Уничтожив в долгой войне 31 царя и покорив коренных жителей страны, израильтяне осели в Заиорданье. По свидетельству Библии, в день одной из решающих битв Иисус Навин остановил солнце, и оно весь день стояло в небе, не склоняясь к западу.


[Закрыть]… мы, пребывая в неопределенности, вынуждены сомневаться и говорить словами Предтечи: „Ты ли тот[65]65
  Ты ли тот? – слова учеников Иоанна Крестителя, которых он послал к Иисусу Назарянину (Евангелие от Матфея, 11, 3).


[Закрыть], который должен прийти, или ожидать нам другого?“ И хотя подолгу вынашиваемое желание, как правило, в своем неистовстве ставит под сомнение вещи, которые, будучи столь близкими, являются несомненными, мы все-таки верим в тебя и надеемся на тебя, в ком узнаем посланника Божьего и сына Церкви и поборника римской славы. И недаром я, пишущий от имени своего и других, видел тебя, благосклоннейшего, и слышал тебя, милосерднейшего, который облечен императорской властью, и руки мои коснулись твоих ног, и мои уста воздали им по заслугам. И душа моя возликовала, когда я произнес про себя: „Вот Агнец Божий[66]66
  Вот Агнец Божий… – Здесь Данте говорит, что «Агнец Божий, который берет на себя грех мира» (Евангелие от Иоанна, 1, 29), – император. Такая идентификация императора с «Агнцем Божиим» представляется несколько смелой для XIV века, но она встречается даже в папских буллах.


[Закрыть], вот тот, который берет на себя грех мира“.

Однако нас удивляет твоя столь неожиданная медлительность и то, что ты, давно уже победоносно вступивший в Эриданскую долину[67]67
  Эриданская долина – долина реки По.


[Закрыть], не думаешь, не помышляешь о Тоскане и пренебрегаешь ею, как будто полагаешь, что законы империи, вверенные твоей защите, распространяются лишь на Лигурию, и забываешь, как мы подозреваем, о том, что славная власть римлян не ограничена ни пределами Италии, ни берегами трирогой Европы…[68]68
  Сообразно с космографией древних, которые изображали Европу в виде грубо начертанного треугольника: вершинами его были излучины реки Дона, Геркулесовы столбы и Британские острова.


[Закрыть]

Итак, да постыдится тот, кого ждет целый мир, что он так долго находится в сетях столь ограниченной части мира[69]69
  Данте хочет сказать, что Генрих является императором не только Италии, но и всего мира.


[Закрыть], и да не минует внимания августейшего владыки то, что, пока он медлит, тосканская тирания крепнет и набирается сил, изо дня в день подстрекаемая наглыми преступниками, творя безрассудство за безрассудством…

И весной и зимой ты сидишь в Милане[70]70
  Генрих задержался в Милане на долгое время. Там он короновался королем Италии. Уже в Милане начались разногласия между местными гвельфами и гибеллинами. Новый король Италии увидел, что его миротворческие идеи плохо воспринимаются итальянцами и он из нового мессии постепенно, против своей воли, становится вождем гибеллинов. Данте все это видел и прекрасно понимал, что центром гвельфских интриг против императора была Флоренция, самый богатый город в Италии.


[Закрыть], и ты думаешь так умертвить злую гидру, отрубив ей голову? Но если бы ты призвал на память высокие подвиги славного Алкида, то понял бы ныне, что обманываешься, подобно этому герою; ведь страшное чудовище, роняя одну за другой свои многочисленные головы, черпало силы в собственных потерях, пока наконец благородный герой не поразил его в самые корни жизни. Ибо, чтобы уничтожить дерево, недостаточно отрубить одни только ветви, на месте которых будут появляться новые, более густые и прочные, до тех пор, пока остаются здоровыми и нетронутыми питающие дерево корни. Как ты думаешь, о единственный владыка мира, чего ты добьешься, заставив мятежную Кремону склонить перед тобой голову? Может быть, вслед за этим не вздуется нарыв безрассудства в Бреши или в Павии? И хотя твоя победа сгладила его, новый нарыв появится тотчас в Верчелли, или в Бергамо, или в другом месте, пока не уничтожена коренная причина болезни и пока не вырван корень зла и не зачахли вместе со стволом колючие ветки.

Неужели ты не знаешь, о превосходнейший из владык, и не видишь с высоты своего величия, где нора, в которой живет, не боясь охотников, грязная лисица? Конечно, не в бурном По и не в твоем Тибре злодейка утоляет жажду, но ее морда без конца отравляет воды Арно, и Флоренцией (может быть, тебе неизвестно об этом?) зовется пагубная эта чума. Вот змея, бросающаяся на материнское лоно; вот паршивая овца, которая заражает стадо своего хозяина… И действительно, со змеиной жестокостью пытается она растерзать мать, точа мятежные рога на Рим, который создал ее по своему собственному образу и подобию. И действительно, гния, разлагаясь, она испускает ядовитые испарения, от которых тяжело заболевают ничего не подозревающие соседние овцы. И действительно, она, обольщая соседей неискренней лестью и ложью, привлекает их на свою сторону и затем толкает на безумия. И действительно, она… в то же время при помощи гнусных соблазнов силится лишить тебя благосклонности понтифика[71]71
  Не потеряв надежду на помощь Папы Климента V императору Генриху, Данте расточает комплименты в адрес Папы.


[Закрыть], являющегося отцом отцов… Да сует злодейка голову в петлю, в которой ей суждено задохнуться!..

Итак, откажись от какого бы то ни было промедления…»

Император, охваченный негодованием, швырнул письмо на стол.

– С чего это все люди решили, что все знают?! Каждый набивается в советчики! Как я могу теперь отказаться от Бреши, когда на карту поставлен мой престиж!

– Это можно понять, ваше величество, – с дипломатичной улыбкой ответил епископ, – флорентийские изгнанники спят и видят, чтобы как можно быстрее вернуться домой!

– Это верно. Но не можем же мы подчинять свои военные планы желаниям отдельных лиц!

На этом все дело и кончилось.

Доложили о приходе рыцаря, который прибыл сообщить важную весть.

Эта новость оказалась самой важной из всех, что узнал император: тяжело раненный Теобальдо Брускианти, руководитель осажденных, взят в плен. Некогда он был другом императора и пользовался его покровительством. Теперь негодяю надлежало понести кару, которая по закону и справедливости настигает государственных преступников.

Сама светлейшая супруга императора умоляла его помиловать пленного – безуспешно: зашитый в бычью шкуру, он был подвергнут четвертованию. Его голову насадили на острие копья и выставили у ближайшей стены города.

Однако страшный приговор не вызвал у осажденных чувство парализующего страха, а, напротив, еще больше разжег их ненависть и придал им новые силы: они вывели сотню захваченных в плен на стены города и там, на виду у осаждавших, задушили их.

Между тем Данте и многие другие напрасно ожидали, что император придет в Тоскану. Даже во Флоренции качали головами, обсуждая это непостижимое явление. Историк Джованни Вилани пишет в своей хронике:

«И в самом деле, если бы Генрих отказался от осады Бреши, а двинулся прямо в Тоскану, он бы совершенно спокойно завладел Флоренцией, Болоньей, Луккой и Сиеной, а затем Римом, Апулией и всеми враждебными ему землями, ибо нигде не были вооружены и готовы к сопротивлению, да и настроение населения было крайне неопределенным, ведь император пользовался репутацией справедливейшего и благосклоннейшего правителя. К сожалению, Богу было угодно, чтобы Генрих осадил Бреши и победа над ней вследствие распространившейся чумы и смертельных болезней обернулась для него большими потерями войск и имущества».

Подеста Флоренции, мессер Бальдо деи Угульоне, как раз вернулся с соколиной охоты, на которую отправлялся в сопровождении сокольничих и компании приятелей. Он был в прекрасном расположении духа.

Слуга доложил своему господину, что его уже полчаса дожидается донна Джемма, супруга изгнанного Данте Алигьери. Она просит господина подесту принять ее для беседы.

Лицо главы флорентийской власти, только что излучавшее удовлетворение и снисходительную доброжелательность, заметно помрачнело, а на лбу собрались зловещие складки.

– Ее мне только не хватало! – сердито бросил он. – Я уже знаю, что хочет от меня эта бесстыжая женщина, я мигом спроважу ее отсюда, да еще с позором!

Слуга подобострастно ухмыльнулся.

Однако при виде несчастной женщины, с достоинством несущей бремя выпавших на ее долю страданий, грубый, бесчувственный подеста против своей воли неожиданно сделался учтивым.

– В чем вы испытываете нужду, донна Джемма? – спросил он.

– У меня к вам большая просьба, господин подеста! Вот уже более десяти лет, как мой муж находится в изгнании. Если бы я начала сейчас уверять вас, что еще и сегодня считаю его невиновным, это не произвело бы на вас должного впечатления. Я хочу напомнить вам только одно: за минувшее время другие изгнанники уже давно возвратились во Флоренцию, а ведь им предъявлялись более тяжкие обвинения, нежели моему мужу. Поэтому я и пришла просить вас, господин подеста, вернуть мне супруга, а моим бедным детям – отца. Если невозможно иначе, то пусть его помилуют в день Иоанна Крестителя.

Учтивость первого чиновника города как рукой сняло, и он заговорил, все больше наливаясь яростью:

– Вы вообще отдаете себе отчет в том, что требуете от меня, донна Джемма?! Разве вы не знаете, что ваш муж, этот Данте Алигьери, в невиновности которого вы убеждены, на самом деле самый большой преступник и изменник – государственный изменник! – какого когда-либо рождала Флоренция?! Вы, разумеется, удивлены и не желаете мне верить! Но скоро об этом по всему городу будут чирикать воробьи, а на вас и ваших детей уличные мальчишки станут показывать пальцами и кричать вам в лицо: «Муж этой женщины, отец этих детей – самый отъявленный негодяй Флоренции!»

– Несчастный, вы не знаете, что говорите!

– Это я-то не знаю? Прекрасно знаю, в том-то и дело, и докажу вам свою правоту. Из Германии перешагнул через Альпы обедневший граф, который задумал взять приступом Флоренцию. Так ваш муженек, этот предатель, написал ему письмо, призывая графа погубить Флоренцию, эту, как он выразился, «грязную лисицу». Вот видите, вам и возразить нечего. И ваше лицо вдруг стало таким же белым, как свежепобеленная стена. Ступайте, молчите о своем позоре, отправляйтесь с вашими детьми на Арно – туда, где она глубже всего!

– Вы можете говорить все, что вам угодно, – ответила Джемма с убийственным спокойствием, – одно я знаю не хуже Евангелия: что бы ни писал и ни говорил мой Данте, он всегда поступал как честный человек, который заботится только о благе для своей страны и своего народа!

– Не выставляйте себя на посмешище – черного кобеля вы собираетесь отмыть добела!

Так же спокойно, словно вообще пропустила мимо ушей насмешливую реплику подесты, несчастная женщина сказала, охваченная внутренним волнением:

– Данте считает, что явился не какой-то неведомый граф, а законно избранный император, которому Господь повелел восстановить мир и покой. А вы и вместе с вами все городские власти противитесь этой Божественной воле. Поэтому, и только поэтому, Данте призывал императора наказать непокорных.

– Довольно, довольно! – закричал подеста. – Вы и сами заслуживаете того, чтобы вас бросили в Ферли, и, только учитывая, что вы слабая и глупая женщина, я милую вас. Но впредь не показывайтесь мне лучше на глаза!

– Не беспокойтесь, господин подеста, больше я не стану вам докучать.

И донна Джемма гордо покинула роскошный кабинет подесты.

Дома сыновья пристали к ней с вопросами, чего же ей удалось добиться. Она подробно рассказала им о происшедшем разговоре с главой города.

– Вот видите, матушка, – заметил с обидой Якопо, – ведь я предупреждал вас, что ходить к подесте бессмысленно.

– Я тоже в этом не сомневался, – вставил свое слово старший брат Пьетро, – и только потому не стал отговаривать матушку, чтобы впоследствии она не укоряла себя, будто бы не пошла на все ради спасения отца. Что же, я всегда гордился нашим отцом, отныне я горжусь и нашей отважной матерью!