Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

10

– Садитесь, господин фон Валленштейн, – произнесло явление и указало на один из стульев. – Или мне обращаться к вам Добрович? Как вы хотите, чтобы я к вам обращалась?

Мозг Генриха, которому не хватило времени справиться с изумлением, предпочел привычную для него бесцеремонность.

– Мои друзья называют меня Геник, – услышал он свой голос.

Она улыбнулась.

– Ну хорошо, Геник. Присаживайтесь.

Портрет лгал, а художнику нужно было вставить кисть в задницу, а потом поджечь ее. Генрих, которому с трудом удалось не шлепнуться мимо стула, продолжал откровенно пялиться на нее. Ее выбеленное лицо было тем единственным, что перекликалось с холодом, исходящим от портрета. В жизни красота этой женщины была пламенной, затмевающей все вокруг, так что об нее могло бы обжечься само солнце. Генрих смотрел ей в глаза и сгорал, как залетевший в пламя мотылек. Изумрудно-зеленые глаза, мрачно сияющие на застывшей белизне лица, создавали шокирующий цветовой контраст со светлыми волосами. Назвать черты ее лица правильными было равносильно тому, что назвать недра вулкана теплыми; назвать ее фигуру и осанку совершенными означало бы назвать ураган легким бризом. Она блистала перед ним – бледное лицо, платье из белого шелка, отделанное белой парчой, отливающей радужными бликами. Генрих вдруг осознал, что просидел здесь уже целую минуту, не проронив ни слова. Две крошечные ямки надсекли косметику в уголках ее рта, когда она весело улыбнулась. Ее губы были темно-красными. Она производила впечатление сошедшего на землю ангела, который напился крови.

– А вы, мадам Лобкович, – сказал он, – как мне называть вас?

Она не сводила с него глаз.

– Какое имя вы посчитали бы подходящим для меня?

– Афродита, – ответил он, не задумываясь.

Ее губы еще немного раздвинулись.

– Нет, – возразила она.

Тем временем мозг Генриха наверстывал упущенное. Его сердце и некоторые расположенные ниже органы были охвачены волнением, но мышление восстановилось.

– Нет, – повторил он и, ответив на ее улыбку, предложил: – Диана.

– Должно быть, это богиня?

– Безусловно. – Генрих попробовал улыбнуться той улыбкой, которая – он знал это наверняка – заставляла краснеть даже монахинь. Она не срикошетила, а бесследно поглотилась. Ее собственное выражение лица не изменилось.

– Диана, – повторила она и кивнула.

– Что я могу сделать для вас, мадам… Диана?

Казалось, что на мгновение женщина задумалась, не слишком ли много свободы она дала ему, и, к его собственному удивлению, он довольно напряженно ждал выговора от нее. Удивление Генриха стало еще большим, когда он понял, что его бы это задело, но при этом он стал бы неукоснительно придерживаться приличий. Он подумал о том, что надеялся увидеть в изображенной на картине Поликсене, приносимой в жертву, ее черты, ее упругие груди. Он устыдился этого, но не потому, что это вдруг показалось ему грязным, а потому что весь ее облик, с головы до ног укутанный в белое платье, вызывал в нем в сотни раз большее вожделение, чем улыбающаяся богиня. Генрих чувствовал, как внизу живота пульсирует кровь, и был рад, что на нем широкие венецианские брюки, которые замаскировали бы даже вертикально стоящий двуручный меч. Хотя, конечно, он догадывался, что его эрекцию можно было увидеть в его глазах.

– Вы уже кое-что сделали для меня… Геник.

– Да? – Он знал, что произнес это слишком быстро и удивленно. Мысленно он спросил себя, когда в их беседе преимущество снова будет на его стороне, и уже смирился с тем, что вопреки ожиданиям этого, наверное, не произойдет.

– Вы оказали мне услугу.

– Назовите мне следующую, и я с радостью выполню ее снова.

Она подняла руку и поднесла ее к его лицу. Генрих хотел дотронуться до нее, думая, что должен поцеловать руку, как вдруг заметил, что между указательным и средним пальцами она держит монету. Генрих хотел взять ее, но с такой ловкостью, которую он видел только у фокусников, она стала перемещать монету в пальцах, пока та не исчезла в ее ладони. Она улыбнулась ему. Он ответил ей смущенной улыбкой. Взгляд женщины опустился на ее руку, его взгляд последовал за ним, и тут монетка вновь появилась: щелкнув пальцами, она подбросила ее в воздух, поймала и одним-единственным движением сунула ему в руку, все еще по-идиотски висевшую в воздухе. Потом женщина отступила на шаг и стала наблюдать за ним.

Генрих осмотрел на монету. Он знал эту чеканку. Когда он это понял, ему показалось, что на него вылили ушат ледяной воды, за которым последовал поток кипятка.

– Моя девичья фамилия Пернштейн, – сказала она. – Пернштейн, как крепость в Моравии. Крепость, в которую вы привезли библию дьявола.

– Так это выпоручили мне выкрасть ее?

– Вы разочарованы, мой дорогой Геник?

Генрих почувствовал, как все его тело невольно вздрогнуло, когда он понял, что эта женщина таким образом оказалась в его руках, как и он в ее. Конечно, он терялся в догадках, кто мог быть таинственным заказчиком, который описал ему в деталях, что именно он должен захватить. То, что это не мог быть кто угодно, было ясно – кто угодноне знал бы о существовании библии дьявола, не говоря уже о том, что она лежала в кунсткамере императора Рудольфа. Но то, что это была жена рейхсканцлера… Он совершенно не задумывался, что означало полученное им задание и зачем нужно было везти добычу в этот замок. Пернштейн был не более чем обрывками воспоминаний о придворных сплетнях о каком-то сыне, который промотал наследство своего отца, и об имении, настолько обремененном долгами, что даже камни уже не принадлежали хозяевам. Крепость производила впечатление покинутой: каждый мог бы, как это сделал тот, к кому попала библия дьявола, стать перед воротами и сделать вид, что здесь его дом.

– Разочарован? Восхищен!

– Была ли оплата достаточной?

Что он должен был сказать? Внезапно у него возникло чувство, будто от этого ответа зависит очень многое.

– Для слуги – да, – медленно произнес Генрих, – для партнера – нет.

Она снова принялась разглядывать его в своей молчаливой, оценивающей манере, так что он с трудом сохранял спокойствие. Мурашки в нижней части его живота пробегали то ли из-за желания, то ли из-за страха. Вдруг она наклонилась над ним, схватившись за подлокотники кресла, и приблизила свое лицо к его лицу. Генрих уловил аромат духов и косметики, сквозь которые пробивалось нечто такое, что будило в нем животные инстинкты. Заморгав, он почувствовал, как его мужская гордость вздрогнула, а тело наполнилось похотливым желанием.

– Что берут партнеры в качестве оплаты? – прошептала она. Он увидел под слоем косметики слабо обозначившиеся тени.

У нее были веснушки. Где-то в глубине его медленно запутывающегося в липкие нити мозга промелькнула мысль, что естественность такого маленького недостатка, как россыпь веснушек, делали ее красоту более притягательной, но при виде алых губ, между которыми появился язычок и облизал их, никто не стал бы прислушиваться к этой мысли.

Он хотел протянуть руки, чтобы привлечь ее к себе, но вдруг заметил, что она придавила ткань его рукава. Необъяснимым образом у него не хватило силы освободить руки.

– Все, – прохрипел он.

– Хорошо, – сказала она. Колибри порхнул около его губ – поцелуй ее дыхания, – Я принимаю это… партнер!

Она выпрямилась, взяла его за руку и повлекла за собой к двери. Когда она открыла ее, Генриху в лицо ударило душное тепло. Комната была роскошна. Тяжелые портьеры едва давали дневному свету проникать внутрь. Перед огромной кроватью с колоннами и кроваво-красным балдахином стоял камин, от которого распространялся жар, круживший голову. Она подвела его к кровати. Он слышал, как бьется его сердце, и почти чувствовал боль при каждом ударе. Камин обжигал его с одной стороны. Генрих, прищурив глаза, посмотрел на пламя и увидел, что туда было воткнуто полдюжины металлических прутьев, с деревянными рукоятками на свободных концах, чтобы за них можно было без опаски схватиться. Концы, лежавшие на раскаленных углях, имели всевозможные формы: плоские клинки, острые шипы, спирали… Его глаза расширились, когда он увидел грубо вылепленный фаллос, очертания которого мерцали в адском пламени. Все внутри у него сжалось.

Внезапно он вспомнил о Равальяке, о Гревской площади. Там началась его вторая жизнь; нет, там его жизнь вообще только началась. Жаровня палача так же мерцала от жара. Смотровое место, которое ему досталось, было превосходным, хотя и, на его вкус, было слишком отдалено от эшафота. Однако он отчетливо видел отливающие красным губки клещей; когда палач вытащил их из пламени, толпа вздохнула, а Равальяк начал громко молиться…

Через покрывало на кровати пробивался глухой шум, будто кто-то пытался, несмотря на кляп во рту, звать на помощь. Мадам – нет, Диана! – прошла мимо него, отдернула покрывало и снова отошла назад. На кровати лежала обнаженная девушка, за щиколотки и запястья привязанная к колоннам кровати, с кляпом во рту. Он увидел обезображенную старыми и недавними ушибами и царапинами кожу, выпирающие ребра, плоский жилистый живот, который поднимался и опускался в судорожных попытках девушки вдохнуть воздух, несмотря на панику и кляп. Кто-то ее вымыл, побрил и натер мазью. Однако было ясно, что она была дешевой маленькой потаскушкой, которая еще вчера приносила облегчение своим женихам за хлевами у каких-нибудь ворот. Ее глаза, огромные на распухшем от кляпа лице, смотрели на Генриха с мольбой. Внизу живота у него пульсировало, но, тем не менее, он был разочарован.

– Это тоже оплата для слуги, – сказал Генрих и обернулся к белой фигуре. В тот же миг он умолк. Она беззвучно выскользнула из своего платья и стояла перед ним совершенно нагая. Как он и предполагал, ее тело тоже было безупречным. Его губы шевелились, он упивался этим зрелищем. У него выступил пот; камин был лишь частично виновен в этом.

– Не болтайте вздор, Геник, – мягко произнесла она и легко развела руками. – Это для вас. А вон там…

Женщина прошла мимо него с такой естественностью, которая почти заставила забыть, что она обнажена. Ее плечо коснулось его, когда она проходила мимо, и внизу живота у него так забилось, что он с трудом перевел дыхание. Между кроватью и камином она остановилась.

– Эта – для богов.

Взгляд ее зеленых глаз скользнул по связанной девушке, а потом она протянула руку к пылающему камину и выхватила из него раскаленный докрасна фаллос. Пленница отчаянно замотала головой. Ее глазные яблоки покраснели при попытке избавиться от кляпа и взвыть, прося о помощи. Диана снова воткнула фаллос в камин.

– Позже, – сказала она.

Она подошла к Генриху, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы одновременно не отшатнуться и не привлечь ее к себе. Ее взгляд впился в его лицо. Он чувствовал, как она, не опуская глаз, развязала завязки на его венецианских брюках, затем запустила в них прохладную руку и обхватила его горячий член. Он застонал. Внезапно он осознал, как сильно она завела его, прежде чем дотронуться до него. Ее рука продолжала двигаться, а улыбка, появившаяся в глазах, выдавала, что она думает о том же.

– Намного позже.

Она сжала кулак, и он начал дико дрожать, излился в ее руку и свои штаны, ликуя и одновременно чувствуя, как наслаждение в нем превращается в пепел, падает в черную дыру. Генрих с ужасом осознал, что она ожидала от него большего и что их партнерство не продлится и на час, если он не оправдает ее ожиданий. Он попытался овладеть собой, заметил, что забыл глубоко дышать, и начал отчаянно хватать ртом воздух.

Ее улыбка не изменилась. Она отошла и легла на кровать рядом со связанной девушкой. Ее белое тело в сравнении с избитым до синевы, наполовину использованным телом проститутки выглядело как статуя из каррарского мрамора. Пленница стонала и вертелась, но Генрих воспринимал ее всего лишь как посторонний шум.

– Идите сюда, партнер, – произнесла Диана и раздвинула ноги с той невозмутимостью, которая снова заставила его член болезненно окаменеть.

Генрих сорвал с себя одежду и пополз к ней на кровать. Связанная оказалась на его пути, и он оттолкнул ее в сторону, как чурбан. Он не видел ничего, кроме белого лица под собой, широко открытых зеленых глаз, созданного грехом тела. Он сжал одну из ее грудей, и она, открыв рот, задышала быстрее. Погрузившись в нее и почувствовав, как ее ноги обхватили его и надавили еще сильнее, он подумал, что сгорит в ней.

На отчаянные стоны проститутки, лежащей рядом, Генрих больше не обращал внимания. То, что он вдруг услышал, было тяжелым дыханием мадам де Гиз и ее дочери, которые, облокотившись на подоконник одного из окон в городском дворце, с видом на эшафот, где смерть короля Генриха была тысячу раз искуплена убийцей Равальяком, задрали повыше юбки над бедрами и с готовностью выставили ягодицы. А он и неизвестный ему французский дворянин рядом неутомимо трудились, чтобы сократить время бесконечной казни. Генрих услышал далекий рев Равальяка, вспомнил о том, каково это – будучи двадцати лет от роду, стать королем мира, но возвышенное чувство внезапно исчезло в смутном ужасе, ибо он вдруг осознал, что страшная агония осужденного на площади возбуждала его больше, чем раскрытые щели девушки и красивой зрелой женщины у окна. Его невинность исчезла благодаря одному мгновенному взгляду, который он смог бросить в свое сердце. И вдруг, в одном рывке, который чуть не выбил его из ритма, Генрих понял, что имел в виду, когда сказал, что оплата партнера состоит из всего.Он уже полностью и всецело принадлежал этой женщине, встававшей под ним на дыбы с дикостью необъезженной кобылицы и царапающей ему спину и ягодицы; его тело, его сердце – и его душа. Если ей доставляло удовольствие видеть, как он применит светящийся красным фаллос к несчастной на кровати возле него, тогда… да будет так!

Он снова бросился на нее с неистовством, которое почти лишило его чувств, и осознал, что мысль о том, что он и языческая богиня еще могут сделать со своей жертвой, была так же виновата в этом, как и сам половой акт.

– В чем мы, собственно, партнеры? – простонал он.

Она сжала мышцы внизу живота. Он охнул. Бешеная скачка замерла только раз.

– В пути к трону императора, – сказала она, а после прошептала ему на ухо: – Возьми меня еще раз.

Он заключил договор с дьяволом.

Он был мертв.

Он был благословлен.

11

Вацлав фон Лангенфель осторожно балансировал на развалинах. Только что он поскользнулся, и лишь большая удача помогла ему уйти от судьбы и не оказаться насаженным на торчащую вертикально вверх часть копья. Приглядевшись, он понял, что на самом деле это был длинный, прямой, завитой внутрь рог. Судя по основанию, его выломали из золотой оправы. Большего от одного дня поисков нельзя было ожидать: одновременно избежать опасности быть посаженным на кол и при этом найти сокровище.

Вацлав поспешил отправиться в обратный путь – вниз к городу, по берегу Влтавы к Малой Стране и оттуда снова вверх, к Градчанам, – полный дикой надежды, что рог мог принадлежать единорогу.

Андрей, его отец, который был дома, разглядывал находку с мрачным выражением лица.

– Это зуб кита, – сказал он наконец. – Выброси это.

– Как же так, ради бога! Он такой красивый!

– Он приносит несчастье.

– Что? – Вацлав недоверчиво фыркнул.

Андрей вздохнул.

– Я догадываюсь, где ты нашел эту штуку. В Оленьем приколе, среди старых корней и веток, где валяются обломки мебели и остальной мусор из замка.

Спорить было излишне. Вацлав почувствовал, что краснеет. Отец сделал вид, будто ничего не заметил.

– Император Маттиас всего две недели на троне, но уже начинает уничтожать коллекцию Рудольфа. Видит бог, там много такого, что нужно было бы выбросить или сжечь. Но еще больше того, что стоило бы сохранить. Рог единорога! У тебя прекрасная компания, сын мой, ведь император Рудольф был убежден, что так оно и есть. У него их было несколько.

У Вацлава постоянно возникало странное чувство, когда его отец, не отдавая себе отчета, делал подобные намеки, из которых можно было понять, что Андрей в какой-то период своей жизни был тесно связан с императором Рудольфом. Вацлав не мог в это поверить. Его отец – близкий друг кайзера Рудольфа, личность которого сейчас, спустя полгода после его смерти, вызвала столько толков и приобрела в два раза большую популярность, чем при жизни? Андрей фон Лангенфель, временами меланхоличный, иногда ужасно неловкий, а чаще всего дружески-радостный, был деловым партнером и лучшим другом Киприана, а также братом его жены Агнесс Хлесль, которые, опять же, были родителями Александры?… На этом месте Вацлав обычно заставлял свои мысли двигаться в другом направлении. Странное чувство, как правило, оставалось, и когда юноша пытался получше в нем разобраться, он понимал, что оно вызвано полным непониманием стройного, высокого человека, который все еще выглядел молодым и до сих пор был центром его жизни. Вацлав не любил копаться в своих переживаниях. Какой вывод он должен был сделать? Что он чувствовал себя чужим по отношению к человеку, который был всем, что составляло его семью?

– Видно, что рог был в оправе.

– Конечно, золото и драгоценные камни. Императору Маттиасу нужны деньги.

– Почему ты думаешь, что он приносит несчастье?

Андрей покрутил рог в руках. Вацлав знал, что их взаимно доверительное общение многими воспринималось как небрежное и непочтительное. Андрея это не заботило. Насколько юноша мог припомнить, он всегда был рядом с отцом – в поездках, дома, даже на совещаниях в доме Хлеслей, куда он приходил вместе с ним. Кузина Александра, на четыре года младше Вацлава, была его подругой детства. Сначала в эти посещения она, лепеча, слюнявила своих гостей, позже, полная серьезной добросовестности, забрасывала разными вопросами и, наконец, стала рассматривать старшего брата как своего рода неприятную особу, которую надо было обязательно задеть, если Вацлав, по ее мнению, действовал кому-то на нервы. А Вацлав уже не мог сказать, когда он стал воспринимать ее не иначе, как совершенно восхитительную девушку.

– Все, что относилось к этой коллекции чудес, приносит несчастье.

– Например?…

К разочарованию Вацлава, Андрей не попал в ловушку.

– Если бы не было этой кунсткамеры, Рудольф был бы вынужден принять вызов действительности, а империя не пала бы так глубоко.

– Что мне теперь с этим делать?

– Думаю, его можно оставить. Но оставь его для себя и не показывай всем вокруг.

– Спасибо.

– Вацлав?

– Да?

– А что ты еще там нашел?

– Кроме рога? Сломанные рамы для картин… груды черепков… раковины… орехи… Один в самом деле выглядел как…

– Да, да, я знаю эти орехи. Книги?

Вацлав уловил ту незначительную долю, на которую голос отца отклонился от своего обычного тембра.

– Книги? Нет.

– Ну хорошо.

Вацлав дошел до двери.

– Вацлав?

– Да?

– Не ходи туда больше.

Вацлав промолчал. Он ненавидел лгать своему отцу. Он не сомневался, что снова пойдет к одинокому месту у подножия замка, мимо покрытых мхом статуй и засоренных фонтанов, которые больше никого не интересовали, мимо висящих на деревьях клеток, в которых, если верить сплетням, по приказу Рудольфа гноили алхимиков, пытавшихся его обмануть.

И вот теперь он снова был здесь, уже в пятый или шестой раз, потея на теплом июньском солнце, осторожно карабкаясь по лабиринту из веток и корней. Все, что ему удалось найти во время своих последних посещений, это те же черепки, уйма причудливых раковин улиток, разбитые бокалы с остатками жидкости, пахнущими алкоголем и гнилью, разорванные полотна картин. Здесь не оказалось ни единой книги, и Вацлав был близок к тому, чтобы оставить свою надежду.

Внезапно что-то блеснуло на солнце. Вацлав прищурился. Золото? Какой-то придворный льстец забыл отломать оправу от одного из чудес природы? Андрей и Вацлав не были бедны, но найти хороший кусок золотого украшения… Его отец улыбнулся бы, если бы он притащил его домой и объяснил, что в этом нет его доли и что он принадлежит только Вацлаву. И вообще, Вацлав может отнести это к ювелиру и сделать из него подвеску или браслет, что-то маленькое, тонкое, что-то для девушки… для Александры, только так, из родственного глубокого уважения…

Он протянул руку между ветвями, под которые проскользнула металлическая вещь, и не без труда вытащил ее. Удивительно тяжелая, неопределенной квадратной формы, размером с часы-куранты, она была украшена фантастическим орнаментом и тускло отсвечивала матовым золотом, словно главный экспонат сокровищницы. Юноша с волнением вытащил ее наверх, где было светлее.

Предмет выглядел как неудавшийся макет пьедестала для статуи – три плоскости одна над другой, похожие на ступени пирамиды. Колесики, винтики и шестеренки составляли запутанное геометрическое украшение на передней части. На самой верхней плоскости находились две фигуры, повернутые к зрителю спиной. Создавалось впечатление, будто их конечности были собраны отдельно. Через поверхность последней ступени тянулись полосы; они вели к фигурам, за которыми исчезали. Вацлав попытался перевернуть фигуры на спину или отделить их от поверхности, однако у него ничего не получилось. Тогда он осторожно встряхнул находку – внутри нее зазвучала мелодия, напоминающая сложный колокольный звон. С мыслью, что найденная им вещь, возможно, сделана из золота, он уже попрощался. Фигуры, а также поверхность последнего основания, особенно вокруг полос, выдавали отслоившуюся золотую краску, а под ней простую жесть. Он снова встряхнул ее. Маленький ключик, который он до этого не заметил, выпал из своего крепления и повис на тонкой цепочке. Вацлав нашел замочную скважину и, осторожно вставив в нее ключик, повернул его. Внутри предмета что-то затрещало. Он наконец понял, что найденный им предмет – это своего рода механическая игрушка. Что-то щелкнуло, шестеренки и зубчатые рейки с внешней стороны задвигались рывками, задрожали. Падение вниз, на эту свалку, вряд ли пошло на пользу автоматической конструкции. Юноша еще раз повернул ключик. Он уже чуть не выкинул свою находку, когда обе фигуры вдруг сами перевернулись на спину. Вацлав увидел тонкие стержни и проволоку, выходящие из полос и сваренные с конечностями фигур. Фигуры были обнаженными мужчиной и женщиной. Уфигурки мужчины там, где должно было быть его мужское достоинство, Вацлав заметил прямоугольную щель. Примечательно, что была отломана именно эта часть. Анатомически точное исполнение обеих фигур заставило Вацлава догадаться, что эта деталь отсутствовала вовсе не по недоразумению. Он снова повернул ключик.

Задвигались другие шестеренки. С дрожанием и треском, резкими рывками, как марионетки, обе фигуры поднялись вертикально и благодаря похожим на паутинки подпоркам из стержней, проволок и шарниров повернулись к верхней части пьедестала. Вацлав был очарован.

Когда же еще более сильный поворот ключа переместил фигуры на пьедестал, раздалось слабое жужжание.

– О-о… – произнес Вацлав.

В выемке между ног мужской фигуры показалось нечто. Стало очевидно, что оно не было отломано, а только извлекалось с помощью очередного механизма. С широко открытыми глазами Вацлав смотрел на огромный фаллос, который медленно и анатомически болезненно, как-то неправильно выдвигался из низа живота, но потом – с такой же анатомической болезненностью, но теперь уже правильно– начал подниматься. Вацлав нервно сглотнул.

– Ага, – сказал кто-то почти ему на ухо.

Вацлав вздрогнул и нечаянно ударил игрушку о ветку. Жужжание прекратилось, движение резко остановилось. Что-то треснуло внутри, как будто последний час прибора был недалек.

Вацлав уставился на груду корней, где на пару ладоней дальше от того места, на котором сидел он, стояла красивая девушка. Однажды Вацлав слышал, как Киприан Хлесль, смеясь, рассказывал, что перед своей брачной ночью он произнес три короткие молитвы: первую – чтобы от возбуждения у него не отказало; вторую – чтобы, когда его жена забеременеет, все прошло хорошо; третью – чтобы их первый ребенок, если это будет девочка, не был похож на своего отца. Поскольку все это в точности исполнилось, подытожил Киприан, он не отважился произнести четвертую молитву – чтобы его дочь была послушной. Когда в тот раз Вацлав покосился на Александру, она надула губы и закатила глаза – наполовину с веселым согласием, что ее родители невозможные, наполовину рассерженно, потому что он, Вацлав, стал невольным свидетелем этого.

Александра унаследовала всю красоту, которую могла передать ей ее мать: она была высокой, стройной, уже сейчас женственной; у нее было узкое лицо с высокими скулами, смелыми глазами и копной темных волос. Вацлав каждый раз смущался, когда смотрел в эти глаза, и у него было такое чувство, будто он смотрит в глаза своей тети или своего отца. Сам он уродился не в свою родню; казалось, от этой ветви семьи он не унаследовал и самой малости. Как и Александра, он должен был походить по своему характеру на мать, умершую вскоре после его рождения. Однажды Киприан шутливо прижал его к себе и сказал, что они оба посторонние в этой красивой семье, два безобразных парня, существующие только для того, чтобы подчеркивать красоту других. Когда Вацлав в ответ засмеялся, его собственный смех показался ему неестественным.

– А я хотела узнать, чем ты тут занимаешься, – сказала Александра. – Я случайно видела, как ты исчез в Оленьем прикопе. Поэтому я пошла вслед за тобой.

– Ах да, – слабо произнес Вацлав и попытался незаметно спрятать игрушку.

– Что у тебя там?

– Ничего, – ответил Вацлав, которому удалось так перевернуть прибор, что фигур не было видно.

Это движение зацепило что-то внутри механизма, и фаллос мужской фигуры с жужжанием поднялся на несколько сотых дюйма.

– Что это было?

– Ничего.

– Ты считаешь меня глупышкой, Вацлав? Что у тебя там?

– Это… это… механическая игрушка…

– Ты нашел ее здесь?

– Э… да.

– Покажи.

– Э… нет.

– Что? Ну-ка, показывай!

Когда Вацлав понял, что она хочет попытаться взобраться наверх, к нему, он запаниковал.

– Оставайся внизу, – запинаясь, произнес он, – здесь все шатается!

– Если эта штука выдерживает тебя, меня она тоже выдержит.

Вацлав еще сильнее прижал к себе адскую игрушку, от встроенной пантомимы которой у него сложилось ужасное впечатление. Он понимал, что подумала бы Александра, увидев все это, и оттого чувствовал себя еще ужаснее. К несчастью, механизм зацепился за ветку. С треском и жужжанием женская фигура начала опрокидываться, но застыла на середине движения.

– Он еще работает, правда?

– Н-нет…

– Ты просто дурак, Вацлав! – крикнула Александра. – Я сейчас поднимусь и возьму эту штуковину.

Вацлав попытался спрятать игрушку за спиной, но натолкнулся на ветку, и чертов механизм выскользнул из его потных пальцев. Одно мучительное мгновение юноша следил, как он падал вниз, отскочив от какого-то корня. Вацлав попробовал схватить игрушку, но его движение было медленным, как у черепахи. Игрушка опрокинулась, с грохотом покатилась дальше и остановилась прямо у ног Александры. Они оба уставились на нее. Игнорируя все молитвы Вацлава, обе фигуры не разбились. Они оставались неподвижными. Вацлав был уверен, что механическая игра в следующее мгновение дойдет до конца, как происходило всегда в подобных ситуациях, но фигуры не двигались. Александра наклонилась и подняла механизм. Она рассматривала его, нахмурив лоб. Взгляд Вацлава был прикован к фигурам, к маленькому металлическому мужчине. Он увидел, что падение немного заставило механизм сработать в обратную сторону, и это движение снова втянуло фаллос. Он уже начал верить, что спасен.

– Это все? – спросила Александра и щелкнула пальцем по маленькому мужчине.

Раздалось жужжание, и механизм снова заработал. Мужчина с треском двинулся к своей возлюбленной, фаллос поднялся – у Вацлава поплыло перед глазами от ужаса – и стал не просто большим, а гигантским, за пределами всех мыслимых размеров. Ко всему прочему он был чертовски детально изображен, вплоть до прожилок и курчавых волос в паху. Металлическая женщина грациозно легла на спину; жужжание, треск и щелчки становились все более сильными по мере того, как ее ноги вытягивались вверх. Тем временем мужчина опустился к ней, и после небольшой заминки механизма, происшедшей из-за повреждений, но придавшей акту естественность, начал двигаться. Не могло быть и малейшего сомнения в том, что здесь представлялось. Вацлав перевел взгляд на Александру. Казалось, о его лицо можно было зажечь фитиль.

– Так, – медленно произнесла Александра. Ее голос звучал абсолютно спокойно, но она была бледна. – Вот, значит, чем ты здесь занимаешься.

Она без спешки поставила игрушку на землю, окинула Вацлава с головы до ног и, развернувшись, зашагала прочь, проходя каждый дюйм как королева. Движение на верхней части пьедестала затихло, мужчина со своим неповрежденным достоинством рывком выпрямился, а женщина вытянулась в длину. В следующее мгновение, дрожа металлическими пластинками, механизм выдал бойкий триумфальный марш, который сопровождал уход Александры, пробирающейся сквозь заросли.

Вацлав закрыл руками лицо и проклял себя самого, кайзера Рудольфа, кунсткамеру, идиота, который выбросил сюда эту адскую машину, а потом весь мир.