Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 52 страниц)

Тут лошадь, сделав прыжок, бешеным галопом помчалась к реке, попала на болотистое место, упала мордой вперед, и Киприан, вылетев из седла, окунулся в ледяные объятия, от которых у него перехватило дыхание. Он перекатился на спину и закричал от боли. А затем, встав на колени, понял, что не может подняться. Он потрясенно смотрел, как снежная кашица вокруг него начинает окрашиваться в розовый цвет.

Это было удивительно. Все внезапно стало понятным. Смерть поджидала вовсе не семью, а его самого. Так было правильно. Если он мог защитить родных, только умерев, то жизнь его вовсе не была неудачей. Взгляд Киприана прояснился, и он смог дотянуться им аж до склона, на котором стоял Андрей с приподнятым мушкетом, замерев на месте и широко раскрыв глаза. Тело Киприана начал охватывать холод. Река бурлила в двух шагах от него; лошадь чуть было не сбросила его прямо в ее темные воды. «Мне повезло», – подумал он и услышал, как глубоко внутри него кто-то разочарованно засмеялся. Вот уж точно, повезло. Вопли монахов и ржание лошадей впереди на дороге теперь казались ему чем-то несущественным.

Фырканье лошади заставило Киприана поднять глаза. Над ним в своем седле возвышался длинноволосый мужчина. Он медленно поднял пистолет и прицелился! Примерно на расстоянии в два человеческих роста от него вспенились фонтаны снега и грязи. Никто не обращал на них внимания. Киприан повернул голову – ему пришлось приложить такое усилие, будто он двигал мельничный жернов, – и увидел, как вниз по склону несется Андрей, одновременно пытаясь зарядить ружье и остаться на ногах. Слишком далеко, подумал Киприан и, глядя на своего друга, почувствовал разочарование. Слишком далеко… Он снова отвел взгляд и посмотрел прямо в три уставившихся на него глаза – синие глаза длинноволосого и черный глаз дула.

– Я Генрих фон Валленштейн-Добрович, – заявил тот, и онемение, охватившее Киприана, стало медленно сменяться холодом. – Я пообещал твоей дочери, что с этого момента ничто не будет стоять между нею и мной. Она будет принадлежать мне, Хлесль, мне и моей богине, но ты до этого уже не доживешь. Однако утешься: ты очень скоро встретишься с ней на небесах.

Киприан попытался что-то сказать. В горле у него заклокотало. Ужас, завладевший им, был безграничен. Он поднял руку, будто собираясь умолять о пощаде мужчину на лошади.

– Ты ведь на небеса попадешь, а, Хлесль? Твоя дочь тоже окажется там, в этом у меня нет ни малейшего сомнения. Когда я с ней закончу, ни в чистилище, ни в аду не будет ничего более страшного, чем ее смерть.

Генрих фон Валленштейн-Добрович поднял пистолет.

– Будь здоров, Киприан Хлесль. Как жаль, что все оказалось слишком просто.

12

Появления Агнесс в конторе фирмы «Вигант, Хлесль и Лангенфель» боялись не потому, что она вела себя как своенравная владычица, но из-за ее зловещей способности находить ошибки в бухгалтерских записях. Это еще можно было бы вытерпеть, если бы она отдавала себе отчет в своей способности и указывала бы обвиняющим перстом в то место, где обнаружила ошибку. Но обычно разговор с ней (и, как правило, с еще неопытным, новым бухгалтером) шел следующим образом:

Агнесс: Почему здесь стоит большее число, чем вон там?

Бухгалтер: Это сальдо, госпожа Хлесль.

Агнесс: Я знаю, но почему число здесь больше, чем вон там, на предыдущей странице?

Бухгалтер: Э… эти две страницы называются «дебет» и «кредит». В дебет заносятся все наши приходы, а в кредит – все наши расходы. Когда мы закрываем счет, то сравниваем сумму на обеих страницах; и разница между ними называется «сальдо». Если разница приходится на страницу кредита, то на странице кредита число больше, и это означает, что мы получили прибыль. И тогда мы переносим эту прибыль со страницы кредита коммерческого счета на страницу дебета нашего расчетного счета, где она попадает в записи книги, в которых учитываются прибыли. Если же все наоборот, то… э… то здесь тоже все происходит наоборот… э… госпожа Хлесль.

Агнесс: Хорошо, но все же… я, собственно, просто хочу знать, почему число вот здесь больше, чем вон там.

И пока бухгалтер размышлял, пойдет ли на пользу его пребыванию на фирме, если он закатит глаза, намекнет на свое знание предмета разговора и пошлет неугомонную дамочку заниматься своими делами, и уже начинал задаваться вопросом, почему это коллеги с такой удивительной старательностью сгибаются над своими реестрами, его взор натыкался на незаметную ошибку, закравшуюся в совершенно другой счет Именно эта ошибка, следуя загадочными путями двойной бухгалтерии, в результате привела к тому, что в привлекшем внимание хозяйки счете вышло неверное сальдо.

Бухгалтер: Э…

Агнесс разбиралась в бухгалтерии в той степени, чтобы весьма приблизительно понимать, что происходит. У нее не было специальных знаний, чтобы целенаправленно обнаружить хотя бы одну-единственную ошибку. Однако, казалось, она была наделена неким даром чувствовать просчеты, и поэтому, несмотря на то что вопросы ее в основном касались совершенно другой части записей и, с точки зрения специалиста, демонстрировали полную неосведомленность хозяйки, их, тем не менее, стоило принимать всерьез. Если бы для бухгалтера было возможным вести конфиденциальный разговор со своим начальством, он бы узнал, что этот талант Агнесс проявлялся и в других сферах жизни и уже давно вынудил ее супруга смириться и терпеливо выслушивать разглагольствования жены.

Сегодня это самое беспокойство заставило ее спуститься в контору. С самого утра, как только она проснулась, ощущение только усиливалось, угнетало ее, незаметно росло подобно реке, которая медленно выходит из берегов. Именно это ощущение вытащило ее из постели, затем – из спальни и, наконец, заставило спуститься с верхнего этажа дома на нижний. Впрочем, нервозность ее после этого не уменьшилась. Она попыталась вспомнить, не был ли причиной всему этому полузабытый кошмар, но напрасно. Агнесс знала, что сообщение от Киприана могло бы ей помочь, но надеяться уже сейчас получить от него хоть пару строк – а тем более надеяться на возвращение его и Андрея – она не могла, ибо это было исключено. Но чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась в том, что ее угнетенность связана с Киприаном. И когда Агнесс, поднимая бокал, заметила, как сильно дрожат у нее руки, она уже не могла побороть свое беспокойство иначе, чем начав действовать.

Контора фирмы представляла собой большой светлый зал в передней части здания. В отличие от большинства деловых конкурентов, Агнесс и Киприан с самого начала придерживались того мнения, что место, где следует управлять деньгами с прибылью, ничем не должно напоминать их предыдущую контору, похожую на темницу. Контора переехала под зал и комнату Киприана и Агнесс, расположенных на верхнем этаже, что давало вполне очевидное преимущество: спальня подогревалась огнем камина, находящегося в служебном помещении. Когда Агнесс услышала над собой стук сапог, она в изумлении подняла глаза.

Она бы где угодно узнала поступь Киприана. Он умел двигаться тихо, как кошка, но когда ноги его были обуты в тяжелые сапоги, предписываемые зимней погодой, а также появившейся в последние годы модой на все дикое и суровое, то и само привидение гремело бы, как тяжело вооруженный ландскнехт. Агнесс не сводила взгляда с потолка.

Кто-то прошел из зала в спальню и снова вернулся в зал.

Агнесс поняла, что все на нее смотрят. И только теперь ей стало ясно, что давящий страх исказил ее лицо.

Она выбежала из конторы и побежала вверх по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку. Ей неожиданно стало очень холодно. Она ворвалась в зал. Маленький Мельхиор и Андреас, которые, оседлав деревянных лошадок и командуя своими игрушечными солдатиками, веди Третью Пуническую войну друг с другом, испуганно вздрогнули. Их няня взглянула на Агнесс.

– Здесь был кто-нибудь? – запыхавшись, спросила Агнесс.

Няня отрицательно покачала головой.

– Когда папа вернется? – спросил маленький Мельхиор. Агнесс уставилась на сына. Мальчики постоянно спрашивали ее о Киприане, когда он долго отсутствовал, и все же на этот раз вопрос напугал ее. Она не могла ответить. Отчасти ее страх передался мальчику. Личико его сморщилось, и нижняя губа задрожала. Сдерживая волнение, она погладила его по голове, затем выбежала из зала и влетела в спальню.

Там тоже было пусто. Агнесс почувствовала, как ледяной холод все сильнее сковывает ее. Она никак не решалась осмотреть комнату, боясь увидеть нечто такое, чего бы ей не хотелось видеть. Наконец она все же огляделась по сторонам.

В спальне был выделен красный угол. Агнесс увидела голое пятно на стене. Взгляд ее пополз вниз. Распятие лежало на полу. Фигура Христа отвалилась от креста и лежала, придавленная, под ним.

– Киприан?

Она поняла, что здесь его не было. Он не мог так рано вернуться.

Он больше никогда не вернется.

Она посмотрела на дверь. В проеме стояла Александра, лицо ее было белее мела. Что бы ни передалось ей, оно привело ее сюда.

– Мама?

Силы покинули Агнесс. Она упала на кровать, объятая слишком сильным ужасом, чтобы выдавить из себя хотя бы один звук. Александра бросилась к ней.

– Мама!

Агнесс покачала головой. Она снова услышала слова Киприана: «Я всегда буду возвращаться к тебе».

– Лжец, – прошептала она, и сознание покинуло ее.

13

Андрей на бегу прижал оружие к щеке и прицелился. Отдача была такой сильной, что он зашатался, а облако порохового дыма на некоторое время ослепило его. Человек на лошади, перед которым стоял на коленях Киприан, круто повернулся. Лошадь, пританцовывая, обернулась вокруг своей оси. Андрей увидел, как мужчина дернулся и прижал руку к плечу. Пистолет выскользнул из его пальцев. Сам того не зная, Андрей издал победный клич. Он отбросил оружие в сторону и снова пустился бежать, делая огромные скачки. Он не заметил, как два нападавших уже освободили сундук от упряжи и стали привязывать к нему длинные ремни с петлями, свисающие с их седел, как безуспешно пытался добраться до сундука отчаявшийся аббат Вольфганг. Он не заметил и того, что последний солдат, удержавшийся в седле, полетел кувырком в снег, когда в его лошадь попала пуля. Он видел только Киприана Хлесля, который стоял на коленях, свесив голову, и его палача на лошади… И словно сквозь слой воды он увидел, как дымящийся пистолет, отскочивший от седла раненого, перевернулся и почти грациозно проплыл по воздуху.

Киприан повалился на бок.

Оба мужчины, возившиеся у сундука, вскочили на лошадей, громко свистнули, и животные бросились вперед, рванув за собой привязанный длинными ремнями сундук. Тот подпрыгнул и, натыкаясь на колдобины, полетел за ними, по пути отбросив в сторону аббата и пропахав просеку в группке монахов. А мужчины мчались галопом прочь, на юг, изо всей силы дергая свой дико пляшущий груз.

Они, должно быть, выстрелили одновременно – Андрей и мужчина на лошади. Судьба часто вершится за доли секунды.

Киприан упал в реку и исчез в серых волнах.

Кто-то загородил Андрею дорогу и замахнулся рапирой. Он поднырнул под нее, не задумываясь ни на секунду, затем рывком поднял своего противника высоко в воздух, швырнул его себе за спину, и тот тяжело рухнул на землю. Рапира мгновенно оказалась в руке Андрея. Нападавшие оставили свою добычу и поскакали вслед за своими товарищами, захватившими сундук. С полдесятка фигур неподвижно лежали на снегу, разбросанные на сцене битвы; не все они были монахами или телохранителями кардинала. Хуже всего пришлось лошадям: многие вставали на дыбы, громко ржали и били копытами, получив пулю, или извивались в снегу, поскользнувшись на льду и сломав себе ногу.

Андрей услышал, как кто-то закричал:

– ТЫ УМЕР!

Его горло, казалось, горело огнем. Ему стало ясно, что кричит не кто иной, как он сам. Длинноволосый мужчина на лошади вздрогнул; он как в трансе смотрел на реку. Андрей в неистовстве стал размахивать рапирой. Мужчина бросил на него затуманенный взгляд и отпустил плечо. Андрей заметил, что его одежда в этом месте изорвана в клочья, но почти не увидел крови и понял, что Бог не только позволил им обоим выстрелить одновременно, но и разрешил пуле Андрея всего лишь задеть свою цель. Лошадь мужчины увеличивалась в размерах, но расстояние между ними все еще составляло двадцать человеческих ростов. У Андрея перехватило дыхание, однако он не собирался сбавлять скорость.

Мужчина на лошади поднял правую руку и, сложив из большого и указательного пальцев «пистолет», прицелился в Андрея. Потом он резко опустил большой палец, самодовольно улыбнулся и, круто развернув лошадь, галопом помчался за товарищами, издавая громкий воинственный клич.

Андрей споткнулся и упал на колени. Он брел вслепую, проваливаясь в разжиженную снежную кашицу, затем потерял почву под ногами и упал, оказавшись наполовину в воде. Его тут же обдало ледяным холодом, который он даже не мог себе представить. Вода потащила его за собой, и он в одно мгновение насквозь промок. Отплевываясь, Андрей с трудом выбрался на относительно твердую почву. Место, на которое он упал, окрасилось в красный цвет. Андрей встал на ноги и снова вошел в реку. Холод был таким пронизывающим, что у него сперло дыхание, а тело заболело, как от ударов бича. Ему показалось, что гораздо ниже по течению он увидел в воде неожиданно перевернувшееся тело и мелькнувшее светлым пятном лицо, которое он узнал бы и на расстоянии в тысячу шагов, – но потом окончательно ушло под воду. Андрей пополз назад, а затем побежал. Он не останавливался, пока не решил, что достиг того самого места, но там был только снег, и густая кашица, и торопливый серый поток реки. Тем не менее он, спотыкаясь и падая, опять вошел в реку и нырнул, потерял почву под ногами, почувствовал, как кто-то схватил его и потащил назад, на безопасный берег.

Андрей дрожал от холода и никак не мог остановиться. Ноги больше не держали его. Он выскользнул из рук вытащившего его монаха, тяжело опустился на снег и зарыдал.

Киприан Хлесль был мертв.

14

Когда в тот раз родители забрали Агнесс в Прагу против ее воли, чтобы разлучить с Киприаном, она не собиралась отказываться от надежды. Она ожидала, что он приедет за ней в последнюю минуту и спасет ее. Она ждала его, когда уже сидела в карете. Она попыталась и дальше поддерживать в себе эту уверенность, но ей это не удалось. Разница состояла в следующем: в тот раз она еще не успела узнать из собственного опыта, что даже Киприан Хлесль может капитулировать перед судьбой, что даже он может не сдержать обещание. Агнесс выпрямилась и придала своему лицу приличествующее ситуации выражение, но в глубине ее души с каждой утекающей секундой вырастал убийственный страх. Когда-нибудь сюда должен прибыть гонец с сообщением – или же сам Киприан. Она страшилась этого момента, и потому ожидать его было так же тяжело, как и представлять себе их встречу. Что она должна будет сделать, если внизу появится незнакомец, станет мять в руках шляпу и сообщит ей, что… А за его спиной на мостовой будет стоять карета с единственным грузом – бездыханным телом… В то же время она невольно думала обо всем, что ей хотелось обсудить с Киприаном, узнать, какого мнения он будет придерживаться по тем или иным вопросам, и за эти несколько секунд ее охватили противоречивые эмоции, мечущиеся между чудовищной болью, вызванной осознанием, что его больше не будет, и дикой надеждой на то, что она просто все себе напридумывала.

– Но мы ведь еще не получили никаких сведений, – заметила Александра, лицо которой побледнело, заострилось и от страха выглядело лет на десять моложе.

Агнесс сидела за столом, неподвижная, как манекен. Ее избегали все – даже мальчики. Она казалась призраком, тенью живого существа, чьядуша грозила разорваться.

– Мы получили одно сообщение, – прошептала Агнесс.

– Но его слышала только ты, и никто больше.

– Ты его тоже слышала.

– Ничего я не слышала, – возразила Александра. У Агнесс не было сил изобличать дочь во лжи.

– Александра, когда папа вернется?

Агнесс будто ножом по сердцу провели, когда она увидела, как маленький Мельхиор вцепился в руку сестры. Девушка сглотнула.

– Скоро, – ответила она. – Очень скоро.

– Клянешься?

Александра ничего не ответила. Ее взгляд впился в глаза Агнесс. «Скажи им! – молча кричал он. – Скажи им, что отец скоро вернется, ибо твой долг – успокоить их. Скажи это, чтобы и я тоже услышала». Агнесс прекрасно поняла дочь и все же не отреагировала на ее сигнал.

Кто-то выругался, заходя в зал. Агнесс уловила приглушенные пререкания. Она мгновенно поняла, что настал тот самый момент, второго она одновременно так ждала и боялась. Она вцепилась я юбку своего платья. Каждой клеточкой своего существа она надеялась, что в зал вошел слуга, который сейчас объявит, что хозяин дома изволили прибыть. Мгновение превратилось в вечность. Она подняла глаза, когда Александра стала рядом с ней.

– Мама, кто-то привез нам сообщение, – Голос Александры звучал слабо, как у больной. Агнесс охватила нервная дрожь. – Мне…

Что-то поднялось в Агнесс и заявило, что принимать подобные сообщения – вовсе не дело ее дочери. Она выпрямилась. Слуга, вошедший в зал, невольно отступил назад. Страх ее приобрел новые масштабы, когда она поняла, что. вновь прибывший не может быть Андреем, потому что Андрей сразу же поднялся бы наверх. А если это то самое сообщение, которого Агнесс так страшилась, но она получит его не от своего брата?«Значит, с Андреем тоже что-то случилось…

– Внизу? – спросила Агнесс. Каждый звук мучительно прорывался сквозь сдавленное горло. Она увидела, что это вовсе не слуга, а один из писарей.

– В конторе, госпожа Хлесль.

– Уже иду, – ответила она.

Писарь кивнул и исчез. Агнесс удалось ответить на взгляд Александры. В нем она увидела страх человека, стоящего вплотную к тому, чтобы быть вынужденным отказаться от столь тщательно поддерживаемой иллюзии. Она протянула руку, и дочь сжала ее.

– Папа вернулся? – спросил маленький Мельхиор.

Александра закрыла глаза. Из-под ее века выкатилась слезинка.

– Оставайтесь здесь, наверху, – приказала Агнесс. Она пошла к двери, и вряд ли кто-то, идущий на эшафот, мог испытывать более сильный страх, чем тот, который охватил ее. Достигнув подножия лестницы, она услышала быстрые шаги, следовавшие за ней. Она обернулась.

– Я же велела вам оставаться наверху.

– Мальчики остаются наверху, – ответила Александра. – А я иду с тобой.

Агнесс была не в состоянии возражать ей. Александра схватила мать за руку, и они вместе вошли в контору, где вот уже целых два дня царила неестественная тишина, а служащие осмеливались поглядывать на обеих женщин только из-под прикрытых век. Никто не объявлял, что хозяйка дома убеждена в том, что хозяин дома умер, никто за последние два дня даже вскользь не упоминал Киприана, и, тем не менее, все знали, что чувствовали Агнесс и Александра. Адам Августин, главный бухгалтер, понял, что ему придется сделать паузу и не вносить записи в книги, так как перо слишком сильно дрожит у него в руке, а под каплей, неожиданно упавшей на лист, итог продажи тюка английской шерсти расплылся черным пятном.

На скамье возле входа сидела плотно укутанная фигура. Создавалось впечатление, что она в течение нескольких дней пробиралась сквозь снежные заносы. Рядом с ней стояла миска нетронутого дымящегося супа. Агнесс скользнула вперед и стала прямо перед фигурой, которая, казалось, уснула от изнеможения. Она была старой и согбенной. Ни с того ни с сего Агнесс подумала о кардинале Мельхиоре. Она никогда до конца ему не доверяла, но они в свое время заключили между собой мир. Она знала, как сильно этот безжалостный старик был привязан к Киприану, хотя без колебаний использовал их взаимную симпатию. Кардинал Мельхиор не выдержал бы, если бы Киприан… Неожиданно Агнесс осознала, что если с Киприаном что-то случилось, то лишь потому, что он выполнял очередное задание кардинала.

– Я Агнесс Хлесль, – онемевшими губами произнесла она и тяжело вздохнула. Внезапно ей показалось, что она больше не может дышать.

Фигура медленно пошевелилась. Голова ее поднялась, с нее соскользнул капюшон и несколько слоев шерстяных платков. Обнажившееся лицо в первое мгновение показалось Агнесс совершенно незнакомым, но затем фигура выпрямилась и, обняв ее, начала отчаянно рыдать.

– Ох, детка… – всхлипывала фигура, – ох, детка…

«Ну почему именно я?» – подумала Агнесс и, не чувствуя под собой ног, стала медленно оседать на пол под смехотворной тяжестью пришедшего. Александра выпустила руку матери, в недоумении уставившись на странную посетительницу.

«Откуда она знает?» Агнесс судорожно обняла сверток из плаща и шерсти, который, уткнувшись головой ей в плечо, сотрясался от рыданий. Ей снова стало не хватать воздуха. Вокруг, казалось, сверкали черные молнии.

Затем она почувствовала, как в ней вновь просыпается нечто, засыпанное двадцатью годами спокойной жизни: не утешение – но постепенное осознание; передача – но не силы, а понимания того, что нужно стойко переносить удары судьбы; просветление – но не из-за веры в Бога, а веры в то, что жизнь просто продолжается. Это была связь, подобная той, что бывает между матерью и ребенком. Это была связь, которой у Агнесс никогда не было с ее собственной матерью и о которой она всегда знала: то, чего нет у нее самой, ей не передать Александре. Страх за Киприана на какое-то мгновение отступил перед скорбью, вызванной пониманием того, что жестокосердие ее матери расправлялось теперь с ее дочерью, и ей бы хотелось поплакать об Александре, если бы у нее еще оставались силы на слезы.

– Леона, – чуть слышно прошептала Агнесс и прижала к себе рыдающую от отчаяния бывшую горничную.

Леоне понадобилось слишком много времени, чтобы успокоиться. Главный бухгалтер, не выдержав, подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Агнесс молча покачала головой, а Александра послала ему призрачную улыбку. Вместе с дочерью Агнесс все же удалось снова усадить старушку на скамью. В конторе было достаточно тепло, чтобы писари могли работать с бумагами, не надевая перчаток. Агнесс размотала многочисленные слои одежды на Леоне и испугалась, увидев связку тонких палочек, в которую с возрастом превратилась ее горничная. От ее худого тела исходил жар, который Агнесс уловила еще на расстоянии. Она положила ладонь на лоб Леоны. Старушка пылала от жара.

Прошло немало времени, прежде чем Агнесс поняла, что Леона пришла к ней не по причине каких-то сверхъестественных предчувствий и не для того, чтобы утешить ее.

– Детка, – всхлипнула она. – Мне нужна твоя помощь. Твоя и твоего мужа!

Какое-то время тому назад, сейчас казавшееся тысячелетней давностью, Леона сообщила Агнесс, что, возможно, за всю жизнь у Агнесс и Киприана будет один-единственный час, в течение которого они будут вместе, и что такой час может поддерживать человека всю его жизнь. А затем она заставила Агнесс получить этот час. Леона никогда не сомневалась в том, что Киприан всегда поступает как должно и всегда готов спасать девушек из лап драконов.

Александра набрала в легкие воздуха, чтобы ответить старушке, но Агнесс предупредительно покачала головой.

– Что произошло?

– Мой ребенок… моя Изольда… Они забрали у меня моего ребенка!

– Что?!

– Она ведь совсем ничего не понимает. О, Господи, защити моего ребенка! Ах, Агнесс, помоги мне, помоги мне…

Агнесс сглотнула и стала гладить мокрое от слез и покрасневшее от мороза морщинистое лицо. Жар, исходящий от кожи, просто пугал ее. Ей казалось, что невозможно так гореть и оставаться в живых. Агнесс пристально посмотрела на обмотанные платками ноги Леоны. Она что, бежала сюда, в Прагу, из самого Брюна? Расстояние по меньшей мере шести-семи дней пути покрыла пешком? По такой-то погоде?!

– Мы отведем тебя наверх, – мягко предложила она. Леона вцепилась в нее.

– Где Киприан?

– Он уехал, – приложив сверхчеловеческое усилие, ответила Агнесс.

Леона обмякла.

– Леона, расскажи мне, что произошло. С Изольдой что-то случилось?

Сначала нерешительно, бессвязно, но затем все торопливее и жарче Леона поведала Агнесс историю, которая на несколько минут заставила ее позабыть о своем мучительном страхе за Киприана. Это был рассказ о такой подлости, какую может выдумать только жизнь, и Агнесс сразу же ей поверила. Ей прекрасно было известно, на что способен человек: нет такой человеческой фантазии, которую бы реальность не превзошла играючи. По мере того как рассказывала Леона, перед внутренним взором Агнесс вставали все подробности происшедшего.

Она видела себя на месте Леоны, когда та пришла домой после похода на рынок. Крошечный домик поблизости городских стен, в котором они обитали с Изольдой, был пуст. Изольде было строго-настрого запрещено выходить из дому без сопровождения Леоны. Леона всегда боялась, что красота девушки вкупе с наивностью остановившегося в развитии пятилетнего ребенка могут вовлечь ее в беду, если рядом не будет никого, кто мог бы следить за ней. Правило это Изольда вовсе не считала ограничением, в этом Леона была совершенно уверена, насколько вообще можно быть уверенной в чувствах Изольды, всегда оставлявших место неизвестности. Но Леона была убеждена, что речь идет только о благе девушки. У Изольды была одна причуда: она любила сидеть у окна и смотреть на улицу. Если рассказать ей, что однажды к ней придут гости, или если на улице происходило нечто интересное, она с радостью соглашалась посидеть у окна и подождать Леону. Она могла целые дни проводить вот так и получала от этого огромное удовольствие. Ожидание прихода обещанного события, казалось, все время сидело в ней, а предвкушение этого полностью заменяло девушке настоящие происшествия.

Но Изольды не было ни у окна в комнате на первом этаже, ни в их общей спальне на втором. Она исчезла. Ее также не оказалось ни в одном месте города, куда они ходили вместе, не говоря уже о приюте, из которого Леона ее в свое время забрала. Соседи ничего не заметили. День был базарный, и если они и оставались у себядома, то занимались тем, что пополняли запасы или готовили. Похоже, ясным было лишь одно: Изольда должна была уйти по собственной воле. Конечно, членораздельно говорить она не умела, но могла закричать, если что-то шло наперекор ее обычно спокойному нраву. А уж если она кричала что было сил, то стражи наверху, у городских ворот, начинали высматривать, откуда же приближаются орды татар.

Три дня Леона не получала никаких известий. Она попыталась обратиться к городскому судье, а затем к главе правительства земли, но оба и слушать ее не стали. На третий день в ее дом неожиданно ввалились трое мужчин. Повинуясь инстинкту, Леона попыталась спастись бегством, но какой-то человек, стороживший черный ход, загнал ее обратно в дом. Тем временем к мужчинам присоединилась важная дама с закрытым вуалью лицом. Посетители принесли с собой одно из грошовых украшений Изольды, чтобы доказать, что девушка находится в их власти.

– Ты должна ненавидеть меня, детка, – прошептала Леона, При этом она так сильно дрожала, что было слышно, как у нее стучат зубы.

Агнесс прижала старушку к себе.

– Конечно же, не должна. С чего бы это?

Несколько раз Леона пыталась снова заговорить, и наконец ей это удалось.

– Потому что я предала тебя, – выдавила она.

Агнесс и Александра обменялись обеспокоенными взглядами.

– Эта дама сказала мне, что с Изольдой ничего дурного не случится. Она, мол, всего лишь гарантия моего… моего сотрудничества.

– В чем?

– Женщина стала расспрашивать меня о Праге. О том времени, когда я жила здесь. Затем они ушли. Дама пообещала, что они вернутся и приведут с собой Изольду, – в том случае, если я им все рассказала.

– Все? В каком это смысле?

– Через пару недель они снова пришли, как раз когда я уже сума сходить стала от беспокойства. Я снова была вынуждена отвечать на их вопросы.

– И снова о Праге?

– Нет, о… о… кардинале!

– И когда это все началось? – вмешалась в разговор Александра.

– Почти год назад, – всхлипнула Леона. – Снег как раз начинал таять.

– Что? Целый год? Но почему ты пришла к нам только сейчас?

– Так они ж говорили мне, что сделают что-нибудь с Изольдой, если я их выдам. И они… и они…

– Ну что еще?

Глаза Леоны расширились.

– Однажды они положили передо мной платок. В него было что-то завернуто. Меня заставили развернуть его. Я увидела засохшую кровь… а потом… там лежал палец, о святая Дева Мария, отрезанный палец!

У Александры перехватило горло. Леона сделала нервный жест рукой.

– Нет, это не… Изольды, но они мне сказали, что, если я только посмею раскрыть их тайну, палец уже будет ее, и я… я… и я все время думала, кому же он принадлежал раньше… Он был такой маленький, такой худенький… как у девочки.

На этот раз глаза Агнесс и Александры, которые снова переглянулись, горели от гнева. Леона громко всхлипнула.

– О боже, о боже, все это время я только и делала, что думала, кому бы мог принадлежать этот палец!

– Но почему ты не отправила послание с Андреем? Он ведь навестил тебя, когда заезжал в Брюн?

Леона отчаянно замотала головой.

– Я не осмелилась. Я притворилась, что меня нет дома, когда он постучал ко мне в дверь.

– Леона, – позвала ее Агнесс, – Леона, посмотри на меня. Как ты думаешь, кто эти люди?

– Я не знаю. Сначала я думала, что они связаны с протестантами, потому что они расспрашивали меня о кардинале, В Моравии католики и протестанты не так открыто враждуют, как в Богемии, но они все равно ненавидят друг друга.

– А почему ты так больше не считаешь? – не отставала от нее Агнесс.

В тот же момент вопрос задала и Александра:

– Что же вынудило тебя прийти теперь к нам?

Мать и дочь переглянулись. Агнесс увидела в Александре ту твердость, которую дочь могла унаследовать только от своего отца. Киприан всегда умудрялся своими вопросами подходить к самой сути. Сочувствие, которое Агнесс испытывала к Леоне, заменившей ей мать, было слишком сильным, чтобы позволить ей мыслить ясно. И тогда она вновь содрогнулась от ужаса, ибо подумала о Киприане. Ответ Леоны прорвался сквозь ураган чувств, бушующих у нее в душе.

– Потому что они… они… они в конце стали расспрашивать меня о вас. Они хотели знать все. Прости меня, детка, прости меня. Я всех вас предала!

– Что? – чуть слышно спросила Агнесс.

– Я так боялась за Изольду!

– О нас? – протяжно переспросила Александра. – Они расспрашивали тебя о нас?!

– О тебе, малышка Александра… и о мальчиках… и об Агнесс… Киприане… Андрее…

– Бог ты мой! – воскликнула Агнесс, еще до конца не осознав, что могут означать слова Леоны. Она лишь ощутила, как давно охвативший ее холод после этого признания усилился. – Бог ты мой!