Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 52 страниц)

– Дай то, что нам полагается!

– Убирайтесь из города, вы, папские потаскухи!

Вдруг один из шарниров выскочил из своего крепления, куски штукатурки и камни посыпались вниз. Створки ворот зашатались. Привратник поперхнулся от страха.

«Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

Он подкрепляет душу мою; направляет меня на стези правды ради имени Своего».

Створки ворот остановились. Шум снаружи внезапно утих. В этой тишине хорал звучал подобно голосам самих ангелов и отражался эхом от стены монастыря, высокой, как утес. Аббат Вольфганг продолжал петь. Голоса следовали за ним, пока псалом во второй раз не был допет до конца. А потом на монастырский двор опустилась тишина. Последний кусок штукатурки сорвался с вылезшей из стены железной ленты и упал на землю. Монахи неуверенно переглянулись. Аббат Вольфганг на одеревеневших ногах подошел к воротам. Он схватился за засов обеими руками. Привратник издал какой-то звук. Вольфганг вытянул засов из крепления, и тот упал на землю. Монахи вздрогнули. Аббат кулаком толкнул створки ворот. Они качнулись наружу. На улице, которая вела к городской площади, лежали раздавленные овощи и камни. Улица была пуста, а место, где она выходила на рыночную площадь, заливал солнечный свет.

Вольфганг обернулся. Он воспринял это как одно из самых сложных дел всей своей жизни – не издать вопль триумфа.

– Аминь, – тихо произнес он.

Братья перекрестились. Некоторые уже начали улыбаться. В ушах Вольфганга звенело.

А потом он увидел монаха в темной сутане, который, пошатываясь, выходил из главной постройки монастыря. По его лицу стекала кровь.

5

Сон был так реален, что Агнесс лежала в темноте, раскрыв глаза и тяжело дыша, словно ее парализовало от пережитого ужаса. Впрочем, на самом деле он был своего рода ярким воспоминанием, поскольку в нем совершенно отсутствовали присущие любому сну алогичные подробности и бессмыслица. Охваченная страхом, Агнесс поняла, что на самом деле все происходило совершенно иначе. Или нет? Что было действительностью в эти минуты между сном и явью? Возможно, то, что она до сих пор считала реальностью, на самом деле было сном? Она снова увидела себя в ветхом доме в пражской Малой Стране: высокая, стройная дама в сшитом хорошим портным платье, дорогом не из-за богатых украшений, а скорее из-за неброской, но очень ценной материи. Темные волосы ее были связаны в пучок, из которого уже выбились первые непослушные локоны, когда она покидала родной очаг. Киприан, знавший ее лучше, чем кто бы то ни было, имел обыкновение говорить, что способность отстаивать свои права и воля к свободе начинаются в голове. Что касалось Агнесс, то, с его точки зрения, эта способность начиналось на ее голове, а именно в ее волосах, отчаянно сопротивлявшихся любой прическе, кроме пышной вьющейся копны. Что до ее личности вообще, то Киприан считал, что в отношении отстаивания своих прав все обстоит аналогичным образом. Агнесс уже давно обрела себя, и поэтому, что бы она ни искала, ее собственная суть к этим поискам отношения не имела, поскольку давно находилась внутри нее. Несмотря на это, она принадлежала к тому типу женской натуры, который побуждал других женщин награждать сопровождающих их мужчин тычком по ребрам, так как последние постоянно бросали на Агнесс слишком откровенные взгляды. Она же почти не замечала их, потому что в ее сердце было место лишь для одного – для Киприана, мужчины, который вот уже двадцать лет подряд всегда был рядом – и телесно, и духовно. Выглядела она лет на тридцать с хвостиком. На самом же деле ей исполнилось сорок.

Агнесс прижалась к раме двери и прислушалась.

«Мама», – прошептала Александра. Дочь сидела на постели, сцепив руки и широко распахнув светящиеся в темноте глаза. Беременная женщина под одеялом стонала от страха. Агнесс выругала себя за то, что решила пойти наперекор опасности, чтобы ухаживать за беременной; и еще больше она ругала себя за то, что взяла с собой Александру. Она думала, что пятнадцатилетней девушке пойдет на пользу, если та покинет безопасный мир своего дома и будет сопровождать ее во время этого посещения. Именно таким образом Агнесс предпочитала подавать милостыню нуждающимся – оказывая им всяческую помощь, делясь с ними горячей едой и принося действенное утешение девушке, которая, будучи ровесницей Александры, уже столкнулась с возможностью умереть во время родов или вести жизнь в бесчестье, как мать внебрачного ребенка. И вот теперь Агнесс оказалась перед опасностью того, что богатство жизненного опыта, накопленного ее дочерью, расширится, включив в себя изнасилование и убийство грубыми ландскнехтами из Пассау. Агнесс стиснула зубы, чтобы тоже, как несчастная беременная, не застонать от страха.

Разумеется, ей опять пришлось быть хитрее всех остальных. Разумеется, любой человек, менее импульсивный, чем она, сначала хорошенько подумал бы и не обошел своим вниманием панические предупреждения о том, что в город движется армия ландскнехтов. Но роды должны были произойти через одну-две недели, и юная девушка, дальняя родственница ее кухарки, как никогда нуждалась в утешительном слове. Исходя из своей собственной истории, Агнесс уважала каждую будущую мать, решившуюся родить ребенка, несмотря на ужасающую нищету и на то, что куда проще ей было бы ступить на путь детоубийства. Потому Агнесс взяла за правило навещать Малу Страну каждые два дня, направляясь туда пешком, что отнимало у нее чуть меньше получаса, – из сверкающего, богатого мира вокруг Золотого колодца прямо в мрачную нищету поденщиков и бедняков. Агнесс приносила еду, питье, ношеные платья, помогала беременной помыться, беседовала с ней, подыскивала вместе с будущей матерью имя ребенку, плакала и смеялась, общаясь с ней. Но ее не отпускало ощущение, что она делает недостаточно, чтобы снять с себя надуманную вину за то, что к ней в свое время судьба оказалась столь благосклонна.

Однако теперь, охваченная холодным страхом, Агнесс в третий раз выругала себя за то, что взяла с собой Александру, свою дочь, которая во всем походила на нее саму и которая всегда занимала в ее сердце особое место, как бы сильно она ни любила двух младших сыновей.

Одновременно она подумала о том, что, может быть, наконец-то пришло время рассчитаться за двадцать лет безоблачного счастья.

– Мама… – снова прошептала Александра.

– Ш-ш!

– Мама, в этом доме есть еще один выход, прямо в переулок. Если постараться, то, возможно, нам удастся вынести ее на улицу и незаметно доставить в безопасное место.

Агнесс покачала головой. Ее бросило в жар от любви к дочери, когда та предложила не самим спасаться бегством, а постараться спасти беременную. Однако пять беременностей, две из которых закончились выкидышем, многому научили Агнесс, поэтому она ни секунды не сомневалась в том, что девушку в таком положении переносить нельзя. Они либо серьезно навредят ей и ее нерожденному ребенку, либо вообще вызовут преждевременные роды – прямо в переулке, посреди зимы, когда вокруг бродят ландскнехты, ища, какую бы новую мерзость совершить.

Агнесс приложила палец к губам. Снаружи доносился смех многих мужчин, настолько пьяных, что они бы хохотали до упаду, выброси кто-то из окна их собственную бабушку. Агнесс стало плохо. Еще несколько дней назад она готова была поверить, что эти мужчины, встреть она их в трезвом виде, наверняка оказались бы относительно цивилизованными, порядочными гражданами, которые даже могли бы предложить даме проводить ее домой, а не выстроиться в очередь и, громко смеясь, один за другим изнасиловать женщину посреди улицы, чтобы потом убить.

Позже до нее дошли сообщения о деяниях ландскнехтов: об отцах семейств, сожженных заживо после попытки защитить своих близких; о младенцах, подброшенных в воздух и насаженных на пики, – еще дергающихся, живых, исходящих криком; о беременных, повешенных вниз головой в дверном проеме, с распоротыми животами, из которых безжалостно извлекли детей. Эрцгерцог архиепископ Леопольд I набрал ландскнехтов из Пассау в своем епископстве по поручению кайзера Рудольфа, но они оказались не нужны, и он просто бросил их на произвол судьбы. Больные, влачащие жалкое существование в палатках, полумертвые от голода мужчины в конце концов разбежались по всей стране, грабя и убивая, пока не добрались до Праги, чтобы, как они сами утверждали, защитить кайзера. Протестантские войска Праги не дали им переправиться через Влтаву, но на первое время оставили им Малу Страну.

Агнесс услышала звон посуды и стекла, доносящийся из переулка, и шум от ударов кулаков: несколько солдат таскали туда-сюда несчастных соседей. Она знала, что эта жестокость была еще только цветочками, и подозревала, что ландскнехты, наслаждаясь зрелищем выбитых зубов и сломанных носов, похваляются друг перед другом своими «подвигами». Не пройдет и четверти часа, как появятся первые убитые, раздастся визг вытаскиваемых из домов женщин и девушек… Она попыталась, сглотнуть, но во рту у нее пересохло. Как же ей поступить?

И тут Агнесс услышала, как главарь ландскнехтов крикнул: «Эй, дурачье, куда вы подевали своих баб? А ну, тащите их сюда!» Она почувствовала озноб. Сюда не придет никто из тех, кого они замучили на улице, но это значит, что солдаты примутся искать сами. Она обменялась взглядом с беременной и внутренне сжалась от смертельного ужаса, который заметила в ее глазах. Затем она заглянула в глаза Александры и увидела в них тот же самый страх, только не такой силы, не на грани паники. Неожиданно ей стало ясно, в чем ее единственный шанс.

Лицо Александры напряглось, когда она поняла замысел матери. Девушка открыла рот, но Агнесс кивнула ей и, сдержав слезы, увлажнившие ее глаза, выскользнула в дверь.

– О, да тут одна сама пришла! – заорал изумленный ландскнехт после долгой паузы. – Она нам очень пригодится, ребята!

Агнесс спокойно рассматривала мужчин. Она не надеялась, что сможет одним только взглядом смутить их. Сердце ее колотилось так сильно, что ей не хватало воздуха. Избитые до полусмерти мужчины на мостовой, покорившись судьбе, повернули лица в ее сторону.

– Какая аппетитная курочка! Наверное, там, откуда ты вышла, есть и другие, а, красавица?

Агнесс кивнула.

– Ну так веди их сюда, или мы сами их вытащим.

Агнесс подумала о своем муже Киприане, пожалела, что не может сообщить ему, в каком положении находится, и тут же почувствовала благодарность за то, что двадцать лет тому назад он подсказал ей решение, с помощью которого она еще могла выйти из создавшейся ситуации.

– Сами их вытаскивайте, – грубо заявила она. – Только поспешите, пока они еще не остыли.

– А?…

Агнесс покачнулась. Ей не пришлось сильно прикидываться: в мышцы, казалось, налили воды.

– Мою маму и бабушку, – медленно произнесла она, притворившись, что ей трудно говорить, – забрала чума. Делайте с ними что хотите, они все равно уже ничего не почувствуют.

Солдаты вытаращили на нее глаза и переглянулись.

– Они что, ноги протянули? – уточнил один.

– Если вам доставит удовольствие насиловать трупы, – продолжила Агнесс, сделав ударение на последнем слове, ибо именно это считала своим козырем, – то милости прошу. Что с того, если у вас после этого выскочит парочка бубонов. – Она снова покачнулась… и, к своему безграничному ужасу, услышала громкий смех.

– Зачем же нам трахать мертвых, если у нас есть такая красавица?

– Неужели вы не боитесь подхватить чуму?

– Дай себе хорошенько потрахаться, прежде чем копыта откинуть!

– Но вы ведь заразитесь… – выдавила Агнесс.

– И что с того? Мы и так всего лишь корм для воронов.

Трое из них уже двинулись к Агнесс, а первый успел и руку в штаны запустить. Агнесс видела, как шевелится его кулак. Она отшатнулась. Ухмылки на лицах стали еще шире. Неожиданно она поняла, что до этого момента не воспринимала всерьез все эти байки о сожженных мужчинах и распоротых животах беременных женщин… и осознала, что сделала именно то, чего делать не стоило. Наверняка была еще какая-то возможность убежать от них! Вместо того чтобы спрятаться, она не просто предоставила себя этим мужчинам, но и обратила их внимание на обеих женщин, скрывающихся внутри дома.

Ужас ее был неописуем, когда она начала понимать, что сейчас произойдет неизбежное. Сделав еще один шаг назад, Агнесс почувствовала, что уперлась спиной в дверь. Так, значит, именно здесь она примет свою последнюю битву, в дверях полуразвалившегося дома, – у нее не возникало ни малейшего сомнения в том, что она будет стоять у порога, загораживая собой вход до последнего вздоха. Несмотря на весь страх перед тем, что с ней хотели сделать, она молилась, чтобы Александра вела себя потише и чтобы ее не…О Господи, пожалуйста, пусть эти парни ее не…

Ландскнехт с ритмично подергивающимся кулаком уже взялся свободной рукой за веревку, держащую его штаны на бедрах, и оскалился.

– Да лучше я сдохну на тебе от чумы, чем в полном одиночестве – на веревке!

– Могу тебе посочувствовать, приятель, – раздался знакомый голос.

Ландскнехты разом повернулись. У Агнесс возникло такое чувство, будто она смотрит их глазами: посреди переулка в полном одиночестве стоял человек. Он был здоровый как бык; из-за мощных плеч и широкой грудной клетки его тело казалось несколько укороченным. В отличие от большинства зажиточных горожан того времени он был атлетически сложен и с годами не приобрел ни толстых, красных от вина щек, ни пивного брюшка. Его даже можно было недооценить, если не смотреть ему в глаза. Но если кто-то вступал с ним в поединок взглядами, то встречался с практически смертельным спокойствием, основывавшимся, похоже, на том, что обладатель этих глаз всегда держит пару тузов в рукаве, как только ставкой становится жизнь; а кроме того, еще и на убежденности, что в любой борьбе побеждает тот, кому есть за что бороться. Если противник оказывался умен, он понимал, что этот человек в любую минуту готов вступить в борьбу за благополучие своих близких.

– А это еще что за задница? – прогудел один из солдат.

Сердце Агнесс пропустило удар. Этим человеком был Киприан.

– Есть две возможности, – заявил Киприан. – Если вы предпочтете возможность номер один, то, сложив оружие и возместив моральный и физический ущерб вот этим господам на мостовой, сумеете беспрепятственно удалиться.

– А если мы предпочтем возможность номер два, то что будет, умник?

– Тогда вы пожалеете, что не остановили свой выбор на возможности номер один.

С этими словами Киприан указал на окна дома, находившегося дальше по переулку. Ландскнехты невольно проследили за его жестом.

Охваченная ужасом, Агнесс увидела, что улыбка внезапно сползла с лица Киприана. Дом, который он имел в виду, казался пустым.

– Что, арьергард запаздывает? – ехидно осведомился ландскнехт и, хрюкнув, поднял свой мушкет.

Агнесс поймала взгляд Киприана. Сердце ее замерло.

Солдат выстрелил. Она увидела, как пуля попала Киприану в грудь. Его отбросило назад…

Агнесс пронзительно вскрикнула и рванулась к тому месту, где упал Киприан, позабыв о двери, которую намеревалась защищать до последнего вздоха…

…и проснулась от собственного крика. Она лежала в темноте и тяжело дышала.

Все происходило совсем не так. На самом деле почти из каждого окна дома выглядывало дуло мушкета, и этого оружия было достаточно, чтобы трижды застрелить напавших на нее ландскнехтов, а у одного окна стоял ее брат Андрей, лучший друг Киприана, и в высоко поднятой руке держал платок. Все понимали: как только платок упадет, мушкеты дадут залп и ландскнехтов разорвет на куски. Андрей подмигнул ей. Солдаты сдались.

Агнесс на ощупь потянулась к Киприану, но его место на кровати оказалось пустым. Она вылезла из постели, все еще дрожа, и поспешно накинула плащ. Пол под ее ногами был холодный, в доме было темно, хоть глаз выколи. Киприан, имевший привычку время от времени спускаться среди ночи в зал, обычно разжигал огонь в камине и сидел, глядя на языки пламени, будто после всех прошедших лет все еще не был уверен, хозяин ли он в этом доме. Иногда Агнесс просыпалась и находила мужа там, приносила ему одеяло, заворачивалась в него вместе с ним, а затем они любили друг друга на полу перед камином и с одной стороны коченели от холода большого зала, а с другой слегка поджаривались. Агнесс стянула одеяло Киприана с постели и шмыгнула в зал.

К ее изумлению, там горели свечи. Вместо большого стола в центр зала были поставлены козлы. Перед ними сидел на корточках какой-то человек с поникшей головой. На козлах, своем смертном одре, вытянувшись во весь рост, лежал Киприан, холодный и окоченевший, похожий на плохо сработанную восковую фигуру.

Сон обернулся явью.

Агнесс прижала кулаки ко рту и пронзительно закричала.

Она рывком села и услышала, как в спальне затихает эхо ее крика.

– Батюшки мои, – сонным голосом произнес Киприан со своей стороны кровати. – Я так однажды умру от испуга.

Агнесс резко обернулась. Она уставилась в полумрак помещения. На улице, похоже, уже светало. Киприан выглядывал из-под одеяла – немного насмешливо, немного сонно. Она услышала, как из ее горла вырвался сдавленный всхлип, а затем, будто прорвав плотину, из глаз хлынули слезы. Она крепко обняла Киприана. Он прижал ее к себе. Она почувствовала тепло его тела и поняла, что окоченела, а по тому, как сильно он сжимал ее, догадалась, что вся дрожит.

– Я видела, как они застрелили тебя, – пробормотала она, стуча зубами. – А затем я увидела, что ты, мертвый, лежишь у нас в зале!

– Опять тот же сон? – спросил Киприан и, пытаясь утешить жену, стал нежно покачивать ее. – У тебя удивительно настойчивые кошмары, любимая. Ведь почти целый год прошел уже. И ни с кем из нас ничего не случилось, да и с теми проклятыми ландскнехтами тоже. Ты даже мысли не должна допускать, что Андрей может оставить меня одного.

Она сильнее прижалась к нему. Ее сотрясали рыдания. Он снова покачал ее.

– Не беспокойся обо мне, – ласково сказал он. – Я всегда буду возвращаться к тебе.

6

Филиппо откинулся назад, когда полковник Зегессер зашел в комнату и вытянулся перед ним по стойке смирно. Он молчал и пристально смотрел на гвардейца швейцарской армии. Раньше Филиппо считал своей личной слабостью то, что перед каждым разговором с незнакомым человеком ему необходимо было немного времени, чтобы собраться с мыслями. Наука, которую вбил в него отец, была столь же простой, как и надежное: при любых обстоятельствах держи рот на замке, а если ты успел что-то спросить, то позволь мне или твоему брату Сципионе дать на этот вопрос ответ.

Отец Каффарелли, деверь могущественного кардинала Камилло Боргезе, всегда следил за тем, чтобы брат его жены не был случайно скомпрометирован из-за детской болтовни. В доме Каффарелли, в самом тесном кругу, кардинал Боргезе хладнокровно планировал свое восхождение на папский престол – и то, кто из его семьи позже получит от этого выгоду. Конечно, так или иначе этим занимался каждый кардинал, однако огласка подобных действий совершенно не благоприятствовала тому, чтобы быть избранным Папой. Тем не менее это должно было принести свои плоды для Сципионе, который в тринадцать лет оказался достаточно умен для того, чтобы понять, что именно способствовало обещанной ему карьере на церковном поприще.

Филиппо только лишь недавно осознал: то, что он воспринимал как проклятие, достаточно часто могло приносить ему определенную выгоду. Его немногословность вкупе с безучастным выражением лица могла поколебать уверенность собеседника, а доброжелательная маска – скрыть собственные сомнения Филиппо. Он спрашивал себя, не отнесла бы Виттория свое заявление о крысином яде и к его скромной особе, если бы стала свидетельницей его сегодняшних поступков? Филиппо знал: то, что он планирует, ничем не лучше, чем ежедневные занятия кардинала Сципионе.

Заметив, что левое нижнее веко полковника начало подергиваться, Филиппо наконец заговорил:

– Речь идет о вашем отце.

– Мой отец был верен Святому престолу и честно служил ему, – довольно резко ответил полковник Зегессер.

Гвардейцы обладали завидной уверенностью в своей непогрешимости. Филиппо вынужден был признать, что небезосновательно.

– Расскажите мне о смерти Джованни Кастанья, – попросил Филиппо. И поскольку полковник Зегессер по-прежнему продолжал молчать, он добавил: – Папы Урбана VII.

Полковник вытянулся еще сильнее. Филиппо задумался. Такие вымуштрованные солдаты, как полковник Зегессер, были куда более трудными собеседниками, чем остальные, ибо они, владея языком тела, понимали молчание лучше, чем кто-либо другой. Молчаливая стойка навытяжку могла означать что угодно – от согласия до откровенного оскорбления, – и при этом ни то, ни другое необязательно было выражать словами.

– Папа Урбан вернулся из тайного архива и умер на руках у вашего отца, – произнес Филиппо. – Так сказано в рапорте, составленном вашим отцом.

– Не припоминаю, ваше преподобие.

– Я нашел рапорт. Вероятно, по недосмотру он был неправильно заархивирован. Тогда вы были капитаном при своем отце и тоже подписали этот документ.

– Так точно, – ответил полковник Зегессер, и нужно было отдать ему должное: по его голосу совершенно ничего нельзя было понять. Филиппо, в глубине души уже изрядно уставший, продумывал каждый свой шаг подобно человеку, идущему босиком по битому стеклу.

– Когда умирает святой отец, это, должно быть, становится трагедией для каждого гвардейца.

– Так точно.

– Но более всего это чувствует командующий гвардией, особенно если святой отец умирает прямо у него на руках.

– Так точно.

– При крайне странных обстоятельствах…

Филиппо ни за что не поверил бы в такую возможность, но полковник, как оказалось, смог выпрямиться еще сильнее, а его веко задергалось быстрее. Филиппо почти проникся состраданием к этому человеку, но в какой-то момент пересилил себя: тот, кто прошел школу последнего кардинала Каффарелли, когда он еще был юным Сципионе, надеждой семьи, знал, что сострадание сбивает с пути и мешает в достижении цели.

– Я хочу ее видеть, полковник Зегессер!

– Не могу знать, о чем вы говорите, ваше преподобие!

– Папа Григорий, который взошел на престол после смерти Урбана, отправил вашего отца в отставку. Если меня правильно проинформировали, ваш отец сам настоял на этом. Конечно же, можно предположить, что он просто был слишком потрясен случившимся, чтобы считать возможным свое дальнейшее пребывание на прежней должности. Это было бы одним из множества объяснений.

Полковник Зегессер молчал.

– Но давайте упростим это все для нас обоих. Перед уходом в отставку ваш отец стал самовольно разыскивать то, что Папа Урбан искал в архиве. Само собой разумеется, его действия можно объяснить тем, что он, ведомый своей добросовестностью, хотел найти то, что привело к смерти Папы.

– Так точно!

– Но ведь речь сейчас идет не о том, в какое объяснение я бы поверил, – продолжал Филиппо. – В конечном итоге речь идет о том, во что поверит святая инквизиция, когда будет вынуждена принять решение о еще одной проверке обстоятельств, при которых умер Папа Урбан. Или же членам святой инквизиции может прийти в голову установить связь между трагическими фактами, которые свидетельствуют о том, что Папа Урбан слишком быстро отправился на тот свет за двумя другими предшественниками.

– Расследование этого дела прекращено, – возразил полковник.

– Расследование прекратили потому, что трибунал не был поставлен в известность, что ваш отец что-то вынюхивал в тайном архиве.

– Мой отец не шпион!

Филиппо молча рассматривал гвардейца. Тот тщетно пытался скрыть ненависть во взгляде. Лицо его было неподвижно, но в глазах горел огонь.

– Вы когда-нибудь искали в детстве клад, полковник Зегессер?

Сбитый с толку полковник заморгал.

– Просто не верится, как плохо могут быть спрятаны некоторые сокровища. И подсказки видны каждому. Нужно только следовать им. Для некоторых сокровищ было бы лучше, если бы они лежали прямо на улице, – тогда их определенно не нашли бы или просто не заметили бы.

«Поиски клада», – подумал Филиппо и вспомнил об игре, в которую играл с ним Сципионе во время своих каникул; Сципионе, шестнадцатилетний священнослужитель с тонзурой, [7]7
  Тонзура (лат, tonsura – стрижка) – выбритое место на макушке, знак принадлежности к духовенству в католицизме.


[Закрыть]который на весь мир смотрел задрав нос. Филиппо тогда было шесть.

– Знаешь ли ты, что такое вера, Филиппо?

– Нет, Сципионе.

– Но дорогу к ней ты должен отыскать самостоятельно, Филиппо.

– Да, Сципионе.

– Веришь ли ты в то, что я привез тебе из города сладости?

– Я не знаю, Сципионе. А ты действительно привез?

– Следуй за подсказками, Филиппо, красными и зелеными.

И Филиппо следовал за подсказками: вишнями, которые сами бросались в глаза на фоне листьев, или земляникой, или малиной – в зависимости от поры года. Они были выложены в форме следов, которые вели к тайнику. Когда же он приходил на место, в тайнике сидел Сципионе и показывал ему пустые руки.

– То ли я съел их сам, пока ты так долго добирался, Филиппино, то ли я совсем ничего не привозил. А? В какую из версий ты веришь?

Филиппо наклонился вперед.

– Полковник, существует легенда о том, что дьявол написал книгу и поместил в нее свое знание. Знание дьявола, полковник Зегессер. Скажите мне, существует ли в мире более ценный клад?

Филиппо мог разглядеть капли пота, которые выступили на висках полковника.

– Ваш отец последовал за подсказками, а я пошел по его следам. Мне не хватает всего лишь одного шага, полковник Зегессер, чтобы попасть на то место, где был ваш отец. Последняя подсказка ведет к вам, его сыну.

Капли пота медленно потекли по щеке полковника Зегессера, но он по-прежнему старался сохранять выдержку.

– Где я найду библию дьявола, полковник Зегессер?