Текст книги "Секс с чужаками"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Филип Хосе Фармер,Харлан Эллисон,Лиза (Лайза) Таттл,Уильям Гибсон,Ларри Нивен,Конни Уиллис,Эдвард Брайант,Роберта Лэннес,Пат (Пэт) Кадиган,Льюис Шайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Он представил, как Терри и Джина открывают дверь спальни и входят на цыпочках, но ничего не произошло. Он представил себе звонящий телефон, которому звонит из автомата Лиз, сообщающая, что удрала из школы и будет у него через пять минут; телефон, однако, не зазвонил. Сен-Жак сказал себе, что к его дому только что подъехал автомобиль и вот-вот остановится прямо перед окном, и по-прежнему ничего не прооизошло.

Сен-Жак вдруг ужаснулся, решив, что мать Изабель нашла какой-то способ перехватить управление сном и вот-вот ворвется сюда в своей белой атласной бейсбольной форме и двинет его по голове или применит какую-нибудь из пыток, про которые он читал в книгах об Инквизиции.

Какой-то момент он был уверен, что просто проснулся, хотя часы свидетельствовали обратное. Сен-Жак взглянул на себя, подумав, что если он все-таки спит, то вполне можно сменить пижаму на что-нибудь другое, например, купальный костюм.

Пижамы не было. На нем был купальный костюм. Итак, это в самом деле сон.

Сен-Жак оставил снящуюся ему Веронику крепко спящей и пошлепал босиком в холл. Сны – это символы; если он хочет вступить с кем-то в контакт, что может быть лучше телефона? Он превратил каждую из цифр на телефоне в имя определенной девочки и набрал Марсию. Ничего; не было даже сигнала «занято». Сен-Жак попробовал других – безуспешно.

Закрыв глаза, он представил, что лежит на солнышке возле бассейна, но когда вновь открыл их, то оказался лежащим в своей кровати, хотя на мгновение ему показалось, будто он чувствует грудью и лицом солнечные лучи. Сен-Жак представил на себе поверх плавок твидовый костюм – тройку, потом прибавил рубашку, галстук, носки и туфли, о которых поначалу забыл, и снова вышел в холл, чтобы взять ключи от машины из пепельницы, где он их держал. Телефон стоял рядом с пепельницей и Сен-Жак заметил, что циферблат вернулся в обычное состояние.

Никто не поджидал его в романтичных зарослях кустов снаружи. Когда он попытался отъехать от дома на своем автомобиле, весь окружающий ночной ландшафт погас и Сен-Жак вновь оказался в постели, одетый в пижаму. Часы показывали двадцать минут пятого.

Еще несколько экспериментов убедили Сен-Жака, что он не может отойти от своего спящего тела дальше, чем на несколько сотен ярдов и не может изменять больше нескольких вещей одновременно. В противном случае Сен-Жак тотчас оказывался там же, откуда начал.

Продолжая экспериментировать, он убедился, что не может привести в свой сон никого из предыдущего дня. Помимо, разве что, Вероники, которая по-прежнему спала в кровати, составляя часть обстановки сна, но ее-то как раз Сен-Жак вводить в сон более активно и не хотел – слишком велика была вероятность, что все случившееся дойдет до матери Изабель, если он не сможет найти верного способа подавить или исказить память своей жены. Чувствуя себя довольно глупо, Сен-Жак перебирал журналы в гостиной, пока не наткнулся на последний номер «L'Evenement du Jeudi», перелистав который он нашел запомнившийся снимок – хорошенькая итальянская киноактриса, купающаяся нагишом возле отеля в Каннах.

Немного поупражнявшись, он обнаружил, что может увеличить картинку, извлечь оттуда девушку и сделать ее более или менее трехмерной, но оказался не в состоянии сделать ее похожей на настоящее человеческое существо – лишь на большую, глянцевую надувную куклу. Когда Сен-Жак попытался заставить куклу двигаться, она вздрогнула раз-другой и он вновь оказался на кровати, одетым в пижаму.

Итак, чтобы играть другие роли в этих снах-сценариях, ему необходимы другие люди. Может быть, именно так вообще и возникают сны – благодаря телепатическому контакту между умами спящих людей. Погружение в подлинное «коллективное подсознание» с целью исполнения желаний. В этом случае его отличие от других состоит не в телепатии, ибо тогда все телепаты; разница в том, что он каким-то образом научился входить в это коллективное состояние, оставаясь при этом в сознании и сохраняя ясность мысли.

Если он прав, то сомнения насчет морали можно смело оставить в покое: он не делает ничего такого, чего бы не делали и все остальные; единственное различие в том, что он взял свою роль под сознательное управление. Стало быть, он не выдумывает себе оправдания, что бы там ни говорила мать Изабель.

Однако все это ничуть не помогало ответить на вопрос, как вступить в контакт с умами спящих девочек. Возможно, он получает доступ к умам только тех людей, с которыми сталкивался во время «обратного восприятия». А это означало, что нынче ночью он не получит никого, кроме Вероники.

Сен-Жак посмотрел на спящую жену, вдруг поняв, что может использовать ее, чтобы выяснить, окажется ли он в силах заставлять посещающих его сон людей забывать о случившемся, надо только вести себя достаточно невинно, чтобы не дать ей повода что-либо заподозрить, если она все-таки вспомнит. В любом случае, при всей верности Вероники своей сестре, безопаснее, вероятно, экспериментировать все-таки с ней, нежели с кем-то, у кого нет повода видеть его во сне.

Сен-Жак снова влез в постель, закрыл глаза и притворился, что спит, а потом заставил телефон зазвонить. Теперь можешь вставать, Вероника, подумал он. Телефон звонит.

Жена просыпалась долго. Похоже, она была недовольна и озадачена, так что Сен-Жак просто заставлял телефон звонить, пока она не встала с кровати, направившись в холл и взяв там телефонную трубку.

– Алло? – услышал Сен-Жак ее голос. – Алло?

На другом конце провода никого нет, подумал он. Положи трубку на место и иди в постель.

Открыв глаза, он увидел, как Вероника входит обратно в спальню. Луна светила в окно, но не особенно ярко, и в этом свете жена показалась ему моложе и грациознее, чем обычно. Почти такой же, какой запомнилась она ему по их первой встрече в Висконсинском Университете. Вероника выглядела чуть старше Терри или Джун, пока не набралась практичности и основательности, делавших ее теперь такой похожей на сестру.

Такой она видит себя во сне, такая она внутренне, на самом деле, понял Сен-Жак. Он ощутил неожиданный прилив желания, но подавил его: нельзя было рисковать, чересчур усложняя эксперимент; по крайней мере – не в первый раз.

Когда Вероника начала забираться в кровать, он заставил телефон зазвонить еще раз. Она снова взяла трубку, снова ничего не услышала, повесила трубку обратно и уже направлялась в спальню, когда телефон зазвонил вновь.

Сен-Жак проделал всю процедуру еще три раза, прежде чем успокоиться. В последний раз он даже не заставлял телефон звонить, просто представил, что Вероника слышит звонок – но когда она устало направилась к аппарату, Сен-Жак и сам услышал звонок, такой же громкий и правдоподобный, как и в тех случаях, когда он звонил по его приказу; однако на сей раз звонок был вызван к существованию явно Вероникой. Когда она подняла трубку, Сен-Жак велел ей положить ее на сей раз рядом с телефоном и, вернувшись в кровать, уснуть. Как только жена заснула, Сен-Жак постарался внушить ей, чтобы она крепко спала до утреннего звонка будильника, а проснувшись, ничего больше не помнила о телефонных звонках.

Остаток сна Сен-Жак провел, стоя перед зеркалом в ванной и упражняясь в изменении самого себя. Он увеличивал и уменьшал степень загара и длину усов, менял одежду, прическу, возраст, расу и черты лица, делал себя худым, толстым и мускулистым; потом примерил лицо, фигуру и манеру двигаться Рассела Томаса. Под конец, чувствуя себя необычайно дерзким, Сен-Жак вернулся в гостиную и, взяв тот же самый номер «L'Evenement du Jeudi», превратил себя с его помощью в женщину, изображенную на фотографии. Превращение было вполне убедительным: он выглядел в зеркале в точности как женщина, однако при этом ничуть не менее реальным, нежели в своем собственном облике; Сен-Жак чувствовал тяжесть ее грудей и странную смесь ощущений там, где у него всегда находились половой член с яичками и где их сейчас не было. Сделав случайно шаг назад, он не сразу обрел равновесие.

Почему-то легче было совершать самые сложные изменения в себе самом, чем изменять окружающие вещи. Пребывание в женском теле, однако, вызывало ощущение беспокойства и Сен-Жак вновь принял нормальный облик как раз перед тем, как его разбудил будильник.

Была очередь Вероники готовить завтрак. Как обычно, она пригубила чай, поковырялась в яичнице и почти не притронулась к тосту, предложив Сен-Жаку доесть то, что осталось. Он ждал, не заговорит ли она про обвинения, выдвинутые матерью Изабель в его адрес или о событиях минувшей ночи, когда же она этого не сделала, Сен-Жак в конце концов спросил сам:

– Не звонил ли у нас телефон сегодня ночью? Мне снилось, будто он все трезвонит и трезвонит…

Вероника на секунду задумалась, сосредоточенно вспоминая, потом покачала головой.

– По-моему, нет. А если звонил, то я тоже не проснулась.

Итак, он может вторгаться в сны других людей, не опасаясь за последствия, как для себя, так и для них самих. Он даже может навестить спящую мать Изабель, отнять у нее бейсбольную биту и трахнуть ее этой битой по голове, а потом заставить обо всем забыть. Хотя информация об этом сохранится в ее мозгу, захороненная на каком-то бессознательном уровне, и впоследствии только вызовет новые неприятности. Что действительно стоило бы сделать – это прокрасться в ее сны и убедить ее, что он самый расчудесный человек на земле, истинный святой, вполне заслуживший повышение, а потом подождать, пока эта мысль просочится в ее сознание, так что мать Изабель примет ее за свою собственную.

Прежде чем отправиться в школу, Сен-Жак выпил еще четыре чашки кофе, но все равно оставался весь день до смерти усталым, раздражительным и почти неспособным что-либо делать, хотя беспрестанно заглядывал в преподавательскую комнату отдыха и опрокидывал одну за другой розовые чашечки отвратительного горького кофе, который там постоянно заваривали. Когда наступило время обеденного перерыва, он не пошел в кафетерий, а просто прикорнул на диване в преподавательской и заснул. Во сне он заново прожил предыдущий час – соответствие между сном и бодрствованием выглядело полным – но не смог как-либо на него повлиять или внести изменения в ход протекающих задом наперед событий. Он ведь был единственным спящим, все остальные бодрствовали и находились в полном сознании; так что Сен-Жак никак не мог ускользнуть от создаваемой ими коллективной реальности.

Трудно, однако, было заново сносить изматывающую скуку последнего урока. Трудно заново терпеть муки сдерживаемой похоти и вновь фантазировать, не имея возможности исполнить свои фантазии. Трудно, наконец, наблюдать за самим собой, выполняющим столь бессмысленную, смехотворную и безумно скучную преподавательскую работу, которая так увлекала и очаровывала его в начале учительской карьеры. Сейчас он находился в том же положении, что и его ученицы – скорее зрителя, нежели участника, и сочетание скуки, неисполнимых желаний и резко критического взгляда на самого себя было совершенно невыносимым. Чтобы хоть как-то это стерпеть, Сен-Жак был вынужден провести хотя бы часть повторенного времени не просто наблюдая за событиями, но изучая реакцию девочек на свои слова и раздумывая, что же им нужно на самом деле, почему они всегда так плохо учатся. Ведь если он не сможет ускорять события, превращая их в представление, которое придется ему более по вкусу, как зрителю и критику, то окажется в худшем положении, нежели любая из его учениц.

То была своего рода ирония судьбы: та самая трансформация, которая должна была позволить Сен-Жаку удовлетворить все его запретные желания, принуждала его в то же время стать лучшим, нежели раньше, преподавателем.

Звонок на урок Сен-Жак проспал и был разбужен секунду спустя Джимом Сибери, новым учителем психологии.

– Вы опоздаете, если не поторопитесь.

– Спасибо, Джим. Я сегодня почти не спал и… – тут Сен-Жак понял, что говорит, и осекся, а потом добавил – как он надеялся, с подобающей овечьей ухмылкой:

– Но, с вашего позволения, я бы не хотел, чтобы вы при ком-либо об этом упоминали. Даже при Веронике.

– Само собой. Слыхали, что мать Изабель отказалась возобновить мой контракт? Говорит, что я атеист.

– Слышал и огорчен.

– А я нисколько. Буду только рад сбежать отсюда. Но как бы то ни было, вам надо поостеречься и непременно побольше спать. Большинство людей даже не сознают, насколько опасно недосыпание. Эдак можно кончить и желтым домом.

Сен-Жак уставился на Сибери, пытаясь определить, не собирался ли тот его оскорбить; потом с опозданием вспомнил, что психолог как-то участвовал в качестве испытуемого в каких-то экспериментах по лишению человека сна.

– Каким же образом?

– БДГ-сон. [8]8
  БДГ – «быстрые движения глаз», условное название фазы сна, в которой человек видит сновидения.


[Закрыть]Сновидения. Каждую ночь человек должен видеть определенное количество сновидений. Если пропустить несколько дней, никакого особого вреда это не причинит, но немного спустя исподволь начнет сказываться.

– Ну, до этого я еще не дошел. По крайней мере, пока. Но мне нужно идти на урок. Увидимся попозже.

– Само собой. Пока.

Остаток дня Сен-Жак провел, уклоняясь от встреч с матерью Изабель и в то же время составляя себе новый набор образов и фантазий на грядущую ночь, так как не был уверен, будут ли ему доступны утренние воспоминания, если он после них уже спал.

Марсия снова приступила к занятиям. Она, по-видимому, вернулась к прежней манере поведения, то есть обращала на Сен-Жака как можно меньше внимания, хотя и была тише, чем обычно. Сен-Жак, в свою очередь, не вызывал ее к доске и вообще не уделял ей в открытую никакого внимания, хотя видел, как она шепчется и передает записки, зато все время посматривал на нее уголком глаза.

Один раз, неосторожно посмотрев на Джун, Сен-Жак заметил, что и она, и Терри молча и пристально смотрят на него в ответ. Поспешно отведя взгляд, он, однако, осознал, что они просто изображали внимание, в действительности же их мысли витали где-то в иных местах.

Уходя из школы после следующего урока, Сен-Жак бросил взгляд на плавательный бассейн, обнаружив, что девочки из плавательной команды выстроились вдоль него, глядя, как Вероника демонстрирует прыжок с вышки спиной вперед. Сегодня вечером у них должно быть собрание и Вероника вернется, когда Сен-Жак давно уже будет спать.

Он пораньше разделался с работой и улегся в постель около семи. Подушки менять он не побеспокоился: специи продолжали стимулировать его воображение и обострять чувства – если на то пошло, действие их было скорее возбуждающим, нежели успокаивающим – но Сен-Жак знал, что слишком устал, чтобы они не дали ему заснуть.

Как только закончилось отвесное падение сквозь собственный затылок, Сен-Жак сразу посмотрел на часы – 7:15. Если он вернется к началу урока французского первого года обучения, то у него останется примерно пять часов пятнадцать минут прежде чем течение сна приведет его обратно к тому моменту, когда он заснул, и что случится потом, Сен-Жак не имел ни малейшего представления.

Он позволил обратному течению времени подхватить себя и увлечь. С каждым вычтенным из дня часом усталость все уменьшалась. По пути обратно в школу Сен-Жак сообразил, что не сможет вернуться ко времени, когда чувствовал себя еще свежим, если возьмет управление сном на себя в два ноль-ноль, а также, что в течение всего сна он остается в полном сознании, не подчиняясь сну, несмотря на то, что погружен в коллективное подсознание и участвует в общих сновидениях. Что, если это ослабление сознательного контроля необходимо, чтобы сохранить здравый рассудок?

Но возможно также, что для этого необходим лишь контакт, слияние исполняющихся желаний, утрата же контроля – лишь путь, ведущий к цели. Сен-Жак попытался вспомнить, что Юнг – который, в конце концов, был ведь открывателем коллективного подсознания – говорил о снах. Все, что ему удалось вспомнить, это вычитанный где-то анекдот.

Фрейд и Юнг оказались на одной конференции психиатров, где Фрейд читал лекцию о фаллических символах. Он заявлял, что во сне ничто не является тем, чем кажется, что любой образ содержит в себе тайный, скрытый смысл. Он утверждал, что увиденные во сне предметы – такие, как поезда, въезжающие в тоннель, карандаши, мечи, зонтики, да все, что угодно – лишены какого-либо смысла или значения сами по себе, но должны лишь маскировать и вместе с тем выставлять напоказ то, что под их видом в действительности скрывается, а именно фаллос.

Однако когда подошло время задавать докладчику вопросы, Юнг спросил, каков скрытый смысл самого фаллоса, когда фаллос появляется во сне как таковой, и Фрейд не смог ответить.

Что ж, это все очень хорошо и если подсознание Сен-Жака предоставляет ему какую-то информацию, то она должна что-то значить, только вот он не мог понять – что. Если только фаллос не означает на самом деле сам себя, так что искажения оказываются лишь средством привлечь внимание к определенным вещам. Это означало бы, что важен сам факт присутствия их во сне, а не предлоги, к которым они обычно прибегают, дабы оправдать оное.

Глядя, как Вероника воспаряет из бассейна на прыжковую вышку, Сен-Жак обнаружил, что восхищается ее грациозностью и умением управлять телом. Должно быть, команда пловцов еще бодрствовала, поэтому вся сцена оказалась совершенно неизменяемой, но даже на этом расстоянии Вероника показалась Сен-Жаку почти такой же юной и грациозной, какой она видела себя во сне прошлой ночью. Возможно, из-за того, что ей сейчас не приходилось заботиться о впечатлении, производимом на окружающих – но так или иначе, стоя в синем купальнике высоко на вышке, полностью погруженная в свои действия, Вероника парадоксальным образом казалась не такой уж агрессивно здоровой, не настолько мускулистой, какой бывала, когда не занималась спортом.

Сен-Жак продолжал удаляться от бассейна спиной вперед, покуда не потерял его из виду, скрывшись за углом. Оказавшись внутри главного здания, он пропятился мимо преподавательской, направляясь к лестнице, чтобы приступить к последнему уроку. Сен-Жак был удивлен и обрадован, обнаружив, что принятое им во время послеобеденной дремы решение уже оказало некоторый эффект, хотя он не предпринимал никакх сознательных усилий, чтобы изменить методы преподавания. Теперь он явно уделял больше внимания своим ученицам и их потребностям, прикладывал больше стараний донести до них знания и сочувственнее себя вел, если девочки его не понимали. Более того, некоторые из учениц, казалось, почувствовали эти изменения и реагировали положительно.

В перерыве между уроками Сен-Жак метнулся спиной вперед в пустую преподавательскую, выплюнул в розовые чашечки две порции кофе, пронаблюдал, как они втягиваются в рыльце кофеварки, а затем, все так же спиной вперед направился вести урок французского языка в классе первого года обучения, чувствуя себя усталым сильнее прежнего. Он терпел обратный ход урока вплоть до того момента, когда, только что войдя, раскладывал на столе книги, затем подчинил себе ход сна и ощутил, как течение времени вокруг переключилось на нормальное.

Никто из вас не заметит никакой разницы, если я вам не прикажу, мысленно распорядился Сен-Жак. Вы все будете видеть меня, сидящего за письменным столом, произносящего ту же лекцию и задающего те же самые вопросы, которые вы уже помните. Ни в чем не будет ни малейшего отличия от запомнившегося вам варианта. Только, решился он добавить, урок будет куда более интересным, и проснувшись поутру, вы запомните, что это был хороший урок и вам, похоже, на самом деле хочется учиться.

Сен-Жак встал и подошел к двери, остановившись на мгновение, прежде чем выйти, и поглядев на девочек. Все они пристально смотрели на преподавательский стол, более собранные и исполненные внимания, нежели когда-либо на памяти Сен-Жака. Проследив их взгляды, Сен-Жак понял, что видит самого себя сидящим за столом и перебирающим заметки. Продукт коллективного воображения класса.

Сен-Жак, сидящий за столом, поднял взгляд на учениц и оживленно заговорил. То, что он рассказывал, было не только интереснее всего, что говорил сам Сен-Жак во время обратного хода времени, но также умнее и лучше организовано. Он был очарован и едва не поддался искушению остаться послушать, как преподает его улучшенное «я», но в конце концов оторвался от этого зрелища, вернулся в преподавательскую и убедился, что она пуста, как ему и запомнилось. В примыкавшей к преподавательской ванной комнате он превратил себя сначала в себя же, но более молодого, затем принял облик Рассела Томаса, попрактиковался немного в телодвижениях, пока не убедился, что все получается идеально, после чего вернулся наверх.

Никто не заметил, как он вошел. Сен-Жак вновь с большим трудом высвободился из-под власти чар собственного двойника, но в конце концов приблизился к Джун и Терри и попросил их пройти вместе с ним в преподавательскую. Поколебавшись, он пригласил также и Марсию.

Фантазия, которую он придумал, детально проработав ее в мыслях за последние два дня, заключалась в том, что Марсия будто бы знала, что происходит и помогала ему строить планы (ему-то есть, конечно, Расселу Томасу; личина поэта служила Сен-Жаку добавочным прикрытием на случай, если что-то пойдет неладно, к тому же носить ее было физически приятно и, несомненно, она была куда привлекательней его собственного обличья), а затем убеждала двоих отчасти колеблющихся, но заинтересованных подруг принять участие в приключении вместе с ней. Так что именно Марсия заперла за ними дверь преподавательской и выключила свет, погрузив комнату в полутьму, нарушаемую лишь тусклым красноватым светом, процеживающимся сквозь шторы. Также именно Марсия взяла на себя инициативу, подбадривая подруг и раздевая одновременно себя и фальшивого поэта, а затем занимаясь с ним тихой экстатической любовью на ковре и на диване, пока не настало время Джун и Терри также сбросить одежду и все трое не сплелись в страстный, потный клубок тел, грудей, бедер, гениталий, испытывая множество оргазмов во все более сложных и непристойных позах, соединениях и сплетениях. Сен-Жак был неистощим, пускаясь в такие вещи, каких даже не позволял себе раньше воображать, и несколько уже сомневался, происходит ли то или иное упражнение из его фантазий или оно зародилось в голове той или иной из девочек… Он обнаружил, что его физический облик все время меняется, так что он то оказывался четырнадцатилетним мальчуганом, то – разными людьми постарше, которых инстинктивно опознал как отцов девочек; еще в одном случае он оказался человеком, который мог быть только его собственным отцом, а потом ненадолго превратился сразу в двоих мужчин, один из которых был Рассел Томас, а другой – он сам в подростковом возрасте. Девочки между тем также скользили и переливались из сущности в сущность: Марсия вначале сделалась Лиз, а затем матерью Сен-Жака, тогда как Терри и Джун превратились в двух его младших сестер, а потом обе они стали Вероникой, такой, какая она была, когда Сен-Жак ее в первый раз встретил. Одна из них даже стала матерью Изабель, которая некоторое время свирепо озиралась вокруг, но объединившиеся желания преодолели механизм самоцензуры, вызвавший появление монахини, и она быстро помолодела, сделавшись матерью Изабель, какой Сен-Жак ее впервые увидел, а потом и еще моложе – робкой девочкой – подростком, после чего вновь преобразилась в Веронику и две Вероники замерцали, принимая обличья всех девочек в классе, прежде чем вернуться к первоначальному облику Терри и Джун… И все они, каждое из этих обличий, содрогаясь, испытывали оргазм за оргазмом, каждый из которых дарил окончательное и полное освобождение от предыдущего напряжения, но и это полное освобождение в свою очередь оказывалось лишь состоянием невыносимого напряжения по сравнению с освобождением, которое шло следом.

Наконец – может, резко, может быть постепенно, Сен-Жак не был вполне уверен – они распутали клубок тел, вымылись дочиста, намыливая друг друга под душем, невесть откуда появившимся в ванной, затем вытерли друг друга полотенцами и вышли. Сен-Жак вновь был самим собой – уже не Расселом Томасом – но более молодым собой, лет семнадцати-восемнадцати, исполненным уверенности в себе и изящества, которые Рассел Томас всегда изображал и которых так не хватало самому Сен-Жаку.

Надевая часы, Сен-Жак бросил на них взгляд: 7:15. Время сновидения поравнялось с соответствующим ему временем бодрствования. Сен-Жак напомнил всем трем девочкам, что они должны обо всем забыть, как только проснутся. Марсия сказала, что непременно постарается, а потом вынуждена была, как они все уже и предвидели, извиниться и покинуть их.

Сен-Жак ощутил неудержимое желание вернуться домой, прихватив с собой Джун и Терри. Он закончил одеваться, потом подождал, пока Джун и Терри одернут тяжелые пуловеры поверх джинсов – теперь все трое были одеты более небрежно, для улицы – после чего обнял их обеих и повел к своему автомомобилю. Душа его пела от счастья, и постепенно в ней разгорался тихий восторг, который приятно было уже просто чувствовать. Девочки втиснулись рядом с ним на переднее сиденье и Сен-Жак повез их к себе домой. Покидая школу, все трое помахали на прощанье охраннику у ворот.

Дома Сен-Жак открыл бутылку шампанского – Сен – Жак всегда любил шампанское и обе девочки тоже питали к нему слабость – потом все трое расселись по гостиной, прихлебывая вино и молча созерцая огонь, загоревшийся в камине. Прикончив бутылку, они перебрались в спальню и еще позанимались любовью.

На сей раз они начинали медленно, романтически, словно все трое полностью соответствовали друг другу, следуя скорее какому-то внутреннему, врожденному порядку, нежели диктату личных надобностей и хотений. Запах специй от подушки наполнял комнату, вселяя во всех ощущение парящей легкости, соединяясь с мебелью и со стенами, отчего окружающее преображалось в пронизанный солнцем лес, зеленый и прохладный.

Потом светящийся туман, в глубине которого мелькали зеленые и золотые проблески, лениво кружился вокруг них, занимающихся любовью в высокой зеленой траве, усыпанной красными и желтыми полевыми цветами… поднимающихся ввысь, плавно взмахивая в мерцающем воздухе крыльями цвета слоновой кости и с золотыми кончиками, неспешно забираясь все выше, пока мир окончательно не потерялся внизу, а потом они ныряли и переворачивались, все быстрее и грациознее, падали и парили, сплетясь все вместе, сквозь нескончаемые золотистые облака. Двойной фаллос Сен-Жака, цвета рубина и жадеита, две извивающихся змеи, сотканных из света, глубоко погрузились в обеих девочек и все трое прижались друг к другу, крепко и неподвижно, не нуждаясь уже в движении, вертясь и переворачиваясь в холодном туманном сиянии бесконечного пространства небес, раскинувшихся за пределами обычного неба, и Сен-Жак знал, что именно это всегда скрывал и одновременно выставлял напоказ в его снах фаллос – этот абсолютный неподвижный союз, это радостное слияние неба и плоти.

– Я же говорила, что это просто мелкий грешок и скоро он образумится, – услышал Сен-Жак; это Терри обращалась к Джун голосом, принадлежавшим в такой же степени его жене Веронике, как и Терри, в такой же степени Терри, как и Веронике.

– С ангелами всегда так бывает. Я должна извиниться перед вами обоими, – отвечала Джун голосом, полным сдерживаемого смеха; голосом матери Изабель в такой же степени, как и Джун, голосом Джун в такой же степени, как и матери Изабель.

– Напротив, – возразил Сен-Жак, – это я должен принести извинения. Я очень рад, что Вероника привела вас сюда, дав мне тем самым возможность произвести необходимые улучшения.

Все они разразились хохотом и упали, сплетенные, прямо в небо.

Неожиданно Сен-Жак понял, что после пробуждения он запомнит всего лишь «фаллос» – множество взаимных проникновений и спазматических сбросов напряжения, что единение и любовь, и то, как они впятером переплавлялись один в другого посреди бесконечного неба останется в такой же степени за пределами восприятия его бодрствующего сознания, как ранее его собственные, чисто сексуальные фантазии, находились за пределами понимания матери Изабель.

Зазвонил будильник, и Сен-Жак едва успел напомнить всем – Джун, Терри, Веронике, матери Изабель и самому себе – чтобы они забыли о случившемся, как только проснутся. Все согласились, а затем с хохотом выпали из неба каждый в свое отдельное «я».

Вероника и Сен-Жак проснулись друг рядом с другом. Они переглянулись, бодрые и более свежие, нежели им случалось быть вот уж на протяжении многих лет. Ни один из них не помнил того, что произошло между ними рано утром, когда симбиот Вероники достиг, наконец, критической точки в своем взаимодействии с ее нервной системой и начал воздействовать на ее сны точно таким же образом, каким воздействовал на сны ее мужа его собственный симбиот. В случае Вероники превращение запоздало на несколько дней из-за того, что она съела настолько меньше заплесневевшего хлеба, чем муж, и поселившейся в ней плесени потребовалось куда больше времени, чтобы размножиться до количества, способного оказать на нее воздействие.

Муж и жена улыбнулись друг другу, чувствуя редкую в последнее время взаимную симпатию и нежность, сами удивленные ею и не знающие еще, что кое-что действительно изменилось. Затем они разошлись, чтобы прожить каждый в отдельности совсем разные дни: Сен-Жак – заботясь об улучшении своих методов преподавания и выдумывая нескончаемые позиции и оргазмы, хотя, может быть, и не с той уже одержимостью, что раньше; Вероника – занимаясь со своими ученицами геологией и плаванием и предаваясь грезам о погружении в астрал и чудесах рая.

Им потребовался почти год, чтобы понять и принять, что они теперь значат друг для друга, и еще десятки лет, чтобы научиться полностью интегрировать свое существование в сновидениях и наяву. Где-то в течение этого первого года они вновь начали заниматься друг с другом любовью во плоти и в конце концов от их союза родилось двое детей. И в этих детях, а также в великом множестве их потомков во веки веков счастливо обитала сине-зеленая плесень.

От автора

Идеи моих любимых рассказов часто приходят ко мне в качестве своего рода иронического контрапункта к чему-нибудь другому, над чем я в тот момент работаю: обыкновенно идея, в общем, та же самая, но вывернутая так, что «выстреливает» в совершенно ином, зачастую же просто противоположном направлении. Отчасти «Джеймсбургский инкуб» произошел от идей, которые я обыгрывал в своем самом последнем романе «Паутины» с примесью того, что я в то время читал о сновидениях, демонологии и ведовстве. Все это в конечном счете соединилось и выкристаллизовалось вокруг Сен-Жака – который, в свою очередь, обязан своим существованием отчасти туманным воспоминаниям о раздражающе претенциозном учителе французского, которого я когда-то знал, отчасти же моим собственным страхам перед тем, на что бы могла стать похожа моя жизнь, окажись я когда-либо вынужден зарабатывать на хлеб преподаванием.