Текст книги "Секс с чужаками"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Филип Хосе Фармер,Харлан Эллисон,Лиза (Лайза) Таттл,Уильям Гибсон,Ларри Нивен,Конни Уиллис,Эдвард Брайант,Роберта Лэннес,Пат (Пэт) Кадиган,Льюис Шайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Елки-палки, нет, он точно чего-нибудь накачался.

– Не нужно мне никакой защиты, – сказала я. – Как тебе хорошо известно.

– Да, – согласился Браун с некоторым разочарованием. – Да. – И отодвинулся.

Что за фигня творится? Я смотрела на Септа и Арабеллу. Она уже скинула свитер и вылезала из юбки – мне и раньше доводилось на это смотреть, а иной раз я даже помогала. Но вот никогда раньше я не замечала у нее на лице такого отчаяния. Что-то было во всем совершенно неправильное. Септ раздевался и хрен у него был такой большой, что Арабелла большего и пожелать не могла, но взгляд у нее был все тот же. Септ кивнул Брауну и улегся на Арабеллу. Вид у него при этом был почти огорченный.

– Я за все лето ни разу лежа не оторвался, – сказал сзади Браун, запуская руку мне между ног. – Давай уйдем отсюда.

Уж это с радостью.

– Ко мне нельзя, – предупредила я. – Меня с целочкой поселили. А к тебе как?

– Нет! – воскликнул он и уже потише добавил, – у меня та же проблема. Новичок. Только что с челнока. Я хотел бы раскрутить его потихоньку.

Врешь ты, Браун, подумала я. И вообще ты не прочь слинять.

– Я знаю одно место, – решила я и практически отволокла его в прачечную, пока он не успел пойти на попятную.

Я расстелила одну из высушенных сверхгладких простыней на полу и улеглась на нее с такой скоростью, с какой смогла избавиться от одежды. Браун не торопился, а лишенная трения простыня, казалось, подействовала на него расслабляюще. Он сверху донизу огладил мое тело руками.

– Тавви, – пробормотал он, ведя губами от моих бедер к горлу, – кожа у тебя такая мягонькая. Я почти забыл, – он обращался к самому себе.

Чего забыл-то, елки зеленые, не мог же он все лето чик-чик не делать, иначе по нему это враз бы стало заметно, а он себя ведет, будто времени впереди вагон.

– Почти забыл… ничего похожего…

Похожего на что? – подумала я с яростью. Что же у тебя там в комнате спрятано? Что-то, имеющее то, чего нет у меня. Я раздвинула ноги и заставила Брауна лечь между ними. Он вскинул было голову, нахмурился, потом снова начал это длинное, медленное, мучительное поглаживание. Елки-палки, сколько ж, по его мнению, я могу терпеть?

– Давай, – прошептала я, пытаясь направить Брауна куда надо бедрами. – Вставляй же, Браун. Я хочу чик-чик. Ну пожалуйста.

Браун вскочил так резко, что я приложилась головой о пол прачечной. Он принялся одеваться, и вид у него при этом был… какой? Виноватый? Сердитый?

Я села.

– Ты, нахрен, соображаешь или нет, что ты делаешь?

– Тебе не понять. Просто я все время думаю о твоем отце.

– О моем ОТЦЕ? Да что за херню ты порешь?

– Слушай, я не могу объяснить… Не могу и все тут…

И ушел. Взял и ушел. Когда я готова была в любую минуту кончить, а что получила взамен? Шишку на голове.

– Нет у меня отца, выкидыш ты поганый! – заорала я ему вслед.

Я мигом оделась и принялась доставать из крутилки вторую простыню со всей злобой, которую хотела бы потратить на Брауна. Арабелла пришла опять и смотрела на меня, заглядывая в дверь прачечной. Взгляд у нее был все такой же напряженный.

– Видела ты эту последнюю милую сцену? – спросила я у нее, цепляя простыней за ручку центрифуги и прорывая дыру в углу.

– Мне и видеть не надо. Я и так ее очень хорошо представляю, по поведению моего кавалера, – Арабелла с несчастным видом прислонилась к двери. – По-моему, они за лето все оголубели.

– Все может быть, – я сгребла простыни в комок. Нет, все-таки дело тут было в чем-то другом. Иначе Брауну не пришлось бы врать про новичка у себя в комнате. И он не стал бы все время так по-идиотски поминать моего отца. Я прошла мимо Арабеллы. – Не волнуйся, Арабелла, если нам снова придется лесбовать, я тебя ни на кого не сменяю.

Даже после этого она не больно-то повеселела.

Моя дуреха-соседка не спала, сидела на койке, где я ее и оставила. Так, наверное, все время и просидела, бедолага, пока меня не было. Я постелила простыни, второй раз за вечер разоблачилась и залезла в постель.

– Можешь выключать свет, – сказала я.

Зибет метнулась к выключателю – оказалось, на ней напялена ночная рубашка времен юности Старикашки Маултона, а то и еще древнее.

– У тебя неприятности? – выпалила она, широко раскрыв глаза.

– Ничего подобного. Не я же ведь блевала. Если неприятности у кого, так это у тебя, – злобно ответила я.

Зибет ухватилась за выключатель, словно была не в силах удержаться на ногах.

– Мой отец… они расскажут моему отцу? – лицо у нее опять делалось то красным, то белым. Куда может угодить ее рвота на этот раз? Кажется, мне придется научиться сдерживать раздражение на свою соседку.

– Твоему отцу? С какой стати? Да и нет ни у кого никаких неприятностей. Это же всего-навсего пара простыней.

Она меня словно и не услышала.

– Он сказал, что приедет и заберет меня, если я влипну в историю. Он сказал, что заберет меня домой.

Я села в кровати. Ни разу еще не видала новичка, который бы не сох по дому – по крайней мере, если у него, как у Зибет, целая любящая семья, а не просто договор о доверенности да пара шелудивых юристов. Но эта Зибет явно же офигаенно трусила при одной мысли о возвращении. Может, весь кампус сегодня с коньков слетел?

– Ни в какую историю ты не влипла, – повторила я. – Прежиывать не о чем

Зибет все цеплялась за выключатель, точно утопающий за соломинку.

– Ну же… – бог ты мой, да ведь у нее, наверное, какой-нибудь припадок, а виноватой, как пить дать, снова окажусь я. – Ты здесь в полной безопасности. Твой отец ни о чем даже и не узнает.

Зибет вроде бы немного расслабилась.

– Спасибо, что не втянула меня в историю, – сказала она и нырнула обратно в постель. Свет она так и не выключила.

Елки-палки, стоило огород городить. Я слезла с кровати и сама погасила этот треклятый свет.

– Знаешь, а ты хорошая, – тихо пробормотала Зибет в темноте. Точно сдвинутая. Я улеглась поудобней, собираясь уговорить себя пальчиком ко сну, так как любая политика кроме молчания явно не приведет ни к чему хорошему. Не хотела я больше истерик.

Вдруг по комнате раскатился задушевный голос:

– Юноши Маултон-Колледжа, все мои сильные сыновья, вам мое пожелание…

– Что это? – прошептала Зибет.

– Первая ночь в Аду, – отозвалась я, в тридцатый раз вылезая из постели.

– Да увенчаются успехом все ваши благородные начинания, – проорал Старикашка Маултон.

Я хлопнула ладонью по пластине выключателя и принялась шарить в своем нераспакованном еще после челнока чемодане в поисках пилочки для ногтей. Отыскав пилочку, я встала на койку Зибет и принялась отвинчивать интерком.

– Юные женщины Маултон-Колледжа, – грянуло снова, – все мои дорогие дочери, вам… – и тут динамик заглох. Я швырнула пилочку вместе с винтиками обратно в чемодан, двинула кулаком по выключателю и грохнулась в кровать.

– Кто это был? – прошептала Зибет.

– Наш отец-основатель, – ответила я, но, припомнив, какое действие слово «отец» на всех сегодня оказывает в этом сумасшедшем доме, поспешно добавила, – больше тебе его слушать не придется. Завтра я подложу кой-чего в механизм и поставлю винты на место, чтобы общажная мамаша не догадалась. Остаток семестра мы проживем в блаженной тишине.

Зибет не ответила. Она уже спала, тихо похрапывая. Таким образом ни единая моя догадка за сегодняшний день не оправдалась. Обалденно начинается семестр.

Администратор знал про посиделки.

– Смысл слова «невыход» тебе, я полагаю, понятен? – осведомился он.

Он был старый хрен, лет так сорок пять. Как раз в возрасте моего папаши. Смотрелся, впрочем, неплохо – небось упражнялся, как безумный, держа в форме свое старое брюхо, чтобы охмурять девчонок-первогодков. Грыжу нажить мог свободно. И тоже, наверное, как мой папочка, спускал в пластиковый мешочек для продолжения рода. Елки-палки, ну и законы же.

– Ты студентка на доверенности, Октавия?

– Точно.

Как по-вашему, стерпела бы я иначе такое раздолбайское имечко – «Октавия»?

– Без обоих родителей?

– Да. Матери оплачен отказ от прав. До двадцати одного года – ношение условного имени.

Я смотрела администратору в лицо, чтобы понять, как он это воспримет. Мне частенько приходилось видеть после таких слов испуганные мины.

– Стало быть, написать о твоем поведении некому, кроме твоих юристов. Исключить тебя невозможно. А от наказаний пользы что-то не видно. Я, признаться, не совсем понимаю, как на тебя воздействовать.

Да уж еще бы. Я продолжала его разглядывать, а он разглядывал меня – может, гадал, не его ли уж я дорогая доченька, не вылез ли предмет его нынешних поползновений из его собственного пластикового мешочка.

– Так что же именно ты сказала своей матери общежития?

– Что она погань, – пояснила я.

– Разок-другой мне и самому хотелось ее так назвать. Строит из себя симпатягу.

Я ждала, нисколько не сомневаясь, что за этим последует.

– Насчет этой вечеринки. Я слыхал, с мальчиками сейчас что-то происходит. Что же именно?

Такого вопроса я не ожидала.

– Не знаю, – ответила я и тут только поняла, что лопухнулась. – А если б знала, то сказала бы, как по-вашему?

– Ну конечно же, нет. Признаю. Знаешь, ты ведь уже вполне сложившаяся молодая женщина. Прямодушная, верная своим друзьям и очень красивая к тому же, если позволишь заметить.

Ага – а… И у тебя как раз случайно есть для меня работка, не так ли?

– Моя секретарша только что уволилась. Она заявила, что ей нравятся мужчины помоложе, хотя если то, что я слышал, верно, то может быть, ей без меня и лучше. Работа хорошая. Много поездок. Если, конечно, ты, как моя секретарша, не предпочитаешь мальчиков мужчинам.

Ну, вот вам и выход. Никаких больше целочек-первогодков, никакого невыхода. Большое искушение. Только вот ему самое меньшее сорок пять, а я отчего-то не в состоянии переварить мысль о том, чтоб делать чик-чик с собственным отцом. Уж простите, сэр.

– Если тебя беспокоит вопрос с доверенностью, то я уверяю, что имеются способы это проверить.

Врет. Ни один из них не знает, кто его ребенок. Для того-то мы и носим эти дурацкие книжные имена, чтобы не могли объявиться вдруг на пороге у папочки: привет, я ваша дорогая дочь. Доверенность защищает их от подобных сцен. Только изредка встретишь вдруг вот такую гнусь, как этот администратор, и начинаешь задумываться, кого же от кого защищают.

– Помните, что я сказала своей матери общежития? – спросила я.

– Да.

– Вам вдвое того же.

Невыход до конца года и сигнальная лента на руку, чтоб им пусто было.

– Я знаю, что у них такое, – шепнула мне Арабелла на уроке. Только на уроках я с ней и виделась. Проклятущая сигнальная лента тут же врубалась, стоило мне хоть пальчиком себе сделать без разрешения.

– И что же? – спросила я без особого интереса.

– Потом скажу.

Я встретилась с ней снаружи, в вихре падающих листьев и пуха. Система циркуляции опять поехала.

– Животные, – сказала Арабелла.

– Животные?

– Маленькие отвратные твари длиной так примерно с руку. Называются тессели. Отвратные коричневые зверюги.

– Не верю, – сказала я. – Не может быть, чтоб зверюги. Это же только для младшеклассников. Они что, с какой-нибудь усовершенствованной биологией?

– Ты имеешь в виду, феромоны или вроде того? – Арабелла нахмурилась. – Не знаю. Я в них уж точно ничего привлекательного не вижу, но вот пацаны… Браун приволок свою животину на посиделки – таскает на руке и называет ее Дочурка Энн. Они все вокруг нее увиваются, ласкают и говорят всякое типа «Иди к папочке». Ненормальные, точно.

Я пожала плечами.

– Ну, если ты права, нам не о чем беспокоиться. Пусть какие угодно усовершенствованные, разве звери их надолго займут? К середине семестра все кончится.

– Ты зашла бы, что ли? Я тебя совсем не вижу, – судя по голосу, Арабелла созрела для лесбия.

Я помахала рукой, на которой была лента.

– Не могу. Слушай, Арабелла, я на следующий урок опоздаю, – сказала я и заспешила прочь сквозь желто-белую муть. Следующего урока у меня не было. Я вернулась в общагу и приняла малость самолета.

Когда я «приземлилась», Зибет сидела у себя на койке и деловито строчила в блокноте, пристроив его на коленях. Выглядела она куда лучше чем в нашу первую встречу. Волосы ее малость отросли и достаточно завивались на концах, чтобы сделать ее посимпатичней. И такой напряженной она не выглядела. Собственно говоря, она выглядела почти счастливой.

– Чем ты занята? – надеюсь, я спросила именно это. Первая пара фраз после самолета выходит так, что можно только догадываться, о чем речь.

– Переписываю свои заметки, – отвечала она. Ну дела, чем только люди не тешатся. Я подумала – может, она нашла себе дружка, оттого и этот миленький румянец. Если так, у нее дела получше, чем у Арабеллы. Или у меня.

– Для кого?

– Что? – она ответила непонимающим взглядом.

– Для какого парня ты переписываешь свои заметки?

– Парня? – в голосе Зибет появился напряг. Вид у нее стал испуганный.

– Я думала, ты завела себе дружка, – осторожно сказала я. И еще раз увидела, как она съезжает с коньков. Нет, чтоб ей пусто было, ничего у ней в голове не наладилось. Интересно только, что я такого сказала, чтобы ее так взбаламутить.

– Зибет вжалась в стену, будто я на нее наступала с чем-нибудь таким опасным, и прижала к груди свой блокнот.

– Почему ты так подумала?

– Что же я такое подумала? Надо было мне рассказать ей про самолет, прежде чем я собралась «полетать». А то теперь приходится ей отвечать, будто это нормальный разговор, а не угадайка – будто в запертую крысу палкой тыкать. Одна надежда, что потом можно будет объясниться.

– Не знаю, почему. Просто у тебя вид такой…

– Значит это правда, – сказала она и весь напряг к ней вернулся, и лицо опять начало менять цвет с красного на белый и обратно.

– Что правда? – спросила я, продолжая гадать, во что же такое самолет превратил мое невинное замечание.

– До того, как я сюда попала, у меня были косы. Тебя, наверное, удивляет моя прическа.

– Елки-палки, наверное, я сказала какую-нибудь гадость про ее волосы.

– Мой отец… – Зибет вцепилась в блокнот так же, как в ту ночь хваталась за выключатель – будто жизнь спасала. – Мой отец их обрезал, – она признавалась мне в чем-то ужасном, а я понятия не имела – в чем.

– Чего ради он это сделал?

– Он сказал, что я ими… искушаю мужчин. Он сказал, что я… заставляю их думать обо мне нехорошее. Он сказал, что это бывает по моей вине. Он отрезал все мои волосы.

– До меня наконец дошло, что я спросила у нее как раз то, что хотела: не завела ли она себе дружка.

– Как по-твому, я правда это делаю? – спросила она меня умоляющим голосом.

– Шутит, что ли? Она бы не соблазнила даже Брауна, когда его на целочку тянет. Этого я, однако, не могла ей сказать, а с другой стороны, я знала, что если отвечу «да», то опять у нас наступит блевательный сезон. Жаль мне ее было, бедолагу, с ее отрезанными косами и с ее поганым папашей, который ее запугал до чертиков, наговорив воз всякого вранья. Неудивительно, что она была такой сдвинутой, когда только сюда попала.

– Как считаешь? – настаивала она.

– Если хочешь знать, что я думаю, – сказала я, не совсем твердо вставая на ноги, – так я думаю, что все отцы – куча дерьма. – Мне вспомнился рассказ Арабеллы – маленькие коричневые животные длиной в руку – и как Браун говорил: «Твой отец только хотел тебя защитить». – Хуже, чем куча дерьма, – повторила я. – Все.

– Зибет, распластавшись по стене, таращилась на меня – как будто ей хотелось мне поверить.

– Хочешь знать, что со мной сделал мой отец? – спросила я. – Он мне косы не отрезал. О нет, он придумал куда лучше. Знаешь, что такое дети по доверенности?

– Зибет помотала головой.

– Ладненько. Мой отец желает сохранить свой драгоценный род и свою фамилию, но не желает никаких связанных с этим беспокойств. Так что он оформляет доверенность. Платит кучу денег, потом спускает в пластиковый мешочек и готово – он уже папаша, а вся грязная работа остается юристам. Как, например, пестовать меня, и отправлять куда-нибудь на летние каникулы, и оплачивать мое обучение в этой поганой школе. Или цеплять на меня вот это, – я показала ей запястье с гнусной сигнальной лентой. – Он меня даже никогда не видел. Даже не знает, кто я такая. Уж поверь, про дерьмовых отцов мне все известно.

– Я бы хотела… – произнесла Зибет. Потом раскрыла свой блокнот и снова взялась переписывать свои заметки. Я брякнулась на кровать – начинался послеполетный отходняк. Когда я снова взглянула на Зибет, она поливала слезами свои драгоценные записи. Елки-палки, что ей ни скажи – все неладно. Самое большее, на что я могла надеяться в этом ненормальном месте – это что парни наиграются со своими зверюшками к середине семестра, да еще на повышение отметок по поведению.

К середине семестра циркуляционная система вышла из строя окончательно. Кампус был по колено завален пухом и листьями. Ходить и то едва можно было. Я шла на занятия, пробиваясь сквозь листья и пригнув голову. Брауна я заметила только когда было уже поздно.

На руке Браун держал животное.

– Это дочурка Энн, – сказал Браун. – Дочурка Энн, познакомься с Тавви.

– Пошел нахрен, – сказала я, протискиваясь мимо него. Браун схватил меня за руку и крепко сжал, так что сигнальная лента до боли врезалась мне в тело.

– Это невежливо, Тавви. Дочурка Энн хочет с тобой познакомиться. Будь лапочкой, – он ткнул животным мне прямо в физиономию. Арабелла была права. Гадостная тварь. Я их до этого никогда вблизи не видела. Коричневая острая мордочка, тусклые глазки и крошечный розовый рот. Тельце, покрытое грубой коричневой шерстью, вяло повисло у Брауна на руке. На шею зверю Браун нацепил ленточку.

– Как раз в твоем вкусе, – сказала я. – Страшнее черта, и дырка достаточно большая, чтоб даже ты нашел.

Браун сжал мою руку еще крепче.

– Ты не должна так говорить с моей…

– Привет, – сказала Зибет у меня из-за спины. Я быстро обернулась. Ее-то как раз мне и надо.

– Привет, – ответила я и выдернула у Брауна руку. – Браун, это моя соседка. Она новенькая. Зибет, Браун.

– А это дочурка Энн, – произнес Браун, поднимая животное повыше, так что оно по-дурацки разинуло мягкий розовый рот. Хвост у зверюги был задран, и с того конца я тоже видела мягкое и розовое. И Арабелла еще удивляется – что их привлекает?

– Рад познакомиться, новенькая соседка, – пробормотал Браун и покрепче прижал животное к себе. – Иди к папочке, – сказал он и зашагал прочь по листьям.

– Я потерла свое несчастное запястье. Ох, только бы она меня не спрашивала, зачем ему тессель. Не собираюсь я объяснять девчонке про гнусные привычки Брауна.

– Я ее недооценила. Зибет слегка вздрогнула и прижала к груди свой блокнот.

– Бедная зверюшка, – сказала она.

– Что ты знаешь о грехе? – спросила меня вдруг Зибет в тот же вечер. По крайней мере, свет она хоть выключила. Все какое-то улучшение.

– Много чего знаю, – ответила я. – Как по-твоему я заполучила этот очаровательный браслет?

– Я имею в виду – о чем-то по-настоящему плохом. Когда делаешь вред кому-то другому. Чтобы выручить себя, – Зибет умолкла. Я ей ничего не ответила и она тоже замолчала надолго.

– Я знаю про администратора, – заявила она в конце концов.

– Я бы не могла сильней удивиться, если бы даже Старикашка Маултон заорал вдруг из интеркома «Благословляю тебя, дочь моя!»

– Ты хорошая, я знаю, – Зибет говорила каким-то мечтательным голосом. Будь какая другая девчонка на ее месте, я решила бы, что она балуется пальчиком. – Есть вещи, которые ты не сделаешь, даже для того, чтобы спастись.

– А ты, надо полагать, законченная преступница?

– Есть вещи, которые ты не сделаешь, – сонно повторила Зибет, а потом отчетливо, невпопад добавила: – Моя сестра приезжает на рождество.

– Ну, у нее сегодня одни сюрпризы.

– Я-то думала, ты вернешься домой на рождество, – сказала я.

– Я никогда не вернусь домой, – ответила Зибет.

– Тавви! – закричала Арабелла через половину кампуса. – Привет!

Парни завязали, решила я. И как вот теперь, скажите на милость, мне избавиться от этой сигнальной ленты? Я почувствовала такое облегчение, что чуть не разревелась.

– Тавви, – снова завела Арабелла, – я тебя месяц не видела!

– Что случилось? – спросила я, удивляясь, почему она не выложит про парней все сразу очертя голову, как у ней это водится.

– О чем ты? – не поняла Арабелла и по ее вылупленным глазам я поняла, что не в парнях дело. Они по-прежнему заняты своими тесселями, Браун, и Септ, и все остальные. Это же просто звери, свирепо сказала я себе, всего-навсего звери, чего ты из-за них с ума сходишь? Я уверен, что твой отец заботился о твоих интересах. Иди к папочке.

– У администратора уволилась секретарша, – сказала Арабелла. – А у меня невыход за сборище с самураем у меня в комнате. – Она пожала плечами. – Это лучшее предложение, какое я получила за всю осень.

– О боже, но ведь ты же дитя доверенности, Арабелла. Ты же дитя доверенности. Он может оказаться твоим отцом. Иди к папочке.

– Вид у тебя ужасный, – сказала Арабелла. – Налеталась, что ли?

– Я покачала головой.

– Ты не знаешь, что парни с ними делают?

– Тавви, солнышко, если уж ты не можешь додуматься, для чего нужна эта здоровая розовая дырка…

– Моей соседке отец обрезал волосы, – сказала я. – Она девственница. Никогда ничего. Все волосы ей обрезал.

– Э, – сказала Арабелла, – да ты прямо не в себе. Слушай, ты уже сколько чик-чик не делала? Я тебе устрою, и помоложе, чем администратор, можешь не беспокоиться. Гарантия, что не доверяльщик. Я тебе устрою.

– Я покачала головой.

– Не хочу я.

– Слушай, ты меня беспокоишь. Не хочу, чтоб ты на меня злилась. Давай я по крайней мере спрошу у администратора насчет твоей сигнальной ленты.

– Нет, – четко возразила я. – Я в порядке, Арабелла. Мне на уроки пора.

– Плюнь ты на этих тесселей, Тавви. Они же всего-навсего звери.

– Ага.

Я ровной походкой пошла прочь от Арабеллы по заплеванному, усыпанному листьями кампусу. Как только скрылась у нее из вида, я прислонилась к одному из гигантских тополей, повиснув на нем, точно Зибет на выключателе. Будто жизнь спасала.

Зибет больше не вспоминала про свою сестру до самого кануна рождества. Волосы ее, о которых я было решила, что они отрастают, выглядели теперь еще короче. Прежнее напряжение во взорах вернулось и с каждым днем становилось все сильней. Она выглядела, словно жертва облучения.

Я и сама не так-то хорошо выглядела. Спать я не могла, а после самолета головных болей хватало на неделю. От сигнальной ленты пошла сыпь, которая распространилась до середины руки. И права была Арабелла. Я и впрямь стала не в себе. Не могла выбросить из головы этих тесселей. Если бы вы меня минувшим летом спросили, какого я мнения о забавах с животными, я бы ответила, что это отличная потеха для всех, особенно для животных. Теперь же от одной мысли о Брауне с этой уродливой маленькой коричнево-розовой тварью, сидящей на руке, меня могло вывернуть. Я все время думаю о твоем отце. Если тебя беспокоит вопрос с доверенностью, я могу разузнать. Он заботился о твоих интересах. Иди к папочке.

Моим юристам не удалось уговорить администратора отпустить меня на Рождество в Аспен или куда-либо еще. Свободу передвижений они для меня сумели выпросить (после того, как разъедутся все остальные), но ленту с руки так и не сняли. Я, однако, прикинула, что если общежитская мамаша рассмотрит как следует, во что эта лента превратила мою руку, она позволит мне снять ленту на несколько дней и дать руке залечиться. Систему циркуляции наладили и сквозь Ад теперь дули ветры ураганной силы. Счастливого рождества!

В последний день занятий я вошла в нашу комнату – там было темно – хлопнула по пластинке выключателя и остолбенела. Внутри, в темноте, сидела, оказывается, Зибет. На моей кровати. И с тесселем на коленях.

– Откуда ты это взяла? – прошептала я.

– Украла, – сообщила она.

Я закрыла за собой дверь и приперла ее одним из стульев.

– Каким образом?

– Они все ушли на вечеринку куда-то в другую комнату.

– Ты лазила к парням в общежитие?

Зибет не ответила.

– Ты же новенькая, первогодок. Тебя могут за это и домой отправить, – сказала я, все еще не веря. И это – девчонка, которая из-за простыней буквально на стенку лезла, которая заявляла: «Я никогда не вернусь домой».

– Меня никто не видел, – спокойно сказала она. – Все ушли на сборище.

– Ты свихнутая, – сказала я. – Хоть чей он, ты знаешь?

– Это Дочурка Энн.

Я содрала с койки верхнюю простыню и принялась выстилать ею свой походный чемодан. Вот елки-палки, Браун ведь первым делом сюда припрется искать. Пошуровав в ящике письменного стола, я нашла пару ножниц и прорезала ими несколько щелей для воздуха. Зибет все наглаживала мерзкую тварь.

– Мы должны ее спрятать, – сказала я. – На сей раз я не шучу. Теперь ты и вправду влипла в историю.

Зибет меня словно и не услышала.

– Моя сестра Генра красивая. У нее длинные косы, как у тебя. И еще она хорошая, как ты.

Почти умоляющим голосом Зибет добавила:

– Ей всего пятнадцать лет.

Браун потребовал и добился повального обыска, который начался, как легко догадаться, с нашей комнаты. Тесселя там не было. Я сунула его в чемодан и упрятала в одну из центрифуг в прачечной. Вторую сверхгладкую простыню я затолкала поверх чемодана – неплохая ирония судьбы для Брауна, только он был слишком взбешен, чтобы это понять.

– Я хочу еще один обыск, – заявил он, когда мамаша провела его по большому турне. – Я знаю, что она здесь. – Он повернулся ко мне. – Я знаю, что это ты взяла.

– Последний челнок уходит через десять минут, – сказала общежитская мама. – Нет времени делать новый обыск.

– Это она взяла. Я по взгляду вижу. Она ее где-то спрятала. Где-то здесь, в общежитии.

Мамаша посмотрела на Брауна так, будто не прочь была продержать его в своем закуточке – прихожей минимум с час. Потом покачала головой.

– Проиграл ты, Браун, – сказала я. – Останешься – пропустишь челнок и все рождество проторчишь в Аду. Улетишь – потеряешь свою Дочурку Энн. Как ни кинь, Браун, а проиграл.

Он схватил меня за руку. Нарывы под лентой уже и так были почти невыносимыми. Запястье у меня начало распухать, выпирая пурпурно-красным валиком вокруг металла. Я попыталась освободиться другой рукой, но хватка Брауна была такой же злобной и мстительной, как и его рожа.

– Октавия на прошлой неделе была на вечеринке с самураем у мальчиков в общежитии, – заявил он общажной маме.

– Это неправда, – возразила я, хотя едва могла говорить. От боли меня затошнило; я почувствовала, что сейчас упаду в обморок.

– Мне трудно в это поверить, – согласилась общажная мамаша, – поскольку ее передвижение ограничено сигнальной лентой.

– Вот этой? – переспросил Браун, рывком вздергивая мою руку. Я заорала. – Этой вот штукой? – он повернул ленту вокруг моего запястья. – Она ее может снять в любой момент, как захочет. Вы этого не знали? – он уронил мою руку и бросил на меня презрительный взгляд. – Тавви слишком умненькая, чтобы дать себя остановить такой мелочи, как сигнальная лента, верно, Тавви?

Я прижимала к груди запястье, в котором пульсировала боль, и старалась не вырубиться. Это не животные, отчаянно подумала я. Он бы никогда со мной такого не сделал ради простых животных. Это что-то хуже. Хуже. Он никогда, ни за что не должен получить это назад.

– Вот и звонок на челнок, – сказала общежитская мамаша. – Октавия, свобода перемещений для тебя отменяется.

Браун бросил на меня победный взгляд и вслед за мамашей подался прочь. Мне потребовались все оставшиеся силы до крошки, чтобы дождаться отправления последнего челнока и только потом пойти за тесселем. Я отнесла его здоровой рукой обратно в комнату. Невыход едва ли теперь имел значение. Все равно пойти некуда. Зато тессель теперь обезврежен.

– Все будет отлично, – сказала я тесселю.

Но далеко не все было отлично. Генра, красивая сестра Зибет, совсем не была красивой. Волосы у нее были обрезаны – так коротко, насколько могли ухватить ножницы. Она вся была красная и плакала. Зибет, наоборот, побелела и застыла лицом, как камень. Глядя на нее, можно было подумать, что она уже никогда не заплачет. Ну разве не удивительно, что с человеком способен сделать один семестр в колледже?

Невыход невыходом, а я должна была оттуда слинять. Я взяла книжки и встала лагерем в прачечной. Написала два сочинения, прочитала три учебника и, как Зибет, переписала все свои записи. Он отрезал мне волосы. Он сказал, что я искушаю мужчин и поэтому так бывает. Твой отец только хотел тебя защитить. Иди к папочке. Я включила разом все центрифуги, чтобы не слышать собственных мыслей, и начала печатать сочинения.

Я их закончила к последнему дню каникул, сцепив зубы, чтобы не думать о Брауне, о тесселях, да и о чем угодно. Зибет с ее сестрой спустились в прачечную сообщить мне, что Генра улетает обратно с первым челноком. Я с ней попрощалась.

– Надеюсь, ты сможешь вернуться, – сказала я, зная, что это звучит глупо. Будь я на месте Генры, ничто на свете не могло бы загнать меня обратно на Мерилибон Вип.

– Я вернусь. Как только закончу школу.

– Осталось всего два года, – сказала Зибет. Два года назад у Зибет была такая же славная мордашка, как у ее сестры. Два года спустя Генра будет выглядеть, как подогретый покойничек. Что за прелесть – расти на Мерилибон Вип, где в семнадцать лет ты уже развалина.

– Вернемся со мной, Зибет, – сказала Генра.

– Не могу.

Снова блевательный сезон. Я вернулась в комнату, расположилась на койке со стопкой книг и начала читать. Тессель дрых на койке в ногах, розовой дыркой кверху. Потом заполз ко мне на колени и улегся. Я его приподняла. Он не сопротивлялся. Хоть он и жил в комнате, я на него как следует никогда не смотрела. Теперь я заметила, что сопротивляться он не мог, если бы даже и попробовал. У него были крошечные лапки с мягкими розовыми подушечками и без когтей. Зубов тоже не было – только маленький мягкий бутончик рта, по размеру всего в четверть отверстия с противоположной стороны. Если он и был напичкан какими-нибудь феромонами, то я этого не ощущала. Может быть, его привлекательность просто в том, что он беззащитен, что он может драться, даже если захочет.

Я положила зверюшку на колени и слегка засунула указательный палец в дырку. Первогодком я достаточно лесбовала, чтобы уметь отличить хорошую дырку. Я пихнула палец чуть дальше.

Тессель завизжал.

– Я отдернула руку, стиснув ее в кулак и прижав ко рту, чтобы не завизжать самой. Ужасный, мерзкий, жалостный звук. Беспомощный. Безнадежный. Такой звук должна издавать женщина, когда ее насилуют. Нет. Хуже. Такой звук должен издавать ребенок. Я подумала, что за всю жизнь не слышала ничего подобного, и тут же поняла, что именно это слышала весь семестр. Феромоны. Ну нет, это намного привлекательней, чем какая-то химия. Или страх – это тоже химия?