Текст книги "Карфаген должен быть разрушен"

Автор книги: Ричард Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

Уроки трудного соседства

В последние десятилетия VIII века тиряне, казалось, первенствовали в финикийском освоении Западного Средиземноморья. Они вполне преуспели в том, чтобы найти средства для удовлетворения пристрастия ассирийского зверя к драгоценным металлам, обеспечив себе относительную политическую независимость, которой уже лишились менее предприимчивые соседи. Они создали обширную торговую сеть, основав колонии на средиземноморских берегах от Кипра до Испании. Но вскоре начались трудности. В тридцатых годах VIII века ассирийский царь Тиглатпаласар III, нарушив политическую традицию своих предшественников, позволявших финикийцам жить самостоятельно, пока они аккуратно платят дань, напал на них и захватил несколько городов, в том числе и Тир. С тирянами ассирийцы, правда, обошлись милостивее. Хотя Тир вначале и вступил в альянс против Ассирии с некоторыми сирийскими и другими финикийскими городами, он быстро капитулировал и выплатил огромную контрибуцию – 150 талантов золота. Особая милость ассирийского царя в немалой степени объяснялась и той ролью, которую играл Тир в обеспечении Ближнего Востока драгоценными металлами и редкими товарами. Однако теперь вся коммерческая деятельность Тира строго контролировалась и регулировалась ассирийцами.

Вольности, которыми столетиями пользовались тиряне, постепенно утрачивались. В порту орудовали ассирийские таможенные чиновники, они установили непомерные пошлины на некоторые особо ценные товары, прежде всего древесину, следили за тем, чтобы финикийские купцы не нарушали торговое эмбарго, введенное против Египта, заклятого врага великого царя^{172}.

Возможно, проявления слабости и побудили восстать сателлитов Тира в Финикии и на Кипре, а ассирийцев – аннексировать остров, из-за чего Тир стал еще больше зависим от коммерческих операций на западе. Бунт самого Тира против ассирийского гнета закончился тем, что тирскому монарху Лули (Элулаю) пришлось отправиться из города в изгнание на Кипр. Этот сюжет искусно изображен на ассирийском царском барельефе из Дур-Шаррукина (Хорсабада): тирский царь с семьей и свитой столпились перед тем, как взойти на корабли, а торжествующий ассирийский царь Синаххериб уже готов ворваться в город после пятилетней осады. Об упадке Тира свидетельствовало и то, что несколько финикийских городов, прежде признававших его верховенство, предоставили ассирийцам шестьдесят кораблей для того, чтобы блокировать остров-крепость. Уже не подчинялись Тиру ни Сидон, ни большая часть земель материкового Леванта. Хотя Тир все еще сохранял автономию, полномочия его царя были значительно ограничены. Новое «соглашение», подписанное во второй половине семидесятых годов VII века, регламентировало торговые связи тирян и предусматривало, чтобы все их преуспевающие порты управлялись ассирийскими чиновниками. Мало того, в Тире теперь постоянно пребывал наместник, оберегавший ассирийские интересы. Тирскому царю даже предписывалось выступать с официальными заявлениями только в присутствии ассирийских полномочных представителей^{173}.

На протяжении VII века тиряне неоднократно пытались освободиться от ассирийского ига. Несмотря на это, ассирийцы не проявляли никакого желания инкорпорировать Тир по примеру Арвада и Библа в состав одной из трех провинций, на которые была поделена вся остальная Финикия. Ассирии было невыгодно нарушать налаженную тирскую торговую сеть в Западном Средиземноморье, обеспечивавшую великого царя серебром и другими металлами, необходимыми для удержания власти над своими разрозненными владениями^{174}. Инкорпорирование Тира не гарантировало бы владычество над колониями, располагавшимися за тысячи километров от его трона. Более того, система властвования тирян в западных колониях в значительной мере основывалась на культе собственного царя и его особых отношений с Мелькартом. Для Ассирии больше пользы было от тирской монархии, подконтрольной и обладающей номинальной независимостью.

Тем не менее в ассирийском деспотизме, которому подвергался Тир, содержалась и одна положительная сторона: возрастали роль и значение отдельных западных колоний. В то время как метрополия боролась за выживание, окрепшие новые поселения продолжали развиваться и обогащаться темпами, немыслимыми в старых, тесных и узких рамках Ближнего Востока. Коммерческое освоение Центрального и Западного Средиземноморья, сопровождавшееся финикийско-греческим и соперничеством, и сотрудничеством, и интеграцией с туземным населением, создало уникальный прецедент в истории формирования новой государственности. Величайшим наследием Тира станет не Гадес с его кладезями серебра и не хроники дипломатического противоборства с Ассирией, а колония, зародившаяся на побережье Северной Африки, где теперь находится Тунис, и затмившая своей славой финикийского прародителя.

Глава 2.
НОВЫЙ ГОРОД

Прибежище Элиссы

Возникновение новых городов, ставших впоследствии великими, всегда окружено мифами, и Карфаген в этом отношении не является исключением. В одной из таких легенд повествуется о том, как Маттан, царь Тира, повелел, чтобы после его смерти, случившейся в 831 году, царство было поделено между сыном Пигмалионом и дочерью Элиссой (Элиссхат). Однако народ Тира, обеспокоенный, возможно, тем, что подобное решение проблемы наследования престола приведет к политической нестабильности, запротестовал, и царем короновали только Пигмалиона. Демонстрируя силу характера, новый монарх начал с искоренения потенциальной оппозиции, приказав убить своего дядю Ахербаса (Закарбаала), верховного жреца бога Мелькарта и супруга Элиссы. Дабы обезопасить себя, Элисса притворилась, будто не затаила злобы на брата, но втайне замыслила бежать из города с группой таких же недовольных вельмож[63]63
  Justin (18.4) называет изгнанников «принцами», и это может означать, что они могли входить в элитное сообщество тирских «князей-купцов».


[Закрыть].

Элисса искусно рассеяла подозрения Пигмалиона, попросив разрешения поселиться в его дворце, поскольку пребывание в резиденции покойного мужа навевает на нее мучительные воспоминания. Брат с радостью согласился, рассчитывая на то, что она привезет с собой все золото Ахербаса. Затем Элисса заманила слуг, присланных Пигмалионом, чтобы помочь ей собрать имущество, на корабль, ожидавший их в море, и выбросила за борт мешки, в которых якобы находилось золото усопшего супруга. После этого она убедила царских посланников бежать вместе с ней, так как брат непременно убьет их, когда узнает об утрате сокровищ. Вскоре на корабле появились и ее сановные соратники, вместе они помолились Мелькарту, и корабль покинул пределы Тира, взяв курс на Кипр. Здесь к изгнанникам присоединился верховный жрец богини Астарты, потребовав, чтобы в порядке вознаграждения за верность эта должность навечно принадлежала его роду. Группу пополнили восемьдесят девиц, служивших при храме Астарты священными проститутками: мужчинам понадобятся жены для наращивания населения нового города.

Экспедиция затем направилась к берегам Африки, где их радушно, с дарами встретили жители Утики, тирской колонии. Поначалу к беженцам благожелательно отнеслись и ливийцы. Их царь Хиарбас позволил чужакам войти на свою территорию, но, проявляя явную скаредность, предложил продать им лишь столько земли, сколько покроет шкура быка. Сметливые пришельцы разрезали шкуру на множество очень тонких полосок и очертили ими пространство гораздо большее, чем собирался уступить тирянам Хиарбас.

Согласно одной греко-римской легенде, новое поселение – Карфаген – начало быстро обустраиваться. Отовсюду люди ехали сюда не только торговать, но и жить. По мере увеличения численности населения и богатства города нарастало и недовольство ливийского царя. Наконец Хиарбас решил жениться на Элиссе, пригрозив войной, если она откажет ему. Старейшины не хотели сообщать царице эту малоприятную новость, но она убедила их сделать это, сказав, что им не следует бояться суровых испытаний, если они во благо нового государства. Старейшины тогда поведали ей об ультиматуме Хиарбаса, прибавив, используя ее же аргументацию: если она побоится тяжелых испытаний замужества, то погубит город. Элиссе ничего не оставалось, как согласиться с желаниями своего народа. Но сначала она приказала соорудить большой костер для жертвоприношений духам своего первого супруга. Когда костер запылал, царица поднялась наверх и, повернувшись к людям, провозгласила: теперь она, исполняя их желания, готова отправиться к мужу. И Элисса вонзила в себя меч.

Трудно сказать, насколько правдива эта причудливая история верности, коварства и любви и имеет ли она вообще какое-либо отношение к реалиям основания Карфагена. Самое раннее упоминание о ней содержится в греческом источнике, относящемся к III веку до н.э.: в наиболее полном виде она изложена Трогом Помпеем, галло-римским историком, писавшим свои труды в последние десятилетия I века до нашей эры^{175}. Кроме того, миф об Элиссе отражает не только стилистические установки эллинистической литературы, но и существовавшие греческие и римские предрассудки о Карфагене и его обитателях. Плутовские уловки Элиссы в преодолении препятствий намеренно противопоставлялись добродетелям римлян, которые они на протяжении почти всей своей истории приписывали себе – и прежде всего fides, верность, праведность^{176}. Карфагеняне представлены в легенде как люди вероломные и лживые. Подобно финикийским собратьям, они привыкли повиноваться женщинам и страдать от таких чисто женских прихотей, как истеричность и завистливость. К тому же они еще болезненно одержимы страхом смерти, обладают чрезмерной похотливостью и страстью к обогащению.

Некоторые историки не прочь предположить, что в греческой легенде зарыты воспоминания самих карфагенян о своем древнем прошлом. Высказывалось мнение, будто сами карфагеняне сознательно создали и распространяли миф об Элиссе, лелея и приукрашивая его, подобно тому как американцы пестуют День благодарения[64]64
  Bunnens 1968, 124–125 – параллель с Днем благодарения в США.


[Закрыть]. Однако представляется совершенно невероятным, чтобы им полюбилась история, выставляющая их в столь негативном свете. В действительности отдельные элементы мифа об Элиссе сложились в общепринятое теперь повествование лишь в первой половине III века, и, по мнению многих исследователей, к этому руку приложил Тимей Тавроменийский^{177}.

Нередко ссылаются на описание финикийцев во II веке нашей эры, принадлежащее левантийскому автору Филону Библскому, претендовавшему на то, что он изучал древние анналы Тира. В этих анналах упоминается о том, что тирский царь Маттан I передал трон своему одиннадцатилетнему сыну Пигмалиону в 820 году, после чего последовали побег его сестры Элиссы и основание ею Карфагена в 814 году. Однако находка в одной из могил Карфагена золотого медальона с начертаниями имен Пигмалиона и Астарты послужила возникновению теории о том, что ее обитатель Йадамилк был воином, входившим в состав первой тирской экспедиции, а наличие имени Пигмалиона на медальоне означает, что, возможно, сам царь и побудил диссидентов основать Карфаген^{178}.

Однако и это зыбкое подтверждение исторической достоверности легенды об Элиссе оказалось несостоятельным, когда обнаружилось, что захоронение Йадамилка датируется не последними десятилетиями IX века, а тремя столетиями позже^{179}. Самые ранние археологические слои Карфагена относятся к 760 году, хотя данные новых исследований первоначальных фаз жизнедеятельности города могут сдвинуть эту дату в более далекое прошлое[65]65
  Новые данные радиоуглеродного анализа могут сдвинуть датирование ближе к 800 году (Docter et al. 2006, 39).


[Закрыть]. Кроме того, существуют сомнения в отношении исторических свидетельств Филона. Возникли подозрения, что он почерпнул информацию не из древних финикийских текстов, а заимствовал историю у тех же греческих авторов, от которых римляне узнали об Элиссе[66]66
  Barr 1974 и Edwards 1991 убедительно доказывают, что Филона из Библа вряд ли можно считать авторитетным и надежным источником для исследования раннего периода истории финикийского мира.


[Закрыть].

Тем не менее, несмотря на возможность фабрикации поздними греческими авторами, некоторые элементы мифа могут быть основаны на информации или толкованиях, полученных при контактах с городом. Еще одна версия основания Карфагена, изложенная греко-сицилийским историком IV века Фи-листом, указывает имена вождей первого поселения: тирян Азороса и Кархедона – явно производные слова от пунических/финикийских понятий sor («скала») и Qart-Hadasht (Kapтадашт – Карфаген)^{180}.

С историей Элиссы и бычьей шкуры связана еще одна загадка. Бирсу, холм, служивший цитаделью на протяжении всей истории Карфагена, назвали так, вероятно, используя аккадское слово birtu, означающее «крепость». Однако на греческом языке похожим словом bursa называется бычья шкура: поэтому, возможно, основание города у греческих авторов и вызвало соответствующую «бычачью» ассоциацию^{181}.

Центральная роль Тира в формировании идентичности карфагенской элиты не плод воображения греков. В истории города постоянно встречаются упоминания bn Sr («сыны Тира») или h Sry («тиряне»), что может указывать на тирское происхождение тех или иных индивидуумов либо служить признаком того, что кровные связи с прародиной придавали их обладателю особый статус^{182}. Тирское происхождение, возможно, имело немаловажное значение в стремительно растущем городе, привлекавшем людей не только из всего финикийского мира, но и ливийцев[67]67
  Пунический язык впитал различные финикийские диалекты. В некоторых религиозных ритуалах явно обнаруживается ливийский элемент: к примеру, использование красной охры в погребальных обрядах (Benichou-Safar 1982, 265–266; Lancel 1995, 53; Docter et al. 2006, 35).


[Закрыть]. Кроме того, традиционные взаимоотношения с Тиром старательно поддерживались культами Мелькарта, Астарты, Эшмуна и других божеств, тоже прочно обосновавшихся в Карфагене[68]68
  К сожалению, как и в случае с другими общественными зданиями, в пуническом Карфагене не найдено материальных свидетельств создания храмов для этих божеств. Однако были обнаружены менее значительные храмы как в самом Карфагене, так и в других важных религиозных центрах пунического Запада. Храм Мелькарта – CISi. 4894, 5575. Астарта – консорт Мелькарта – CISi. 250, 2785, 4839, 4850, 5657. Храм


[Закрыть].[69]69
  Эшмуна, находившийся на вершине холма Бирса, был самым популярным святилищем Карфагена.


[Закрыть] Свой сыновний долг перед метрополией карфагеняне неукоснительно исполняли, ежегодно отправляя в Тир флотилию кораблей с представителями элиты, которые везли Мелькарту полагающуюся десятину доходов города^{183}.[70]70
  Некоторые исследователи утверждают, будто потенциальные связи с Кипром, проявляющиеся в мифе об основании города, могут свидетельствовать о значительной численности киприотов в его первоначальном населении (Kourou 2002, 102–105). Однако материальные свидетельства причастности Кипра к становлению Карфагена не указывают на то, что присутствие киприотов было более значительным в сравнении с другими регионами греческого мира (ibid., 90–92; Bisi 1988, 31).


[Закрыть]

Становление державы

Легенда об Элиссе свидетельствует: и карфагеняне, и греки считали, что город зарождался в совершенно необычных обстоятельствах, определивших его особое место среди финикийских колоний на Западе^{184}. Действительно, археологические данные подтверждают: новое поселение развивалось исключительно быстрыми темпами. Уже само название Quart-Hadasht, «новый город», указывает на то, что Карфаген основывался как колония, а не обыкновенная торговая фактория[71]71
  Bunnens (1979) предполагает, что Карфаген создавался не как колония, а как торговая фактория по подобию других финикийских поселений на Западе, и лишь позднее карфагеняне превратили ее в масштабный колониальный центр. Безусловно, по мере возрастания могущества города могли меняться и представления о его назначении. Однако в основе успеха лежал первоначальный замысел создать колониальную державу.


[Закрыть]. В стратегическом отношении место для его закладки было выбрано очень удачно: на пересечении двух важнейших торговых путей – с востока на запад из Леванта в Испанию и с севера на юг по Тирренскому морю. Пример Гадеса убеждает нас в том, что некоторые колонии тиряне создавали не только для расширения товарообмена, но и для оказания содействия другим, менее крупным финикийским торговым факториям. Этим отчасти можно объяснить быстрый рост Карфагена.

Торговый путь север – юг был особенно важен для Карфагена. Он связывал город с Сицилией, Сардинией, Италией, материковой Грецией и эгейским регионом. При раскопках ранних культурных слоев Карфагена найдено большое количество образцов греческой керамики – и эвбейской, и коринфской^{185}. Это доказывает, что уже в VIII веке Карфаген был ключевым звеном в тирренской торговой сети, включавшей в себя Сант-Имбению, Пифекусу и Этрурию. Похоже, особенно активно карфагеняне торговали с Пифекусой: значительная часть керамики, относящейся к раннему Карфагену, завезена с этого острова. Карфагеняне тоже экспортировали свои товары и керамику в Пифекусу^{186}.

Имеются археологические данные, относящиеся к VIII и VII векам и подтверждающие ввоз в Карфаген товаров из Центральной Италии^{187}. По всей видимости, керамика греческого стиля изготовлялась и в самом Карфагене. Это предполагает, что в городе обосновалась община эвбейских гончаров или карфагеняне освоили их ремесло^{188}.[72]72
  Бордман (Boardman 2006, 199), предполагая, что Карфаген вначале был «multinational comptoir» [Многонациональная торговая контора (лавка)], преувеличивает раннее влияние эвбейских греков.


[Закрыть] Вероятно, Карфаген с самого начала приобрел характер космополитического города, привлекая поселенцев самых разных национальностей, сохраняя в то же время свою сугубо «тирскую» идентичность. Хотя торговля с Левантом и Испанией продолжала играть важную роль на протяжении всей истории Карфагена, нельзя сказать, что его экономика основывалась лишь на скупке-продаже металлов по иберийско-левантийскому маршруту: коммерческая активность города в большей мере ориентировалась на динамичный тирренский рынок^{189}.

Судя по данным палеоботанических исследований, диета ранних поселенцев состояла в основном из ячменя, пшеницы различных сортов, овсяной крупы, других злаков, чечевицы, бобов, оливок, фруктов и вин^{190}. В питании полностью отсутствовало мясо домашней птицы, ранние карфагеняне предпочитали диких гусей и уток. В домашнем хозяйстве они разводили крупный рогатый скот, овец и коз, причем ели мясо любых копытных животных. Как показали исследования костей, животные забивались преимущественно в сравнительно молодом возрасте^{191}. Принадлежат ли эти данные раннему периоду существования Карфагена, археологам еще предстоит выяснить. Миф об Элиссе свидетельствует, что материковая часть поселения была довольно ограниченная в первые два столетия. Анализы амфор, в которых содержались продукты, подтвердили, что раннее поселение завозило пропитание из самых разных мест, включая Испанию, Италию, Сицилию, Грецию, Эгею и Левант^{192}.

Хотя археологам еще предстоит установить местонахождение гаваней и общественных зданий самого раннего периода, имеющиеся данные указывают на то, что прибрежная равнина уже была густо заполнена жилищами, сделанными из высушенных на солнце кирпичей и формировавшими улицы с колодцами, садами и площадями. Все поселение представляло собой строго спланированную композицию, выстроенную параллельно береговой линии. К началу VII века его окружала впечатляющая эскарповая стена шириной три метра^{193}. Город развивался столь быстро, что, по имеющимся свидетельствам, уже в первом столетии его существования происходили сносы и переустройство прежних сооружений. К примеру, карфагеняне переместили старое кладбище на новое место для возведения металлообрабатывающих мастерских^{194}.

В городе было еще три кладбища, и, судя по их размерам, можно предположить, что спустя около столетия после основания в городе проживало до 30 000 человек^{195}. Усопших хоронили в подземных склепах или гробницах – в выложенных плитами могилах, обыкновенно накрытых одной большой плитой и обустроенных в зависимости от материальной состоятельности семьи^{196}. В могилы обычно укладывали различные бытовые предметы – бритвенные лезвия, благовония, флаконы с парфюмерией, косметику, чаши, лампы, а также статуэтки и жертвенники: они предназначались для того, чтобы облегчить вхождение покойника в загробный мир. Умершего человека вначале обмывали и натирали маслами, а затем гримировали лицо. Тело потом выставляли для прощания, на специальном алтаре предлагались напитки и снедь, после поминального обеда начиналось шествие похоронной процессии с плакальщиками^{197}. Наконец усопшего предавали земле вместе с предметами, которые, согласно верованиям, ему понадобятся и в загробной жизни: инструментом, оружием и печатями, едой, благовониями и травами, керамическими изделиями. Его также полагалось снабдить амулетами и другими аналогичными вещами для того, чтобы уберечь от злых духов.

Судя по обыденности погребальной утвари, карфагеняне верили в то, что загробная жизнь подобна той, которую они проводят в трудах и заботах на земле. Надмогильные надписи подтверждают эту теорию: в них говорится о душе, которая и ест, и пьет, предостерегая живых, чтобы они не вскрывали могилы и не беспокоили умерших^{198}. Карфагеняне искренне думали, что душа человека после смерти разделяется на две части. Nephesh, ее материальная субстанция, пребывает в могиле и испытывает те же потребности, что и живой человек. Духовное содержание умершего человека, rouah, отправляется в мир мертвых^{199}.

Тела богатых карфагенян зачастую погребались с предметами роскоши, которые позволяют составить представление о характере их потребления и производства в городе. Хотя вначале предметы роскоши завозились из Леванта, Египта и других регионов Ближнего Востока, к середине VII века Карфаген превратился в крупнейшего их производителя, создав промышленную зону за городскими стенами – с печами для обжига глины, красильнями и металлообрабатывающими мастерскими^{200}. В городе наладилось массовое изготовление терракотовых статуэток, масок, ювелирных украшений, резных изделий из слоновой кости, которые поставлялись во все западные финикийские колонии^{201}.[73]73
  Сильное левантийское влияние подтверждается также тем, что в Карфагене было налажено массовое изготовление декорированных страусиных яиц, которые экспортировались по всему западному финикийскому миру и нередко использовались в погребальном убранстве. Их популярность объяснялась верой финикийцев в «космическое яйцо», из которого при разделении образовались земля и небеса. Карфагеняне, находясь в Африке, могли гарантировать бесперебойные поставки таких яиц (Ribichini 1995, 338).


[Закрыть]

Однако возрастающая региональная значимость Карфагена основывалась не только на промышленном производстве. Город стал и главным потребителем продуктов питания и сырьевых материалов, которых ему недоставало из-за ограниченности собственной материковой территории. Это, в свою очередь, влияло на соответствующую организацию других финикийских колоний в Центральном Средиземноморье. На Сардинии, например, финикийские колонисты в VII веке основали несколько новых поселений, в том числе и с фортификациями: Отока (возле Тарроса), Бития, Куккурредус, Монте-Сираи и Пани-Лорига. Новые фактории отличались от других колоний отсутствием религиозных и общественных зданий и малочисленностью населения. Их основное назначение состояло в том, чтобы обеспечивать доступ к плодородным равнинам и месторождениям руд в горах^{202}.[74]74
  Видимо, именно этим обстоятельством можно объяснить то, что в финикийских захоронениях на Сицилии обнаруживаются металлические болванки, использовавшиеся в погребальном убранстве (Fletcher 2006, 179–180).


[Закрыть] Возникновение этих поселений по времени совпало с исчезновением из археологической инвентаризации Карфагена амфоры, изготовлявшейся нурагийцами и использовавшейся для перевозки как руд, так и продовольствия^{203}.[75]75
  В Карфагене археологи нашли множество нурагийских амфор, в которых перевозились продукты и другое сырье. В финикийском поселении Сант-Имбения найдены руины склада металлообрабатывающей мастерской и 20 килограммов медных слитков.


[Закрыть] Это обстоятельство может указывать на то, что создание поселений было частью финикийской стратегии, нацеленной на обретение контроля над материальными ресурсами и средствами производства на острове для удовлетворения потребностей растущего карфагенского рынка^{204}.

Некоторые ранние гробницы Карфагена отличаются изощренной конструкцией и роскошью погребального убранства. В них находят золотые медальоны, колье и серьги, гребни и зеркальца с резными ручками из слоновой кости, амулеты и скарабеи, выполненные из фарфора, покрытые глазурью и украшенные изображениями египетских богов и фараонов, отпугивающих злых духов. Это доказывает, что город притягивал представителей финикийского торгового класса, а они, используя его возможности, обогащались еще больше[76]76
  Одна из гробниц состояла из погребальной камеры, в которой находился каменный саркофаг, установленный в нише, вырубленной в стене. Каменные плиты образовывали крышу камеры. Передняя часть камеры закрывалась каменной стеной. Самые богатые гробницы украшались белой штукатуркой изнутри, а потолок покрывался деревянными панелями. Однако большинство карфагенян хоронили своих умерших в более скромных могилах – прямоугольных ямах, обставленных каменными плитами (Lancel 1995, 46–51).


[Закрыть]. В Карфагене сформировалось ядро финикийской купеческой элиты, которая в дальнейшем определяла и управляла его судьбой на протяжении почти всей истории города.

Позднее греки заявят, что Карфагеном правили «цари» вплоть до VI века. Однако это суждение основано на недопонимании его олигархического режима^{205}. С самого начала городом управляла аристократическая клика, именовавшаяся b'lm, группа господ или князей, контролировавших все важнейшие юридические, административные, религиозные и военные структуры государства^{206}. На вершине этой иерархии находились члены семьи, чье богатство и могущество позволили им возвыситься над другими представителями элиты в данный исторический период. Греческие авторы называли их «царями», и эти индивидуумы, похоже, на самом деле обладали некой властью над своими согражданами, особенно в сфере командования армиями. От последних десятилетий VI века и до первого десятилетия IV века в Карфагене главенствовало семейство Магонидов. Однако право называться «царями» не принадлежало какой-то одной семье. Хотя они и обладали монархической властью, «царствование» не было наследственным: властью их наделял консультативный Совет старейшин^{207}. История Элиссы могла послужить средством легитимизации привилегированного статуса карфагенской элиты, не имевшей такого же блистательного происхождения. В то же время идея первой женщины-царицы, умершей бездетной, оправдывала существование олигархической системы и исключала наследственность прав на автократическое правление.

Гордость карфагенян своим тирским происхождением не имела ничего общего с рабской приверженностью к политическим и экономическим предпочтениям родины-матери. Карфаген очень скоро продемонстрировал, что намерен следовать собственным курсом в политических штормах Средиземноморья, установив прочные торговые отношения с Египтом, когда они были запрещены финикийским городам ассирийским «союзником».