Текст книги "Карфаген должен быть разрушен"

Автор книги: Ричард Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Новое государство Геракла – Мелькарта

При чеканке первых серебряных монет Баркиды использовали весовой стандарт финикийского шекеля (на Сицилии применялся стандарт аттической драхмы)^{765}.[260]260
  Теперь принято датировать выпуск карфагенских серебряных драхм, найденных в Испании, гораздо более ранним временем – до Баркидской экспедиции (Villaronga 1992).


[Закрыть] Однако в иконографии первых выпусков обнаруживается влияние эллинистической традиции. На аверсе изображена голова безбородого мужчины в головной повязке, синкретический портрет Геракла – Мелькарта. Этот образ в точности копирует эмблему, использовавшуюся на монетах, выпущенных Гиероном, теперь царем Сиракуз^{766}. Эллинистическая традиция имеет продолжение на реверсе, где изображен нос военной галеры с тройным тараном и форштевнем, заканчивающимся птичьей головой, – мотив, обычно украшавший монеты македонского царя Де-метрия Полиоркета в первые десятилетия III века. Возможно, здесь присутствует и определенная связь с левантийским миром, так как на монетах, чеканившихся в финикийском городе Арваде в середине IV века, тоже воспроизведены голова Мелькарта на аверсе и военный корабль на реверсе[261]261
  В этот период корабли также изображались на монетах Тира и Сидона (Villaronga 1973, 57).


[Закрыть].

Эти образы, возможно, были избраны, поскольку понравились наемникам в армии Баркидов или по той простой причине, что чеканщиками были сиракузцы, пользовавшиеся имевшимися готовыми шаблонами^{767}. Однако то повышенное внимание, которое Баркиды уделяли своему имиджу, исключает возможность столь упрощенного подхода к выбору символа для денег^{768}. Как мы уже видели, к этому времени синкретизм Мелькарта и Геракла стал отличительной чертой религиозного культа на Сицилии, получил распространение в Карфагене и начал играть все более важную роль во взаимоотношениях между североафриканской метрополией и другими городами пунического сообщества.

Возможно, Гамилькар учел и местные особенности при выборе символа для монет. Мелькарт был небесным покровителем Гадеса, а как главное божество Тира – подтверждал финикийское происхождение и родство города с Карфагеном. Желанием подчеркнуть эту ассоциацию, вероятно, и объясняется то, что бог изображен не в традиционном головном уборе из львиной шкуры, а согласно местной иконографии^{769}. В то время, когда Баркиды нуждались в поддержке финикийских поселений в Испании, это был разумный выбор. Помимо всего прочего, Мелькарт через тождество с Гераклом ассоциировался с Александром Великим и карфагенской армией на Сицилии, которой командовал Гамилькар. Карфагенские военные чеканщики начали изготавливать серебряные тетрадрахмы с портретом Геракла в головном уборе из львиной шкуры в последнем десятилетии IV века, однако вряд ли они делали это из желания скопировать греческие монеты или удовлетворить вкусы наемников в сицилийской армии[262]262
  Эту эмблему, конечно, избрали потому, что тетрадрахма Александра/Геракла была тогда самой распространенной серебряной монетой в эллинистическом мире и, следовательно, наиболее привлекательной для наемников на службе у Карфагена. Подсчитано, что этот образ в Средиземноморье и на Востоке 51 раз воспроизводился на монетах разных выпусков в последней четверти III века (Price 1991, 72–78). Возможно, подействовал пример Агафокла, который тоже изображал Геракла на своих монетах. Подобно тому как «портрет» Геракла на некоторых монетах Александра воспроизводил идеализированное обличье великого царя, его образ использовался в тех же целях и на монетах Агафокла (Dahmen 2007).


[Закрыть]. Поскольку Геракл обычно отождествлялся с Мелькартом, чеканщики новой монеты постарались воспроизвести на аверсе образ божества в соответствии с традиционной финикийской иконографией. В Испании тандем Мелькарта и Геракла служил впечатляющим и надежным символом могущества Баркидов^{770}.

А влияние Гамилькара настолько возросло, что Карфаген мог рассчитывать и на его военную поддержку. Когда в Северной Африке вспыхнул мятеж, он отправил туда зятя Гасдрубала с контингентом нумидийской конницы. Баркиды продолжали наращивать свое могущество в Испании и после смерти Гамилькара в начале двадцатых годов III века. Обстоятельства в точности не известны. Существуют разные версии. По одной из них его убили в бою, по другой – он утонул, когда пытался отвлечь противника, преследовавшего его двух сыновей, по третьей – погиб во время панического замешательства, возникшего, когда в ряды карфагенян врезались горящие повозки испанцев^{771}.

Протекторат Баркидов

По традиции его преемника должен был избрать Совет старейшин. Однако со времени восстания наемников этим правилом пренебрегали. Пока в Карфагене раздумывали, армия в Испании провозгласила своим командующим Гасдрубала, зятя Гамилькара. Народное собрание одобрило выбор^{772}. Аппиан сообщает, что конфликт возник, когда после назначения командующим Гасдрубал прибыл в Карфаген и попытался изменить существующий строй и ввести монархию. Совет старейшин пресек попытку путча, Гасдрубал вернулся в Испанию оскорбленный и возмущенный и правил иберийскими доминионами, игнорируя инструкции Совета. Полибий сомневается в достоверности этой истории. Однако и все предыдущие поступки Гасдрубала, рассчитанные на то, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение, и его последующие действия подтверждают: она, похоже, правдива^{773}.[263]263
  Hoyos (1994, 247–259; 1998, 150–152) утверждает, что Баркиды пользовались политической поддержкой в Карфагене и якобы «с 237 года карфагенская республика де-факто была военной монархией». Я согласен с мнением Шварте (1983) и Хусса (1985), которые считают, что в Карфагене конфликтовали противники и сторонники Баркидов.


[Закрыть]

Стиль правления Гасдрубала ничем не отличался от царствования эллинских монархов, пришедших на смену Александру Великому на Востоке. Как и там, в Испании чужеземная элита, опираясь на армию наемников, помыкала значительно более многочисленным местным населением. Она создавала новые поселения, расширяла старые города, формировала рынки и транспортные артерии для того, чтобы укрепить свою власть над завоеванными территориями. Финансовая система напоминала апартеид: высококачественные монеты чеканились для войск, а низкосортные медные деньги – для местной рыночной торговли^{774}. Подобно эллинским монархам Баркиды строили и свои отношения с вождями племен. Как и Александр, Гасдрубал, желая завоевать расположение туземного населения, взял в жены дочь местного вождя. Диодор утверждает, что иберы провозгласили Гасдрубала strategos autokrator, то есть удостоили его титула, аналогичного статусу тиранов и царей Сиракуз. О многом говорит и тот факт, что Гасдрубал возвел новый город на юго-восточном побережье Испании, основав его в 227 году под названием Qart-Hadasht (Карфаген)^{775}.

Вот как выглядело это поселение (современная Картахена) по описанию Полибия:

«Карфаген находится посередине морского берега Иберии в заливе, обращенном к юго-западу, имеющем в глубину стадий двадцать (3,7 километра)[264]264
  Один римский и птоломеевский стадий – 185 метров.


[Закрыть], а в ширину входа около десяти стадий. Весь залив получает значение гавани, и вот по какой причине: у входа в него лежит остров, по обеим сторонам которого остаются лишь узкие проходы внутрь залива Так как морская волна задерживается у острова, то во всем заливе господствует затишье, если только не производят волнения юго-западные ветра, врывающиеся обоими проходами внутрь залива; другие ветра не имеют сюда доступа благодаря замыкающему залив материку. В глубине залива выдается в виде полуострова возвышенность, на которой и расположен город. С востока и юга он омывается морем, с запада и севера к нему прилегает лагуна, так; что свободная полоса земли от озера до моря, соединяющая город с материком, имеет не больше двух стадий в ширину. Что касается самого города, то внутренняя часть его представляет впадину; с южной стороны от моря к городу ведет ровная местность; с прочих сторон город окружают холмы, из коих два имеют вид крутых возвышенностей, остальные три гораздо ниже, но скалисты и недоступны. Самая значительная возвышенность господствует над городом с востока и тянется к морю; на ней находится святилище Асклепия. Противолежащий этому холм на западной стороне похож на него по виду; здесь находится великолепный царский замок, сооруженный, как говорят, Гасдрубалом в то время, когда он домогался царской власти. Три остальные меньшие возвышенности замыкают город с севера. Одна из них обращена на восток и называется холмом Гефеста; следующая за ней носит имя Алет; говорят, что этот человек открыл серебряную руду и за то был удостоен божеских почестей. Третий холм называется холмом Крона. Ради рыбаков лагуна соединена искусственно с морем, а для доставления в город припасов из окрестностей вьючными животными или на повозках жители перекинули мост в том месте, где водораздел пересекается»^{776}.^{777}

Испанский Карфаген был удобно расположен не только для рыболовства и торговли, но и для вывоза драгоценного металла. Хотя и маловероятно, чтобы Гасдрубал замышлял стать монархом в эллинском стиле со всеми атрибутами истинного царя, Баркиды приобрели престиж и обладали аурой личной власти, необходимой для того, чтобы влиять на вождей испанских племен и наемников, многие из которых прибыли из земель, где правили харизматичные автократы. Баркиды уже считали испанские территории своей вотчиной, и любое вмешательство извне, в том числе и Карфагена, для них было неприемлемо^{778}. Отчуждению способствовала и диспропорция в экономическом благополучии. Испания процветала, поселения преуспевали и разрастались, появилась новая монета стоимостью три шекеля, и после 228 года, когда Баркиды полностью расплатились с Римом, в денежном обращении имелось множество серебра. В Карфагене же содержание серебра в слитке неуклонно понижалось, и главным средством денежных расчетов служили переоцененные бронзовые монеты^{779}.

Римский сенат, получив сообщения, очевидно, от своих встревоженных союзников в Массилии и решив выяснить, чем же занимаются Баркиды в Испании, дважды отправлял посланников в 231 и 226 годах не в Карфаген, а непосредственно в Испанию: в первом случае к Гамилькару а во втором – к Гасдрубалу[265]265
  Rich 1996, 20; Errington 1970, 37–41 – с его тезисом о возможном вмешательстве Массилии совершенно не согласен Хойос (Hoyos 1998, 171). Массилияне имели колонию на северо-востоке Испании.


[Закрыть]. Гамилькар заявил, что он всего лишь изыскивает средства для выплаты Риму контрибуции^{780}.[266]266
  Errington (1970, 32–34), Hoyos (1998, 147–149) – оба считают эту историю вымыслом, хотя и не выдвигают убедительных аргументов.


[Закрыть] Во время второго визита, согласно Полибию, римляне лестью и увещеваниями добились от Гасдрубала подписания соглашения о том, что карфагеняне «не перейдут реку Ибер (в наше время общепризнанно считать, что речь идет о реке Хукар) с оружием в руках»^{781}.[267]267
  Hoyos (1998, 169–170) полагает, что Гасдрубал пригрозил воспользоваться вторжением галлов в Северную Италию. Эта гипотеза отвергается Ричем (Rich 1996, 21–23).


[Закрыть]

В 221 году снова возникла проблема наследования, когда мстительный слуга, у которого прежнего хозяина убили по приказанию полководца, предал смерти самого Гасдрубала в его дворце в Новом Карфагене^{782}. Но она разрешилась очень быстро. Армия провозгласила командующим Ганнибала, 26-летнего сына Гамилькара, а Народное собрание в Карфагене утвердило назначение.

Ганнибал

Ганнибала с полным основанием можно назвать порождением своей эпохи. Он был поистине дитя армии, уехал из Северной Африки в возрасте девяти лет и все годы, когда формируется личность, провел в военных походах по Испании. Римский историк Ливий так описывал бойцовский нрав молодого полководца:

«Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим столь разнородным обязанностям – повелению и повиновению… Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, – покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения»^{783}.^{784}

Назначение Ганнибала подтвердило то, что властвование в Испании стало семейной прерогативой Баркидов. В своем повествовании Ливий отмечает недовольство этим обстоятельством со стороны некоторых представителей карфагенской элиты. Историк приводит диатрибу, якобы произнесенную в Совете старейшин Ганноном, давним недругом Гамилькара. Эти слова скорее всего принадлежат самому Ливию, однако они, похоже, верно отражали настроения карфагенской верхушки:

«Или, быть может, мы боимся, как бы сын Гамилькара не познакомился слишком поздно с соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства? Боимся, как бы мы не сделались слишком поздно рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю?»^{785}.[268]268
  Цитата вырвана из контекста и малопонятна. Целесообразно привести ее полностью. Гасдрубал пригласил Ганнибала к себе в Испанию письмом, когда он едва достиг зрелого возраста, и об этом был поставлен вопрос даже в сенате. Баркиды домогались утвердительного его решения, желая, чтобы Ганнибал привык к военному делу и со временем унаследовал отцовское могущество; но Ганнон, глава противного стана, сказал: «Требование Гасдрубала, на мой взгляд, справедливо; однако я полагаю, что исполнять его не следует». Когда же эти странные слова возбудили всеобщее удивление и все устремили свои взоры на него, он продолжал: «Гасдрубал, который некогда сам предоставил отцу Ганнибала наслаждаться цветом его нежного возраста, считает себя вправе требовать той же услуги от его сына. Но нам нисколько не подобает посылать нашу молодежь, чтобы она под видом приготовления к военному делу служила похоти военачальников. Или, быть может, мы боимся, как бы сын Гамилькара не познакомился слишком поздно с соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства? Боимся, как бы мы не сделались слишком поздно рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю? Я требую, чтобы мы удержали этого юношу здесь, чтобы он, подчиняясь законам, повинуясь должностным лицам, учился жить на равных правах с прочими; в противном случае это небольшое пламя может зажечь огромный пожар».


[Закрыть]

Баркидские монеты этого периода свидетельствуют о том, что Ганнибал всячески рекламировал свое родство с Гамилькаром. Портрет, по всей видимости, Геракла – Мелькарта, изображенный на серии серебряных монет, дополнен деталями, ассоциирующимися с греческим Гераклом, – палицей и лавровым венком[269]269
  Villaronga (1973, 121) утверждает, что эти монеты (III) были выпущены во время командования Гамилькара или Гасдрубала. Однако Волк (Volk 2006) недавно выдвинул обоснованную гипотезу, предполагающую, что эта серия по времени отстоит не очень далеко от более поздней серии XI, которую исследователи связывают со Второй Пунической войной. Поскольку датирование XI серии не вызывает сомнений, то, очевидно, и III серия была выпущена гораздо позже, чем предполагает Вилларонга.


[Закрыть]. Мы видим чисто выбритого молодого мужчину, а на обратной стороне – африканского слона. Примерно в это же время была выпущена серебряная монета в два шекеля с аналогичным изображением мужчины с палицей и лавровым венком. Хотя у этого Мелькарта и имеются сходные черты, мужчина изображен с бородой, и он намного старше. На реверсе тоже начертан африканский слон, но с погонщиком на спине. Эти монеты вроде бы продолжают прежние выпуски денег с символами Мелькарта, однако они явно рассчитаны на то, чтобы ассоциировать Баркидов с божеством[270]270
  Среди исследователей ведутся споры по поводу предположений о вероятном изображении Баркидов на этих монетах (Robinson 1953, 42–43; Villaronga 1973, 45–47).


[Закрыть]. Военный слон всегда служил эмблемой рода Баркидов в данный период.

Эллинские цари и вожди с давних времен старались стереть в портретных изображениях различие между человеческим божком и божественным образом. Зачастую очень трудно понять, человек или бог изображен на монетных портретах Александра Великого и его преемников, претендовавших на божественную протекцию и благосклонность, и это впечатление, похоже, создавалось преднамеренно. Баркиды же придавали еще и особое значение подчеркиванию легитимности властвования Ганнибала как сына Гамилькара Барки. Легитимность его владычества в Испании в дальнейшем была подтверждена женитьбой на иберийской женщине из Кастулона, «могущественного и славного города», тесно связанного с Баркидами^{786}.

Первые два года владычества Ганнибал занимался тем, что выкорчевывал оппозицию и расширял владения на северо-западе Испании. Вскоре он продемонстрировал и свои полководческие таланты. Ему удалось не только взять приступом несколько важных кельтиберийских бастионов, но и одержать победу в сражении с очень грозным противником[271]271
  Автор не называет «грозного противника». Согласно Ливию, им было войско карпетанов, которое вместе с вспомогательными отрядами олькадов и вакцеев насчитывало около ста тысяч человек – в открытом поле непобедимое.


[Закрыть]. Весной 220 года, столкнувшись с ним, он сымитировал отступление, перебравшись через реку Тага[272]272
  Современная река Тахо.


[Закрыть] и расположившись лагерем на левом берегу. Между берегом и траншеями оставалось достаточно пространства для того, чтобы заманить противника в ловушку. Когда армия противника начала форсировать реку, на нее обрушилась конница Баркидов. Тех, кто смог ее преодолеть, раздавили сорок слонов Ганнибала. После этого армия Ганнибала перешла на другой берег и нанесла coup de grace. Победа была столь назидательной, что теперь вряд ли кто осмелился бы бросить вызов молодому полководцу^{787}.

Сагунт

Ганнибал уже владел значительной частью территории к северу от реки Ибер, за исключением города Сагунт, который несколько лет назад, протестуя против продвижения Баркидов на север, вступил в альянс с Римом. Сагунтяне предоставляли римлянам важную информацию об активности Баркидов в Испании, и взаимоотношения между ними, очевидно, были достаточно близкими для того, чтобы пригласить римских посланников и попросить их урегулировать конфликт между сторонниками Рима и приверженцами Баркидов. Неудивительно, что римляне поддержали своих сторонников, а несколько баркидских приверженцев были казнены. Баркидам дали понять: любое нападение на Сагунт в Риме расценят как провокацию^{788}.

Тем не менее на протяжении нескольких месяцев в 220 году Ганнибал продолжал наращивать силы вокруг города. Сагунтяне забросали Рим настойчивыми мольбами об оказании помощи. Римский сенат после некоторых колебаний все-таки отправил посланников к баркидскому полководцу. Как и прежде, Совет старейшин в Карфагене был проигнорирован, и посольство выехало в Испанию.

Встреча состоялась во дворце Нового Карфагена и значительно отличалась от переговоров, проходивших шесть лет назад, когда римляне, по словам Полибия, «льстили и увещевали» Баркидов. Молодого полководца строго предупредили не делать ничего во вред римскому союзнику Сагунту, поскольку его граждане находятся под дружеским покровительством римлян, которые не могут поступиться принципами долга и верности (fides). Возможно, именно лицемерная ссылка на fides и разозлила Ганнибала. Молодой полководец напомнил, что Рим не постеснялся вмешаться во внутренние неурядицы Сагунта и даже допустил изгнание и казнь представителей элиты, настроенных дружественно по отношению к карфагенянам. Затем он устроил взбучку римлянам, сказав им, что карфагеняне, следуя древним традициям, никогда не оставляют в беде жертв несправедливости^{789}. Ганнибал даже не стал касаться другого римского требования – не нарушать обещания Гасдрубала не переходить реку Ибер – и распрощался с римскими посланниками, отплывшими с протестами в Карфаген^{790}.[273]273
  Livy (21.6) ничего не пишет о поездке послов, а просто сообщает о том, что сенат принял решение отправить послов, но посольство не успело выехать из-за нахлынувших событий. Rich (1996, 10–12) – о том, что римский ультиматум был предъявлен и отвергнут до того, как Ганнибал перешел Ибер.


[Закрыть]

Довольно надменное обращение Ганнибала с римскими послами свидетельствует о его возросшей уверенности в надежности положения Баркидов в Испании. Ресурсы, которыми он располагал, значительно превышали возможности его предшественников. Ганнибал владел почти половиной территории Иберийского полуострова, то есть земельным пространством около 230 000 квадратных километров. В наследство ему досталась превосходная армия, имевшая за плечами шестнадцать лет сражений с упорным и свирепым врагом и насчитывавшая ни много ни мало, а 60 000 пехотинцев, 8000 всадников и 200 слонов. Военное могущество дополнялось союзническими договорами с вождями кельтиберийских племен. Крупномасштабные горные разработки гарантировали возмещение военных расходов. Один римский писатель подсчитал, что только на руднике в Бебело, где шахты протянулись в глубь горы на расстояние более полутора римских миль (2,2 километра), добывалось для Ганнибала ежедневно 135 килограммов серебра. Тяжеловесность и чистота серебряных монет, чеканившихся в этот период, служат убедительным доказательством экономического процветания^{791}.

Возможно, с учетом этих обстоятельств Ганнибал и решил проявить строптивость и напасть на Сагунт. Город оказал яростное сопротивление, и осада затянулась. Жители с успехом использовали falarica – фаларику, удлиненное метательное копье с метровым шипом, обвязанным паклей, пропитанной воспламеняющейся смолой и серой. Копья поджигались и обрушивались на головы наступавших пунийцев. Сам Ганнибал был ранен копьем в бедро, когда подошел слишком близко к городским стенам. Римляне предприняли еще одну попытку переговорить с Ганнибалом, их послы даже направились к лагерю карфагенян, но он отказался встречаться с ними, сославшись на то, что не может гарантировать им безопасность и, кроме того, слишком занят осадой^{792}.[274]274
  Выдвигались предположения о том, что в упоминаниях римских посольств Полибием (до осады) и Ливием (во время осады Сагунта) в действительности речь идет об одной и той же миссии (Lancel 1999, 50).


[Закрыть]

Близится война

Зная, что римское посольство вновь отплывет в Карфаген, Ганнибал отправил туда же своих гонцов с письмом к лидерам партии Баркидов, инструктируя их, чтобы они воспрепятствовали оппонентам в Совете старейшин пойти на уступки римлянам^{793}. Действия Ганнибала наводят на мысль о том, что, несмотря на влиятельность баркидской фракции в Карфагене, он опасался, что на некоторых членов Совета старейшин могут подействовать аргументы римских послов^{794}. Один внешний вид низкокачественных монет, все еще чеканившихся в североафриканской метрополии (в сравнении с изумительными серебряными испанскими сериями), лучше всего доказывал, что экономическое чудо, свершенное Баркидами, не затронуло Карфаген^{795}.

С другой стороны, начала приносить дивиденды и альтернативная политика развития африканских территорий Карфагена – земледельческая стратегия Ганнона и его сторонников. Археологические исследования на материковых африканских землях Карфагена подтвердили увеличение и занятости в сельском хозяйстве, и объемов производства, а также возрастание экспорта сельскохозяйственной продукции в западную часть Сицилии^{796}. Процветала тирренская торговля, в Карфагене найдены значительные количества черной керамики из Кампании, относящейся к этому периоду и использовавшейся главным образом в качестве посуды^{797}.[275]275
  Черная керамика была столь популярной, что ее начали имитировать и в Карфагене.


[Закрыть] Безусловно, самые проницательные римские сенаторы не могли не заметить напряженность в отношениях между Баркидами и некоторыми членами Совета старейшин в Карфагене и пытались с выгодой для Рима воспользоваться этими разногласиями[276]276
  К их числу относился и первый римский историк Фабий Пиктор, принимавший самое активное участие в дебатах (Polybius 3.8.1–3.9.5).


[Закрыть]. Возможно, Ганнибал задумывался над тем, чтобы вернуть Баркидскую Испанию под власть Карфагена и тем самым обезопасить себя от угрозы стать отвергнутым ренегатом. Однако он скорее всего полагался на дипломатию, которая, как прежде отцу и зятю, могла обеспечить и ему официальное признание карфагенского государства^{798}.

В Карфагене римские послы нашли нужного им человека, способного серьезно отнестись к их жалобам и претензиям. Им, естественно, оказался закоренелый противник Баркидов Ганнон, выступивший в Совете старейшин с гневной обличительной речью против Ганнибала. В этом монологе, приведенном Ливием, Ганнон обвиняет Ганнибала не столько в ненависти к Риму, сколько в неуемных амбициях:

«Я заранее предостерегал вас, – сказал он, – не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барки. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью и видящего только одно средство к тому – разжигать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть… К Карфагену придвигает Ганнибал теперь свои осадные навесы и башни, стены Карфагена разбивает таранами; развалины Сагунта – да будут лживы мои прорицания! – обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом»^{799}.

Ганнон закончил свою речь патетическим призывом к тому, чтобы снять блокаду Сагунта, а Ганнибала передать римлянам. Его обращение не вызвало отклика, хранили молчание даже сторонники^{800}. Однако это вовсе не означало единодушного одобрения самовластия Баркидов. Даже недруги Баркидов оставались все-таки политическими реалистами. Если бы Совет старейшин прогнал Ганнибала, то это решение подлежало ратификации Народным собранием, твердо поддерживавшим Баркидов.

Вообще трудно представить, как можно было уволить и взять под стражу человека, командовавшего огромной регулярной армией и контролировавшего ресурсы региона, превышавшего размерами все африканские территории Карфагена. Безусловно, эта акция ублажила бы римлян, но испанские земли, с которыми Карфаген связывал свои надежды на лучшее будущее, были бы потеряны навсегда. Местные племена присягнули на верность Баркидам, а не Карфагену. Вряд ли они покорно согласятся признать нового властителя, назначенного Советом старейшин. Осознавая свое бессилие, фракция противников Ганнибала и Баркидов предпочла промолчать[277]277
  Seibert (1993, 58–60) предполагает, что Совет старейшин в Карфагене выступил в поддержку Ганнибала, преодолев определенные разногласия.


[Закрыть]. Конечно, отношения Ганнибала с некоторыми представителями карфагенской элиты напоминали брак по расчету. Как верно заметил римский историк Кассий Дион: «Его посылали не домашние магистраты, и позднее он не получал от них никакой помощи. И хотя его усилия не принесли им ни славы, ни благ, они предпочли не выглядеть людьми, покинувшими его в беде, а участвовать в его предприятиях»^{801}.

Что касается осады Сагунта, то расчеты Ганнибала, похоже, оправдались. Хотя позже римские историки и пытались скрыть факт замешательства, римский сенат погряз в дебатах и протянул с решением до тех пор, когда принимать его уже было поздно^{802}.[278]278
  Rich (1996, 29–30) склонен объяснять промедление техническими и стратегическими причинами, а не разногласиями в римском сенате. Hoyos (1998, 226–232) считает его результатом оппозиционного противодействия.


[Закрыть] Осада длилась восьмой месяц, а Рим так и не присылал армию. Граждане Сагунта потеряли всякую надежду на помощь и совершили массовое самоубийство, запалив весь город. Ганнибал разделил военную добычу на три части. Пленников отдали солдатам для продажи в рабство или получения выкупа за освобождение. Доходы от продажи награбленного имущества отсылались в Карфаген. Золото и серебро Ганнибал приберег на будущее^{803}.

В Риме сенат разделился на два лагеря: одни требовали объявления войны Карфагену, другие – настаивали на отправке в Карфаген нового посольства. Римляне могли сформировать грозную армию и, кроме того, господствовали на море, но сенаторы знали также и то, что, бросая вызов Ганнибалу, они подвергают свой город серьезной опасности, ведь им противостоит огромная и хорошо обученная армия во главе с энергичным и талантливым командующим. Сенаторы все же решили послать в Карфаген смешанную делегацию: из «ястребов» и «голубей». Задача перед ними ставилась простая: выяснить у карфагенских советников – действовал Ганнибал по своей воле или же напал на Сагунт, получив официальное одобрение. В первом случае Ганнибала надо выдать римлянам для возмездия. Второй случай давал повод для объявления войны. Когда римские послы предстали перед Советом старейшин, они натолкнулись на редкостное единомыслие.

Карфагенские советники избрали на роль трибуна самого даровитого оратора (его имя неизвестно). На прямолинейный вопрос римлян он дал довольно лукавый ответ. Согласно Ливию, фактическую беспомощность старейшин оратор употребил в их пользу. Договор Рима с Гасдрубалом, обязывавший карфагенского полководца не переходить через Ибер, недействителен, поскольку он подписывался без консультаций с Советом[279]279
  Довод советника, вероятно, был резонный, поскольку Гасдру-бал давал римлянам единоличное согласие, обусловленное ходом кампании и впоследствии не выполненное (Bickerman 1952b). О позиции Полибия по отношению к поведению карфагенян: Serrati 2006, 130–134.


[Закрыть]. Что касается вероломства, то его совершили римляне, нарушив условия договора, заключенного по итогам Первой Пунической войны, аннексией Сардинии. Далее оратор напомнил: Ганнибал не нарушал договоренностей, так как Сагунт не являлся союзником Рима, когда они подписывались. В доказательство он громко зачитал соответствующий раздел соглашения. Закончил свое выступление оратор, задав римским послам встречный вопрос: пусть они сообщат собранию карфагенских советников, каковы же истинные намерения Рима?

Однако римские послы вовсе не собирались вступать в полемику. Поднялся Фабий, их главный представитель, сдавил двумя пальцами складку тоги, подавая карфагенянам знак, что им надо принимать окончательное решение, и сказал: «Мы предлагаем вам войну или мир. Выбирайте». Карфагеняне ответили: выбор должны сделать римляне. Фабий, расправив складку тоги, заявил, что тогда будет война, и положил начало самому знаменитому военному противоборству в истории Древнего мира^{804}.

Лишь немногие историки согласны с тезисом Полибия о том, что воинственность Ганнибала проистекала из желания реализовать намерения отца использовать ресурсы Испании для возобновления войны с Римом^{805}. Тем не менее Баркиды действительно могли способствовать обострению отношений между Римом и Карфагеном. Совет старейшин вряд ли располагал достаточными политическими и военными возможностями для того, чтобы отвлечь Ганнибала от конфронтации с Римом. В любом случае интервенция Баркидов в Испании была вызвана экономической нуждой, необходимостью оплатить контрибуцию и возместить потери, понесенные после утраты Сицилии и Сардинии. Экономическая стабильность важна для безопасности не меньше процветания, хотя и оппозиция Риму могла послужить одним из мотивов конфронтации.

Как бы то ни было, испанские владения позволяли Барки-дам не только крепить оборону, но и готовиться к нападению на римлян, чтобы восстановить военный престиж карфагенян, о чем они не забывали со времен Гамилькара и поражения в Первой Пунической войне. Потенциальная конфронтация с Римом всегда занимала центральное место в политическом менталитете Баркидов, и это подтверждается как организацией управления испанскими землями, которая нацеливалась на завоевания, так и характером военной подготовки и военных трофеев. Похоже, возрождение прежней карфагенской империи в Центральном Средиземноморье стало важнейшей стратегической целью после объявления войны^{806}.

Римляне, со своей стороны, подрубили на корню надежды на сохранение статус-кво, аннексировав Сардинию, и их агрессивная, экспансионистская политика произвела соответствующее впечатление на карфагенян. Представляется сомнительным, чтобы они искренне беспокоились за судьбу жителей Сагунта, если так долго не могли принять решение об оказании им помощи. Возобновление интереса римлян к Южной Испании в 220 году вызывалось, вероятно, не столько желанием защитить союзников, сколько озабоченностью возросшим влиянием в регионе Баркидов^{807}. Захват Сагунта предоставил «ястребам» в римском сенате возможность настоять на развязывании войны, в победоносном завершении которой они были абсолютно уверены. Даже сенаторы-оппозиционеры были больше озабочены не тем, как предотвратить войну, а тем, чтобы Риму не приклеили ярлык агрессора[280]280
  Harris 1979, 200–205; Hoyos 1998, 264 – о том, что после захвата карфагенянами Сагунта «римляне уже предвкушали неминуемую и непременно прибыльную войну».


[Закрыть]. Последнее римское посольство, приезжавшее в Карфаген, преднамеренно выдвинуло такие условия, которые заведомо были неприемлемы для Совета старейшин^{808}. Война между двумя державами стала неизбежна^{809}.