Текст книги "Карфаген должен быть разрушен"

Автор книги: Ричард Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Карфагенская Сицилия

Конец господства Магонидов вовсе не означал сворачивания колонизации Сицилии, ими инициированной. Карфагеняне настолько освоились на острове, что уже просто не могли оттуда уйти. В первой половине IV века характер присутствия карфагенян в западной части Сицилии кардинально изменился – этот факт отметили греческие историки, определив зону карфагенского влияния на западе Сицилии как экзархат, то есть имперская провинция^{457}. Хотя и нет свидетельств прямого управления старыми пуническими городами из Карфагена, новые поселения на острове уже были тесно связаны с североафриканской метрополией[189]189
  Во второй половине IV века свои монеты чеканили Панорм, Солунт, Термы Гимерские и Эрике (Jenkins 1971, 53–75).


[Закрыть]. Самой деятельной и производительной силой в таких новых городах, как Алеса[190]190
  Также Галеса.


[Закрыть] и Термы Гимерские, безусловно, была карфагенская община^{458}.[191]191
  Возможно, Алеса (Галеса) была основана как база для экспедиционных сил. О Термах Гимерских: Diodorus 13.79.8. Население города состояло из пунийцев, а также греков Сицилии и Южной Италии (ibid. 19.2.2).


[Закрыть]

Особое стратегическое значение для Карфагена имел порт Лилибей^{459}. Он располагался на западном побережье Сицилии недалеко от островка, на котором когда-то стояла Мотия, и его строили для уцелевших граждан разрушенного города. Однако археологические исследования материальной культуры этого поселения показали, что иммигранты из Карфагена в значительной мере дополняли его население^{460}. В отличие от более старых пунических городов Сицилии Лилибей поддерживал регулярные коммерческие связи с Карфагеном. Вследствие своего выгодного местоположения – на мысе Боэо, самой крайней западной оконечности острова – портовый город вскоре стал главным связующим звеном на торговых путях между Северной Африкой, Сицилией, Италией и Грецией^{461}.

О стратегической важности Лилибея свидетельствовала его повышенная обороноспособность. Он строился с расчетом на обеспечение максимальной безопасности. Его мощные крепостные стены были высотой 5,8 метра, и их возводили из известкового туфа, усиленного камнем и глинобитными кирпичами. Перед стенами зиял глубокий ров шириной 28 метров.

Они перемежались прямоугольными башнями и укрепленными воротами, и в них имелись боковые и задние входы и выходы, с тем чтобы защитники крепости могли незаметно передвигаться и обрушивать на неприятеля метательные снаряды. Под землей были прорыты проходы, галереи и коридоры, позволявшие совершать внезапные вылазки и нападения на врага с тыла^{462}. В одном таком туннеле на стенах были обнаружены граффити, оставленные скучавшими без дела воинами: зарисовки воителя, корабля, оружия, пунические знаки и буквы и, конечно, эротические сценки^{463}.

На монетах, выпущенных, как полагают, в Лилибее, город предстает явно в роли военной базы, а не пунического гражданского поселения. Тетрадрахмы имеют надписи военного характера: qrthds, mmhnt и s'mmhnt («люди армии»). Действительно, Лилибеем, похоже, управлял военный комендант, а не суффеты или городской совет^{464}. Его воздвигали в качестве надежно укрепленного коммерческого анклава, способного функционировать даже во вражеском окружении.

В этот период создавались новые пунические поселения и в глубине острова, в том числе и в местах, где прежде находились греческие городища. В IV веке прежний греческий акрополь Селинунта пунийцы перестроили на свой лад, используя для этого кладку старых сооружений. Они расширили главную улицу, по-другому расположили новые здания. Диодор упоминает, что Ганнибал, захвативший город, разрешил прежним его обитателям вернуться. Однако археологи отметили, что многие новые дома в Селинунте были возведены в соответствии с карфагенскими архитектурными и строительными традициями, такими же, как в Лилибее^{465}.

Существенные трансформации, очевидно, произошли и в религиозной жизни города. Многие греческие святилища, в том числе и богини Деметры Малафоры, сохранились и использовались, но в них совершались иные ритуалы. Оставался в силе культ Зевса Мейлихия, гибрида из греческого царя богов и догреческого подземного духа смерти и возрождения^{466}.

Однако на месте его святилища археологи нашли странные двухголовые стелы, изображавшие пунические божества Баал-Хаммона и Тиннит: именно их пунические пришельцы считали родителями Зевса Мейлихия^{467}. Греческие храмы и святилища дополнились типично пуническими атрибутами поклонения богам: бетилями (священными камнями) и алтарями на открытом воздухе. В храме, изначально посвященном греческой богине Гекате, был воздвигнут алтарь для принесения в жертву и сожжения мелких животных в соответствии с пуническими религиозными обычаями^{468}.[192]192
  Несмотря на очевидное пуническое влияние, в использовании святилища Малафоры в IV веке проявлялась и приверженность местному культу, который почитался и греками, и пунийцами.


[Закрыть] Пунийцы украсили улицы города своими эмблемами: знаками Тиннит и кадуцея^{469}.

Свидетельства обитания пунийцев обнаружены и в Адра-ноне, городе-крепости, основанном селинунтцами в VI веке. Он был разрушен одновременно с Селинунтом, в 409 году, но в IV веке были восстановлены стены, построены два храма и ремесленническая зона. Самое величественное из двух святилищ располагалось на акрополе. Композиционно храм строили в соответствии с классической пунической трехчастнои планировкой, в центре под открытым небом находилась жертвенная площадка. В нем смешались пунический и греческий архитектурные стили: элегантные дорические колонны украшали портик, а треугольный фронтон обрамляли египетские карнизы^{470}. В этот период пуническое влияние впервые затронуло и менее крупные поселения. В Монте-Полиццо, прежде заброшенном, также обнаружены следы жизнедеятельности пунийцев, в том числе стела, алтарь и жертвоприношения в возрожденном храме^{471}.

Тем не менее, несмотря на активное освоение Сицилии, новые пунические поселения были лишь слабой тенью греческих городов, на месте которых они возникали. Греческие историки, конечно, преувеличивали, когда писали, что в IV веке в городах Сицилии, поросших всякого рода растительностью, обитали только дикие звери. Однако вряд ли можно сомневаться в том, что десятилетия насилия и хаоса негативно отразились не только на внешнем виде городов и поселений, но и на их обитателях^{472}. Археологические свидетельства, полученные при раскопках на Сицилии, показывают, что литературные описания заброшенных городов с полуразвалившимися стенами и поруганными храмами не являются лишь продуктом богатой писательской фантазии^{473}.

Главное предназначение всех этих новых поселений, очевидно, состояло в том, чтобы служить военно-оборонительными форпостами. Монте-Адранон, похоже, был карфагенской крепостью, в которой размещался большой гарнизон войск и проживала очень незначительная часть гражданских лиц[193]193
  Археологи пришли к этому выводу, обнаружив там большое количество военных монет из Карфагена и грузовых амфор. О Монте-Адраноне: Fiorentini 1995.


[Закрыть]. Археологические исследования в Монте-Полиццо также подтвердили, что пунийцы здесь оборудовали сторожевую башню или военный наблюдательный пост[194]194
  Археологи нашли здесь в том числе карфагенские бронзовые монеты, игральные кости, винные амфоры и греческую керамику (Morris et al. 2001–2002).


[Закрыть]. Пунические крепости располагались, кроме того, между реками Беличе и Платани^{474}. Даже пунический Селинунт со всеми торговыми лавками и жилыми домами занимал лишь малую толику прежнего греческого города, хотя и был более чем военным фортом. Большая часть города лежала в руинах. Примечательно, что при раскопках во многих такого рода поселениях в центре и на западе Сицилии обнаруживается крайне мало иных артефактов, кроме бронзовых монет и амфор-торпед, а это значит, что в них жили в основном люди военные, а не гражданские^{475}.[195]195
  Некоторые исследователи усмотрели в этом свидетельство существования некоего «экономического протектората», защищать который должны были наемные войска. Однако, судя по большому количеству амфор, завезенных из Северной Африки, в отличие от старых пунических городов, где их в основном изготовляли на месте, эти новые поселения, похоже, не были частью процветающей местной экономической системы (Bechtold 2007, 54–58).


[Закрыть]

По всей видимости, карфагенский «империализм» на Сицилии, как и на Сардинии, мог проявляться лишь в присвоении ресурсов, необходимых такому большому полису, как Карфаген^{476}. Однако это предположение не может не вызывать сомнений. Выгоды, которые получал Карфаген от угодий в западной части Сицилии, были незначительными. Последние исследования амфор, завезенных в Карфаген в V-IV веках, показали, что импорт товаров и продуктов из пунической Сицилии был мизерным по сравнению с объемами их завоза из Сардинии^{477}. Аналогичным образом и экспорт товаров из Карфагена в западную часть Сицилии был невелик в этот период^{478}. Конечно же, первостепенное значение для карфагенян имели порты на западе Сицилии, через которые осуществлялся товарообмен с тирренским и эгейским регионами^{479}. Большое количество тонкой керамики из Афин, датируемой концом V и первой половиной IV века и найденной в Карфагене, возможно, свидетельствует о прямых торговых связях между этими городами в данный период^{480}. Позднее карфагеняне постепенно переключились на ввоз гончарных изделий из греческой Сицилии и Южной Италии, и это еще больше повысило значимость сицилийских портов^{481}. Действительно, без Панорма и Лилибея на карфагенян могли обрушиться экономические невзгоды. Следовательно, эти порты надо было защищать любой ценой. В глубинке западной части Сицилии для Карфагена были важны не сельскохозяйственные угодья в отличие от Сардинии, а укрепленные поселения-бастионы, служившие буфером для защиты главного достояния карфагенян на острове – западных портов.^{482}

Другим важным фактором экономического и политического присутствия карфагенян на западе Сицилии была внушительная регулярная армия, находившаяся на острове почти постоянно. Поскольку территория, которую она была призвана защищать, не предназначалась для эффективного экономического освоения, армия снабжалась провиантом в основном из Сардинии[196]196
  В пунической Сицилии найдены многочисленные образцы сардинских продуктовых амфор в форме «кулей» и «торпед», датирующихся V-IV веками (Mastino, Spanu & Zucca 2005, 103–104). Это соответствует сообщениям Диодора о том, что карфагенская армия снабжалась сардинским зерном (Diodorus 14.77.6; Fariselli 1999, 59–63).


[Закрыть]. Можно предположить, что выгоды от торговли в тирренском и ионическом регионах вполне покрывали затраты, а пунические города в западной части Сицилии, вероятно, облагались налогами^{483}.

Коринфская угроза

Острая необходимость в портах на западе Сицилии вынуждала Карфаген принимать все меры для того, чтобы защитить их от потенциальных угроз и нападений, не считаясь с затратами и человеческими жертвами. В сороковых годах IV века такая угроза появилась со стороны греческого города Коринфа, все более активно вмешивавшегося во внутренние дела Сиракуз^{484}. Предостережения, отправленные Тимолеону, представителю Коринфа, посланному на Сицилию, не имели успеха^{485}. Попытки запугать его войной тоже не подействовали. Тимолеон ввел демократическую форму правления в Сиракузах и сформировал против Карфагена альянс, в который вошли и некоторые греческие города-государства Сицилии^{486}.

В 340 году Тимолеон разгромил карфагенскую армию, состоявшую на этот раз из большого контингента карфагенян, устроив на нее засаду^{487}. Выдвинувшись в глубь территории противника, сиракузцы укрылись возле реки Кримис и стали ждать появления карфагенян. Согласно Диодору, в то раннее летнее утро реку покрывал густой туман. О приближении карфагенян можно было узнать только по громыханию колесниц. Когда туман рассеялся, сиракузцы увидели и реку, и переправлявшиеся через нее карфагенские полки.

Первыми шли колесницы, запряженные четверкой лошадей, и элитный гражданский полк – «Священный отряд», выделявшийся белыми щитами, тяжелыми доспехами из бронзы и железа и прославившийся отвагой и жесткой дисциплиной. Стремясь перехватить эти отборные силы карфагенян до того, как они выйдут на берег, Тималеон бросил против них конницу. Во время сражения разразилась гроза с градом, словно пришедшая на помощь грекам. Первая линия карфагенян была смята, многие из них были раздавлены лошадьми или утонули в реке. «Священный отряд», видимо, не желая обесчестить свой гражданский статус, а возможно, и понимая бесполезность бегства в тяжелых доспехах, стоял насмерть, до последнего бойца. Битва при Кримисе для карфагенян была самой кровопролитной из всех сражений, которые им пришлось выдержать на Сицилии. Они потеряли на поле боя более 10 000 человек, 15 000 воинов греки захватили в плен. Утрата «Священного отряда», гордости гражданской элиты Карфагена, означала, что гражданские формирования будут использоваться в дальнейшем только в крайних случаях^{488}.

Позже карфагеняне сумели оправиться от перенесенного несчастья, воюя с сиракузцами наемными силами. В Сицилию были отправлены войска наемников в помощь диктаторам, естественным врагам демократических Сиракуз. Сковав силы сиракузцев, карфагеняне смогли упрочиться на землях западной части острова. Их тактика полностью оправдала себя, когда в 338 году они подписали новый договор с Сиракузами. Большая часть западной половины Сицилии была признана зоной влияния Карфагена, а карфагеняне согласились отказаться от своих новых союзников^{489}.

Кровавый статус-кво

К тридцатым годам IV века сложилась ситуация, когда могло показаться, что стратегия колонизации Сицилии, инициированная Магонидами, дает свои плоды. Мало кто не признавал западную половину острова сферой карфагенского влияния. И все же, несмотря на очевидные успехи, вызывало сомнения то, насколько реальным и прочным было властвование карфагенян на западе Сицилии. Особенно много беспокойства им доставляли наемники и флибустьеры, заполонившие Сицилию в поисках легкой наживы. Отслужив положенный срок и получив деньги, они оставались не у дел. У многих из них не было реальных возможностей для обогащения на родине, и они предпочитали блуждать по острову и устраивать свою жизнь как придется, нередко в ущерб его коренным обитателям[197]197
  В таких городах, как Мессана, Дионисий поселил немало наемников из Кампании и Южной Италии (Lomas 2006, 112–114).


[Закрыть].

Без сомнения, для защиты карфагенской сферы интересов требовались значительные материальные и финансовые вложения. Карфагенским военным властям на Сицилии приходилось прибегать к чеканке большого количества особо ценных монет из золота, серебра и электрума (золота с примесью серебра) для оплаты наемных армий^{490}. Выпуски переоцененных бронзовых монет в IV веке Сиракузами и Карфагеном свидетельствуют о том, что продолжающиеся войны тяжелым бременем ложились на их финансовые ресурсы^{491}.

Необходимость защиты долговременных экономических интересов и западных портов, содержания армии и поддержки сицилийско-греческих самодержцев гарантировала, что насилие на острове будет продолжаться. Конфликт, позволяя порабощать потерпевших поражение, захватывать города и получать военные репарации, способствовал сохранению кровавого статус-кво в отношениях между Карфагеном и Сиракузами на острове. Действительными его жертвами были пунийцы, сицилийские греки и коренные жители, от имени которых и совершался этот нескончаемый кровавый процесс.

Глава 5.
КАРФАГЕН, АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ И АГАФОКЛ

Карфаген: Александр и Тимей

За двенадцать лет – в тридцатые и двадцатые годы IV века – македонский царь Александр (Великий) к тому времени, когда ему исполнился тридцать один год, стал правителем империи, охватывавшей огромную территорию от Греции до Пакистана. И его современники, и те, кто жил после них, пытались разобраться в причинах необычайного триумфа. Его достижения не имели аналогов в прошлом, и, как думали многие, никто не сможет повторить их и в будущем. По городам и весям древнего Средиземноморья и Ближнего Востока распространялись истории о том, что Александр не просто произошел от богов, а и сам был подлинным богом.

Стремительному взлету Александра способствовали не только военные победы, но и его незаурядное умение создавать себе популярность. Образ «героя» сотворили ему придворные советники, мемуаристы и летописцы, сопровождавшие полководца во всех военных кампаниях. Его изображали как новоиспеченного Геракла, пронесшегося ураганом по Азии и покорявшего всех, кто попадался на пути. После того как он остановился там, где теперь Пакистан, людей на Западе интересовал только один вопрос: станут ли они следующей мишенью в беспрерывном процессе удовлетворения жажды славы и завоеваний? Ужасающая скорость, с которой Александр построил гигантскую азиатскую империю, означала, что он вполне может обратить свое внимание и на Запад. Для Александра мир оказался тесен.

Посланники со всех земель Западного Средиземноморья потянулись в царский дворец в Вавилоне, совершая длительное и мучительное путешествие, но желая завязать дружественные отношения с Александром и выяснить его дальнейшие намерения. Из Италии к нему ездили бруттии, луканы и этруски. Из северных краев Александру нанесли визит кельты и скифы, иберийцы приезжали с далекого Запада, нубийцы – из глубин Африки. Среди просителей был и карфагенянин – Гамилькар Родан, освоивший греческий язык, когда жил на Родосе. В отличие от других челобитчиков Родана послали не для того, чтобы узнать, желает Александр добра Карфагену или нет. Осада Тира, родительского города для Карфагена, уже дала ответ на этот вопрос.

Александр со своей армией подошел к Тиру в 332 году. Получив отказ на просьбу войти в святилище Мелькарта, Александр осадил, а затем разграбил город, перебив его защитников и поработив остальных жителей^{492}. Мелькарт, в честь которого ежегодно совершался обряд смерти и возрождения в пламени священного огня, сгинет в дымящихся руинах города, столетиями его воспевавшего. Тирские традиции и религиозные ритуалы затеряются в грохоте помпезных греко-македонских военных церемониалов: парадов, гимнастических состязаний и факельных шествий армии Александра. Торжественное сожжение изображения Мелькарта заменят атлетические соревнования в честь эллинского Геракла. Александр завладел и священной ладьей, на которой карфагеняне доставили свои первые жертвоприношения Мелькарту много веков назад, и начертал на ней греческие посвятительные надписи^{493}.

Диодор, идя по стопам Тимея и отклоняясь от повествования о Сицилии, рассказывает о том, как тридцать посланников Карфагена, прибывших с ежегодной десятиной доходов города для Мелькарта, оказались запертыми в осажденном Тире. Когда город пал, Александр сохранил им жизнь, отправив домой с предупреждением: после завоевания Азии он займется и Карфагеном^{494}.[198]198
  Этот визит, возможно, совпал с ритуалом эгерсис, совершавшимся в феврале – марте. Тиряне отправили женщин и детей в Карфаген, как только началась осада (Diodorus 17.41.1, 17.46.4; Quintus Curtius Rufus 4.3.20).


[Закрыть] Таким образом, Родан при царском дворе в Вавилоне должен был узнать не о намерениях Александра в отношении Карфагена, а о том, когда он собирается напасть на город.

Согласно римскому историку Юстину, Родан, решив, что неразумно предъявлять верительные грамоты посла, добился аудиенции с Александром, убедив его ближайшего помощника Пармениона в том, что он изгнанник и желал бы присоединиться к македонской армии. Вызнав планы царя, он сообщил о них в тайных донесениях Карфагену. Однако в городе, охваченном паранойей, никому не было доверия. Когда Родан вернулся, его отблагодарили тем, что казнили. Сограждане заподозрили, будто он пытался предать город македонскому царю^{495}.

Из-за преждевременной смерти Александра, случившейся в Вавилоне в июне 323 года, трудно ответить на вопрос: действительно ли он собирался напасть на Карфаген? Западные греческие, а позднее и римские историки, безусловно, хотели убедить именно в этом свою аудиторию. Такая версия вписывалась в их сценарий, предусматривавший объединить войну Александра с Персидской империей и борьбу Сиракуз против Карфагена. Тимей, длительное время находившийся в изгнании в Афинах, подпал под влияние воинственных настроений, разделявшихся многими афинскими писателями в отношении Персии и подогревавшихся походами Александра на Востоке^{496}. Стоит ли удивляться тому, что Диодор вслед за Тимеем с удовлетворением рассказывает о том, как Александр, захватив Тир, освобождает статую бога Аполлона, посланную Тиру карфагенянами, укравшими ее в греко-сицилийском городе Гела. Диодор заимствовал у Тимея и синхронизацию событий, чем последний особенно увлекался. Он отмечает, что Александр захватил Тир в тот же час, день и месяц, когда карфагеняне умыкнули статую из Гелы^{497}.

Диодор/Тимей, как и другие восточногреческие комментаторы, прекрасно знал о тождественности Мелькарта и Геракла. Он утверждает, что Александр первоначально намеревался «совершить жертвоприношение тирскому Гераклу»[199]199
  Diodorus 17.2. Arrian (Anabasis 2.16.4–7) также утверждает, что это был не «Геракл-аргивянин», сын Алкмены, а «Геракл-тирянин»*.
  Аргивянами называли жителей города Аргоса. Под этим названием, как и под определением ахеяне, подразумевались греки.


[Закрыть]. Однако ему и в голову не приходит поразмышлять о единстве образов греческого героя и финикийского божества в представлениях многих обитателей Средиземноморья. Карфагенское военное присутствие на Сицилии стало перманентным, и Диодор вместе с другими сицилийскими историками предпочитает пропагандировать ассоциацию Карфагена с другим величайшим врагом греческого мира – Персией.

От Диодора мы знаем о том, что Тимей реанимировал старую выдумку про то, что в Гимере проходил западный фронт скоординированной агрессии против греков, организованной карфагенянами и персами^{498}. Затем, сдвинув вспять дату сражения, чтобы оно совпало по времени с битвой при Фермопилах, когда триста спартанцев героически сдерживали натиск превосходящих персидских сил, Тимей мог изобразить баталию при Гимере как поворотный пункт в великой средиземноморской войне между варварами и Элладой^{499}. Это помогает ему и завуалировать нежелание тирана Сиракуз помочь материковым грекам. Он придумывает очередную небылицу: Гелон-де отплыл в Грецию, чтобы помочь грекам в войне с персами, но его остановили вести о великой победе при Саламисе^{500}.

В описаниях Тимеем войн между Карфагеном и Сиракузами стратегические мотивы интервенции Карфагена в Сицилию, как и персов в Грецию, сводятся к стремлению поработить Элладу. Это прекрасно иллюстрирует, к примеру, и такой эпизод: греки, одержав победу, обнаруживают в карфагенском лагере 20 000 пар наручников^{501}.[200]200
  Потому и Ганнибала, карфагенского полководца, возглавившего экспедицию в 410 году, назвали «по натуре… ненавистником всех греков» (ibid. 13.43.6).


[Закрыть] В другой раз Тимей создает не менее яркую и тоже надуманную сцену братания греческих наемников, сражавшихся на стороне сиракузцев, со своими соотечественниками, нанятыми карфагенянами. Наемники Сиракуз недоуменно спрашивали наемников Карфагена: как они могут служить государству, которое хочет закабалить и довести до состояния варварства греческий город?^{502}

Однако археологические свидетельства материальной культуры Сицилии создают несколько иное представление о жизни на острове, отличающееся от описаний беспросветной межэтнической вражды и тотальной войны, оставленных для нас историческими злопыхателями^{503}. Кровопролитные конфликты не остановили процессы взаимопроникновения и слияния различных культур, присущих греческим и пуническим общинам. Войны между Карфагеном и Сиракузами, можно сказать, даже способствовали экспорту религиозного и культурного синкретизма, являвшегося длительное время лишь одной из характерных черт колониальной Сицилии. Он затронул и Карфаген, проявляясь в умонастроениях прежде всего офицеров карфагенской элиты, служивших в армии на Сицилии, и членов достаточно многочисленной греко-сицилийской общины, уже обосновавшейся в городе^{504}.[201]201
  Во время сицилийских войн Карфаген периодически выступал в поддержку греко-сицилийских диссидентов, стремившихся изменить режим в Сиракузах (Plutarch Tim. 2.1–2; Diodorus 16.67.1–3). Это означало также, что Карфаген стал прибежищем для сицилийских греков, изгнанных из своих городов. Полибий (7.2.3–4) упоминает двух братьев Эпикида и Гиппократа, офицеров карфагенской армии, выросших в североафриканской метрополии, поскольку их дед был вынужден бежать из Сиракуз, когда его обвинили в убийстве одного из сыновей Агафокла. О греках в Карфагене в III веке: Galvagno 2006.


[Закрыть]

Наглядный пример такой межэтнической интеграции – возросшая в Карфагене значимость культа греческой богини плодородия Деметры и ее дочери Коры (Персефоны), консорта Гадеса (Аида), владыки подземного царства. Диодор, вторя Тимею, подчеркивает греко-сицилийское происхождение культа, указывая на то, что Гадес похищал и насиловал Кору на острове, хотя греческие города Южной Италии предпочитают верить в то, что это мерзкое событие происходило у них^{505}. Культ обеих богинь стал официальным в Карфагене в 396 году, и Диодор преподносит этот факт как попытку карфагенян умаслить Деметру и Кору, когда они наслали на них чуму, наказав за разграбление храма в Сиракузах незадачливым генералом Гамилькаром. В то же время Диодор твердо убежден в эллинистической природе культа. Он сообщает о том, как карфагенские власти отыскивают греков, проживающих в городе, и назначают их служить богиням, а карфагенским аристократам, назначающимся жрецами, даются наставления «совершать ритуалы так, как это делают греки»^{506}.