Текст книги "Карфаген должен быть разрушен"

Автор книги: Ричард Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Новый Геракл

Силен изобразил Геракла – Мелькарта как спутника и гида Ганнибала и его армии в долгом странствии, которое в свое время предпринял бог-герой со стадом Гериона^{844}. На сходство между описанием Силена и сочинением Тимея не мог не обратить внимания Полибий, отругавший первого за предположение, что некий бог или герой помогал Ганнибалу, а второго – за включение в повествование сновидений и суеверной чепухи^{845}. Однако в действительности позиции Силена и Тимея не совпадают. Геракл у Силена, как и на монетах Ганнибала, не греческий колонизатор, а представитель в равной мере древней сицилийской традиции, синкретический образ Геракла – Мелькарта. Ассоциирование Ганнибала с божеством предназначалось для того, чтобы представить карфагенского полководца как спасителя древнего Запада, воплощавшего долгую историю культурного сосуществования и взаимодействия греков, пунийцев и местного населения. Над этим привычным вековым человеческим общежитием теперь нависла серьезная угроза, которую создавал чужак – Рим. Силен перевернул старый тезис Тимея, использовавшего странствия Геракла по Западу для формирования греко-римского культурного и этнического альянса против Карфагена. Он представил Ганнибала поборником единства центрально-средиземноморского мира, существовавшего до Рима и об исчезновении которого можно лишь сожалеть.

В среде западногреческой интеллигенции не все разделяли тезис Тимея. Одним из диссидентов был сицилийский грек – Филин из Акраганта, написавший историю Первой Пунической войны и симпатизировавший карфагенянам. К Филину относились с уважением, к его сочинению обращались поздние историки, в том числе и Полибий^{846}.[292]292
  Полибию нравился дидактический стиль Филина, очень похожий на его собственную манеру изложения (Walbank 1985, 77–98). La Bua (1966) выдвинул недоказуемую гипотезу о том, что Филин был главным источником повествования Полибия о Первой Пунической войне, а хроника Диодора от смерти Агафокла до Первой Пунической войны якобы заимствована у Филина через более позднего греческого историка Силена. Высказывалось и предположение о том, что на Филина подействовало суровое обхождение с его городом римлян, когда он был захвачен ими в 261 году, и будто бы он сопровождал карфагенскую армию в кампаниях (Galvagno 2006, 254–256; Scuderi 2002, 275–277). Доказывается также, будто отображение Полибием осады Лилибея основано на описании очевидца Филина (Lazenby 1996, 2).


[Закрыть] Он считал, и его аргумент впоследствии повторяли другие греческие историки, что стяжательство и алчность подвигнули римлян на оказание помощи мамертинам, послужившее причиной возникновения войны с Карфагеном, а не благородное стремление защитить слабого. На самом деле это мнение могли выразить многие сицилийские греки, скептически относившиеся к намерениям и римлян, и карфагенян. Диодор сообщает: Гиерон, царь Сиракуз, говорил, что своей помощью мамертинам римляне продемонстрировали всему человечеству, как можно «жалостью к тем, кто подвергается опасности, маскировать собственные устремления к выгоде»^{847}.

Особое внимание Филин уделяет грекам, сражавшимся на стороне карфагенян в Первой Пунической войне, и тем самым он как бы отвергает этническое разделение, которое проповедовал Тимей^{848}. Многие западные греки могли испытывать ностальгию по тем временам, когда они состязались с карфагенянами за господство в Центральном Средиземноморье. Теперь уже более полувека Великая Греция находилась под властью римлян. Минули десятилетия после первого конфликта между Карфагеном и Римом, и теперь уже для всех было ясно, что греческая Сицилия не возродится. Сиракузы Гиерона процветали и набирали силу, но, оставаясь номинально независимым царством, они превратились в послушного сателлита Рима. После многих лет относительно мягкого римского правления, когда сицилийские города на западе острова были предоставлены самим себе, в 227 году Рим усилил свое господство, назначив двух новых преторов, наделенных особыми полномочиями в отношении Сицилии и Сардинии^{849}.

Язвительная критика Полибием аннексии римлянами Сардинии (как мы уже видели, он назвал этот акт «противоречащим всем нормам справедливости» и не имевшим «никаких разумных причин или поводов») свидетельствует о том, что ее не одобряли те греки, которые усматривали в ней далеко идущие замыслы римлян завладеть всем Центральным Средиземноморьем^{850}. Даже в Сиракузах (союзнике римлян) предпринятая Гиеронимом, преемником Гиерона, перестройка отношений с Карфагеном указывала на то, что сицилийские греки утрачивали доверие к римлянам^{851}. Изображая Геракла – Мелькарта в роли божественного спутника Ганнибала, Силен давал понять западным грекам: карфагенский полководец предоставляет им последнюю возможность вернуть утраченные свободы[293]293
  В последующих договорах Ганнибала с некоторыми греческими городами в Италии тоже признавались их политические свободы (Hoyos 1998, 268).


[Закрыть].

Сицилийское влияние на пропаганду Ганнибала прослеживается и в ее ярко выраженном эвгемеристическом характере. Именно на этом острове в конце IV века зародилась философия эвгемеризма[294]294
  Основоположник – философ Эвгемер.


[Закрыть] – идеи о том, будто боги – это обожествленные реальные люди, а мифология отражает происходившие в глубокой древности реальные события. Ведущую роль в концепции играл Геракл, так как он мог служить и наглядным примером превращения человека в бога, и синкретическим образом Геракла – Мелькарта, помогавшим единению различных народов, обитавших на острове^{852}. Идея проницаемости грани между земным и небесным мирами была привлекательна и для пунийцев, и для греков, особенно в контексте поклонения Мелькарту. Эвгемеризм получил широкое распространение в эллинистическом сообществе. Александр Великий и его преемники с энтузиазмом стирали грань между земными и небесными ориентирами, утверждая божественное благословение своего властвования.

Теперь о связи между походом Ганнибала в Италию и тем, что мы назвали бы эвгемеристическим описанием странствия Геракла со стадом Гериона. Явно в духе эвгемеризма представлены десятый подвиг героя и его возвращение в Грецию в двух поздних греческих текстах – оба они (или по крайней мере один из них) проистекают из более ранних греко-сицилийских источников[295]295
  Диодор активно пользовался трудами греко-сицилийских авторов, таких как Тимей и, возможно, Силен (La Bua 1966, 249–252, 277–279; Vattoune 2002, 217–222; Pearson 1987, 11–12, 24–25).


[Закрыть]. Наиболее полный вариант одного из текстов мы находим в произведении греческого ритора Дионисия Гали-карнасского, писавшего свой труд в последние десятилетия I века Геракл преобразован им из греческого героя-супермена в «величайшего полководца эпохи»^{853}. Дионисий предполагает, что главной целью Геракла было покорение полуострова, однако, судя по тексту, он стремился прежде всего освободить его обитателей от тирании^{854}:

«…Предводительствуя большими силами, пройдя всю землю вплоть до Океана, уничтожая всякую тиранию, тягостную и горестную для подданных, или город, оскорбляющий и позорящий близлежащие города, или преобладание людей дикого образа жизни, применявших нечестивые убийства чужестранцев, Геракл учредил законные царства, мудрое управление и для всех приемлемые и человеколюбивые обычаи. Сверх того, он перемешал эллинов и варваров, живших в глубине страны, с прибрежным населением, отношения которых до той поры были недоверчивы и которые были отчуждены друг от друга Он основал в пустынных землях города и повернул реки для орошения равнин, прорубил тропы в неприступных горах, а также изобрел еще и другое, так что вся земля и все море стали открытыми для всеобщей пользы. Геракл прибыл в Италию не в одиночку и не вслед за стадом коров (ибо местность не лежала на пути переправлявшихся в Аргос из Иберии и не считалась достойной чести проходу через нее), но для подчинения и властвования над людьми, ведя за собой большое войско и уже прибрав к рукам Иберию»^{855}.

Дионисий затем описывает, как Геракл усмирил варваров-лигуров, пытавшихся заблокировать альпийские перевалы и преградить ему путь в Италию^{856}.

В Италии Геракл сразился с Каком, которого Дионисий изображает «вождем вполне варварским, предводительствовавшим совершенно дикими людьми… и в силу этого представлявшим немалую трудность для соседей»: «Когда же Как узнал, что Геракл расположился лагерем в соседней долине, он, по-разбойничьи изготовившись, совершил внезапный набег, пока войско спало, окружил и угнал все, что сумел захватить из неохраняемой добычи». Потом армия Геракла осадила Кака, его крепости и сам он были уничтожены, а его земли перешли во владение к грекам и аборигенам, правителями которых были соответственно Эвандр и Фавн^{857}.

В числе причин успеха итальянской экспедиции Геракла Дионисий называет и такое обстоятельство:

«Ведь он привлек изгнанников из покоренных тогда городов к участию в походе, а после того как воодушевил их на совместное военное предприятие, начал расселять их по завоеванным краям и даровал богатства, отнятые у других. Именно благодаря этому деянию возвеличилось имя и воссияла слава Геракла в Италии, а вовсе не из-за того, что он-де проследовал через страну, в чем не содержалось ничего достойного преклонения»^{858}.

Сразу же обращают на себя внимание очевидные созвучия с итальянской экспедицией Ганнибала. Во-первых, Геракл подчеркнуто изображается в роли защитника и даже спасителя народов, угнетаемых и терроризируемых тираном-соседом, – прямая аналогия с покорением римлянами Великой Греции и остальной Италии. Во-вторых, мы читаем о том, что он «смешивает», то есть объединяет греков и варваров, и этот мотив тоже совпадает с одним из главных устремлений Ганнибала – объединить греков и карфагенян. В-третьих, Геракл преодолевает и широкие реки, и почти неприступные горы так же, как это делает Ганнибал в итальянском походе. И наконец, сражение с Каком, освобождение пленников и расселение их на завоеванных землях. Великодушное обращение Геракла с пленниками и изгнанниками напоминает нам о методах, к которым прибегал Ганнибал, стремясь отвратить от Рима италийских союзников (Рим олицетворяет разбойник Как).

Сходства между эвгемеристическим повествованием Дионисия о Геракле и итальянской экспедицией Ганнибала не могли не заметить современники. К сожалению, источники истории, рассказанной им, не известны. Описание Диодора предполагает ее сицилийское происхождение и возможную связь со Второй Пунической войной, когда (как мы уже видели) аналогичные ассоциации между Гераклом и Ганнибалом возникали у сицилийских авторов и карфагенских чеканщиков монет. Однако эти ассоциации должны были воздействовать на умы не только греков. Они предназначались и для других общин Апеннинского полуострова, почитавших мифологического героя. Культ Геркулеса, италийского Геракла, был особенно популярен в центральных Апеннинах и в Самнии, а самниты всегда враждовали с Римом и могли быть полезными союзниками[296]296
  Двенадцать найденных пока надписей исполнены на осканском языке, на котором изъяснялись в этих областях. Guy Bradley (2005) считает, что многие факторы, способствовавшие популярности Геркулеса в Центральной Италии, такие как самнитская драчливость и местные религиозные «верования», сформировались под более поздним римским влиянием на туземные племена.


[Закрыть]. Если Ганнибал намеревался воевать с римлянами на территории Италии, то эти общины могли предоставить ему необходимые базы, материальные ресурсы, подкрепления и оказывать другую тыловую поддержку.

Ассоциация Ганнибала с Гераклом – Мелькартом служила удобным аргументом в средиземноморской дипломатии, но еще больше пользы от нее было в повседневной необходимости поддерживать моральную сплоченность в воинстве. Образ Геракла – Мелькарта уже давно стал эмблемой армии Баркидов, Ганнибал продолжил традицию единения божества с войсками, выпуская в значительных количествах монеты с изображением его головы^{859}. Предстояли кровопролитные битвы, а это означало, что будут потери и потребуются пополнения, которые надо приобщать к традициям армии. Двуединая иконография Геракла – Мелькарта способствовала и сплочению разношерстного воинства Ганнибала, и адаптации новых рекрутов.

Гераклов образ Ганнибала, создававшийся его идеологами, помимо межэтнического единения, исполнял еще одну важную функцию – наделял полководца божественным благоволением. Древнегреческий военный стратег Онасандр, написавший свой трактат о ратном искусстве через триста лет после походов Ганнибала, сделал такой вывод: «Солдаты проявляют больше отваги, когда верят в то, что подвергают себя опасностям по воле богов; они бдительно и настороженно следят за предзнаменованиями, и жертвоприношения, долженствующие принести удачу для всей армии, вдохновляют даже тех, кто малодушничал»^{860}. Грегори Дейли писал недавно: «Espirit de corps[297]297
  Кастовый воинский дух.


[Закрыть] эллинистических армий основывался, очевидно, на мистике их вождей, обладавших, как им казалось, почти сверхъестественными способностями и добивавшихся триумфов по велению богов»^{861}. Претензия на поддержку богов характерна для всей войны Ганнибала с Римом, и она, безусловно, совпадала с умонастроениями его кельтских союзников, чьи вожди держали при себе бардов, прославлявших песнями их деяния^{862}. На прямую связь между успешным лидерством и благоволением богов указывал в своих сочинениях древнеримский историк Кассий Дион, обнаруживший у Ганнибала способности предсказывать события. Он писал, что полководец мог «делать пророчества, осматривая внутренности»^{863}. В критические моменты, когда войска начинали утрачивать веру в свою миссию, Ганнибал, похоже, умел находить свидетельства божественной поддержки, поднимать моральный дух воинов и убеждать их в том, что они идут по стопам Геракла и его армии. Когда более поздний римский писатель Вегеций неверно представил Сосила военным тактиком при Ганнибале, он ошибался лишь отчасти. Пропагандистские усилия Сосила и других сочинителей, входивших в узкую группу приближенных лиц, сыграли решающую роль в обеспечении первоначальных успехов кампании^{864}.[298]298
  Daly (2002, 88), видимо, прав, утверждая, что не существует свидетельств, которые бы указывали на то, что Сосил исполнял и какие-то военные функции при Ганнибале.


[Закрыть]

Перед отбытием в поход Ганнибал посетил Гадес, первый финикийский плацдарм на Западе и предполагаемое местонахождение Эрифии, родного острова Гериона. Здесь он дал обет на алтаре Мелькарта^{865}. Похоже, этот эпизод сотворен Силеном, и не случайно, наверное, из его описания сохранился фрагмент о Геракловом священном источнике, располагавшемся в святилище Мелькарта. Силен явно стремился соединить образы Геракла – Мелькарта и Ганнибала[299]299
  Согласно более позднему греческому географу Страбону (2.145), полагавшемуся на информацию Полибия, уровень воды в источнике поднимался и опускался в соответствии с морскими приливами и отливами. Полибий пытался найти научное объяснение этому феномену, выдвинув идею воздушного потока из-под земли, которую никто всерьез не принял. Силен предложил свою теорию, но Страбон ничего не сообщает об этом, а лишь называет Силена дилетантом, неспособным понимать такие сложные проблемы. Однако источник ассоциировался с Гераклом – Мелькартом, именно это обстоятельство вызвало интерес Силена, и, очевидно, в его теории была определенная связь с героем-богом (Briquel 2004). Лишь позже в поэме Силия Италика «Пуника» мы узнаем детали визита Ганнибала. Возможно, Силий, не обладая особым поэтическим даром, описал храм таким, каким он выглядел в его дни, через 250 лет после посещения святилища Ганнибалом. Тем не менее поражает то, как сохранились семитские атрибуты культа. Силий описывает, что дерево, из которого был построен храм, нисколько не попортилось, что в храм не позволялось входить ни женщинам, ни свиньям. Там служили бритоголовые и босые жрецы в длиннополых мантиях и с повязками на голове. Они обязывались приносить обет безбрачия. В храме постоянно поддерживался огонь на алтаре и не было ни статуй, ни изображений божеств.


[Закрыть]. Сам же Ганнибал не просто демонстрировал свое благочестие. Совершение обряда в святилище для него было первым важнейшим мероприятием в тщательно продуманной программе военной кампании.

Ассоциации с Гераклом, внушаемые Силеном, можно обнаружить и в другом знаменитом рассказе – о предполагаемом сновидении карфагенского полководца. Ниже следует версия в изложении Цицерона, как полагают, наиболее точно воспроизводящая повествование Силена:

«А вот что еще можно прочитать в греческой истории Силена, подробнейшим образом описавшего жизнь Ганнибала (Целий во многом следует этому историку). Ганнибал после взятия Сагунта увидел во сне, что Юпитер вызвал его на совет богов. Когда он явился туда, Юпитер приказал ему идти войной на Италию и дал ему сопровождающим одного бога из числа тех, которые были на совете. После того как войско выступило в поход, сопровождавший бог приказал Ганнибалу не оглядываться назад. Но тот не смог долго удержаться; побуждаемый любопытством, он оглянулся и вот увидел; чудовище, огромное и страшное, окруженное змеями, движется за войском, уничтожая все на своем пути, выворачивая деревья и кусты, опрокидывая дома Изумленный Ганнибал спросил у бога, что это за чудовище такое? И бог ответил: это идет опустошение Италии. И велел Ганнибалу двигаться дальше, не останавливаясь, и не беспокоиться о том, что делается позади»^{866}.^{867}

Существуют и иные варианты этой истории, адаптированные другими римскими авторами в угоду своим интересам и изображающие Ганнибала в дурном свете, но подлинник принадлежит перу благожелательно настроенного Силена[300]300
  Сон Ганнибала интриговал древних греческих и римских писателей не меньше, чем современных историков. Сохранились три другие версии истории: Ливия (Livy 21.22.5–9), Силия Италика (Silius Italicus Pun. 3.163–213), Диона (Dio 13.56.9) – его вариант переписал Зонара (Zonaras 8.22). Эти версии придают сну более зловещий оттенок. Современные комментаторы обращают внимание на различия версий в контексте той роли, которую сон играет в римской историографии. Левин (Levene 1993, 45–46) отмечает, что у Цицерона сон побуждает Ганнибала к вторжению в Италию, а у Ливия карфагенский полководец уже принял решение, и это может свидетельствовать о том, что его экспедиция богами одобрена, но не предписана. По мнению Пеллинга (Pelling 1997, 202–204), описание сна Ливием указывает на неопределенность и двойственность отношения богов к Ганнибалу и его миссии. «Ему не надо больше задавать вопросов. Пусть во мраке пребывает судьба», – сообщается читателю, который уже хорошо знает, что уготовано Ганнибалу. Штюблер (Stubler 1941, 95–96) усматривает в радости Ганнибала по поводу того, что ему было сказано, проявление безрассудства. См. также: Cipriani 1984.


[Закрыть]. Дружественная по отношению к Ганнибалу тональность оригинала подтверждается негативной реакцией на него римского писателя Валерия Максима, заявившего: «Пророчество, зловредное для любого человека римских кровей»^{868}. Действительно, судя по всему, эта история получила широкую огласку и произвела впечатление. Ведь главная идея сюжета о сновидении заключалась в том, что Ганнибал получил от богов официальную санкцию на войну с Римом, подтвержденную самим Юпитером/ Зевсом и назначением к нему в спутники божественного провожатого (им мог быть только Геркулес/Геракл)^{869}. Образ чудовища, «опустошающего» Италию, истолковывался по-разному. Вероятнее всего, имелась в виду Гидра, многоголовая змея, которую Геракл убил, совершая второй подвиг. Проблему для него создавало то, что отрубленные головы вырастали снова. Герою помог Иолай, прижигая шеи горящей головешкой.

В истории Силена Ганнибал олицетворяет Геракла, а Рим представляет Гидра, неумирающее чудовище, одолеть которое призван былинный герой. На самом деле один советник Пирра действительно сравнивал Рим с Гидрой, имея в виду необычайные способности города к самовосстановлению и самообновлению. Таким образом, в подлиннике отображались не только божественное благоволение к Ганнибалу и его Геракловы качества, но и звериная сущность Рима, подавляющего соседей^{870}. В этом эпизоде Силен, видимо, хотел сказать, что вновь появился великий герой/бог старого Средиземноморского мира, чтобы призвать единомышленников объединиться, цивилизовать варваров и побороть римского монстра. Некоторые историки полагают, что Целий подправил Силена, сознательно упустив важную деталь – страшную бурю, о которой сообщается в версиях Ливия и Кассия Диона. По их мнению, Целий тем самым хотел изменить место и время сновидения – перенести это событие с перевалов Альп на более ранний период подготовки к походу после окончательной размолвки с Римом. В таком случае смысл сновидения мог заключаться в том, чтобы вдохновить карфагенское воинство на преодоление предстоявших трудностей и испытаний^{871}.

И Полибий, и Ливий признают, что действительно имела место пропагандистская кампания, наделявшая карфагенского полководца божественными ассоциациями. Их сетования на этот счет лишь подтверждают то, насколько успешными были усилия литераторов, окружавших Ганнибала, в распространении идеи о божественном благословении экспедиции. По мере приумножения успехов в покорении диких земель и укрощении их диких народов возрастала и уверенность литераторов Ганнибала в том, что он является наследником Геракла. Полибий осуждает анонимных сочинителей:

«Так, представляя Ганнибала недосягаемым полководцем по отваге и предусмотрительности, они в то же время изображают его человеком несомненно бессмысленнейшим. Потом, будучи не в состоянии привести свое повествование к развязке и найти выход из вымыслов, они вводят богов и божеских сыновей в историю действительных событий. То изображая Альпы столь крутыми и труднопроходимыми, что через них нелегко было бы перевалить не только коннице и тяжеловооруженному войску вместе со слонами, но даже и легкой пехоте, то рисуя нам эти страны в виде пустыни, в которой Ганнибал вместе со всем войском должен был заблудиться и погибнуть, если бы путь им не был указан каким-либо божеством или героем, – историки совершают этим названные выше ошибки»^{872}.^{873}

У Ливия же римский военачальник перед сражением воодушевляет свое воинство уничижительными словами в адрес карфагенян и их полководца: «Было бы любопытно убедиться на опыте… подлинно ли этот Ганнибал – соперник Геркулеса в его походах, как он это воображает, или же данник и раб римского народа, унаследовавший это звание от отца»^{874}. На всем протяжении повествования о войне Ливий делает акцент на нечестивости Ганнибала, что, вероятно, объяснялось тем беспокойством, которое вызывало в Риме отождествление Ганнибала с Гераклом – Мелькартом^{875}. Угрозу представляла не столько военная мощь карфагенянина, сколько его новая модель территориальных завоеваний и поглощений. Благоволение богов, пропагандировавшееся литераторами Ганнибала, было намного опаснее самомнения.

Ганнибал бросал вызов не только политической гегемонии Рима, но и римской мифологии, на которой зиждилась эта гегемония. Культ Геркулеса предоставлял необходимое мифологическое и историческое обоснование для территориальных приобретений в Италии и завоевания карфагенских владений в Центральном Средиземноморье. Присваивание Ганнибалом образа Геракла ставило под сомнение правомерность римских претензий. Ганнибал вознамерился перехватить у римлян не только военную, но и идеологическую инициативу. Римляне в результате усилий литературных пропагандистов Ганнибала оказались в новой и непривычной роли – агентов тирании, от которой Италию призван освободить карфагенский полководец. Рим превратился в «разбойника Кака». Объединив пунические, греческие и италийские общины под знаменами Геракла – Мелькарта, Ганнибал мог вытеснить римлян из древнего мира героя/бога. Тимей обосновал «исторические» узы, связывавшие римлян с западными греками против карфагенян. Теперь его схема рушилась. С самого начала выпады Ганнибала против Рима нацеливались на подрыв не только могущества города и господства в Центральном Средиземноморье, но и притязаний на славное прошлое, определившее его превращение в региональную великую державу.

Глава 11.
ПО СТОПАМ ГЕРАКЛА

Геракловы подвиги

Ганнибал предвидел трудности, но то, с чем ему довелось столкнуться, превзошло все его ожидания.

Он мог рассчитывать на поддержку кельтских вождей альпийских регионов и долины реки По, отправив к ним своевременно послов с дорогими подарками, однако испанские племена, обитавшие на северо-востоке полуострова, явно не желали дружить^{876}. Особенно яростное сопротивление армии Ганнибала оказали аборигены, жившие у подножия Пиренеев, где его войско понесло тяжелые потери. Враждебность была столь очевидной, что ему пришлось оставить 10 000 пехотинцев и 1000 всадников для охраны горных проходов и арьергарда. Затем из его армии дезертировали 3000 карпетанов, которых он покорил лишь недавно. Создавая видимость, будто он сам их отпустил, Ганнибал отослал по домам еще 7000 человек, в преданности которых не было никакой уверенности^{877}.

После Пиренеев положение его нисколько не улучшилось. Галльские племена, населявшие юго-запад Франции, опасаясь порабощения, собрали своих воинов, чтобы сразиться с карфагенской армией^{878}. Конфликта удалось избежать только щедрыми дарами^{879}.

Следуя побережьем[301]301
  Археологические свидетельства разрушения местного оппидума (укрепленного поселения на вершине холма) в этой местности вполне можно ассоциировать с походом карфагенян (Barruol 1976, 683). Seibert (1993, 110) тоже считает, что карфагеняне оставляли гарнизоны на пути следования. Morel (1986, 43) в то же время полагает, что амфоры и другие артефакты, найденные археологами, могут свидетельствовать в большей мере о присутствии купцов в регионе. Lancel (1999, 66) отмечает, что укомплектование гарнизонов воинами значительно уменьшило бы численность армии Ганнибала.


[Закрыть], армия Ганнибала прошла Галлию и к концу августа 218 года достигла очередного природного барьера, отделявшего ее от Италии, – реки Роны[302]302
  Я руководствовался блестящим исследованием Ланселя в описании маршрута продвижения Ганнибала в Италию. О научных и псевдонаучных обсуждениях этой проблемы: Lancel 1999, 57–80.


[Закрыть]. Это была серьезная преграда. Река была широкая и полноводная, а на другом берегу стояло войско враждебно настроенных вольков. Ганнибал поручил своему племяннику Ганнону с отрядом испанских воинов переправиться через реку в сорока километрах выше по течению и напасть на галлов с тыла. Заняв позиции, он должен был подать сигнал об этом дымом костра.

На следующий день основная армия начала переправляться через реку на небольших судах, лодках и плотах. Часть лошадей пустили вплавь, привязав их поводьями к лодкам, остальных перевозили на судах оседланными и готовыми принять всадников, как только они окажутся на суше. Вольки, когда их атаковало войско Ганнона, панически бежали. Со слонами же возникла проблема. По сообщениям большинства древних авторов, слоны боялись воды и не умели плавать. Полибий рассказывает о том, что несколько слонов Ганнибала, испугавшись, бросились в реку и перешли на другой берег, идя по дну и вдыхая воздух хоботами. Все слоновье стадо карфагеняне переправляли через Рону оригинальным способом. Они соорудили огромные плоты и покрыли их толстым слоем земли, чтобы животные думали, будто идут по суше, а первыми погнали двух самок, за которыми последовали и самцы^{880}.

В стиле переправы через Рону можно представить и другие события, происходившие во время долгого похода в Италию. Каждому сюжету присуща общая тема преодоления естественных препятствий и укрощения дикой природы и диких народов. В этом отношении эпопея Ганнибала напоминает череду подвигов Геракла. Прямая ассоциация итальянского похода Ганнибала с одиссеей Геракла может привнести элемент несуразности в его попытки установить добрые взаимоотношения с аборигенами. Карфагенский полководец действительно стремился завязать дружбу с местными племенами, дабы воспользоваться их ресурсами, но для всей его миссии характерен акцент на покорении этих племен. В походе Ганнибала важную роль играли слоны, и на поле битвы они могли показаться грозной и неодолимой силой. Однако во время переправы через Рону и переходов через Альпы эти могучие исполины продемонстрировали и свою слабость. В какой-то степени история со слонами тоже позволяет нам сопоставлять Ганнибала с Гераклом, который вел стадо Гериона тем же путем.

Прежде чем поведать о трудном переходе Ганнибала через Альпы, Полибий делится с читателем географическими познаниями. Менторским тоном греческий историк неодобрительно отзывается об авторах, которые мистифицируют людей пугающе странными названиями. Те же, кто прочтет повествование Полибия, будут в точности знать, где проходил с армией Ганнибал^{881}. Вдобавок Полибий развенчивает миф об уникальности предприятия Ганнибала: «Подобным образом рассказы (историков) о пустынности, необычайных трудностях и крутизне дороги обличают их лживость. Ибо они даже не пытались узнать, что кельты, обитавшие по берегам Роны, не раз и не два до появления Ганнибала, а многократно, и не в старину, а совсем недавно переходили Альпы с войсками»^{882}. Согласно Полибию, переходы через Альпы были чуть ли не обыденным и даже привычным делом для кельтского сброда. Таким образом, самое прославленное достижение Ганнибала превращалось в заурядное занятие варваров. Ганнибал выглядел уже не новым Гераклом, покоряющим дикие Альпы, а очередным варварским интервентом, посягнувшим на земли римлян.

Полибий считал, что имеет полное право выносить такое суждение о Ганнибале, поскольку, по его же словам, он сам побывал в Альпах, собирал свидетельства, разговаривал с местными жителями и даже прошел часть пути полководца. Однако описание Полибием своего исследовательского путешествия в Альпы лишь доказывает одиозность его мнения. Эти места, известные как Цизальпинская Галлия и Лигурия, радикально изменились к тому времени, когда их посетил Полибий. «Местными жителями», которых допрашивал Полибий, были не кельты, населявшие регион, когда по нему проходил Ганнибал, а римские пришельцы, обосновавшиеся здесь по прошествии многих лет после Второй Пунической войны, когда этот регион уже был окончательно покорен Римом, депортировавшим кельтов. Греческий историк видел усадьбы и поселения римских колонистов. В 218 году ситуация была совершенно иная.

Альпийские кельты всегда доставляли одни неприятности римлянам. Называвшиеся «галлами» в латинских и греческих текстах, они в 387 году нахлынули в Центральную Италию и унизительно оккупировали Рим. Долина реки По, где обитали племена, стоила того, чтобы за нее сражаться. В середине III века это был самый большой и богатый плодородными землями регион за пределами римского господства. Если им завладеть, то можно обеспечить жильем и дешевым пропитанием всю нищету Рима[303]303
  Полибий утверждает, что новое поколение галльских вождей, не имевших горького опыта столкновений с римлянами, спровоцировало конфликт в 225 году. См.: Vishnia 1996, 17–18.


[Закрыть]. Существовали, конечно, и другие – оборонные и стратегические – соображения, которые могли определять североитальянскую политику Рима. Древние комментаторы, похоже, придерживались единого мнения относительно того, что до тех пор, пока Рим не будет владеть этим регионом, римлянам «нельзя будет господствовать не только в Италии, но даже чувствовать себя в безопасности в Риме»^{883}.[304]304
  Автор цитирует Полибия, у которого этот аргумент выражен иначе. Он писал, что римляне должны были «начать борьбу с кельтами в том убеждении, что нельзя будет не только господствовать в Италии, но даже жить спокойно в родной стране, пока будет угрожать им этот народ». – Полибий. Всеобщая история. Том I (II.13).


[Закрыть]

В 225 году внушительное войско, 50 000 пехотинцев и 20 000 всадников, выставленных двумя галльскими племенами, бойев и инсурбов, вновь двинулись по долине реки По и дошли до Этрурии. И лишь после победы над ними римский сенат наконец решил предпринять целенаправленные действия по завоеванию этого региона. На галльских территориях были основаны две римские колонии – в Кремоне и Плацентии, а к 220/219 году была построена Фламиниева дорога, соединявшая регион с Римом^{884}. Теперь Ганнибал угрожал лишить римлян этих завоеваний. К тому же вновь восстали бойи и инсубры, наверняка подговоренные послами Ганнибала. Римские войска, отправленные подавлять восстание, потерпели поражение, не увенчались успехом и попытки возвратить стратегически важную долину реки По[305]305
  Действительно, только после завершения Второй Пунической войны Рим смог частично восстановить контроль над этим регионом. Подробно о завоевании римлянами Цизальпинской Галлии и Лигурии: Toynbee 1965, 252 285.


[Закрыть].

Хотя римские и греческие авторы предпочитали, по обыкновению, очернять кельтов, обвиняя их в нестойкости, паникерстве и непонимании воинской дисциплины, они все же признавали, что эти люди могут представлять очень грозную силу на поле боя^{885}. Устрашающий внешний вид, воинственные душераздирающие вопли и свирепые молниеносные атаки могли ошеломить даже дисциплинированные и закаленные в боях римские легионы^{886}. Прежде угроза кельтов Риму временами ослабевала в силу неспособности поддерживать альянсы между племенами, а более поздние греческие и римские историки дружно обвиняли их в склонности к вероломству^{887}. По словам одного автора, «от рождения они отличались непостоянством, трусостью и коварством… И то, что они больше неверны карфагенянам, послужит поучительным уроком для всего остального человечества»^{888}. Потенциальная опасность для римлян состояла в том, что харизматичный Ганнибал мог объединить кельтские племена. Хотя Ганнибал не доверял кельтам (говорят, будто у него имелось несколько париков и других средств маскировки, оберегавших его от предательства), благодаря альянсам с ними он получал от них и подкрепления, и передовые ударные войска^{889}.

Когда Ганнибал подходил к Альпам, римский консул Публий Корнелий Сципион высадился с армией возле порта Массилии, готовясь вторгнуться в Испанию Баркидов. Сципион мог появиться там гораздо раньше, если бы его не задержали восставшие бойи и инсубры. Для борьбы с ними римляне выделили один из легионов, с которыми он должен был идти в Испанию. Сципиону пришлось набирать новый легион, и он из-за этого прибыл в Южную Галлию на три месяца позже^{890}. Высадившись, Сципион отрядил 300 всадников разведать местонахождение войск Ганнибала. Его разведчики вскоре наткнулись на нумидийскую конницу, исполнявшую аналогичное задание Ганнибала. После ожесточенной схватки, в которой нумидийцы понесли тяжелые потери, римские всадники вернулись в свой лагерь и сообщили местонахождение карфагенской армии. Сципион сразу же начал преследование^{891}.

Ганнибал колебался: то ли сразиться с легионами Сципиона, то ли идти дальше в Италию. Окончательное решение он принял, когда в лагерь карфагенян явились посланники от бойев, предложившие и союзничество, и сопровождение по горным тропам. Когда Сципион прибыл к месту стоянки Ганнибала, там он уже никого не нашел. Однако он не стал догонять карфагенскую армию, а вернулся в Северную Италию, чтобы защитить долину По. Для этого Сципион решил набрать новое войско и оставить значительную часть своих сил под командованием брата Гнея для вторжения на Иберийский полуостров. Как впоследствии оказалось, он поступил разумно, лишив Ганнибала возможности получать подкрепления и материальные ресурсы из Испании^{892}.

Ганнибал шел к Альпам в ускоренном темпе, надеясь увеличить дистанцию между своей армией и войском Сципиона. Исходя из топографических и пропагандистских соображений, он наверняка хотел продвигаться дорогой Геракла по реке Дюранс и через Мон-Женевр, но Сципион заблокировал этот путь. Какой маршрут избрал Ганнибал, сказать трудно. Скорее всего он шел на север по реке Роне. Здесь на землях аллоброгов он приобрел ценного союзника, рассудив спор двух братьев, претендовавших на царскую власть. Новый правитель дал ему проводников, теплую одежду, провиант, и Ганнибал отправился к перевалу через Альпы.