Текст книги "Ключи от рая"
Автор книги: Ричард Дейч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА 19
Симон молча смотрел в иллюминатор. У него в голове крутились тяжелые мысли. Если они с Майклом будут работать вместе, им потребуется довериться, открыть друг другу душу. Симон заговорил, тихо и медленно, словно на исповеди:
– Моя мать была монахиней. Только об этом она и мечтала: посвятить всю свою жизнь служению Богу. Ей никогда не хотелось иметь мужа или семью. Сирота, она сама не знала отцовской и материнской любви; единственной любовью, с которой она когда-либо сталкивалась, была любовь к Богу. Она мыкалась по римским приютам, не зная привязанности, не видя смысла в жизни, до тех пор, пока не попала в приют Святого Кристофера. Этим приютом заведовала женщина, которая относилась к сиротам как к своим родным детям, помогая им найти себя. С годами мать все больше времени проводила, ухаживая за больными, неизменно ласковая и улыбающаяся. Ночами она читала вес, что попадало ей под руку, но в основном посвященное Богу. Она научилась разбираться в его учениях так, словно Священное Писание предназначалось именно ей. И чем больше она читала, тем крепче становилась уверенность в том, куда должен привести ее жизненный путь; наконец сердце матери нашло себе пару. Когда ей исполнилось шестнадцать, она стала послушницей. Мать любила, и ее возлюбленным была церковь…
Так продолжалось четыре года, пока она не встретила моего отца – бухгалтера и атеиста. Отец верил только» числа. Роман получился очень скоротечным – по крайней мере, родители говорили, что поженились через полгода после того, как познакомились. Мама осталась в Ватикане, даже уйдя из монастыря. Она работала в архиве и подчинялась самому Папе. Заведовала историей церкви: хранила ее тайны. Мы жили и Ватикане, вели приятное, хотя и однообразное существование. Все крошечное государство принадлежало мне – мне и восьмистам другим. Детство мое было самым обыкновенным – у меня были друзья, я много играл в футбол.
Симон уставился в иллюминатор, словно над горизонтом од но за другим поднимались воспоминания. Решительно прогнав остатки чувств, он продолжал:
– Однажды, когда мне уже исполнилось пятнадцать, мать не вернулась домой с работы. Симон помолчал, – Я предположил, что ей пришлось задержаться сверхурочно. Прошел следующий день. Отец и словом не обмолвился об отсутствии жены: казалось, страх потерять ее лишил его дара речи. По прямому приказу Папы швейцарская гвардия обыскала не только весь Ватикан, но и, призвав на помощь римскую полицию, весь Рим. Наконец мать нашли…
Симон закрыл глаза. Он уже много лет не говорил об этом. Ему нужно было подавить боль, отступить в сторону и взглянуть на все глазами постороннего, будто это произошло с кем-то другим.
– Меня не пускали навощить мать в больнице. В конце концов она возвратилась домой через месяц. Я пришел домой с футбола, а мать сидела в гостиной. Вместе с ней был Папа Римский. Они вполголоса беседовали на латыни, и его присутствие, казалось, хотя бы на время успокоило мать. Ее лицо – то, что не скрывали бинты, – было покрыто страшными синяками и ссадинами, и, хотя раны уже почти зажили, они по-прежнему сохраняли нездоровый желтоватый оттенок. Распухшее, оно было неузнаваемым. До сих пор, думая о матери, я не могу отделаться от этого воспоминания. Она говорила только о прощении. О том, что мы, если хотим остаться людьми и не опуститься до уровня зверей, должны простить того, кто так с ней обошелся. Все упорно отказывались объяснить мне, что же произошло. Мой отец словно спрятался в свою раковину. Он почти ничего не говорил, редко появлялся дома и старался не находиться с матерью в одной комнате. Л мать погрузилась в мир фантазий. Она снова повадилась надевать длинную черную рясу, которую носила в монастыре, и даже накрывать волосы монашеским платом. В моем присутствии у нее на лице застывала фальшивая, словно нарисованная улыбка. Мои родители стали холодными и замкнутыми в отношениях как между собой, так и со мной. Я пытался их утешить, но они неизменно спешили укрыться в своих иллюзиях. – Симон помолчал. – С тех пор я больше ни разу не познал тепла родительских объятий.
Откупорив очередную бутылку бурбона, которым бесплатно угощали пасса жиров первого класса, Симон наполнил пластмассовый стаканчик и осушил его залпом.
– Однажды, где-то через полгода после того, как мать выписалась из больницы, я вернулся домой из школы раньше обычного. Наверное, мать не услышала, как я пришел. Она вышла из своей спальни обнаженная, закутавшись в полотенце. Когда она меня увидела… Я никогда не забуду ее взгляда. Только тогда я наконец понял, почему она все время тщательно скрывала свое тело, почему ходила в длинных монашеских одеяниях. Мать стремилась пощадить мои чувства. Ее туловище, ноги – все было покрыто жуткими шрамами; ее кожа стала холстом, на котором нарисовало свою картину зло. Устыдившись меня, она убежала к себе и больше не вышла, сколько я ни просил. Отчаявшись, я отправился на поиски отца и нашел его в одной из соседних пивных. Я кричал на него до тех пор, пока он не рассказал мне всю правду. Отец заливался слезами, объясняя, как у него из самых потаенных глубин души поднялось нечто порочное и извращенное. В пьяном угаре этот человек – мужчина, которого мать любила, – осквернил ее так, что это даже невозможно было себе представить.
Помню, в тот момент я чувствовал себя каким-то отрешенным – словно наблюдал со стороны за посторонним человеком. Я впитывал слова, но их смысл стал мне понятен лишь значительно позже. Немыслимо, как можно было быть так им омерзительным, таким безжалостным. Эта тварь, это животное, скрывалось под маской… Мать так и не увидела его лица, но, тем не менее, все равно его узнала. Впоследствии она не выдала отца, заявив, что случившееся, несомненно, являлось частью замысла Господа Бога и нам не дано постичь его великие помыслы. Полиция объявила, что чудовище исчезло. Отец, открыв мне все это, больше не возвращался домой.
Майклу хотелось остановить это самоистязание. Симон убивал себя, рассказывая о прошлом. Но Майкл не мог подобрать нужные слова, от сострадания у него перехватило горло.
– Следующие четыре месяца я потратил на то, чтобы выследить сукина сына, который изуродовал мою мать. В конце концов, я отыскал его в одной дыре в Риме, где он спрятался. Я связал его и пытал до тех пор, пока он не объяснил мне причину своего поступка. Он сказал, что хотел узнать тайну. Якобы он тогда как раз обрел своего бога и решил посвятить ему всю жизнь, как это сделала мать. И ему нужно было выведать у нее секрет, который сделал бы его «божество» великим.
Мать отказалась ему отвечать, и тогда он ее изнасиловал. Она продолжала молчать, и он схватил нож и изрезал ее перевернутыми крестами. Мать все равно не издала ни звука – поэтому он стал выжигать кресты. Снова и снова, пока не покрыл ими все ее тело. Число его бога: шестьсот шестьдесят шесть.
Майкл не мог прийти в себя от ужаса. За свою жизнь ему довелось повидать немало страшного, но только со стороны. А это… Впервые он видел, какое действие жуткие события оказали на близких жертвы, на тех, кто остался в стороне.
– Меня не остановило то, что чудовище когда-то нянчило меня в своих руках. Оно перестало быть моим отцом, человеком, который меня воспитал, единственным мужчиной, которого любила моя мать. Его обуяли силы, понять которых я не мог, да и не хотел. Я мог думать только о том, что этот человек сделал с моей матерью, с женщиной, которую называл своей женой. Меня арестовали за убийство. Мне тогда было всего шестнадцать лет, судья сжалился надо мной, заявив, что у меня случилось кратковременное помутнение рассудка. Однако на самом деле ни о каком безумии не могло быть и речи. – Впервые за весь вечер Симон посмотрел Майклу прямо в глаза. – Я полностью сознавал, что именно делаю.
Когда я вышел из тюрьмы, мне было девятнадцать. Отца моего не было в живых, моя мама… Она предпочла семью Богу и была наказана за это. Когда я попал за решетку, ее рассудок рассыпался, точно так же, как и ее семья. Мать могла думать только о бегстве из этого мира, чтобы можно было обрести мир на небесах. Она повесилась перед самым моим освобождением.
Известно ли тебе, что самоубийство является тягчайшим грехом? Церковь отказывается хоронить самоубийц. Мать была погребена как нищенка, без благословения церкви. Всю свою жизнь она посвятила служению церкви, а церковь отказала ей в вечной жизни после смерти.
У меня не осталось ничего: ни семьи, ни дома. Я отправился забирать свои пожитки из того места, которое когда-то называл своим домом…
– В Ватикан, – вставил Майкл.
– Священники сжалились надо мной, – продолжал Симон так, словно Майкл его не прерывал. – Предложили мне остаться у них, искать утешения в Боге. Но я решил по-другому. Завербовался в итальянскую армию, прошел специальную подготовку. По словам офицеров, у которых я обучался, у меня имелись прирожденные способности, нужно было лишь отточить их до безупречности. Мне пришлось много поколесить по свету во имя мира, но то, чем я занимался, было отнюдь не мирным. Каждое совершенное мной убийство становилось очередным очищением рассудка, души. Всякий раз, нажимая на спусковой крючок или вонзая нож, я видел перед глазами лишь отца, а не лицо жертвы. Командиры уверяли, что я убиваю, защищая свою родину, но они ошибались: на самом деле я занимался этим для того, чтобы спастись от безумия. Но после двух лет службы в армии все осталось как прежде; убийства, которые я совершил, не принесли избавления от нескончаемого кошмара. Я ни на минуту не мог забыть изуродованное тело матери, ее покалеченную душу. Я попросил об отставке, и моя просьба была удовлетворена.
Наступившую тишину нарушал лишь монотонный вой реактивных двигателей.
– Я вернулся в квартиру матери в Ватикане. Меня разыскали священники, с которыми мать была когда-то близка. Они хотели узнать, не требуется ли мне какая-нибудь помощь. Им было прекрасно известно все, что я совершил – не только со своим отцом, но и во время службы в армии. Они чувствовали себя в ответе за меня – в свете того, что церковь отвернулась от моей матери, и ей пришлось обрести покой в неосвященной могиле. Отпустив мне все грехи, эти церковники начали встречаться со мной все чаще и чаще. Они стали моими единственными друзьями. С их помощью я обрел работу, дом и то, что заменило мне семью.
Эти священники в течение многих лет работали с моей матерью. Они входили в небольшую группу людей церкви, которые подчинялись непосредственно Папе Римскому. Хотя это не предается огласке, в последнее время резко возросло количество преступлений против церкви. Причем не только тех, что порождены алчностью и ненавистью, но и таких, целью которых является разрушение самих основ католицизма. Так вот, эти священники сделали мне одно предложение, предупредив, что от меня потребуется полная отдача на протяжении всей жизни. Они предостерегли, что с этой дороги, для которой я подходил как никто другой, свернуть будет уже нельзя. Я дал согласие принять на себя эти обязанности, но при одном условии: моя мать должна была получить особое прощение…
Ее перезахоронили по христианскому обычаю. В церкви. Панихиду отслужил сам понтифик.
Симон повернулся к Майклу: он больше не смотрел внутрь себя, переживая заново все страдания своей мученической жизни, а обратился лицом к окружающему миру. Показав себя человеком ранимым, вызывающим жалость, Симон теперь снова стал тем, кого Майкл впервые увидел в своем доме: уверенным в себе, решительным, непоколебимым.
– В моем новом ремесле мне позволяется пользоваться любыми методами, которые требуются для достижения цели – для защиты церкви. Я стал человеком, которому доверены самые сокровенные тайны, Майкл. Хранителем всего того, о чем ты не хочешь знать.
* * *
Реактивный лайнер вспарывал ночное небо, а далеко внизу его черная тень стремительно мчалась по залитым лунным светом океанским волнам. Близился рассвет. В полумраке салона гул двигателей звучал подобно завыванию сирен. Симон крепко спал, судя по всему измученный рассказом о своем страшном прошлом. Майклу, напротив, сон не шел: он боялся кошмаров, в которых ему вернутся ужасы, только что увиденные глазами Симона. Неужели можно было сохранить рассудок после такого чудовищного детства? Но по крайней мере, ему стал понятнее человек, который сейчас сидел рядом с ним. Подозрения насчет того, что Симон способен совершить убийство, получили подтверждение. Однако вопрос о здравости рассудка Симона оставался открытым. Майкл и прежде уже задумывался о том, как воспринимает реальность его новый товарищ; и сейчас, не только судя по поступкам Симона и его прошлому, но и принимая в расчет очевидное психическое расстройство обоих его родителей, он приходил к выводу, что сумасшествие Симона является более чем вероятным.
Устремив взгляд на необъятный океан, черный, глубокий и загадочный, Майкл задумался об опасностях, которые таятся прямо под чарующей сверкающей поверхностью. Эта картина заставила его вспомнить о Финстере. Майкл открыл шкафчик над креслом, ища одеяло. Не найдя его, он вынужден был довольствоваться своей спортивной курткой. Съежившись в кресле, Майкл крепко укутался в куртку: она до сих пор хранила едва различимый аромат Мэри. Вспоминая улыбку жены, он вдруг нащупал что-то в кармане. Достав конверт, он вскрыл его.
«Дорогой Майкл!
Долгие годы этот предмет оберегал меня, хранил от опасностей. Знаю, временами ты находил его глупым, а когда мы занимались любовью, он просто выводил тебя из себя. Но сейчас я прошу тебя постоянно держать его при себе. Он помог мне перенести много невзгод. И я прошу надеть его – чтобы он и тебе помог вернуться ко мне живым и невредимым. Носи его не как символ своей веры, а как напоминание о моей непоколебимой вере в тебя.
Я тебя люблю всем своим сердцем.
М.».
Судя по всему, Мэри незаметно положила эту записку в карман куртки, когда Майкл выходил из палаты, чтобы позвонить и принести холодной воды. Даже несмотря на болезнь, она смогла найти в себе силы продолжать то, что так ему нравилось.
Майкл вытряхнул на ладонь содержимое конверта. И тотчас же его захлестнуло с головой – вся та боль, все чувства, которые он пережил за последний месяц. Слезы обожгли щеки. Майкл полностью отдался своему горю, находя утешение в том, чего не позволял себе до настоящего момента, надеясь, что это поможет ему очистить рассудок и приготовиться к тому, что ждет впереди.
Наконец – не из страха, который поселил у него в душе своим рассказом Симон, не из-за новообретенной веры в Бога и религии, но потому, что он верил Мэри, – Майкл надел на шею ее маленький золотой крестик как напоминание о данном им обещании вернуться. Стиснув этот маленький символ так, как много раз делала у него на глазах Мэри, Майкл отпустил его. Кусочек холодного металла упал ему на грудь, и он не смог не подумать о грустной иронии происходящего. Они с Мэри не обмолвились ни словом о том, с чем ему предстояло столкнуться, и тем не менее она каким-то образом обо всем догадалась. Вместе с этим крестиком, который теперь висел у Майкла на шее, Мэри послала ему свою веру. Покидая ее, он не услышал от нее ни слова укора или возражения. Мэри напутствовала мужа лишь одной простой фразой, призванной поддержать во всем, через что ему предстояло пройти: она сказала, что всегда в него верила. Только ради нее одной Майкл сейчас летел в противоположный конец земли, для того чтобы спуститься в преисподнюю.
ГЛАВА 20
«Боинг-747» катился по взлетно-посадочной полосе, разрезая густой утренний туман, опустившийся на берлинский аэропорт Тегель. Летнее солнечное утро отражалось в хрустальных капельках росы, покрывающих траву вдоль бетонной дорожки. Сегодня Симон встретил восход над океаном; солнце зажглось, приветствуя новый день, и прогнало туман над водой, как проснувшийся ребенок стряхивает с себя воспоминания о ночном кошмаре. В эту ночь чувства, давным-давно загнанные в самые потаенные глубины души, всплыли на поверхность, напомнив Симону, кто он такой, кем он стал. И долгожданный рассвет не принес того очищения, на которое Симон рассчитывал сегодня как никогда. Он понял, что кошмары скоро вернутся. И теперь это произойдет при свете дня.
Таможенный контроль они с Майклом прошли без происшествий. К удивлению Майкла, оказалось, что Симон бегло говорит по-немецки; он объяснил таможеннику, что они с Майклом прилетели в Германию по делам и отдохнуть. Декларировать им нечего, и Симон попросил поскорее покончить с формальностями, поскольку они торопятся на важную встречу.
В последние часы трансатлантического перелета Майкл наконец заснул. Сон не принес ему отдыха, но, по крайней мере, позволил хоть на время забыть об услышанном признании. Майклу было жаль Симона, однако при этом он его боялся. Несомненно, потеря матери, да еще при таких жутких обстоятельствах, должна была стать сильнейшим ударом для любого ребенка, тем более если повинен в этом был его родной отец; в то же время именно эта потеря и сделала Симона таким, какой он есть. Несмотря на то, что Симон вроде бы прикрывался мантией церкви, определенно до спасения души ему было еще дальше, чем Майклу. Этот человек представлял собой загадку, которая Майкла ставила в тупик. С его точки зрения, церковь была подобна государству. Религия, которая обладает миллиардом последователей, сосредоточивает в своих руках огромную власть, и эту власть она стремится оберегать любой ценой и любыми средствами. И Симон стал орудием в руках церкви. Для того чтобы ее поддержать, он без колебаний нарушит любую заповедь; этот человек защищает закон, постоянно его нарушая.
– Встретимся в гостинице, – бросил Симон, вручая Майклу конверт. Сам он при этом усаживался в такси на практически пустой площади перед аэропортом. – Мне нужно забрать кое-какие материалы.
– Только не задерживайся, – предупредил Майкл.
Ничего не ответив, Симон захлопнул дверь, и такси тронулось. «Материалы», подумал Майкл. Одному Богу известно, что имелось в виду. Определенно, не требник. Закинув сумку на плечо, Майкл упругой походкой двинулся по Лертер-штрассе. Все его измученное тело ныло после перелета, после шести часов, проведенных в скрюченном состоянии. И сейчас оказалось так приятно размять затекшие члены.
Машин на улицах встречалось мало, поэтому не обратить внимания на лимузин было нельзя: он медленно ехал навстречу, ярдах в ста от Майкла. Майкл не придал этому особого значения, продолжая идти по Вистерн-Хаген-плац. Лимузин, черный вытянутый «мерседес», продолжал сокращать расстояние. Майкл свернул налево на Слибзильбер-штрассе, улицу маленьких магазинчиков. Возможно, он напрасно делает из мухи слона. Вероятно, все дело в недосыпании и чрезмерном стрессе. И он просто стал жертвой мании преследования.
Лимузин повернул следом за ним. Случайное совпадение. И больше ничего. Майкл постарался выбросить из головы пугающие мысли. Машина еще больше сбросила скорость, но продолжала приближаться. Замедлив шаг, Майкл принялся разглядывать витрины. Все магазинчики еще были закрыты, но за витринами просматривались суетящиеся владельцы, которые готовились к началу рабочего дня. Лимузин поравнялся с Майклом, и тот увидел его темное отражение в стеклянном фасаде мясной лавки: заднее стекло поползло вниз. Майкл постарался разобрать черты лица того, кто сидел в машине. И ускорил шаг.
Автомобиль тоже прибавил скорость. О случайном совпадении не может быть и речи.
Майкл побежал.
Лимузин с визгом рванул следом за ним, разбрасывая задними колесами камешки. Запахло горелой резиной, из-под покрышек вырвался черный дым. Ноги Майкла бешено мелькали, по мышцам разлился адреналин. Он понятия не имел, куда бежит; все указатели были на немецком. Сверкающий черный лимузин, стремительно настигая его, расплылся в темное пятно. Майкл понял, что машина попытается его сбить. Рев двигателя становился все громче. Майклу показалось, что где-то вдалеке послышался испуганный крик. Нужно было срочно что-то делать. От смерти его отделяли считанные мгновения. Черная машина немецкого производства уже почти его настигла. И тут Майкла вдруг пронзила мысль: если он погибнет, что станется с Мэри?
Резко свернув направо, Майкл оказался в переулке, заставленном мусорными баками, темном, словно оставшемся от средневековья. Слишком тесном для лимузина. Послышался визг покрышек, цепляющихся за мостовую. Майкл не обернулся. Через мгновение по узкому переулку раскатился скрежет сминаемого, рвущегося металла. Спугнув двух котов, Майкл запрыгнул на мусорный бак и перескочил на соседний забор. И только оказавшись наверху, рискнул оглянуться назад. В противоположном конце переулка лишь яркое пятно солнечного света. Лимузин исчез.
Майкл спрыгнул на полоску диких цветов, растущих на краю, судя по всему, большого парка. В самом сердце этого оазиса сверкала гладь озера, слева зеленела сочная лужайка, вдалеке виднелась детская площадка. И здесь были люди. Много людей. Любители рано вставать, которые пришли сюда ради утренней пробежки, покатать в колясках малышей, насладиться прогулкой со своими возлюбленными. Люди, занятые повседневными делами. Здесь можно легко раствориться. Бесследно затеряться.
Майкл перешел с бега на шаг и, наконец, остановился у берега озера, обессилено прислонившись к большой плакучей иве. О лучшей наблюдательной позиции нечего было и мечтать. Отсюда прекрасно просматривались оба выхода в город, расположенные в противоположных концах парка: массивные чугунные ворота на мраморных столбах и бетонная стена высотой двадцать футов, окружающая всю территорию. Майкл невольно задался вопросом, какую цель ставил перед собой архитектор парка, спроектировавший эти неприступные стены и могучие ворота: не впускать людей внутрь или не выпускать их наружу? Он не смог стряхнуть ощущение, что, если кованые ворота запрутся, парк превратится в причудливый природный заповедник и окружающий мир сможет вдоволь любоваться заточенными в нем человеческими созданиями.
Немного отдышавшись, он мысленно прокрутил последние две минуты. Лимузин «мерседес» с немецкими номерами. Машина ждала его у самого аэропорта. То есть о его прилете было известно заранее. Неизвестные дождались, когда Симон уедет, и начали преследование только тогда, когда Майкл остался один. В опустившееся стекло он успел мельком разглядеть сидящего сзади пассажира. Мужчина в годах, лица разобрать не удалось, оно сливалось с густыми тенями салона. Но у Майкла не было сомнений. В лимузине находился Финстер.
* * *
Было всего без одной минуты десять утра, а Лина Рехтшаффен уже собиралась закрывать лавку до конца дня, а то и недели. Десять минут назад сюда вошел высокий, смуглый, неотразимый мужчина, вылитый герой последнего прочитанного ею любовного романа, и Анна готова была поклясться, что, если бы не ее семьдесят семь лет, она набросилась бы на незнакомца всеми своими ста восьмьюдесятью фунтами и утащила на сеновал. На шесть тысяч марок она не торговала за один день с тех пор, как в 1986 году в Берлин приезжал Папа Римский.
Незнакомец не объяснил зачем – он просто сказал, что забирает все до одного, всё, что у нее есть. Золотые, серебряные, старинные и деревянные, даже дешевые пластмассовые, купленные два года назад у того коротышки-испанца, которых не брал никто. И не имело значения, должны ли они висеть на стене или на шее. Незнакомец купил все, что имелось в лавке. Анна не спрашивала у него, зачем это ему нужно, а он не предложил никаких объяснений. Больше того, покупатель вообще почти ничего не сказал, ничего достойного внимания, за исключением последнего вопроса. Того, который незнакомец задал, расплатившись наличными и поблагодарив Анну. Этот человек, не назвавший себя, поинтересовался, далеко ли отсюда до Фройденшафт-штрассе – квартал или два. А когда Анна уточнила у него, что именно ему нужно, он, улыбнувшись, ответил: магазин Штинглине. Анна объяснила, как добраться до этого магазина, и помогла отнести коробки с покупками в машину. А когда незнакомец уехал, задумалась, зачем человеку, который только что скупил у нее в лавке все кресты, все до последнего, нужен оружейный магазин.
* * *
Всем остальным они казались двумя друзьями, которые совершали пробежку в парке, – затерявшиеся среди volk,[24]24
Народа (нем.).
[Закрыть] они приближались к озеру со стороны южных ворот. Но при виде этих двоих у Майкла в груди что-то перевернулось, а он уже давно научился доверять своим чувствам. В обоих мужчинах было больше шести футов росту. Оба были в спортивных костюмах, оби выглядели силачами, оба бежали как профессионалы, с военной четкостью. Они направлялись к Майклу, не отрывая от него взгляда, двигаясь размеренно и четко, нему показалось, что они смогут вот так обогнуть весь земной шар, даже не запыхавшись. Они были уже в четверти мили от Майкла. Вдвое ближе, чем было от него до северных ворот.
Рванув с места, Майкл побежал к воротам. Зная, Что так делать нельзя, он все же оглянулся. Мужчины перепали на спринт; четыре ноги продолжали двигаться в слаженном ритме. И у ублюдков еще даже не сбилось дыхание!
Майкла отделяли от свободы лишь пятьдесят футов, когда на улице вновь появился черный лимузин. Решетка радиатора была смята, но это, судя по всему, никак не сказалось на ходовых качествах, прекрасный немецкий двигатель рычал, словно лев, готовый к прыжку.
Припустив, Майкл выбежал за ворота. Заднее стекло лимузина снова опустилось, но на этот раз Майкл не стал терять время на то, чтобы заглянуть внутрь. Он помчался наискосок через торговые ряды, еще совершенно пустынные, ограниченные со всех сторон административными зданиями из стекла и бетона. У него во рту стоял горький привкус желчи. Легкие, казалось, готовы были вот-вот разорваться.
Через несколько мгновений из ворот выбежали близнецы в спортивных костюмах и понеслись следом за Майклом, широко размахивая руками, – это хорошо: оружия у них нет, пока нет. Майкл решил, что все должно будет произойти бесшумно: его запихнут в лимузин, швырнут на пол и прикроют брезентом, после чего убьют без свидетелей.
Лимузин двигался но внутреннему проезду, а двое бегунов не отставали от него ни на шаг. Выскочив из торговых рядов, Майкл бросился наперерез через улицу, запруженную транспортом в утренний час пик. Загудели клаксоны, завизжали тормоза. Майкл добежал до противоположного тротуара, а у него в голове крутилось без остановки: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» – словно заклинание в такт бешено колотящемуся сердцу.
Поток машин не остановил близнецов в спортивных костюмах. Они пересекли транспортный поток, перепрыгивая через бордюры и бамперы машин так, словно это были лишь кочки на ровном поле, и оказались всего в десяти ярдах за спиной у Майкла.
Задыхаясь, судорожно глотая воздух, он огляделся по сторонам, ища спасения. И нашел его. Собрав последние остатки сил, Майкл рванул налево… теперь ему уже даже было слышно дыхание близнецов – нет, как и он, они сейчас пыхтели, словно два паровоза.
Преследователи настигали его. Майкл приготовился получить удар в спину, но этого так и не произошло. Истратив последние крохи иссякающих сил, он перепрыгнул через двухметровую каменную стену – близнецы попытались схватить его за ноги, но не достали каких-нибудь несколько дюймов.
Лимузин тотчас же остановился, взвизгнув тормозами. Просто застыл на месте. Близнецы не стали тратить силы на забор, хотя без труда могли бы перескочить через него одним махом. Их лица оставались холодными и бесстрастными, руки были опущены вниз. Не произнеся ни слова, они безучастно проводили взглядом Майкла, вбегающего в распахнутую настежь дверь небольшой каменной церкви.
