Текст книги "Черное танго"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Кого же?

– Не строй из себя недотепу: ты прекрасно знаешь, кого. По роковому стечению обстоятельств – тебя.

– Не думаешь ли ты, что я обратила на него хоть какое-то внимание? Не забывай, что в моей жизни есть Франсуа.

– Я же не сказала, что ты его любишь. Я утверждаю лишь, что он в тебя влюблен.

Их беседа была прервана возвращением Сары и отца Анри. Они несли стаканы и бутылки. Вместе с ними пришел Даниэль, он бережно нес корзину с виноградом.

– Итак, месье Тавернье, скоро мы будем праздновать свадьбу Франсуазы. А когда же ваша с Леа? – спросила Альбертина, подсев к Франсуа, курившему сигару во дворе в ожидании кофе.

– После моей поездки в Аргентину, которая состоится совсем скоро.

– Вы могли бы пожениться до этого и взять ее с собой.

– Это было бы невозможно. Выполняя миссию, доверенную мне правительством, я вынужден часто разъезжать по стране. Мне приходится бывать в местах, не отличающихся гостеприимством.

– Вряд ли это может испугать мою племянницу.

– Я в этом не сомневаюсь, но не хотел бы подвергать ее никакому риску. Аргентина – нестабильная страна. Демагогия правительства, которое опирается на профсоюзы, оставаясь при этом в высшей степени терпимым к бежавшим нацистам, создает крайне неприятную атмосферу подозрительности. Поверьте мне, лучше немного подождать.

– Да, но репутация моей племянницы!..

– Прошу вас, мадемуазель… Поверьте, я не меньше вас думаю об этом.

Это было сказано так убедительно, что Альбертина кивнула с одобрением. Тавернье продолжал:

– Я больше всего на свете желал бы сделать Леа счастливой, поверьте мне. Речь не идет о каких-то уловках с моей стороны, но я просто обязан быть свободным еще некоторое время.

– Я очень хочу вам верить, месье, но я не могу не беспокоиться за будущее девочки. Эти трудные годы оставили глубокий след в ее душе. Я опасаюсь, что она не найдет себе места в сегодняшней обстановке.

– Почему вы так думаете?

– Из-за меланхолии, которая внезапно отдаляет ее от других, из-за какой-то грусти, сопровождающейся подчас чрезмерной экспансивностью.

– Это характерно для многих девушек ее возраста.

– Конечно. Но я больше не нахожу в Леа только радостного восприятия жизни, которое делало ее такой привлекательной.

– Возможно, это из-за забот, связанных с управлением имением?

– Не только. Я чувствую в ней какое-то смятение, особенно после ее возвращения.

Франсуа, знавший причину этого смятения, упрекнул себя в том, что ничего не предпринял для того, чтобы как-то помочь Леа. День его отъезда приближался, и ему становилось все страшнее при мысли о том, что придется посвятить ее в безумный план женитьбы на Саре. Сможет ли она понять, что это необходимо? Он потребовал от Сары молчания и теперь раскаивался в этом.

Леа снова подружилась с Сарой. Они беседовали часами. Леа была уверена, что это она убедила Сару вновь отрастить волосы. На самом деле она была здесь ни при чем: молодая женщина вняла доводам своего кузена Самюэля, и теперь ее голова покрылась каштановым пушком. Леа, как бы играя, проводила по нему рукой и говорила, что никогда не прикасалась ни к чему более нежному. Ни разу в своих беседах они не упомянули о том, что мучило Сару, но идея мщения оставила в душе Леа глубокий след.

Накануне отъезда Лаура сообщила тетушкам, что возвращается в Париж. Видя ее решимость, Альбертина де Монплейне вынуждена была смириться. Лаура пообещала приехать три недели спустя на свадьбу сестры.

Интересно было наблюдать со стороны, когда они все вместе собрались за столом. Каждый, казалось, делал над собой усилие, чтобы казаться счастливым. Одна только Леа не старалась скрыть своей грусти и не замечала ни влюбленных взглядов Даниэля, ни ревнивых – Лауры; она совершенно не думала и о Жане, который был теперь уверен в том, что она не сможет забыть своего возлюбленного даже тогда, когда его не будет рядом. Между тем Жан заметил в своем сопернике неуверенность, какое-то тщательно скрываемое чувство неловкости. Он не поддавался смутной надежде, которую это вселяло в него. Если для счастья Леа было необходимо, чтобы он принес себя в жертву, он готов был уехать, оставить навсегда эти края, которые он обожал. Франсуа и Сара ничего не говорили о своих планах. В сердце Сары не было места ни для чего, кроме идеи мщения, и она сожалела о том, что так долго молчала: можно было бы выиграть время. Франсуа же упрекал себя в малодушии. Альбертина переживала, полагая, что это едва ли не последняя трапеза, которую ей довелось разделить со своими тремя племянницами. Госпожа Лефевр не могла не вспоминать, что именно здесь, в этом доме, ее сын Рауль провел свои последние часы. Отец Анри, подолгу беседовавший с каждым из присутствующих, молил Бога, чтобы тот дал им силы выдержать испытания, которые их ожидали. Священник чувствовал себя беспомощным: он не мог ободрить своих друзей и думал об этом с горечью.

Леа и Франсуа не сомкнули глаз этой ночью. Они занимались любовью, но наслаждению не дано было отогнать прочь их тоску. На рассвете Франсуа нашел в себе мужество сообщить ей о своей женитьбе на Саре. Леа выслушала его молча. Пораженный тем, что она никак не отреагировала, он спросил ее:

– Почему ты молчишь?.. Ты понимаешь, что это ничего не изменит в наших отношениях и потом все будет по-прежнему?.. Скажи что-нибудь.

Обнаженная Леа поднялась, взяла сигарету и направилась к окну. Солнце с трудом пробивалось сквозь туман. Было душно, все предвещало грозу. Франсуа тоже закурил и подошел к ней. Он прижался к Леа всем телом. Никогда еще Франсуа не чувствовал себя более растерянным, чем сейчас, перед этой женщиной, хранившей молчание. Ее напрягшееся тело было олицетворением печали.

– Родная моя, когда все закончится, я вернусь, и все будет, как прежде…

– Нет!

– Да, я обещаю тебе…

– Замолчи. Ни слова больше, ты лжешь самому себе… Ничего не будет, как прежде, но не из-за этой женитьбы, а из-за того, что вы совершите… Я могу понять Сару, но при чем здесь ты?..

– Я ей необходим.

– Ты мне это уже сказал. Но это не довод. Ты должен был сделать все возможное, чтобы она оставила этот замысел…

– Я пытался.

– Но зачем же ты собираешься участвовать в этой авантюре: ведь, насколько я поняла, ты считаешь это бессмысленным?

– Любовь моя! Как тебе это объяснить… Я чувствую себя обязанным помочь Саре. Ее муж был моим лучшим другом, отца ее я любил так, как никогда не любил своего. Я чувствую в этой миссии пусть безумную, но истину. Я не разделяю полностью взглядов мстителей, но, тем не менее, мне понятны их мотивы.

– Мне тоже они понятны. Но когда же все это кончится? Не стоит ли нам положиться на справедливость – и эти люди будут наказаны?

– Ты права по сути, но в действительности она применима к очень немногим. Сара и ее единомышленники не могут смириться с мыслью, что главным преступникам удастся избежать заслуженной кары.

– Разве это им решать?

– Они имеют на это право больше, чем кто-либо.

Леа обернулась и посмотрела ему в глаза. Она чувствовала, что стала сильнее от того, что высказала все это, и знала, что на его месте сделала бы то же самое. Невероятная нежность, родившаяся из грусти и душевной усталости, охватила ее. Как бы ей хотелось провести эти дни и ночи подле него, не сводя с него глаз. Сколько нежности было сейчас в ее улыбке, обращенной к нему!

О, эта улыбка!.. Он не ошибся – Леа была такой, какой он ее себе представлял: благородной и сильной. Потрясенный, он неотрывно смотрел на нее. Что бы ни случилось с ними в будущем, вера в их любовь никогда не будет разрушена. Им казалось, что их сплетенные тела парят над землей, как будто огромная волна уносила их в царство мира и спокойствия. Они очутились на полу, не отводя друг от друга глаз. Они слились в долгом объятии, и все в них, до кончиков волос, воплощало наслаждение. Наслаждение глубокое, нематериальное, абсолютное. Никаких иных движений – одно только содрогание плоти… Бесконечная волна наслаждения поглотила их… Они впали в блаженную дрему.

Ощущение блаженства не покидало их до самого прощания. Волнение, которое в этот момент испытала Сара, чуть было не заставило ее отступить, но тут Леа, обняв ее, вполголоса произнесла:

– Франсуа мне все сказал. Я постараюсь не ревновать. Я люблю тебя и я согласна.

В смятении, едва владея собой, Сара ухватилась за дверцу машины.

13

Дом казался опустевшим после отъезда гостей. Однако все были поглощены повседневной работой, а также приготовлениями к свадьбе. Между тем Леа и Франсуаза были озабочены состоянием здоровья Альбертины, особенно после визита врача, которого пригласили, когда с тетушкой случился длительный обморок. Получив от старой госпожи соответствующие наставления, доктор открыл родственникам лишь часть правды о состоянии ее здоровья. Этого оказалось достаточно для того, чтобы встревожить их, но всерьез они не обеспокоились. Что касается Лизы, она, казалось, не отдавала себе отчета в том, насколько тяжело больна ее сестра, и, смеясь, называла ее лентяйкой, когда та должна была оставаться в постели по предписанию врача.

Альбертина попросила позвать отца Анри. Она сказала ему, что знает, что обречена, и молит Бога, чтобы он дал ей силы дотянуть до свадьбы Франсуазы. С этого момента монах, отдыхавший в доме своего друга Жана Лефевра в Вердере, стал приходить каждое утро после мессы и часами сидел возле больной. Сердечное участие священника, его духовность, глубокая любовь к людям придали ей силы и вернули к вере в Бога. Обретя веру, она перестала страшиться надвигающейся смерти. В присутствии нотариуса она выполнила все необходимые формальности и была теперь спокойна за судьбу сестры.

Накануне свадьбы Лаура приехала из Бордо и привезла полный чемодан подарков для своих сестер и тетушек. Бледность и худоба Альбертины произвели на нее тяжелое впечатление. Как же она изменилась за столь короткое время!

На следующий день, встав рано утром, Франсуаза спустилась в сад. День обещал быть чудесным. В задумчивости молодая женщина направилась в Бельвю. Через несколько часов она должна стать женой Алена Лебрена, но сейчас все ее мысли были обращены к Отто. У нее было чувство, что она предавала его, выходя замуж за другого. Но пути назад не было. К чему огорчать такого славного парня, как Ален, своих тетушек, Пьера, который уже успел нежно привязаться к своему будущему отчиму?.. Часы на колокольне в Верделе пробили семь. Она вернулась обратно.

На кухне Шарль и Пьер шумно поглощали завтрак, приготовленный Руфью. Она надела широкий белый фартук поверх своего лучшего платья.

– Где ты была? Ален ищет тебя повсюду.

– Я немного прошлась. Кофе еще остался?

– Полный кофейник. Поторапливайтесь, ребятишки, сейчас придут поварихи.

– Руфь…

– Что?

– Как ты думаешь, я правильно поступаю?

Старая гувернантка, наливавшая в это время кофе, остановилась и, нахмурив брови, посмотрела на ту, за которой она ухаживала в детстве, когда девочка болела, и которую утешала, когда настала пора первых любовных огорчений.

– Немного поздно размышлять об этом.

Франсуаза вздохнула.

– Ты сделала хороший выбор, – продолжала Руфь. – Пьеру необходим отец, а тебе – мужчина. Лебрен – надежный человек, у него золотое сердце. Ты будешь с ним счастлива, я в этом уверена.

– Спасибо, Руфь, мне радостно слышать твои слова. Шарль, Пьер, вы закончили? Идите умываться.

Не успели эти трое выйти, как на кухне появились Леа и Лаура, растрепанные, еще не до конца проснувшиеся. Они поцеловали Руфь, и та поставила перед ними на стол тарелку с тартинками, намазанными маслом.

– Я бы предпочла круассаны, – зевая, сказала Лаура.

– Придется довольствоваться хлебом, старушка, – ворчливо отозвалась Леа, сладко потягиваясь.

– Круассаны! А почему не бриошь? – буркнула старая гувернантка.

Почему они смеются, эти девчонки?.. Это уж слишком. Разъяренный вид этой славной женщины заставил их рассмеяться еще сильнее.

– Похоже, здесь не скучают, – сказал Ален, войдя на кухню.

Казалось, он вылил на себя целый флакон одеколона, его вьющиеся от природы волосы были тщательно приглажены. Такое впечатление, что он вот-вот задохнется в своей белой рубашке со слишком тесным воротничком. Что касается костюма цвета морской волны, он был явно не от лучшего портного. В своем праздничном наряде Ален выглядел столь нелепо, что они снова расхохотались. В этот момент вошла Лиза в своем домашнем платье из фиолетового атласа и в папильотках. Это было уж чересчур: теперь сестры не просто смеялись, они издавали какие-то вопли. Руфь переходила от одной к другой.

– Успокойтесь, вам сейчас станет плохо.

– Но над чем они так смеются? – недоумевала Лиза.

Леа встала из-за стола и, согнувшись пополам, выбежала во двор. Лаура бросилась следом, по лицу ее струились слезы. Она икала, судорожно стиснув руки на животе.

– Я сейчас описаюсь, – с трудом вымолвила она.

– Прекрати… мне плохо!

Они корчились от смеха, упав прямо на землю. Лиза, Ален и Руфь стояли на пороге кухни и с недоумением смотрели на них. Когда сестры, наконец, успокоились, по их раскрасневшимся лицам струился пот.

Церемония в церкви Верделе была скромной. Невеста, одетая в бледно-желтый костюм и канотье из натуральной соломки, украшенное большой желтой розой, была восхитительна, несмотря на свои затравленный вид и чрезвычайную бледность. Она озиралась вокруг, как будто ожидая появления ревущей толпы. Почувствовав, как она напряжена, Ален взял ее за руку. Франсуаза благодарно улыбнулась ему.

Присутствовали только самые близкие друзья. Не было никого из Бордо: ни одного члена семьи, ни одной старушки из тех, кто ни за что на свете не пропустит свадьбы или похорон. Их отсутствие означало, что прошлое не забыто. Франсуаза была к этому готова, с тех пор, как она вернулась в имение отца, она столько раз получала от ворот поворот, вынесла столько оскорблений, что почти не обращала на эго внимания. Этого нельзя было сказать о госпоже Лефевр, Лизе и Руфи: самолюбие этих трех женщин было уязвлено. «Их можно понять», – думал дядя Алена Жюль Тестар. Лаура, одетая в элегантное платье из голубого шелка, откровенно скучала. Рядом с ней Леа в своем провинциальном наряде чувствовала себя неловко. Она невольно сравнивала эту свадьбу со свадьбой Камиллы и Лорана д‘Аржила накануне войны. В церкви Сен-Макера было полно народу: невеста в белом подвенечном наряде; девушки в цветастых платьях. Леа с волнением вспомнила, какой она сама была в то время. Перенесенные страдания остались далеко позади, но воспоминание об этой боли, которую она переживала сейчас, как бы отрекаясь от нее, как бы предавая ее, было очень ярким.

После свадебного обеда столы и стулья были отодвинуты, чтобы можно было танцевать. Лаура привезла из Парижа уйму пластинок. Начались танцы. Бал открывали Ален и Франсуаза; Лаура танцевала со свидетелем жениха, который с трудом приспосабливался к современным ритмам, а Леа – с Жаном Лефевром. Молодые люди танцевали молча. Было тепло. Спустилась ночь. Леа предложила своему другу выйти на террасу. Сидя на железной скамье, они смотрели на небо, усыпанное звездами.

– Ой, падающая звезда! – воскликнула Леа. – Надо загадать желание. Ну, давай – загадывай!

– Зачем? У меня есть только одно желание, которое никогда не исполнится.

Леа взглянула на него, она знала, о чем он думает, но ничего не могла для него сделать. Она ласково положила свою руку поверх его руки.

– Очень скоро ты встретишь женщину, созданную для тебя, и она полюбит тебя, полюбит виноградники и подарит тебе много маленьких Лефевров.

Он в раздражении отдернул руку.

– Я ее уже встретил.

– Как я счастлива, – радостно отозвалась она. – Почему же ты мне ничего не сказал?

– Не смейся надо мной, ты прекрасно знаешь, что речь идет о тебе.

– Я думала…

– Что ты думала? Ты же знаешь, я всегда был в тебя влюблен. Рауль тоже любил тебя, это даже стало предметом твоих шуток. Мало ты нас изводила, кокетничая с нами, а мы, несчастные глупцы, шли у тебя на поводу?..

– Но ведь это все ушло вместе с нашим детством!

– Для тебя, возможно. Но не для нас. Мы оба хотели жениться на тебе.

– Но один из вас был бы несчастлив!

– Конечно. Ты же не могла выйти замуж за нас обоих.

Воспоминание о той далекой ночи, которую они провели втроем, одновременно пришло им на ум. Смутившись, они замолчали. К счастью, в этот момент появилась Лаура со своим кавалером.

– Я не думала, что вы здесь, – сказала она, усаживаясь рядом с Жаном. – Какая потрясающая ночь: настоящая брачная ночь.

Она тоже смолкла на какое-то мгновение, созерцая небо, а затем спросила у Леа:

– Ты не передумала ехать со мной в Париж?

– Да, если тетя Альбертина будет хорошо себя чувствовать.

– Как, ты едешь в Париж и ничего мне об этом не говоришь? – вмешался Жан.

– Я еще не решила окончательно.

– Ты жить не можешь без Тавернье, так ведь?

– Тебя это не касается, я еду куда хочу.

– Перестаньте ссориться, – сказала Лаура. – Это я попросила Леа поехать со мной на несколько дней в Париж до начала сбора винограда. Она имеет право немного отдохнуть.

Жан тяжело поднялся.

– Разумеется, она имеет на это право, – сказал он, удаляясь.

– Бедный Жан, ты слишком сурова с ним, – сказала Лаура.

– Но это же не нарочно. Я очень нежно к нему отношусь, но не моя вина, что он в меня влюблен.

– Ты никогда не говорила ему правду относительно Франсуа?

– Нет, но ведь это всем известно, он не может быть в неведении.

– Было бы лучше, если бы ты ему сама это сказала.

– Не хватало еще, чтобы ты читала мне мораль. Кажется, я тебе слова не сказала по поводу твоего образа жизни в Париже, не так ли?

– Да, действительно. Поговорим о чем-нибудь другом. Когда вы поженитесь с Франсуа?

– Нет, это уже просто какая-то мания! Тетя Альбертина, Франсуаза, Руфь, а теперь и ты – все говорят со мной о замужестве. Я ничего не могу на это сказать. Когда-нибудь, возможно, эго и произойдет, нам некуда торопиться.

– А если ты забеременеешь?

– Тогда и посмотрим. Это, между прочим, и с тобой может случиться.

– Только этого мне недоставало. Не забывай: у меня нет Тавернье под рукой на этот случай.

– Я за тебя спокойна. Ты такая проныра, что непременно найдешь себе какого-нибудь славного простофилю.

Лаура пожала плечами и сменила тему:

– Как бы ты отнеслась к тому, чтобы уехать через два дня? Ты уже говорила с тетей Альбертиной?

– Да. Только что, правда, весьма неопределенно. Она как-то странно мне улыбнулась и сказала: «Веселись там хорошенько, девочка моя». Как ты думаешь, ей лучше?

– Ты же сама ее видела: выглядит она лучше, несмотря на худобу. К тому же она так долго пробыла внизу, болтая с госпожой Лефевр и Лизой.

– Да… Но я все равно беспокоюсь. У меня такое впечатление, что она от нас что-то скрывает.

– Если бы речь шла о чем-то серьезном, врач бы нам сказал.

– Должно быть, ты права. Значит, решено: уезжаем через два дня. Я не прочь покинуть Монтийяк на некоторое время: я чувствую себя здесь, будто в заточении.

– Вот увидишь, это будет настоящий праздник. Мы будем танцевать каждую ночь.

14

Франсуа Тавернье встречал их на Аустерлицком вокзале. Увидев его, Леа бросилась ему на шею, оставив Лауру одну с чемоданами. Когда же, наконец, они разжали объятия, то невольно рассмеялись, увидев, как разъяренная Лаура тащит за собой тяжеленные чемоданы.

– Вместо того, чтобы глупо смеяться, вы бы мне лучше помогли. Потом будете обниматься, у вас еще будет для этого достаточно времени.

Франсуа позвал носильщика, который водрузил вещи на плечи и проводил их до самой машины.

– Я рада, что приехала сюда, – сказала Леа, когда они проходили мимо собора Парижской богоматери.

– Я заказал столик в старом кафе «Друг Луи», мы пойдем туда сегодня вечером. Там готовят лучший паштет из гусиной печенки во всем Париже. Я несколько раз бывал там во время войны. Это был один из ресторанов, где обслуживали за деньги. После освобождения у хозяина были неприятности, но мастерства он не утратил. Лаура, вы, разумеется, тоже приходите, и еще… я пригласил Даниэля.

– С большим удовольствием, – пробормотала Лаура, густо покраснев.

Леа и Франсуа понимающе переглянулись.

Множество народу толпилось на набережных. Люди медленно прогуливались, всех будто разморило в этот теплый день конца лета. То там, то здесь уже проглядывали пожелтевшие листья. Они остановились на улице Грегуар-де-Тур.

– Вас не огорчит, если я украду у вас Леа в первый же день?

– Конечно, меня это огорчит, но я понимаю влюбленных. Когда же вы мне ее вернете?

– Это мы скоро узнаем. Будьте готовы к девяти часам, я за вами заеду. Давайте, я отнесу ваши чемоданы.

В машине Леа закурила. Отчего у нее так сильно билось сердце? Должно быть, от мысли, что через несколько минут она останется с ним наедине. Она закрыла глаза, затрепетав в предвкушении удовольствия, но, почувствовав чудное благоухание, открыла их. Франсуа положил ей на колени букет роз. При этом цветочница понимающе улыбнулась ему из-за своей тележки.

– Спасибо. Куда ты меня везешь?

– Это сюрприз.

Они поехали по улице Жакоб.

– Мы сейчас будем проезжать мимо дома моих тетушек. Но почему ты здесь останавливаешься?

– Потому что мы приехали.

– Но…

– Я купил эту квартиру.

– Неужели, Франсуа?! – сказала она в волнении и бросилась ему на шею.

– Ты довольна?

– Что за вопрос! Я вне себя от радости.

Леа быстро переходила из одной комнаты в другую, восхищаясь всем, что попадалось ей на глаза.

– Как все красиво! Та же самая квартира, а я ничего здесь не узнаю. Тут так светло, комнаты кажутся мне более просторными.

– Так и должно быть, просто пока еще очень мало мебели. Я рассчитываю, что ты примешь участие в обустройстве.

– С удовольствием, это будет так забавно.

– Ты уже была в своей комнате?

– Я не знаю, какую ты имеешь в виду.

– Пойдем посмотрим.

Он толкнул дверь.

– О!

Заходящее солнце освещало комнату, выдержанную в золотисто-белых тонах и обставленную восхитительной мебелью светлого дерева в стиле Карла X. Голубой палас с крупными розами почти полностью закрывал пол. Огромная кровать ослепительной белизны довершала картину.

– Как тебе это удалось? Я всегда мечтала иметь такую спальню, – сказала она, бросившись на кровать.

– Я знаю твои вкусы, вот и все.

Он лег рядом с ней и, даже не успев раздеться, сжал ее в своих объятиях.

Когда они прибыли в кафе «Друг Луи», их там уже ждал Даниэль Зедерман. Лаура, одетая слитком элегантно для такого заведения, подошла к его столику, ослепительно улыбаясь. Даниэль вежливо привстал.

– Я очень рада вновь видеть вас.

– Я тоже, – сказал он, бросив взгляд на Леа.

Они сели за столик. Леа озиралась вокруг с недовольным видом.

– Тебе здесь не нравится? – спросил Франсуа.

– Не слишком. Ты говоришь, это модное заведение? По-моему, оно никуда не годится, и свет ужасный. Ты уверен, что здесь хорошо?

– Очень хорошо. Гарсон!..

К ним подошел официант в широком белом фартуке.

– Месье?

– У вас по-прежнему есть мерсо [11]11
  Сорт вина.


[Закрыть]?

– Да, месье.

– Дайте нам поскорее одну бутылку.

– Хорошо, месье.

– Вот увидите, я лично никогда не пил ничего лучше. Посмотри меню.

Четыре человека, сидевшие за соседним столиком, о чем-то негромко говорили, поглядывая в их сторону. Элегантная брюнетка поднялась и подошла к ним.

– Месье Тавернье!

– Мадам Окампо!

Отодвинув стул, Франсуа поднялся.

– Какое удовольствие, мадам, видеть вас в Париже!

– Я здесь всего на несколько дней, а затем еду в Лондон.

– Я узнал, что вы получили орден Почетного легиона. Примите мои искренние поздравления.

– Спасибо… А вы не та девушка, с которой я встречалась в Нюрнберге? Я очень рада снова вас видеть. Вы – подруга месье Тавернье?

– Да. Добрый вечер, мадам, разрешите представить вам мою сестру Лауру и нашего друга месье Зедермана.

– Добрый вечер, мадемуазель, добрый вечер, месье. Я остановилась в отеле «Ритц», приходите ко мне вдвоем, я бы с удовольствием поболтала с вами перед отъездом.

Виктория Окампо вернулась за свой столик.

– Где ты с ней познакомился? – спросила Леа.

– В Буэнос-Айресе. Эта женщина имеет там вес. Она может нам быть очень полезна, – добавил Тавернье, обернувшись к Даниэлю.

Мерсо им бережно подал сам хозяин.

– Вы непременно закажете еще, это лучшее вино.

– М-да… оно ничем не хуже того, что я пил в сорок третьем.

Хозяин нахмурился и вернулся к плите.

– Кажется, он не слишком доволен, – сказала Лаура.

– Иногда не мешает освежить кое-кому память.

– Опять вы об этом! Нельзя ли подумать о чем-нибудь другом? Вы один из очень немногих, кто еще вспоминает об этом. Все смеются над коллаборационистами, над участниками Сопротивления. Поймите, с этим покончено, людям все это надоело, они думают только о том, как забыть о прошлом, где взять деньги, чтобы нормально есть, хорошо одеваться, чтобы жить, наконец! Война кончилась, и я хочу развлекаться. Не хочу, чтобы со мной говорили о мести, о казни, о…

– Вы правы, моя маленькая Лаура, забудем об этом… на сегодняшний вечер.

Они не спеша пили вино, за столиком воцарилось неловкое молчание. «Она права, – думала Леа, – к чему возвращаться в прошлое? Невозможно сделать так, чтобы всего этого как бы не было». В большинстве люди стремились это забыть, и лишь горстка одержимых хотела бы, чтобы память об ужасах нацизма жила. Леа разрывалась между теми и другими.

Когда подали кофе, Тавернье сказал:

– Сейчас мы зайдем в русский ресторан за Сарой и Самюэлем. Вы любите цыганскую музыку?

Полуприкрыв глаза, Сара слушала грустную скрипичную музыку. Музыканты «Шехерезады» в ярких блузах стояли вокруг стола. Немного опьянев, Леа пребывала в благостном расположении духа. Лаура пожирала Даниэля глазами. Тот же нервно курил сигарету за сигаретой. Самюэль и Франсуа были задумчивы.

– Здесь очень красиво, – сказала Лаура. – А не пойти ли нам в погребок на Сен-Жермен-де-Пре?

– Да-да, пойдемте, – поддержала ее Леа, – я там никогда не была.

Они вышли из ресторанчика около двух часов ночи.

К ним приближалась машина с потушенными фарами. Внезапно раздались выстрелы… крики… Сара упала на землю. Машина на большой скорости повернула к площади Европы… Все казалось нереальным… Самюэль склонился над молодой женщиной… вверху ее белое платье было залито кровью… Она открыла глаза. Франсуа тоже склонился над ней и окликнул растерявшегося швейцара, который стоял, размахивая руками.

– Быстрее, позовите же врача!

Вскоре послышалась полицейская сирена. Расталкивая зевак, к ним подошел мужчина без пиджака с медицинской сумкой в руке. Он опустился на колени и осмотрел раненую.

– У нее прострелено плечо, – сказал он полицейскому в штатском. – Необходимо произвести более тщательный осмотр, но, похоже, рана не слишком опасна. Этой даме повезло.

– Хотелось бы вам верить, доктор, – успела сказать Сара прежде, чем потеряла сознание.

Леа и Лаура плакали, прижавшись друг к другу.

– Вы теперь убедились, что не для всех это закончилось, – сухо сказал Даниэль, обращаясь к Лауре.

Сару положили на носилки и отнесли в полицейский фургон. Самюэль и Даниэль тоже сели в машину.

Рассказав комиссару о том, что произошло на их глазах, Франсуа, Лаура и Леа вернулись к своей машине. Они молча доехали до улицы Грегуар-де-Тур.

– Будет лучше, если вы проведете эту ночь вместе. Я еду в больницу и вернусь, как только смогу. Пока меня не будет, никому не открывайте.

Франсуа Тавернье вернулся лишь среди дня, небритый и осунувшийся.

– Сара вне опасности. Других ранений у нее нет, только рана в плече. Через два-три дня она сможет выписаться из больницы.

– Что говорят полицейские?

– Они не могут сказать ничего определенного. Вы не забыли, что во второй половине дня вы должны быть на набережной Орфевр?

– Нет, не забыли, – сказала Лаура. – Кто мог ненавидеть Сару до такой степени, чтобы попытаться убить ее? Что вы думаете по этому поводу? У вас есть какие-нибудь предположения?

– Ни малейшего. Наверное, это какая-то ошибка.

– Но Франсуа…

– Да, Леа, ошибка.

– Почему же ты нам велел никому не открывать?

– Это мера предосторожности. Я должен идти: мне еще нужно попасть на вокзал д'Орсэ. До скорой встречи.

Нет, она не знала, были ли у Сары враги; нет, она не видела, кто стрелял, и не запомнила номера автомобиля; нет, никого подозрительного она не заметила, нет… Леа совсем не нравился этот допрос. Случившееся глубоко потрясло Лауру: она чувствовала, что весь ее маленький мир пошатнулся. Она была так напугана, что инспектор сжалился над ней и сократил допрос. Когда они вышли из Дворца правосудия, она рассталась с сестрой, сославшись на важную встречу.

Леа перешла на другой берег Сены и поднялась по бульвару Сен-Мишель. Молодые люди оборачивались ей вслед, восхищенно присвистывая. Она улыбалась в ответ, чувствуя себя неотразимой в небесно-голубом костюме, который ей одолжила Лаура. На бульваре царило возбуждение начала учебного года: мальчики и девочки прогуливались, нагруженные книгами. Около Люксембургского вокзала десятка два зевак окружили двух уличных певцов, хором повторяя за ними припев песни Эдит Пиаф. У женщины был очень красивый голос. Леа остановилась. Допев песню, певица под аплодисменты принялась собирать пожертвования.

– Пятьдесят сантимов – слова и музыка. Кто хочет купить у меня песни малышки Пиаф, принесшие ей такой успех?.. Спасибо, мадемуазель.

Леа быстро прошла по улице Гей-Люссака и вышла на улицу Сен-Жак. Вышедшие из Валь-де-Грас мужчины в военной форме обратились к ней с утонченной шуткой. Проходя по узкому тротуару, она вплотную прижалась к воротам, пропуская молодую мать с большой детской коляской. Чья-то рука схватила ее, подталкивая ко входу, и прижала к стене, в то время как другая рука зажала ей рот. Тяжелая дверь закрылась за ней. У своего лица она чувствовала чье-то прерывистое дыхание.

– Не двигайся и не кричи… я тебе ничего не сделаю, только передам одно поручение… Ты ведь пойдешь в больницу навестить свою подругу-еврейку?.. Скажи ей, чтобы она не дергалась… Промахнулись вчера – не промахнемся завтра… Мы – везде… и будем убивать каждого, кто станет у нас на пути…

– Я не понимаю, – только и смогла проговорить Леа.

– Тем лучше для тебя. Если бы ты понимала, тебя бы уже не было в живых… Эта еврейка – неподходящая компания для такой красивой девушки, как ты… Поняла, что тебе поручили?.. Я отпущу тебя: главное – не кричи, а не то мне придется тебя прикончить. Чертовски было бы обидно… Ладно, беги навести эту шлюху.

Мужчина грубо оттолкнул ее, вышел и не спеша открыл дверь. Дрожащая, разом ослабевшая, Леа заплакала. Она пришла в себя, лишь услышав шаги на лестнице.

– Ты что-нибудь потеряла? – спросил ее мальчик одного возраста с Шарлем.

– Нет, спасибо.

– Тогда почему ты плачешь? Ты не ушиблась?

Она вымученно улыбнулась: