Текст книги "Хозяйка Империи"

Автор книги: Рэймонд Элиас Фейст (Фэйст)

Соавторы: Дженни Вурц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 58 страниц)

– Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались как с важной персоной и посланцем мира?

Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она вот-вот сорвется и бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а это может для нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:

– Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.

Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша сказанного. Как только Мара открыла рот, собираясь говорить, Сарик заглушил ее голос своим.

– Вождь людей Турила! – выкрикнул он. – Ты глупец, если не можешь предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для скота! Перед тобой стоит Мара, Слуга Империи, принадлежащая к монаршему семейству императора Ичиндара!

Вождь вскинул голову:

– Вот эта?..

Хотя его тон был полон презрения, выходка Сарика оказалась не вполне бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного замечания, но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к своим обязанностям. На этот раз слова вождя были отрывистыми и повелительными, и Лайапа, под нажимом Сарика, исправно переводил:

– Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных, то должен за ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку. Конечно, не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и боги не одобряют излишеств. Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в хижину. Такая красота встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который завоюет право потребовать ее себе в жены.

Лайапа чувствовал себя неуютно: все это время глаза Мары, казалось, готовы были просверлить его насквозь.

Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее голосе, когда она приказала:

– Договаривай до конца!

Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.

– Вождь этого селения говорит, что он слышал о Слуге Империи и об ее родстве с Императором. К тому же он заявляет, что Ичиндаром управляют женщины и что он, уроженец гор, не удостоит ответом растрепу, которая посреди улицы хвалится своим знатным происхождением. Однако в силу существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также не властен разрешить никому из своих людей потребовать Мару себе в качестве военной добычи.

Возгласы разочарования послышались среди отряда горцев, конвоировавших властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали непристойные жесты.

Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к военачальнику Мары на языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой бы то ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.

– Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается обязанность проследить, чтобы ваши потребности были удовлетворены. Завтра мы соберем конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к верховному вождю в Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы предстанете там перед судом Совета.

Сарик выглядел взбешенным, но прислушался к Лайапе, когда тот предостерегающе коснулся его руки:

– Первый советник, не заставляй этих людей или их вождя осерчать еще больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за тонкостей этикета. Они прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть. И в таком случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками... если не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между теми, кто нас захватил, – это, в сущности, очень большое одолжение.

Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик обратился к Люджану, пальцы которого, казалось, горят огнем, лишенные возможности схватиться за меч.

– Кузен, – хмуро сказал советник, – если это следует считать большим одолжением, то смеем ли мы даже подумать о том, чем может оказаться одолжение маленькое?

Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить боевой дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия, военачальник Мары с подавленным смешком отозвался:

– Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра будешь размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!

Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд сразу определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя и держит спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную надменность.

Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя заботу о Камлио и ее ослике.

– Как ты думаешь, ей не причинят вреда? – спросила она у Лайапы. От тех, кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее голосе.

Бывший пастух покачал головой:

– В здешнем суровом краю никогда не бывает достаточно женщин, способных рожать, а Камлио хороша собой, что делает ее ценной вдвойне. Но если какой-нибудь мужчина вздумает поторговаться за право взять ее в жены, он сначала должен получить на это разрешение вождя племени. Если такого согласия не будет, то ею можно восхищаться, но нельзя тащить в постель. Все неженатые воины знают, что тронуть ее сейчас – это значит лишиться всякой надежды стать ее мужем. Поскольку в горах многие одинокие мужчины погибают, так и не обзаведясь женой, эти буяны не станут рисковать возможностью заполучить в свой дом женщину, даже если эта возможность и невелика.

Мара спросила:

– А куртизанок в этой стране нет?

Лайапа выглядел оскорбленным.

– Очень мало, только в Дарабалди. Женщины редко выбирают такой образ жизни, да и для племени в этом не много чести. Молодые мужчины могут посещать их один-два раза в год, но это приносит слабое утешение в долгие зимние ночи.

Поверх головы низкорослого пастуха Люджан и Сарик обменялись взглядами.

– Веселенькое местечко, – пробормотал Сарик, снова окинув взглядом заваленную навозом землю, на которой, судя по всему, им было суждено коротать предстоящую ночь. Эти турильцы, промышляющие кровавыми набегами, не видели ничего особенного в том, чтобы выкрасть девушку или женщину из родного дома. У народа цурани самая забитая из жен имела право на то, чтобы ее прилюдно выслушал владелец поместья. – Вот уж действительно варварское! – подвел он итог своим наблюдениям.

Сарик вздрогнул, ощутив порыв холодного ветра, и, взглянув на свою миниатюрную госпожу, в который уже раз восхитился твердостью духа, что позволяла ей сохранять достоинство. Но она была связана и беспомощна, с ней обращались как с последней рабыней, и в душе у Сарика поднималась и искала выхода ярость.

Словно прочитав мысли советника, Мара послала ему ту неотразимую улыбку, которая внушала людям преданность и заставляла гордиться тем, что они служат именно ей.

– Я справлюсь, Сарик. Ты только не давай своему воинственному кузену лезть на рожон из-за вещей, которые не имеют значения. Потому что вот это, – тут она подняла руки, все еще стянутые ремнями из сыромятной кожи, – и это, – она подковырнула ногой загаженную почву, – совсем не важно. Ассамблея магов устроила бы нам кое-что похуже. Пусть только мне предоставят возможность побеседовать в Дарабалди с верховным вождем Турила; все прочее не должно нас заботить.

Сумрак сгущался; в домах, окружающих площадь, загорались сальные свечи, и их оранжевый свет проникал сквозь затянутые промасленной кожей окна. Мара склонила голову и, очевидно, погрузилась в медитацию, как учили ее жрицы храма Лашимы в бесконечно далекие юные годы.

Согретая теплом Сарика и Люджана, придвинувшихся к ней как можно теснее, и защищенная от холодного ветра и раскисшей земли накидкой, которую она согласилась взять у своего военачальника после его настойчивых уговоров, Мара очнулась, ощутив чье-то прикосновение. Тяжелый сон оставлял ее медленно. Она пошевелилась и открыла глаза в темноту, нарушаемую только слабым светом нескольких окон, за которыми еще не погасли свечи.

– В чем дело?.. – Тело плохо повиновалось Маре; все болело от ушибов, волдырей и ссадин.

– Кто-то идет, – прошептал Сарик, и тогда она тоже увидела фонарь, который, покачиваясь, пересекал площадь.

Фигура, закутанная в плащ, явно принадлежала женщине. Она кивнула часовому, охранявшему загон, но не произнесла ни слова. Из рук в руки перешла перламутровая пластинка из раковины коркара.

Весело рассмеявшись, часовой пропустил женщину. Она вошла в загон, подняв фонарь над головой, скрытой под капюшоном. Свет фонаря заставил воинов Мары насторожиться.

– Властительница Акомы?.. – Голос был низким и хрипловатым. – Мой господин смилостивился и сказал, что ты можешь провести ночь вместе со своей служанкой в хижине для незамужних женщин.

– Ты рискнешь поверить ей? – шепнул Сарик на ухо хозяйке. – Это, может быть, задумано, чтобы отделить тебя от остальных.

– Прекрасно понимаю, – так же торопливо отозвалась Мара. А потом обратилась к незнакомке достаточно громко, чтобы быть услышанной: – Если твои намерения честны, разрежь мои путы.

Горянка с фонарем подошла ближе, освещая себе путь между лежащими воинами Мары.

– Непременно, госпожа Мара.

Свободной рукой она достала из-под плаща кинжал.

Мара почувствовала, как вздрогнул Люджан при виде обнаженного клинка. Однако защитить хозяйку он все равно не мог: связанные руки делали его беспомощным.

Он мог лишь с тревогой наблюдать, как женщина из горной страны наклонилась и ловко перерезала ремни, стягивавшие руки властительницы.

Мара потерла онемевшие запястья, стараясь восстановить ток крови в непослушных пальцах.

– Освободи также моих офицеров и солдат! – властно потребовала она.

Женщина отступила на шаг и водворила кинжал на место – в чехол, подвешенный к поясу.

– Не могу, госпожа Мара.

– Тогда я не пойду, – ледяным тоном объявила властительница Акомы.

Женщина в плаще равнодушно пожала плечами:

– Ну что ж, оставайся здесь. Но твоей служанке плохо. Она все время дрожит.

Мару обуял гнев:

– Кто-нибудь ее обидел?

Гордость не позволила женщине говорить, но зато из темноты, скрывавшей от взгляда все, что находилось вне круга света от фонаря, послышался голос Лайапы:

– Благодетельная, ты наносишь оскорбление. Жена вождя племени пришла, чтобы облегчить твое положение. А если ты предполагаешь, что твоей прислужнице причинили вред, то тем самым оскорбляешь все племя. Ее проявление доброты искренне, и я советую тебе принять предложение.

Мара перевела дух. Конечно, отрадно, что эти варвары пекутся о своей собственной чести, – но как быть с честью самой Мары? Она покроет себя позором, если оставит своих воинов в этой навозной яме.

Сарик угадал ее колебания.

– Госпожа, – тихо произнес он, – я думаю, ты можешь ей поверить. Сражаться нам все равно не удастся: мы сами отвергли этот путь. А если уж мы оказались узниками, что нам остается, кроме как принимать последствия ранее принятого решения и по возможности обращать их в свою пользу?

Мара понимала, что советник прав. Но она была цурани и по рождению, и по воспитанию, и вся ее душа восставала против столь грубого воплощения в жизнь логически безупречных умозаключений.

Люджан легонько толкнул ее локтем:

– Госпожа, не беспокойся о воинах. Они будут спать в этом квердидровом загоне и сочтут подобный ночлег делом чести для себя, ибо оно совершается по долгу службы Акоме. А если кто-нибудь вздумает жаловаться, я позабочусь о том, чтобы его высекли как солдата, нуждающегося в закалке! Я привел в эту страну лучших моих бойцов затем, чтобы они тебя охраняли. Они все прошли нелегкий отбор: каждый был обязан доказать, что достоин войти в твой эскорт. И я полагаю, что любой из них умрет ради тебя, если это понадобится. – Он помолчал и с кривой усмешкой добавил: – Лежать среди нечистот все-таки куда приятнее, чем въезжать на острие меча в чертоги Туракаму.

– Это верно, – согласилась Мара, слишком усталая, чтобы засмеяться в ответ на эту вымученную шутку. Женщине с фонарем она сказала: – Хорошо, я иду.

Она с трудом поднялась на ноги. Волдыри на стертых ступнях напомнили о себе жгучей болью, и Мара едва не упала, но жена вождя, с возгласом сочувствия, протянула руку и поддержала пленницу. Мара медленно проковыляла через загон к воротам, которые часовые держали открытыми.

Один из них бросил какое-то замечание, когда обе женщины проходили через ворота. Жена вождя даже головой не повела в его сторону, но ответила какой-то презрительной фразой.

– Ох уж эти мужчины! – доверительно заметила она, с легкостью переходя на язык цурани. – Какая жалость, что мозги у них не так легки на подъем, как некоторые другие органы.

От удивления Мара даже улыбнулась, и любопытство на миг пересилило все другие чувства.

– А это правда, что ваши мужчины женятся на девушках, которых похищают из родных домов во время набегов?

Жена вождя повернула голову, и Мара успела разглядеть на ее лице морщинки, оставленные и лишениями, и смешливым нравом.

– Сущая правда, – подтвердила она. В ее тоне звучали одновременно и смех, и язвительное презрение. – Вот, например, ты. легла бы в постель с мужчиной, который не показал себя как искусный воин, гроза врагов и умелый добытчик?

Брови у Мары полезли вверх. Каждая цуранская девушка, в сущности, желала найти у своего супруга именно эти качества, хотя формы сватовства весьма отличались от турильских. Властительнице Акомы никогда и в голову не приходило, что можно взглянуть в ином свете на обычай, который она считала заведомо варварским. Но, как ни странно, слова жительницы гор имели смысл.

– Называй меня Юкатой, – добродушно предложила она. – Если я о чем и жалею, так только о том, как долго мне пришлось вдалбливать в глупую голову моего муженька, что тебе нужно позволить отдохнуть от холода!

– Как видно, мои сведения о ваших турильских обычаях чрезвычайно скудны, – призналась Мара. – Судя по высказываниям ваших воинов да и вождя тоже, я была готова подумать, что в этой стране женщины не обладают никаким влиянием.

Юката только фыркнула, помогая Маре подняться на невысокое крыльцо дома, расположенного ближе остальных к середине площади. По виду это был длинный бревенчатый сарай с соломенной крышей. Дым из печной трубы припахивал ароматной корой; на дверном косяке были выцарапаны странные символы плодородия.

– То, что мужчины говорят о себе, и то, каковы они в действительности, – совсем не одно и то же, и в твоем возрасте тебе пора бы это знать!

Мара промолчала. Судьба подарила ей мужа, относившегося к ней как к равной, и варвара-любовника, который открыл ей, что значит быть женщиной; но она знала множество других, пребывающих в полнейшем подчинении у мужчин. Тяжелее всех приходилось таким, как Камлио, целиком зависящим от чужой воли; наиболее завидной оказывалась участь тех, кто умел вить веревки из своих "властителей", – как, например, госпожа Изашани, глава многочисленного семейства Ксакатекас. Мужчины считали ее образцом цуранской жены, и тем не менее ни один из них – ни союзник, ни враг – не мог одержать над ней верх.

Юката толчком открыла дверь, петли которой громко скрипнули. В ночь хлынул золотистый свет вместе со сладковатым дымком от коры, горящей в каменной печи. Мара следом за своей провожатой вошла внутрь.

– Сюда, – послышался приветливый женский голос, – скинь эти грязные сандалии.

Одеревеневшая спина Мары не позволила ей достаточно быстро нагнуться, но тут чьи-то руки мягким нажимом усадили ее на деревянный табурет, и девушка с каштановыми косами сняла обувь с ее ног. Мягкий тканый коврик на полу показался немыслимой роскошью для иззябших ступней. Усталая настолько, что могла бы провалиться в сон прямо там, где сидела, Мара пыталась оставаться начеку. Если для этих женщин интересна беседа с ней, она могла бы многое узнать о народе Турила. Однако, прислушиваясь к гортанному говору и видя застенчивые улыбки, которыми обменивались незамужние девушки – обитательницы дома, где ей предстояло провести ночь, – Мара поняла, как не хватает ей умения госпожи Изашани найти нужный тон в женском обществе. Более привычная к переговорам с политиками на собраниях клана или к тонкостям приема просителей, властительница Акомы потерла ушибленное колено и вознамерилась приложить все старания, чтобы извлечь как можно больше пользы из своего нынешнего положения.

Ей требовался переводчик. На первый взгляд все девушки, собранные здесь, были не старше шестнадцати лет, а это значило, что они появились на свет после войны с Империей и им не представилось случая научиться говорить на языке цурани. Мара оглядела круг юных лиц, освещенных светом лампы, и наконец высмотрела седую голову Юкаты; как она и предполагала, жена вождя уже собиралась уходить.

– Подожди, госпожа Юката, – окликнула ее Мара, назвав пожилую женщину так, как у цурани принято обращаться к особе высокого ранга. – Я еще не поблагодарила тебя за то, что ты вызволила меня из загона для скота, и не имела возможности объяснить твоим землякам, почему я здесь.

– Благодарности не обязательны, госпожа Мара, – откликнулась Юката, обернувшись. Самая юная из присутствующих девушек посторонилась, чтобы освободить проход для пожилой жены вождя, которая остановилась перед табуретом Мары. – Мы не варвары, какими нас считают цурани. Я женщина; я рожала детей и видела, как они умирают, мне легко понять, почему наши мужчины до сих пор ненавидят твоих соотечественников. А почему ты здесь, – это ты сможешь объяснить нашему верховному вождю в Дарабалди.

– Если меня согласятся выслушать, – с горечью заметила Мара. – У ваших мужчин, согласись, терпение иссякает быстро.

Юката засмеялась:

– Тебя выслушают. – Она похлопала цуранскую властительницу по руке загрубелой, но легкой ладонью. – Я знаю жену верховного вождя. Ее зовут Мирана, и мы с ней росли в одной деревне до того набега, когда нас похитили. Она упряма и достаточно речиста, чтобы сломать волю любого мужчины, даже такого чурбана, как ее муж. Она позаботится, чтобы тебя выслушали, а иначе станет высмеивать его мужские достоинства до тех пор, пока эти достоинства не усохнут от позора.

Мара слушала с нарастающим удивлением.

– Ты так спокойно говоришь о набегах, которые оторвали тебя от дома и семьи! – воскликнула она. – И ты не боишься, что ваши мужья поколотят вас за столь неуважительные отзывы?

Слова Мары породили целый вихрь вопросов и возгласов среди юных девушек. Юката перевела сказанное. Это вызвало новую волну смешков, которая улеглась, когда жена вождя заговорила снова.

– Набеги с похищением женщин – это... обычай в наших краях, госпожа Мара. Он берет начало от тех времен, когда женщин было еще меньше, чем сейчас, и положение мужчины определялось тем, в каком возрасте он сумел добыть себе жену. В наши дни похищение происходит без кровопролития. Много воплей и шума, погоня с жуткими проклятиями и угрозами... но это так, для виду. В старину набеги совершались по-другому: завязывались кровопролитные стычки и люди погибали. А теперь доблесть мужчины измеряется тем, как далеко от собственного жилища он добудет себе супругу и сколь рьяно защищают невесту ее односельчане. Этот дом для незамужних девушек находится в самом центре селения под надежной защитой наших укреплений. Но заметь, сюда приходят поселиться только те девушки, которые достигли брачного возраста и не прочь обзавестись супругом.

Мара снова обвела взглядом юные лица, гладкие и еще не отмеченные печатью прожитых лет:

– Так что же, вы все хотите, чтобы вас захватили чужаки?

За девушек ответила Юката:

– Эти малышки наблюдают за парнями, которые наведываются к нам в селение и присматривают себе невесту. – Она улыбнулась. – Если девушка считает, что юноша недостаточно привлекателен, то она будет вопить не понарошку, а всерьез, и тогда мужчины – отцы девушек на выданье – прогонят отвергнутого претендента. Но какая из девушек захочет остаться обойденной вниманием, когда сюда явятся обнаженные воины: по обычаю, они должны сбросить одежду, отправляясь в набег. Девушка, на которую никто не позарился, считается уродливой или запятнанной, и единственный способ выйти замуж, который у нее остается, – это дождаться, пока два ухажера придут за одной и той же невестой, броситься сзади на спину того из них, который потерпит поражение, и доехать до дому у него на закорках – так, чтобы он ее не сбросил!

Мара только головой покачала, услышав о столь странном обычае. Ей понадобится многое узнать, если она хочет договориться со здешними властями, чтобы они пришли ей на помощь.

Юката добавила:

– Уже поздно, а рано утром вы отправитесь в дорогу. Я предлагаю вот что: пусть девушки покажут тебе свободную спальную циновку, и постарайся отдохнуть.

– Благодарю тебя, госпожа Юката. – Мара наклонила голову с неподдельным уважением и позволила девушкам проводить ее в маленькое помещение, отделенное занавесками от общего зала и служившее спальней для здешних обитательниц. Пол был устлан шкурами. В свете масляной лампы-ночника Мара увидела Камлио. Та спала, повернувшись на бок. Испытав немалое облегчение оттого, что прекрасная куртизанка цела и невредима, Мара жестом показала турильской девушке, задержавшейся у входа, что от той больше ничего не требуется. Потом, благодарная судьбе хотя бы за эту милость, она стянула свое перепачканное платье. Оставшись только в нижней сорочке из тонкого шелка, она заползла под шкуры и протянула руку, чтобы прикрутить фитиль лампы.

– Госпожа!.. – Открытые глаза Камлио смотрели на властительницу в упор. Она и не думала спать, а просто до сих пор притворялась. – Госпожа Мара, что с нами будет?

Отказавшись от намерения погасить лампу, Мара внимательно вгляделась в лицо девушки, которая пожирала ее глазами, похожими на светлые драгоценные камни. Да, не приходилось удивляться, что Аракаси потерял голову от такой красоты! С этой кожей цвета сливок, с этими длинными солнечными волосами Камлио была способна свести с ума любого мужчину. Но при всем желании как-то ее подбодрить и успокоить Мара понимала, что лгать не имеет смысла. Если уж ее Мастер тайного знания расчувствовался от прелести этой куртизанки, то что может выкинуть турильский горец – при том что у его народа веками соблюдается обычай добывать себе жен в набегах?

– Не знаю, Камлио.

Как ни старалась властительница Акомы скрыть собственную неуверенность, ей это не удалось.

Тонкие пальцы бывшей куртизанки вцепились в мех шкуры-покрывала.

– Я не хочу оставаться среди этих людей!

Когда раньше речь заходила о ее личных желаниях, она всегда смущенно отводила глаза. Сейчас – впервые за все время – этого не произошло.

– Тогда чего бы ты хотела? – Мара не упустила случая поговорить по душам, раз уж общая беда предоставила такую возможность. – Ты слишком умна, Камлио, чтобы оставаться у меня в служанках, но слишком необразованна, чтобы претендовать на более ответственную должность. Так чем же ты хотела бы заняться?

Зеленые глаза Камлио вспыхнули.

– Я могу научиться. Другие же смогли у тебя на службе подняться до более высокого ранга, хотя и не были рождены для этого. – Она прикусила полную губу и почти сразу, словно стряхнув сковывающее ее напряжение и сломив некий внутренний барьер, решилась заговорить: – Аракаси... Почему он так настаивал на том, чтобы выкупить меня на свободу? Почему ты исполнила его просьбу, если не собиралась оставить меня для него?

Мара на мгновение прикрыла глаза. Она слишком устала для таких разговоров! Одно неверное слово, один уклончивый ответ – и под угрозой окажется все, в чем ее Мастер видел свое счастье. Самая правильная тактика – это честность, но как найти единственно точные слова? У Мары ломило виски, и казалось, что ноет каждая клеточка тела; непослушные мускулы болели после тяжелого перехода... И властительница Акомы приняла решение. Все равно ей никогда не подняться до высот тактичности, которыми славится госпожа Изашани. Вполне достаточно будет и прямоты, позаимствованной у Кевина из Занна.

– Аракаси вспомнил свою семью: его близкие тоже были обречены на жалкое существование... и им тоже не было дано узнать, что такое любовь.

Глаза у Камлио расширились.

– Какую семью? Он говорил, что вся его семья – это ты и вся его честь – это тоже ты.

Мара поняла, как много значит такое признание.

– Может быть, я и стала его семьей и честью. Но Аракаси был рожден женщиной из круга Зыбкой Жизни, и хозяина у него не имелось. Он не знал имени своего отца, а его единственную сестру убил мерзкий сластолюбец.

Куртизанка молча обдумывала услышанное.

Наблюдая за ней и опасаясь, как бы не сказать лишнего, Мара уже не могла остановиться:

– Он хочет освободить тебя от прошлого, Камлио. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы поручиться: он никогда не попросит тебя ни о чем, кроме того, что ты согласишься дать ему по доброй воле.

– И ты тоже так любишь своего мужа? – В вопросе слышался оттенок сомнения, как будто она не могла поверить в существование подобных отношений между мужчиной и женщиной.

– Да, и я тоже.

Мара помолчала. Больше всего ей сейчас хотелось уронить голову на циновку, закрыть глаза и забыть обо всем в спасительном бесчувствии сна.

Но Камлио хотела не этого. Беспокойно теребя край шкуры, она вдруг резко переменила предмет разговора:

– Госпожа, не оставляй меня среди этих турильцев, умоляю тебя! Если меня заставят стать женой здешнего дикаря, я так никогда и не узнаю, кто же я такая на самом деле. Мне так и не доведется понять смысл той свободы, которую ты мне подарила.

– Не бойся, Камлио, – сказала Мара, чувствуя, что проигрывает сражение против неимоверной усталости. – Если я вообще смогу покинуть эту страну, я уведу с собой и тебя, и всех моих людей.

И Камлио, словно вполне доверившись этому обещанию, протянула руку и погасила ночник. После этого Мара заснула крепким сном без сновидений в маленькой спальне, где пахло горными травами.

В преддверии утра девушки помогли властительнице Маре и ее прислужнице принять теплую ванну; за этим последовал завтрак, состоявший из свежего хлеба и квердидрового сыра. Камлио выглядела бледной, но собранной. Однако Мара уловила в ней какую-то необычную хрупкость, которую приписала скорей беспокойству, чем унынию. За стенами хижины, на площади, царило явное оживление – оттуда доносились крики и смех, но Мара не могла распознать причину этой сумятицы: через полупрозрачную промасленную кожу, которой были затянуты окна, ничего не было видно. Когда она попыталась расспросить окружающих, ответом ей были лишь непонимающие взгляды. Без Юкаты пленницам ничего больше не оставалось, кроме как продолжать трапезу, пока горцы-воины не подошли к дверям хижины и не потребовали, чтобы обе женщины-цурани вышли на улицу.

Камлио побелела. Мара ободряющим жестом коснулась ее руки, затем высоко вздернула подбородок и шагнула за порог.

У крыльца ожидала повозка с высокими бортами, сплетенными из ивовой лозы; в повозку были запряжены две квердидры и упрямый ослик. Его серая шкура была испещрена пятнами от плевков злобных шестиногих тварей, и он тщетно принимался лягаться в ответ. Квердидры моргали своими неправдоподобными ресницами и морщили губы, словно улыбаясь.

К повозке были привязаны воины Мары. Несмотря на ночь, проведенную в загоне для скота, от них не пахло навозом. И одежда их, и они сами выглядели чистыми, хотя и промокшими насквозь. Когда Люджан увидел свою хозяйку, спускающуюся с крыльца, он вспыхнул от радости; Сарик сдержал улыбку. Обрадованная видом своих воинов, Мара перевела взгляд дальше и обратила внимание на то, что турильские конвоиры, с важным видом расхаживающие вокруг, поглядывают на ее безоружную и связанную свиту едва ли не с уважением, о котором вчера не было и речи.

Хотя Мара и заподозрила, что эти перемены каким-то образом связаны с кутерьмой, шум которой она слышала, у нее не было возможности у кого-либо об этом спросить. Кругом толпились турильские воины; обеих женщин перекинули через грубый деревянный задок на дно повозки, устланное соломой. Высокие борта были сплетены так плотно, что Мара не могла ничего сквозь них разглядеть. Воины крепко зашнуровали полотнища заднего полога. Пленницы почувствовали толчок, когда возница взобрался на козлы и натянул поводья. Потом заскрипели борта и колеса: возница подбодрил упряжку ударами стрекала, и экипаж тронулся с места.

Тройка, составленная из осла и двух квердидр, тянула плохо. Повозка виляла и то и дело съезжала с колеи, а солома пахла скотом: как видно, ее взяли, не особо приглядываясь и принюхиваясь, из чьего-то хлева.

Камлио выглядела совсем больной от страха, и Мара попросила ее лечь на солому. Она предложила девушке свой плащ для защиты от холодного ветра, налетавшего с вершин.

– Я не брошу тебя, Камлио, – заверила она спутницу. – Ты не затем сюда явилась, чтобы стать женой какого-нибудь турильского невежи.

Но и сама Мара не могла спокойно сидеть на месте. Она прислонилась к борту, который был ближе к Люджану, и пожелала узнать, каким образом ее воины так промокли.

Как и раньше, турильскую охрану ни в малой степени не заботили разговоры пленников между собой. Никто не запрещал Люджану подойти вплотную к борту повозки и отвечать на вопросы госпожи.

– Мы им так и сказали: нам-то наплевать, что от нас будет нести навозом, когда мы войдем в вашу столицу...– ответил военачальник Акомы, с трудом подавляя желание рассмеяться. – Тогда они посовещались и разрешили нам под охраной дойти до реки и выкупаться. – Тут уж он не сдержался и прыснул от смеха. – Конечно, наши доспехи и одежда были грязными, поэтому мы разделись, чтобы их тоже отмыть и почистить. Это вызвало у горцев страшнейший переполох. Лайапа объяснил это тем, что они обнажаются только для сражения. Затем они начали тыкать в нас пальцами и бурно обмениваться мнениями. Потом кто-то на очень плохом цурани выкрикнул, что нас неинтересно дразнить, поскольку мы все равно не способны понимать их язвительные насмешки...

Люджан запнулся и замолчал.

Мара прижалась щекой к поскрипывающему плетеному борту.

– Продолжай.

Люджан откашлялся. Было очевидно, что его что-то очень забавляет и он изо всех сил старается сохранять видимую невозмутимость.

– На вызов ответил Сарик: он крикнул Лайапе, чтобы тот переводил все слово в слово, какими бы мерзкими или непристойными ни были эти слова. – Повозку тряхнуло на особенно крутой рытвине, и Люджан прервал свое повествование – вероятно, затем, чтобы перепрыгнуть через яму. – Ну вот, тут уж действительно пошло веселье. Эти турильцы изощрялись в предположениях, как именно мы получили свои боевые отметины на теле. Если их послушать, так лучшие воины нашей страны нанимают специально обученных женщин из круга Зыбкой Жизни, чтобы те как следует разодрали им кожу ногтями. Или, скажем, все наши сестры валяются в постели с собаками и джайгами, а мы яростно царапаемся между собой да еще соревнуемся, у кого будет самый устрашающий вид.