Текст книги "Хозяйка Империи"

Автор книги: Рэймонд Элиас Фейст (Фэйст)

Соавторы: Дженни Вурц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)

Все еще слегка ослепленный обаянием гостьи, Хокану уселся около жены и, взяв ее за руку, сказал:

– Мы тоже устали играть в мо-джо-го против Камои. – Он имел в виду карточную игру с высокими ставками. – И, по правде говоря, какое это было бы облегчение для всех нас, если бы у Ичиндара родился сын. Стоит появиться на свет мальчику-наследнику, и у ревнителей традиций сразу поубавится пыла.

Темные глаза Изашани загорелись веселым блеском.

– Последние несколько лет оказались чрезвычайно неблагоприятными для занимающихся сватовством. Родовитые юноши обзаводились наложницами, а о женах и слышать не хотели: все поголовно надеялись добиться руки какой-нибудь из дочерей императора. Настроение на светских приемах стало – хуже некуда. А чего еще можно было ждать при таком скопище незамужних девиц, которые фыркают друг на дружку, как детеныши сарката?

От этой темы разговор плавно перешел к торговой войне между кланами Омекан и Канадзаваи – войне, из-за которой у отца Хокану возникли серьезные трудности с продажей смолы. Последствия оказались весьма ощутимыми. Сократилось производство слоистой кожи, а это сразу ударило по тем, кто изготовлял доспехи и оружие; гильдия оружейников была близка к тому, чтобы взбунтоваться, а судовладельцы и грузчики в Джамаре несли убытки, поскольку товары задерживались в пути и попадали к причалам совсем не тогда, когда их ожидали. На складах Акомы плесневели шкуры нидр, тогда как на складах Анасати ничто не залеживалось; отсюда легко можно было догадаться, что к неполадкам у Шиндзаваи приложили руку союзники Джиро. И не имело смысла напоминать негоциантам из Омекана, что их собственная разобщенность некогда позволила императору овладеть всей полнотой абсолютной власти.

За неторопливым разговором собеседники и не заметили, что наступил вечер. Когда усталость Мары стала очевидной и она, принеся положенные извинения, перешла к себе в спальню, Изашани тоже удалилась в отведенные ей покои. Утром, уже сидя в паланкине на террасе у входа, когда носильщики заняли свои места, она подняла глаза на Хокану и отпустила последнее замечание:

– Знаешь, молодой хозяин, тебе надо бы как следует позаботиться, чтобы твоя жена принимала пищу. Не то пойдут гулять слухи, что ты моришь ее голодом и намереваешься таким образом свести раньше времени в могилу, а все потому, что надеешься присоединиться к кружку соискателей, которые увиваются за старшей дочерью Ичиндара.

Брови Хокану поднялись, словно его кольнули мечом.

– Госпожа, это угроза?

Изашани ответила с приторно-ядовитой улыбкой:

– Можешь не сомневаться. Мой покойный супруг был привязан к Маре, и я не хочу, чтобы его тень явилась меня преследовать. Кроме того, Хоппара, вероятно, сочтет необходимым вызвать тебя на поединок чести, если увидит, в какой печали пребывает твоя жена. После ее героических подвигов в Ночь Окровавленных Мечей он сравнивает с ней всех молодых женщин, и никто не выдерживает сравнения.

– Еще бы. – Голос Хокану зазвучал серьезно. – Но во всей Империи не сыщется человек, которого благополучие Мары заботило бы больше, чем меня. А твой визит помог ей гораздо больше, чем ты можешь вообразить.

Посещение госпожи Изашани, по крайней мере, помогло уже тем, что Мара снова начала уделять внимание своей внешности. Она доверилась искусству горничных, и, если поначалу отрадными изменениями в собственном облике она была обязана исключительно гриму, Хокану хватало деликатности, чтобы не дразнить ее такими замечаниями. Она по-прежнему посвящала долгие часы изучению хозяйственных донесений, но хотя бы делала над собой усилия, чтобы побольше есть; после того как она завела обыкновение проводить время на озере, в покое и в неторопливых размышлениях на борту маленькой лодки, ее бледность вскоре исчезла.

– Очень трудно терзаться тревогами, когда кругом вода, спокойная как небо, – сказала она однажды вечером, ступив на берег и оказавшись в объятиях встречавшего ее Хокану.

Предзакатное солнце золотило не только поверхность озера, но и весь ландшафт. Для Хокану была невыносимой мысль, что придется сейчас разрушить очарование минуты, но выбора у него не было. Очень скоро Мара все узнает, и если он не хочет вызвать бурю возмущения, то не посмеет скрыть от жены последние новости.

– Вернулся Аракаси.

– Так скоро?

Мара подняла голову и поцеловала мужа с рассеянным видом человека, мысли которого блуждают где-то далеко.

– Должно быть, он услышал о покушении на властителя Хоппару, прежде чем я отправила ему вызов.

Сказав это, властительница заторопилась, чтобы повстречаться со своим начальником разведки. Сопровождаемая мужем, она вошла во дворец и проследовала по коридорам, уже наполнявшимся вечерними тенями, мимо слуг, зажигавших масляные лампы. Со стороны одной из террас донеслись приглушенные расстоянием радостные возгласы Джастина.

– С чего это малыш так разбушевался? – спросила Мара.

Хокану обнял ее одной рукой за плечи:

– У него новая игра. Твой военный советник заключает с ним пари: утверждает, что не даст захватить себя врасплох и не попадется в засаду. Так что Джастин теперь прячется за мебелью, а слуги вообще избегают заходить в дальние коридоры: боятся ненароком угодить в засаду.

– А Кейок? – Мара обогнула последний угол и прошла из конца в конец еще одного коридора, вымощенного старой, стершейся мозаикой. – Он попадался?

Хокану засмеялся:

– Много раз. Слух у него уже не тот, что был раньше, а костыль делает его легкой добычей.

Мара покачала головой:

– Вот именно. Старый служака получил достаточно шрамов на службе Акоме, и нельзя допускать, чтобы в преклонном возрасте он терпел наскоки мальчишки.

Но Хокану знал, что Кейок нисколько не возражает против синяков, полученных от таких забав, потому что любит Джастина так, как любил бы внука, если бы тот у него был.

Супружеская пара подошла к дверям кабинета властительницы. Хокану снял руку с плеча жены и вопросительно взглянул на нее. Слуги не успели еще добраться до этих покоев, и здесь пока не были зажжены лампы. Лицо Мары оставалось непроницаемым, но спустя несколько мгновений она сказала:

– Останься со мной. Новости госпожи Изашани все еще меня тревожат, и твой совет может оказаться очень полезным.

В ее голосе Хокану уловил беспокойство. Он спросил:

– Хочешь, я пошлю за Сариком и Инкомо?

– Нет, – решительно заявила Мара. – Они вряд ли одобрят то, что я задумала, а я не вижу необходимости выслушивать их возражения.

Хокану пробрал озноб, несмотря на тепло летнего вечера, голоса слуг, переговаривающихся где-то рядом, и запахи ужина, доносящиеся из кухни. Он протянул руку и одним пальцем поднял подбородок Мары.

– И что же ты такое задумала, моя дорогая властительница? – спросил он самым беспечным тоном, хотя от мрачного предчувствия у него перехватило дыхание.

После недолгой паузы Мары ответила:

– Община Камои слишком долго служит для нас источником бедствий. По их вине я потеряла первенца и еще не родившегося младенца. Я не допущу, чтобы госпоже Изашани пришлось пережить подобные потери. Я в долгу перед покойным властителем Чипино и хотя бы поэтому обязана помочь его семье.

Хокану вздохнул:

– Корень зла не в самих убийцах из Камои, а в том враге, который их нанимает.

Мара коротко кивнула:

– Я знаю. Именно поэтому я собираюсь попросить Аракаси, чтобы он проник в их главное логово и выкрал секретные записи. Если я узнаю имя нанимателя, то смогу изобличить его перед всеми.

– Вероятно, это имя – Анасати, – заметил Хокану.

– Одно из имен, – зловеще процедила Мара. – Я хочу узнать и другие, чтобы родители больше не оплакивали юных наследников, ставших жертвами смертоносной политики. А теперь пойдем и поручим Аракаси выполнить эту трудную задачу.

Хокану оставалось лишь кивнуть в знак согласия. К Мастеру тайного знания он испытывал уважение, близкое к благоговению после того дня, когда они вместе пустились на поиски противоядия. Однако поручить человеку – пусть даже обладающему таким даром лицедейства и перевоплощения – проникнуть в самое сердце тонга Камои означало требовать невозможного. Но у Хокану не было убедительных доводов, чтобы заставить жену понять: она посылает Мастера на смерть именно тогда, когда больше всего нуждается в его услугах.

Аракаси покинул кабинет властительницы в тяжелом раздумье. Беседа была столь долгой, что он охрип. Всеобъемлющий и точный доклад, с которым он сюда явился, был результатом многих месяцев упорного труда в самых разных краях Империи. Мастер не давал покоя своим агентам, заставляя их добывать ответы на интересующие его вопросы, хотя прекрасно понимал, какую опасность представляет Чимака, первый советник правителя Джиро. Двое агентов при этом лишились своего прикрытия и, попав в безвыходное положение, предпочли броситься на собственные клинки, чтобы избежать допросов и истязаний. Пытка могла бы исторгнуть у них невольные признания, а предать госпожу им запрещала честь. И хотя разведчикам Аракаси удалось общими усилиями обнаружить кое-какие перемены в составе союзов, заключенных ранее противниками императора, и выявить несколько традиционалистских заговоров, Мастер так и не сумел ни на волос приблизиться к решению главной задачи – узнать имя нанимателя, который посылал убийц из Камои против Акомы.

Стали известны новости и более тревожные, чем последнее неудавшееся покушение на властителя Хоппару. Как оказалось, были и другие посягательства на жизнь членов семьи Ксакатекас. Планы злоумышленников сумела сорвать одна из агентов Аракаси в этом доме. Дважды случалось так, что она, затесавшись среди поваров, "по неловкости" роняла на пол тарелки с пищей, вызвавшей у нее подозрение.

Это сообщение заставило Мару вздрогнуть. Она побледнела, потом покраснела; Аракаси никогда прежде не видел ее в таком гневе. Ее слова все еще звучали в памяти Мастера, и, кроме гнева, в них угадывалось горе, никогда не отпускавшее ее со дня гибели Айяки:

– Аракаси, – сказала она, – я прошу тебя найти способ выкрасть секретные записи тонга. Нужно положить конец атакам на нас, а теперь еще и на союзников императора. Если за покушениями стоит не только Анасати, но и кто-то еще, я хочу знать, на каком я свете.

Выслушав приказ, Аракаси по-солдатски отсалютовал хозяйке ударом кулака по собственной груди. После многомесячных бесплодных усилий проникнуть в архивы Анасати и после трех неудачных попыток внедрить новых агентов в усадьбу Джиро он испытал нечто похожее на облегчение, получив задание пробраться в логово тонга. Аракаси с досадой признавал, что Чимака – самый умный противник из всех, с кем он имел дело. Но даже столь блистательный виртуоз политической игры, как первый советник в доме Анасати, не станет ожидать, что кто-то решится на такой безрассудно-смелый ход – бросить вызов всей общине убийц. И пока Чимака не знает главного разведчика Акомы по имени, он понемногу выстраивает свое понимание методов Аракаси – понимание, которое позволяет ему предугадывать поведение противника. Тщательно отмеренная доза неожиданностей может на некоторое время увести Чимаку по ложному следу, особенно если ему останутся неизвестными истинные причины наблюдаемых событий.

Тихий, как тень, погруженный в собственные мысли, Аракаси свернул за угол, по привычке придерживаясь переходов потемнее. Узкий коридор пересекал самую старинную часть усадебного дворца. Полы были проложены на двух разных уровнях – наследство какого-то забытого властителя, уверенного в том, что он всегда должен стоять выше своих слуг. Кроме того, ему – а может быть, кому-нибудь из его жен – была свойственна любовь ко всяческим безделушкам и украшениям. В стенах имелись ниши-углубления для статуй и других произведений искусства. Вид этих ниш всегда наводил Аракаси на невеселые мысли: он не мог не думать, что некоторые из них достаточно просторны, чтобы в них нашел укрытие убийца.

Поэтому он не был захвачен совсем уж врасплох, когда позади него раздался оглушительный вопль и кто-то совершил атлетический прыжок с явным намерением наброситься на него сзади.

Он круто обернулся и через мгновение уже крепко держал в руках брыкающегося шестилетнего мальчика, рассерженного из-за того, что его внезапная атака не удалась.

Мастер подул на золотисто-рыжую кудряшку, прилипшую к губам ребенка, и поинтересовался:

– Я сегодня так похож на Кейока, что ты решил со мной повоевать?

Юный Джастин захихикал, извернулся и умудрился поднять игрушечный меч, вырезанный из дерева и украшенный лаковой инкрустацией.

– Кейока я сегодня уже два раза убил, – похвастался он.

Брови Аракаси поднялись. Он ухватил мальчика поудобнее, удивленный тем, что удерживать бойкого вояку удается только ценой ощутимых усилий. Вот уж воистину сын своего отца: и держится нахально, и ноги длинные, как у антилопы корани, с которой никто не может сравниться по скорости бега.

– А Кейок сколько раз тебя сегодня убил, постреленок?

Присмиревший Джастин сознался:

– Четыре.

Он добавил грубое ругательство на языке варваров, – вероятнее всего, он перенял это выражение от какого-нибудь солдата, который водил дружбу с Кевином во время кампании в Дустари. Аракаси мысленно отметил, что слух у мальчика такой же острый, как и ум, если он так наловчился подслушивать разговоры старших.

– У меня такое впечатление, что тебе давно пора спать, – укоризненно произнес Мастер. – Твои няньки знают, что ты разгуливаешь по дому? – И он потихоньку двинулся в направлении детских комнат.

Джастин тряхнул копной рыжих волос:

– Няньки не знают, где я. – Он гордо улыбнулся, но потом его оживление улетучилось: он почуял неладное. – А ты им не скажешь? Мне за это влетит, это точно.

В темных глазах Аракаси блеснул огонек.

– Не скажу, но с одним условием, – со всей серьезностью ответил он. – В обмен на мое молчание ты мне кое-что пообещаешь.

Джастин принял торжественный вид. Подражая солдатам, которые подтверждали свое обязательство уплатить долг (в случае проигрыша) при игре в кости, он поднял руку и коснулся лба сжатым кулачком:

– Я держу слово.

Аракаси спрятал улыбку:

– Очень хорошо, досточтимый молодой хозяин. Ты не издашь ни звука, когда я потихоньку от всех доставлю тебя к спальне, и будешь лежать на своей циновке не шелохнувшись, с закрытыми глазами, пока не проснешься, и это будет утром, а не ночью.

Джастин взвыл от такого вероломства. До чего же похож на отца, думал Аракаси, пока тащил протестующего малыша в детскую. Кевин тоже никогда не считался ни с обычаями, ни с правилами пристойности. Он бывал честен, когда это могло смутить окружающих, и лгал, если находил это полезным. Он был сущим бесом, если судить о нем просто как об одном из слуг в хорошо налаженном цуранском хозяйстве, но жизнь, несомненно, стала менее забавной после того, как Кевина отправили через магические Врата обратно в Мидкемию. Даже Джайкен, который частенько служил мишенью для шуточек Кевина, порой высказывал сожаление о его отсутствии.

В точности соблюдая уговор, Джастин прекратил протесты на пороге своей комнаты: не стоило привлекать к себе внимание и раздражать нянек. Он держал свое слово воина до того момента, когда Аракаси бесшумно уложил его в постель, но глаза он не закрыл. Вместо этого он буравил стоящего рядом Аракаси негодующим взглядом, пока его наконец не одолела усталость и он не заснул глубоким и здоровым сном набегавшегося за день мальчика.

Мастер тайного знания не сомневался, что Джастин снова улизнул бы из детской, невзирая на данное им торжественное обещание, если бы Аракаси не подкрепил это твердое "слово воина" своим присутствием. Всеми повадками мальчик напоминал скорее мидкемийца, чем жителя Цурануани; мать и приемный отец поощряли развитие в нем этих качеств.

Сейчас трудно было предугадать, каким образом заявит о себе нецуранский характер Джастина, когда он повзрослеет, – послужит ли благому делу или приведет к тому, что имя и натами Акомы останутся незащищенными от враждебных выходок Джиро и его союзников. Аракаси вздохнул, проскользнул в просвет между панелями стенной перегородки и двинулся в путь по саду, залитому лунным светом. Добравшись до помещений, которые служили ему жилищем в тех редких случаях, когда он задерживался в поместье на несколько дней, Аракаси скинул с себя свою самую последнюю маску – личину бродячего коробейника, торгующего дешевыми украшениями. Он выкупался в прохладной воде, не желая тратить время на ожидание, пока слуги натаскают горячей; смывая въевшуюся дорожную грязь, он уже прикидывал, как подступиться к своей новой миссии.

Письменные свидетельства о контрактах, заключенных гонгом Камои или другой общиной того же толка, находились во владении самого Обехана. Только доверенный преемник (обычно им становился один из сыновей) мог знать, в каком тайнике содержатся эти свитки, – на тот случай, если Обехана постигнет внезапная кончина. Для того чтобы установить местонахождение опасных документов, Аракаси придется оказаться достаточно близко к вожаку Братства Красного Цветка – самой могущественной общины в Империи.

Аракаси смывал краску с волос энергичными движениями, позволявшими ему дать выход накопившимся тяжелым чувствам. Пробраться в самое сердце Братства будет куда труднее, чем уцелеть во всех прошлых вылазках.

Аракаси ничего не сказал Маре об опасностях этого предприятия. Ему достаточно было взглянуть на угасшее, изможденное лицо Мары, чтобы понять: нельзя добавлять ей тревог, иначе ее выздоровление затянется на еще более долгий срок.

Аракаси откинулся на спину, не замечая, что последнее тепло успело улетучиться из воды. Он размышлял о своей встрече с Джастином. Беспокойство Мары за сына – единственного оставшегося в живых – будет только нарастать: Аракаси это понимал. На нем лежала часть ответственности за то, чтобы мальчик вырос и достиг совершеннолетия; сейчас это означало, что он обязан найти средства обезвредить самого опасного вооруженного злодея в Империи – Обехана, главаря общины Камои.

Любой здравомыслящий человек счел бы задачу невыполнимой, но это ни в малейшей степени не смущало Аракаси. Беспокоило другое: впервые за всю его долгую и богатую приключениями жизнь у него не было ни малейшей зацепки, которая хотя бы подсказала ему, с чего начать. Место, где обретался глава Братства, держалось в строжайшем секрете. Агенты, которые получали плату за посредничество, не были столь легкой добычей, какой оказался аптекарь в Кентосани. Им полагалось совершить самоубийство – как они и поступали много раз в истории, – прежде чем их заставят выдать следующее звено в цепочке связных. Они были преданы своему смертоносному культу точно так же, как агенты Аракаси были преданы Маре. Так и не отогнав тревожных дум, Аракаси вышел из ванны и насухо обтерся полотенцем, после чего облачился в простую длинную рубаху. Почти половину ночи он провел отыскивая у себя в памяти события и лица, которые помогли бы ему раздобыть путеводную нить.

За пару часов до рассвета он встал, несколько раз потянулся и мысленно собрал воедино все обстоятельства, которые могут послужить ему на пользу.

Не замеченный патрулями, он покинул усадьбу. Однажды Хокану пошутил, заявив, что какой-нибудь стражник может случайно убить главного разведчика Мары, если тот будет тайком бродить по ночам вокруг дома. На это Аракаси ответил, что такого стражника необходимо будет повысить в должности, раз он сумел избавить Мару от негодного слуги.

Рассвет застал Аракаси на дальнем берегу озера: Мастер шел ровным шагом, обдумывая дальнейшие действия. Он строил и пересматривал планы, отбрасывал их, но не отчаивался, а лишь все более проникался сознанием важности стоящей перед ним цели. К восходу солнца он уже был на реке, затерявшись среди других путешественников, ожидающих прибытия почтовой барки, – еще один безымянный пассажир, который держит путь в Священный Город.

Глава 11
УТРАТА

Проходили месяцы.

Румянец наконец вернулся на щеки Мары. Наступила весна, в должный срок отелились нидры, и кобылы, доставленные из варварского мира, произвели на свет здоровых жеребят. С разрешения Люджана Хокану получил в свое распоряжение несколько десятков солдат, обучил их ездить верхом, а потом начал тренировать в искусстве сражаться в конном строю.

Пыль, поднятая в воздух при таких маневрах, долго еще висела над полями в сухом горячем воздухе, и на исходе дня берег озера оглашался смехом и шутливыми возгласами свободных от службы солдат, наблюдающих, как немногие избранные купают своих мидкемийских страшилищ или стирают пот с их лоснящихся боков. Иногда, когда игры становились довольно грубыми, мокрыми оказывались не только наездники и лошади.

С той самой террасы, которая некогда служила во время учений командным пунктом для Тасайо Минванаби, за тренировками нарождающейся кавалерии наблюдала Мара. Вместе с нею находились горничные и маленький сын; все чаще компанию ей составлял и муж – в кожаных штанах для верховой езды, при мече и арапнике.

В один из таких дней, когда солнце уже склонялось к западу, Мара увидела, как старый седой ветеран многих походов потянулся к своей лошади и поцеловал ее в нос. Это зрелище настолько позабавило властительницу, что впервые за долгие недели окружающие увидели на ее лице беззаботную улыбку.

– Смотри-ка, – сказала она мужу, – солдаты, очевидно, начинают привыкать к лошадям. Уже многие возлюбленные наших воинов жаловались, что их избранники проводят больше времени в конюшнях, чем в своих законных постелях.

Хокану усмехнулся и обнял ее гибкий стан:

– Ты тоже сетуешь на это, женщина?

Мара полуобернулась в его объятиях и перехватила взгляд Джастина, который уставился на нее своими невинными, широко открытыми глазами. Всем своим видом он так напоминал отца, что Мара не сразу справилась с охватившим ее волнением; но тут он пальцами изобразил грубый знак, который наверняка узнал не от приставленных к нему воспитателей.

– А ты сегодня ночью собираешься сделать ребеночка, – сказал он, гордый своим умозаключением и ничуть не обескураженный оплеухой, которую тут же получил от ближайшей к нему няньки.

– Что за дерзость! Так разговаривать с матерью! Не знаю, где ты набрался таких штучек с пальцами, но, если это повторится, не миновать тебе порки!

Покраснев до корней волос, нянька поклонилась хозяевам и потащила протестующего Джастина в детскую, чтобы уложить его спать.

– Да ведь солнце еще вон как высоко стоит! – негодовал провинившийся малыш. – Как же я смогу спать, если вокруг все видно?

Парочка исчезла за поворотом лестницы, которая вела вниз с холма; но прежде, чем они скрылись из виду, шевелюра Джастина полыхнула огнем в лучах низкого солнца.

– Всеблагие боги, он растет не по дням, а по часам, – с нежностью сказал Хокану. – Скоро надо будет подобрать ему наставника для занятий с оружием. Как видно, уроков счета и письма недостаточно, чтобы помешать ему подглядывать за слугами.

– Он не подглядывал, – возразила Мара. – При случае он не упускает возможности улизнуть куда-нибудь в казармы или в бараки рабов. И очень внимательно слушает, когда мужчины бахвалятся своими победами над особами из Круга Зыбкой Жизни или над девушками-служанками. Он – сын своего отца, когда речь идет о том, чтобы поглазеть на женщин, и сегодня утром он сказал моей горничной Кейше нечто такое, что она покраснела, как юная девушка, хотя таковой отнюдь не является.

Она склонила голову набок и из-под опущенных ресниц вгляделась в мужа:

– Он грубый и неотесанный мальчик, которого придется женить пораньше, а не то, чего доброго, он наплодит бастардов Акомы по всей стране, и все отцы молоденьких девушек станут гоняться за ним с мечом... ну если и не все, то уж половина – это точно.

Хокану тихонько засмеялся:

– Из всех забот, которые он может тебе причинить, эта беспокоит меня меньше всех прочих.

Глаза у Мары расширились.

– Да ведь ему семь лет только что исполнилось!

– В таком случае это для него самое подходящее время, чтобы обзавестись маленьким братцем, – сказал Хокану. – Появится второй дьяволенок, за которым ему надо будет присматривать... глядишь, и сам он станет бедокурить поменьше.

– Ты тоже грубый и неотесанный мальчик, – мстительно поддела его Мара и, с коротким смешком выскользнув из объятий мужа, побежала вниз по склону холма. Поплотнее запахнуть свой легкий халатик она позабыла.

Хокану справился с изумлением и последовал за женой. От нахлынувшего восторга кровь бросилась ему в лицо. Слишком долго он не видел свою госпожу в таком игривом настроении – со злосчастного дня отравления. Он бежал неторопливо, уверенный, что именно этого она сейчас желает, и не пытался перейти на более широкий, размашистый шаг атлета, чтобы догнать Мару. Он поравнялся с ней только в узкой лощине у берега озера.

Лето было в полном разгаре. Среди сухих трав еще виднелась зелень. Кусачие насекомые, отравлявшие жизнь в начале лета, куда-то попрятались, а хор цикад не умолкал. Воздух был напоен теплом.

Хокану порывисто обнял жену, и оба упали на землю – растрепанные, почти не дыша, отбросив всякую церемонность и чопорность.

– Мой господин и консорт, – сказала Мара, – кажется, у нас осталась одна проблема: нехватка наследников.

Его пальцы уже распускали оставшиеся шнурки ее халата.

– После наступления темноты патрули Люджана обходят дозором берег, – напомнил он.

Она ответила сияющей улыбкой:

– Тогда тем более нам нельзя терять время.

– Ни в коем случае, – радостно подтвердил Хокану.

После этого обоим было уже не до разговоров.

Долгожданный наследник мантии Шиндзаваи, судя по всему, был зачат той ночью – либо на берегу, под открытым небом, либо позже, посреди душистых подушек, после кубка вина сао, который супруги осушили вместе в своих покоях. Шесть недель спустя у Мары уже не оставалось сомнений. Она знала признаки беременности, и, хотя, просыпаясь, она чувствовала себя скверно, Хокану слышал по утрам ее пение. Но в его улыбке таился привкус горечи. Ему было известно то, чего не знала она: дитя, которое она носит сейчас под сердцем, будет у нее последним, и все целители-жрецы Хантукаму не властны это изменить.

До того дня, когда он случайно услышал спор между поварятами с кухни и побочным сыном одного из приказчиков, ему и в голову не приходило, что младенец может оказаться женского пола. Он предоставил событиям идти своим чередом и не обращал внимания на пари, которые заключались в казармах насчет предполагаемого пола будущего ребенка.

Хокану даже мысли такой не допускал, что боги пошлют ему дочь, а не сына: ведь этому ребенку – последнему, которого Маре суждено выносить – предстояло унаследовать имя и состояние семьи Шиндзаваи.

Состояние радостной беззаботности, в которой началась эта беременность, быстро уступило место строжайшей бдительности. После попытки отравления, после покушений на союзников Акомы беспечности не было места. Люджан утроил число патрулей и самолично проверял наиболее опасные посты в ущельях. Молитвенные врата над рекой – там, где она вытекала из озера, – ни на минуту не оставались без наблюдателей в башнях; в состоянии полной боевой готовности постоянно находилась рота вооруженных воинов. Однако пришла осень, на рынки были отправлены гурты нидр, и коммерческие дела шли бесперебойно, без каких бы то ни было заминок. Бандиты не нападали на караваны с шелком, что само по себе было необычным и настораживало. Джайкен просиживал долгие часы над грудами счетных табличек, но, казалось, его не радовала даже большая прибыль от продажи квайета.

– Природа часто выглядит особенно прекрасной перед самыми разрушительными бурями, – угрюмо ворчал он в ответ на жалобы Мары, которая уверяла, будто у нее шея болит из-за его непоседливости, поскольку ей постоянно приходится вертеть головой, а иначе за ним не уследишь.

– Уж слишком все гладко идет, – в который раз повторил управляющий, с размаху усевшись на подушки перед письменным столом госпожи. – Как же тут не тревожиться? Не верю я, что все это время Джиро благонравно сидит уткнувшись носом в старые свитки.

Однако кое-что было известно от агентов Аракаси. Джиро не сидел сложа руки: он нанял механиков и плотников для сооружения странных устройств на площади, которая при жизни его отца использовалась как плац для воинских учений. Было вполне вероятно, что эти устройства предназначались для осады крепостей и для подкопов. В оборот был пущен ловко состряпанный слух, будто старый Фрасаи Тонмаргу по наущению властителя Хоппары Ксакатекаса растратил деньги из имперской казны. До сих пор многочисленные работники трудились, заделывая трещины в стенах Кентосани и во внутренней цитадели императорской резиденции – следы разрушительного землетрясения, устроенного магом-отступником Миламбером во время Имперских игр несколько лет назад.

Когда потянулись скучные осенние дни и уже приближался сезон дождей, Мара почувствовала, что ее одолевает беспокойство. Она ловила себя на том, что, как и Джайкен, без конца расхаживает из угла в угол и ничего не может с собой поделать. Единственную передышку она получила, когда Джастину исполнилось восемь лет и Хокану подарил ему первый в его жизни настоящий меч, а не игрушечное детское оружие. Мальчик принял искусно сработанный маленький клинок с должной серьезностью и устоял против искушения немедленно кинуться с этим мечом на воображаемого врага, сокрушая все на своем пути. Однако уже на следующее утро все уроки пристойного поведения, полученные от Кейока, оказались напрочь забытыми. Это стало ясно, когда он, грозно потрясая обнаженным клинком, сбежал по склону холма на поляну, где его ожидал наставник.

Мара наблюдала за сыном с веранды, мучительно сожалея, что не может находиться сейчас рядом с ними обоими. Однако лекари не позволяли ей надолго вставать с подушек, а муж, который обычно бывал снисходителен к вспышкам ее упрямства, не соглашался ни на какие поблажки. Нельзя было рисковать будущим наследником. Зато все, о чем бы Мара ни попросила, доставлялось ей немедленно, чтобы сгладить неудобства от всевозможных запретов.

Прибывали подарки от других важных господ: от одних – роскошные, от других – самые скромные знаки внимания. От Джиро была получена дорогая, но чудовищно уродливая ваза. С каким-то изощренным злорадством Мара приказала отдать вазу слугам, чтобы они могли использовать ее для выноса из дома ночных нечистот.

Но из всех даров самыми желанными для Мары были книги, доставляемые в больших ларцах, от которых пахло пылью и плесенью. Их присылала Изашани, предпочитая такое подношение более привычным лаковым шкатулкам или экзотическим певчим птицам. Читая записочки, приложенные к подаркам, Мара весело смеялась. За броским гримом Изашани, за ее милыми женскими шуточками скрывались проницательный ум и сильная воля. А тем временем от ее сына Хоппары приходили традиционные, но ошеломляюще экстравагантные букеты цветов.