Текст книги "Искатель. 1997. Выпуск №3"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Артур Чарльз Кларк,Сергей Высоцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Помедлив секунду, ответил:

– Сейчас просматривал книгу по астрологии. Нашел там забавный рисунок– геральдический знак солнца. Точная копия той наколки, что вы показывали.

– Вот оно что! – в голосе Колобова чувствовалось разочарование. – И на этом спасибо.

У своей старой школы Фризе появился без пятнадцати девять. Он остановил машину недалеко от подъезда и огляделся. Ранета еще не было.

Школа, в которой они проучились вместе десять лет, выглядела покинутой и запущенной. Фасад старинного дома давно не красили, проржавевшие водостоки покосились.

«Может, ее продали какому-нибудь банку? – подумал Владимир – Нет средств на ремонт?» Он вспомнил о том, что и в прошлые годы строители принимались за дело только в начале сентября. Занятия шли насмарку: школьников больше занимали штукатуры и маляры, разгуливающие по строительным лесам, чем склонение и спряжение.

– Я так и подумал, что ты здесь остановишься. – Голос Константина, неожиданно вынырнувшего из проходного двора, заставил Фризе вздрогнуть.

Ранет заметил реакцию друга, но ничего не сказал. А раньше не упустил бы случая пройтись на этот счет.

– Едем ко мне?

– Да. Я твою задачку решил, Длинный. Не так уж все оказалось и сложно! – Он положил свой чемоданчик на заднее сиденье. Сам устроился рядом с Фризе. – Ну, с Богом.

Эта фраза в устах Константина прозвучала непривычно. Владимир никогда не слышал от него упоминание о Боге.

– Ты чем огорчен? – спросил Фризе, трогая машину.

– Я?! С чего ты взял?

Всю дорогу они ехали молча. Владимир подумал, что у Ранета остались еще нерешенными мелкие технические проблемы, и не отвлекал его разговорами.

Когда они подъезжали к поселку, совсем стемнело.

– Я лягу на пол, а ты загонишь машину в гараж, – предложил Ранет. – Если тебя слушают, то могли и наружку установить. Остальное я тебе, Длинный, потом растолкую.

– Как прикажешь, господин конспиратор.

– С кем поведешься…

Ранет, кряхтя и чертыхаясь, улегся на пол.

– Жаль, подушечку не прихватили. – Фризе с улыбкой взглянул на приятеля, но Ранет на шутку не отозвался. Лицо у него было хмурое, отрешенное.

Он оживился только в гараже, когда разложил на верстаке свои прибор!

– Я сейчас все проверю, а ты двигай в дом. Шуми, греми. Веди себя естественно.

Фризе вспомнил, какой спектакль они устроили с Юлей на даче несколько дней назад.

– Включай телевизор, готовь ужин. Но сначала займись. – Ранет передал Фризе большой лист миллиметровки. – Сумеешь план местности изобразить? Метров на четыреста – пятьсот в округе. Домики, сарайчики…

– Этому нас еще на юрфаке учили.

– Действуй! И не запирай дверь. Я появлюсь минут через двадцать. Расставим наши ловушки и будем брать злодеев. – Он пытливо взглянув на Владимира. – Или не будем?

…Со стороны приборы Ранета напомнили Фризе большие круглые торты, разрезанные на двадцать четыре кусочка. Он даже вспомнил название: «Прага». Каждый кусочек-сегмент представлял собой направленную антенну, похожую на антенну спутникового телевидения. Таких «тортов» было два. Ранет установил их вокруг двух жучков. Тонкие проводки тянулись от антенн к приборам, вмонтированным в кейсе.

Потом он разложил на столе миллиметровку, отметил положение жучков и наколол на них заранее изготовленные схемы «торта».

Когда все было готово, Костя щелкнул тумблером и быстро пробежал глазами по шкалам приборов. Тончайшие – не толще конского волоса – стрелки на двух из них дрожали. Если бы точно такие же стрелки на остальных приборах не замерли как вкопанные, Фризе решил, что рядом проехал автомобиль и старый дом дрогнул.

Ранет многозначительно взглянул на Владимира и сделал карандашом несколько отметок на миллиметровке. Две на одном «торте» и две – на другом. Потом приложил к миллиметровке линейку и провел две линии, исходящие из центра каждого «торта» – от жучков – и пересекающие точки на внутреннем и внешнем экранах.

Линии сошлись там, где Фризе нарисовал дом шоумена Романа Савельева.

НА РАСПУТЬЕ

Застыв соляным столбом над листом миллиметровки, Фризе тупо глядел на линии, пересекшиеся в таком неожиданном месте. Благодушное, улыбающееся лицо Романа стояло перед его мысленным взором. Вспомнилось, как он торопливо выхватил из шкафа ружье, готовый вместе с Фризе броситься в погоню за неожиданным ночным «гостем».

«Черт, это какая-то ошибка! Чудовищное недоразумение!»

На лице Ранета, заметившего состояние друга, застыл немой вопрос.

Владимир развел руками. Хорошо еще, что сейчас нельзя разговаривать. Ему не хотелось пускаться в длинные объяснения.

Ранет понял намерение друга по-своему. Он сделал жест, будто чиркнул спичкой о коробок, и поднес ее к плану.

Фризе написал: «Савельев». Потом добавил – «Роман».

Константин пожал плечами. Это имя было ему незнакомо. Он скомкал бумагу и сжег над газовой плитой.

Потом Константин аккуратно сложил антенны, собрал проводки – красный к красному, синий к синему – уложил в кейс. Похлопал себя по животу. Никакие обстоятельства не могли заставить его позабыть о еде.

Ужинали они в полном молчании. Владимир достал коньяк, но Ранет, налив себе рюмку, бутылку убрал. Значит, хотел, чтобы Владимир увез его в Москву.

– Этот Савельев – твой приятель? – спросил Костя, когда они вышли в сад.

– Знакомый. Иногда купаемся вместе, зимой ходим на лыжах. Жарим шашлыки.

– Чекист?

– Ты что, Костя?! Популярный шоумен! Богат как Крез.

– Не слыхал! Если он такой богатый, зачем впутался в это дело? Или здесь замешана женщина?

Фризе опять вспомнил, как они резвились с Юлей в спальне, а где-то рядом магнитофон писал каждый вздох, каждый шорох. Он почувствовал, что щеки и уши у него запылали, словно в этот жаркий вечер кто-то натер их снегом.

– Никаких женщин, Кулибин! Твои мигалки и моргалки не наврали?

– Исключено! – отмахнулся Ранет. И, нахмурившись, сказал: – Знаешь, и у меня нелады… – И тут же оборвал фразу.

– Ты сильно грустил, когда мы встретились. Я даже подумал – уж не иссяк ли твой технический гений?

Они остановились у забора, за которым начинались поля. И сразу вдохнули запахи ночной земли – свежескошенной травы, сена, лекарственной ромашки.

– Тебе, Длинный, не кажется, что у каждого запаха своя температура? У сена – потеплее. У ромашки – прохладней. Странно?

– Странно, что я впервые услышал от тебя о Боге.

– О Боге? – удивился Константин. – Я упомянул Бога? Честное слово, не заметил. Ты знаешь, утром я всегда гуляю по Бульварам. Вот и вчера отправился. Спускаюсь с Трубной площади, задумался и налетел на мужика. Здоровый оболтус! Чуть не упал от неожиданности. А он смеется. Спрашивает: «Не ушиблись, Константин Иванович?» Можешь себе представить? Никогда, даже мельком, я этого «быка» не видал.

Владимир усмехнулся. За то время, что они не виделись, словарный запас Ранета основательно пополнился.

И в темноте Константин заметил улыбку.

– Старик! Я же газеты читаю. Телик тогда смотрю. Радуюсь полноте жизни.

Эти слова, сказанные с иронией, были сущей правдой. Ранет все и всегда делал с удовольствием. Среди друзей и знакомых Фризе не было человека, который бы с таким удовольствием работал, ел, смеялся, встречали с людьми. Не только с друзьями. Со случайным попутчиком в электричке, в метро, в трамвае. И вдруг – непривычная грусть.

– Бугай говорит: «Константин Иванович! Присядем?» А на скамейке такой же охламон дожидается. Сели. А куда денешься, Длинный? Их двое. Да и любопытно– что скажут? Вот они и сказали… – произнес Ранет задумчиво. И замолк. Не торопился выкладывать свои огорчения. Как будто прикидывал, стоит ли?

Они постояли у забора, вслушиваясь в ночные звуки – перестук далекой электрички, сонное покрякивание уток на реке, противное завывание сработавшей на автомобиле противоугонной сигнализации. Потом не спеша пошли по саду в сторону дома.

– Ты, Длинный, выводи свою тачку. Вернемся в город. По дороге поплачусь тебе в жилетку. Все расскажу как на духу. – Он невесело рассмеялся. – Вот прижали, оболтусы!

Рядом с гаражом у Фризе была оборудована простенькая спортивная площадка – турник, конь, шведская стенка, мешок с песком для отрабатывания ударов. В неярком свете уличного фонаря скромный спортивные инвентарь выглядел фантастически.

Костя остановился у мешка с песком. Спросил:

– И ты каждый день стучишь по этому предмету? – В его голосе чувствовалось восхищение. – Железный мальчик!

– Не так уж часто я бываю на даче. Да и ленив. Ты же знаешь.

Фризе подошел к гаражу. Открыл дверь.

– Скажи, Вовка, каждый сыщик, каждый следователь должен всегда быть в форме? – Ранет согнул руки в локтях, изображая накаченного. – И лупить направо и налево, как Чак Норрис?

– Мозгами надо шевелить, Кулибин! Никакие мускулы не помогут, если ты дурак. Один глупый выстрел – и десять лет тренировок псу под хвост.

– Но все же, все же! – пробормотал Ранет и стукнул кулаком по мешку: – Да он и не качнулся, зараза! Это ж какие кулаки надо иметь?!

– А ты разбегись и ногой! – посоветовал Владимир и шагнул в гараж.

Он услышал, как приятель сказал:

– Ногой так ногой! – И с возгласом «у-у-ух» ударил по мешку.

Взрыв был чудовищным. Константина разнесло в клочья. То в одном, то в другом месте дымились на яблонях и кустах сирени обрывки одежды.

Фризе вынес из дома телефон и набрал знакомый номер областной прокуратуры. И удивился, как спокойно звучит его голос. Нет, не его. Чей-то чужой, незнакомый, застывший голос. Как у робота.

– Вас беспокоит Владимир Фризе с Николиной Горы, – сказал он в трубку, услышав ответ дежурного следователя. И назвал свой точный адрес и номер телефона. – Совершен террористический акт…

– Теракт?! – встрепенулся дежурный. – Шутка?

– Да какие шутки среди ночи? Человек погиб.

– «Скорую» вызвали?

– «Скорая» не нужна. Простите, нужнa, конечно. Только человек уже мертв.

– Вы уверены?

– Уверен. Да что мы с вами разговариваем?.. Присылайте людей!

Он уже хотел отключиться, но дежурный попросил:

– Подождите секунду.

Было слышно, как он с кем-то взволнованно переговаривается. Потом сказал в трубку:

– С вами хотят поговорить.

– Владимир Петрович? – услышал Фризе знакомый голос следователи по особо важным делам областной прокуратуры Василькова. – Я как будто почувствовал, что на тебя очередное чепэ надвигается. Задержался на ночь. – Он засмеялся, но тут же оборвал смех. Спросил:

– Сам-то цел?

– Цел.

– Сейчас выезжаем!

Несколько минут Владимир стоял среди сада, с трудом соображая, что же следует предпринять.

– Владимир Петрович? – окликнули его из-за забора. – Что случилось? Вы живы?

Разбуженный взрывом, прибежал сосед из дома напротив.

– Жив.

– Помощь нужна? Может быть, вызвать милицию?

– Спасибо, Николай Семенович. Я уже позвонил в прокуратуру. Если увидите кого-то из соседей – скажите, чтобы не ходили на мою территорию Мало ли что!

Сосед быстро ретировался.

«Прежде всего надо спрятать кейс с Костиной аппаратурой, – подумал Фризе. – Если он цел».

Кейс оказался целехонек. Ранет прислонил его к стенке за углом гаража.

Владимир взял кейс в руку и снова застыл в нерешительности. Мучительно раздумывал, куда его запрятать. Голова упрямо отказывалась работать.

«А ты разбегись и ногой!» – звучало у него в ушах. «…Разбегись и ногой!» И снова гремел взрыв.

Он сбросил с себя оцепенение только тогда, когда услышал завывание сирены на подъезде к Николиной Горе. Быстро юркнул в гараж, выхватил из-под кучи старья потрепанный фибровый чемодан. Положил туда кейс и вернул чемодан на старое место.

Васильков, широкоплечий, большеголовый, уверенный в себе, крепко тряхнул руку Фризе. Принюхался:

– Похоже на тротил. Где рвануло?

Владимир показал на спортивную площадку.

– Мой друг стукнул по тренировочному мешку с песком.

– Что-то новенькое! Метили в тебя?

– Этот парень и спортом-то никогда не занимался.

– Понятно. – Васильков сочувственно кивнул.

– Придется ждать рассвета. Его разметало по саду.

– Ждать не будем. Загоним на участок рафик с иллюминацией. – Следователь оглядел сад. – Где ворота?

…Они открыли ворота. Дежурный рафик областной прокуратуры заехал в сад. Васильков познакомил Владимира с коллегами из следственной бригады – двумя милицейскими майорами и молоденькой брюнеткой с замкнутым неприветливым лицом.

– Приступайте к делу, господа хорошие, – обратился следователь к своим помощникам. Похоже, обращение «товарищи» уже совсем отошло в прошлое, а назвать коллег «господами» у Василькова язык не поворачивался.

– А труп? – поинтересовался один из майоров.

– Собирайте в траве, на деревьях.

Брюнетка посмотрела на шефа с ужасом и схватилась за горло.

– Ася, ваше дело – взрыв. Судя по тому, что говорит Владимир Петрович, взорвался мешок с песком. Вызовите специалистов из ФСБ. Может быть, заряд был не один. А мы с хозяином исполним все формальности. Он обернулся к Фризе. – Где лучше посидеть?

– В доме. – Фризе кивнул на ярко освещенную веранду, у котором вылетели почти все стекла. То, что допрос будет записан на пленку, казалось теперь несущественным.

– Пускай сначала спецы дом проверят, – возразил Васильков. – А мы с тобой в нашей машине поговорим.

Зазвонил телефон, который Владимир все еще держал в руке.

– Слушаю.

Секундное замешательство, и тут же послышались короткие гудки.

– Проверяют, – сердито буркнул Васильков. – Как это я сразу не сообразил поставить телефон на прослушку!

ДОПРОС

В рафике они сели у откидного столика.

– Не пора тебе, Володя, менять дачу? – спросил следователь.

– Наверное, пора.

Фризе подумал о том, что уже третий раз за последние два года его пытаются убить на собственной даче.

Ночное нападение боевиков «Харона». Смертельные ловушки благообразного убийцы с телевидения. Оба эти случая закончились в пользу Владимира. Потери несли нападавшие. Но вот теперь он потерял своего лучшего друга. Глупой фразой послал его на смерть. А если бы не Ранет!

Он почувствовал, что уже никогда не сможет наслаждаться здесь природой и покоем.

– Владимир Петрович! Вы что, отключились?

Настойчивый басок Василькова вернул Фризе к действительности.

– Прости. Ты о чем-то спросил?

– Второй раз спрашиваю о погибшем.

Фризе подробно рассказал следователю о своем школьном приятеле Константине Иванове по прозвищу Ранет. Умолчал лишь о том, чем занимался Ранет сегодня ночью. А следователь именно об этом и спросил:

– Чего ради вы среди ночи разгуливали по саду?

– Поздно приехали. А после ужина захотелось глотнуть свежего воздуху.

– Много выпили?

– Нет. Костя вообще почти не пьет. Одна рюмка для него – разгульное пьянство. Он даже от кофе пьянеет. – Владимир говорил о друге как о живом.

– С прогулкой по саду ясно. А зачем понадобилось идти в гараж?

Фризе был уверен, что Васильков спросит об этом. Он недаром получил должность следователя по особо важным делам. «Важняка», как говорили в прокуратуре. Он славился проницательностью, умением расколоть даже ушедшего в глухую молчанку рецидивиста.

– В машине лежал пакет с кофе. Дачные запасы иссякли. Я привез кофе и города, а взять из машины забыл.

Этот ответ являлся правдой лишь наполовину. Фризе действительно привез пакет кофе. Но сразу же, вместе с остальной провизией, унес в дом. До кофе дело у них с Ранетом не дошло. Ожидая приезда следственной бригады, Владимир успел вернуть пакет с кофе на заднее сиденье автомобиля.

Несколько раз в рафик заглядывали оперативники. Коротко докладывали шефу о результатах поисков.

Приехала группа ФСБ с натасканным на взрывчатку спаниелем. Чекисты тщательно обшарили и простукали дом и участок, и Владимир с нетерпением ожидал, когда они обнаружат жучки. И не дождался.

Старший опергруппы – крепыш, похожий на актера Броневого, отозвал Василькова и, прохаживаясь с ним по саду, о чем-то вполголоса рассказывал. Фризе догадывался о чем. Время от времени крепыш поглядывал то на дом, то на Владимира, скучавшего в микроавтобусе.

Закончив разговор, Васильков вернулся в рафик. Попросил:

– Володя, поскучай пять минут в саду. Я позвоню начальству.

У же рассвело. У калитки стояли санитарные носилки со специальным мешком. «Это все, что осталось от Кулибина», – подумал Владимир отрешенно.

Подошел руководитель группы из ФСБ:

– Вы хозяин дачи?

– Да.

– Вадим Григорьевич. – Крепыш протянул руку. – Сочувствую. – Окинув взглядом дом, он добавил: – Больше ничего взрывоопасного не нашли. Кроме ваших охотничьих припасов. И сад чист.

– Спасибо.

– Да что уж там! Мне сказали – вы частный детектив?

Фризе кивнул. Разговаривать с Вадимом Григорьевичем ему не хотелось. Несмотря на то, что тот выглядел добродушным и участливым.

– Кому-то вы встали поперек дороги, Владимир Петрович, – продолжал чекист. – Такие игры на полпути не останавливаются. – Он опять посмотрел на дом. И очень внимательно – на Владимира. – Четыреста граммов тротила для вас не пожалели.

– Но я же видел: первый раз мой друг ударил мешок кулаком! И никакого взрыва!

– Заряд был рассчитан на очень сильный удар. На удар ногой. Сейчас пока трудно сказать, но, возможно, применили взрыватель от противотанковой мины. Можно было сколько угодно колотить по мешку кулаками – и безрезультатно. Дилетантам такие устройства не по плечу.

Фризе увидел, как Васильков вышел из рафика и, глянув на фээсбэшника, сделал ладонью едва уловимое движение. На языке жестов это движение могло означать лишь одно: «нет».

Вадим Григорьевич достал из кармана сигареты. Прикуривая oт зажигалки, шепнул, почти не разжимая губ:

– В доме не болтайте.

Чекисты уехали, а Васильков еще минут пятнадцать допрашивал Фризе. Его интересовало, какие дела вел сейчас Владимир.

– Это и делом-то неприлично назвать, – отмахнулся Фризе. – Помогаю одному банкиру искать своих пращуров. Работа для историка, a не для сыщика. Но когда платят хорошие деньги – почему не подышать архивной пылью.

– А имя у банкира есть?

– Антонов.

– Крупная акула! – В словах Василькова чувствовалось неподдельное восхищение. – У него недавно убили литсекретаря. Каких только версий газеты не напридумывали!

– Да уж, порезвились.

– Так вы, Владимир Петрович, наверное, это убийство и расследуете?

– Нет. Просиживаю штаны в архиве. Убийства – дело прокуратуры и уголовного розыска.

– А банкировского секретаря убили, когда он тоже ворошил архивы? Глаза у Василькова повеселели. Но голос оставался серьезным. Протокольным. Потом он выключил магнитофон. Сказал почти задушевно:

– Шалун! Ты хоть сотрудничаешь в этом деле с угро?

– Я человек законопослушный.

– Ладно, старина. Я свою миссию закончил. А ты будь осторожен. Архивы архивами, но рядом с каждой финансовой акулой такой криминалитет ошивается!

– Может быть, подкормитесь у меня? – круто сменил тему разговори Фризе. – Кофе сварю, по рюмочке тяпнем?

– Подкуп, коллега? – Васильков рассмеялся. И туг же посерьезнел:– С удовольствием бы тяпнул. Да и все остальные не отказались бы. Но шеф приказал поскорее подгребать в контору.

Когда следственная бригада уехала, Фризе раскурил трубку, к которой не прикасался уже недели три. Запер дачу. Он даже не стал приглашать знакомого мастера, чтобы тот вставил стекла на веранде. Вывел из гаража машину. Долго сидел в ней, не трогаясь с места. Одна мысль не давала ему покоя: зачем поставили прослушники, если собрались взрывать?

И еще он с обидой подумал о следователе Василькове. Сколько лет уже знакомы, в застолье не однажды слышал от него дружеские признания! А вот про жучки в доме даже не намекнул. Наверное, ведь выяснил, что прокуратура к ним отношения не имеет? Для этого и звонил начальству.

А вот Вадим Григорьевич, которого Фризе видел впервые и, дай Бог никогда больше не увидит, не только призвал к осторожности, но и выдал прямым текстом, чтобы в доме не болтал.

Если ни прокуратура, ни ФСБ к прослушиванию не имеют отношения, так неужели это дело рук тех, кто занимается наследствами?

Но имелись еще служба охраны президента, ведомство секретной связи. Никому не подконтрольное МВД. В эти службы ни Василькову, ни руководителю антитеррористической группы доступа нет. И, чтобы не подставляться, они оставили жучки на месте. Только один из них поступил как черствый службист, а другой проявил человечность.

ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА

– Я привез вам небольшой сувенир из Швейцарии. – Антонов находился в приподнятом настроении и прямо-таки излучал доброжелательность. Он вынул из стола небольшую коробочку. Положил перед Фризе. Это были часы «роллекс». Владимир узнал фирменную упаковку. Будь Виктор Сергеевич повнимательнее, он давно бы заметил на руке у сыщика золотой «роллекс», подарок его давней приятельницы Берты.

Увидев, что Фризе не притронулся к подарку, банкир спросил:

– Что-то случилось? – Он внимательно разглядывал Владимира, а его глаза мгновенно стали тревожными.

Случилось много непредвиденного.

– Это связано со мной?!

– Да. Убили сотрудницу архива, которая помогала мне. А на меня устроили настоящую охоту.

Лицо банкира застыло, только на скулах еле заметно поигрывали желваки.

– Я подробно расскажу вам обо всем. И о том, что удалось найти в архивных документах. Но только после того, как вы ответите на мой вопрос

– Спрашивайте.

– У вас есть родственники?

– Вы же знаете… Жена. Дочь живет в Питере. С внуком вы знакомы.

– А братья, сестры?

– Нет, – быстро ответил банкир. – Ни братьев, ни сестер.

– Двоюродные? Родственники, с которыми у вас были бы общие предки?

– Нет!

– Вы говорите неправду! – Фризе увидел, что Антонова бросило в краску, и испугался – все-таки перед ним пожилой человек. Но не остановился: – Повторяю – неправду. У вас есть сестра Ольга Сергеевна Антонова.

– Оля? Вы нашли Олю? – На него было жалко смотреть. Куда подевались самообладание и выдержка, которые Антонов только что демонстрировал? Лицо исказила гримаса затаенной боли, а руки дрожали. – Что же вы молчите? Рассказывайте!

– Я жду ответа, – жестко сказал Фризе.

– Да, была сестра Оля. Ольга Сергеевна. Я считал, что ее давно нет в живых. Мы не виделись с сорок шестого года.

– Вы ее разыскивали?

– Нет.

– Почему?

– Господи, да скажите наконец, она жива?

– Почему вы ее не искали?

Несколько секунд банкир пребывал в замешательстве. Смотрел невидящим взглядом сквозь зарешеченное окно. Минуту спустя он встал, провел ладонью по густым седым волосам, вздохнул:

– Сейчас вы все поймете.

Перед Владимиром стоял прежний Антонов: подтянутый, сосредоточенный. Холодный.

Банкир открыл сейф, достал толстую папку. Положив ее на стол, развязал тесемки. В папке было не меньше трехсот машинописных страниц. Виктор Сергеевич отобрал страничек пять-десять и протянул Фризе.

– Здесь небольшая главка о событии, произошедшем пятьдесят лет назад. Пятьдесят лет, изо дня в день, оно не дает мне покоя. Как легкая горчинка в пресной действительности.

– Виктор Сергеевич! Издательство «Галимар» из Парижа, – доложила по внутренней связи секретарша.

– Беру трубку, Таня.

Проходя к своему креслу, банкир положил перед Фризе вынутые страницы.

Говорил он по-французски довольно бегло. Но Владимир французского не знал и понял только, что Виктор Сергеевич очень рад приветствовать своего друга Бенуа.

Фризе придвинул к себе странички, напечатанные крупным красивым шрифтом.

Глава называлась «Оля». Начиналась она с середины страницы, но Владимир не удержался – прочитал всю:

«Теперь-то я знаю, что капитан первого ранга был прав. И помог мне, только что отпраздновавшему совершеннолетие, своим шутливым, ненароком вырвавшимся замечанием добиться чего-го. Стать тем, кем стал.

Все свои поступки я совершал теперь как бы с оглядкой на Барсукова. «Вот ты говорил, что я размазня, способен только сочувствовать, а не делать? Убедись: я энергичен и деловит». Смешно сказать – я стал следить за тем, чтобы мой внешний облик соответствовал представлению об энергичном руководителе. Плотно сжимал челюсти, отставляя подбородок. Старался, чтобы по лицу нельзя было догадаться о моих мыслях и чувствах. Со временем изменился и мой характер. Хорошо это или плохо? Приобрел я или потерял? И что стоят мои решительность и воля, если их не хватало даже на то, чтобы отыскать Олю. Поступить не так, как принято, а так, как подсказывало сердце».

Антонов, увидев, что Фризе уже читает рукопись, протянул к ней руку и перевернул. Прикрыв ладонью трубку, шепнул:

– Повремените, Володя!

Он разговаривал по телефону минут десять и, положив трубку, сказал с удовлетворением:

– Выходим на Европейский рынок! «Галимар» – третье западное издательство, предложившее нам сотрудничать. – Но тут же осекся. Вспомнил, ради чего сидит в его кабинете детектив, и помрачнел. От секундной радостной вспышки не осталось и следа.

– Когда я взялся за воспоминание, то решил: в них не будет ни слова вранья. Не будет даже умолчаний. Только полная, неприкрытая правда. А вот сейчас упомянул о горчинке – и солгал. Бывали годы, когда ни одна горчинка не отравляла мою жизнь. Ни одна! Если ты на коне – оглядываться назад опасно. Правда, Владимир Петрович? Но рано или поздно оглянуться приходится. А теперь читайте. Может быть, пройдем в комнату отдыха? Там не будут досаждать телефонные звонки.

Комната отдыха напоминала камеру для привилегированных арестантов. Узкая, как купе в поезде. Непременная решетка на окне. Скромная обстановка: диван, журнальный столик с кипой газет и журналов, встроенный шкаф.

Фризе подумал о том, что в шкафу, наверное, хранятся постельные принадлежности. Вот бы удивился банкир, застав его лежащим на диване с подушкой под головой и пледом на ногах!

Но и сидеть на диване было удобно. Он положил рукопись поверх газет и принялся за чтение.

СЕСТРА ОЛЯ

«В 1942 году вместе с Олей мы попали в детский дом на Урале. Отец умер еще до войны, а мать погибла во время блокады.

В 1946 году, когда мы расстались навсегда, мне было шестнадцать, Оле на год меньше.

Мы очень любили друг друга. Но в большом коллективе, разделенном на две обособленные половины – на мальчиков и девочек, – эта детская привязанность считалась чем-то предосудительным. Не могу сказать, что мальчики и девочки враждовали. Но держались очень обособленно. Медленно, как бывает в голодные времена, пробуждался интерес к противоположному полу. Выражалось это своеобразно – в поддразниваниях, высмеиваниях. Иногда – в подглядывании в окна бани. У директрисы и воспитательниц подглядывание считалось самым большим грехом, и преследовалось нещадно. Строже чем воровство. Уличенный в этом грехе попадал в особый список и становился кандидатом на вылет. Если провинившемуся стукнуло четырнадцать лет, его оправляли в ФЗО. Или в детдом строгого режима.

Меня в то время голые девчонки мало интересовали. В Ленинграде жили с Олей в одной комнате, до 9-10 лет вместе купались в ванной, а в 1942 году, когда после опустошительной зимы открылись уцелевшие бани, мылись, как все дети, в одном отделении с матерями.

В одиннадцать лет сестра уже начала превращаться из подростка в девушку. Но мы по-прежнему не смущались своей наготы, не краснели.

Ханжество, процветавшее в детском доме, заставило нас скрывать свои родственные чувства.

В сорок шестом году директрисе пришла в голову идея создать оркестр и хор. Наверное, приобщить ребят к культуре было делом полезным. Но, Бог мой! Когда прекрасную идею внедряют железной рукой, результат может быть только плачевным. Затея с самодеятельностью обернулась для меня катастрофой.

Руководить музыкантами Алевтина – так звали между собой директрису воспитанники – пригласила пожилого инвалида, когда-то дирижировавшего военным оркестром. Имя его не помню. У нас он именовался Капельдудкикым. Капельдукин оказался настоящим профессионалом. И, невзирая на то, что кандидатов в оркестранты отбирала Алевтина, оставил в нем только тех, кто уже умел играть или обладал хорошим слухом.

Я вылетел из оркестра после первой попытки воспроизвести ноту «до».

Алевтина определила меня в хор, которым руководила сама. Петь я отказался. И неделю не вылезал из числа штрафников: два дня был лишен еды, сутки просидел в холодной пустой кладовке.

С помощью своих любимчиков Алевтина подстроила обвинение в воровстве. Пока я воевал с мышами в кладовке, в мой матрас подложили десяток картошин.

С воровством номер не прошел. Мой товарищ, Васька Розов, заметил, как парни делали свое черное дело, и поднял шум.

Упорство Алевтины объяснялось просто – среди хилых, недокормленных мальчишек военного времени я выглядел молодцом. Даже блокада не сделала меня дистрофиком. И рост приличный, и румянец во все щеки. Да еще густая шевелюра. Сказалась крепкая порода Антоновых.

– Чертов спекулянт! – орала на меня Алевтина. – Или ты будешь петь, или отправишься в дом для дефективных!

Я заслужил «спекулянта» за то, что иногда мы с Олей открывали чемодан с оставшимися от мамы вещами и, выбирали платье или костюм, которые не могли сгодиться сестре, шли в одну из ближайших деревень. Выменивали тряпки у местных баб на молоко, горячий каравай хлеба или вяленую рыбину. Такие походы происходили очень редко. Сейчас мне кажется, что они оставались единственной ниточкой, сохранявшей нашу родственную связь.

О моей войне с директрисой знал весь детдом.

Ольга отыскала меня на берегу реки, где я скрывался от Алевтины и пек в золе крупных плотвиц. Рыба да лепешки из крахмала перезимовавшей в земле картошки были моей единственной едой.

Сестра принесла хлеба и два куска сахара. Лицо у нее было заплакано.

– Алевтина вызывала. – Ольга взяла испекшуюся рыбешку, попробовала. Улыбнулась. – Вкусные. – И тут же принялась рассказывать: – Ну, грозила чертова кукла! Ну, грозила! Я и пустилась в рев. Подумала – уж не такая она железная. Может, отмякнет?

– Дождешься!

Да, Алевтина не дрогнула, не оттаяла. И Ольга, наплакавшись вдоволь, вынудила сдаться меня.

– Куда же мы друг от друга? – сказала она. – Соглашайся. Вместе будем ездить по области с концертами. Неужели так трудно постоять вместе с другими на сцене? Делай вид, что поешь.

Я сдался. На радостях сестра зацеловала меня так, как это случалось еще в довоенное время, когда мне удавалось угодить ей подарком. Пирожным. Пачкой ярких фантиков от только что появившихся прибалтийских конфет. Переход от слез к бурной радости происходил у сестры мгновенно.

Она тут же собралась бежать к директрисе, но, взглянув на тихие серебристые воды широкой реки, решила выкупаться.

– Вода как лед! – предупредил я. – А вылезешь…

– Не вздумай ругаться! Девчонки в спальне ни слова без мата не скажут. Надоело. Особенно Томка Церус! Все равно выкупаюсь. Солнышко-то печет.

– Смотри, сестренка, простудишься!

– Здесь меня никто не увидит? – Оля не обратила витания на мои слова. Оглядела густые выросли, скрывающие нас, сбросила платье, рубашку, трусы. Лифчик она не носила, да, по-моему, в годы войны их и купить-то было нельзя.

Окунулась Оля только раз и пулей выскочила из воды.

– Это же не вода, а ледянка! – Сестра заплясала у костра, размахивая руками и пытаясь согреться, тело у нее покрылось гусиной кожей, а темные соски на грудях встали торчком.

Впервые при виде Ольгиной наготы у меня перехватило дыхание и мелькнула мысль о том, какая она красивая.

– Витька! Не смотри на меня так! – Она погрозила маленьким кулачком. Но платье не надела, пока не обсохла. – Ты чего? Первый раз видишь?

Потом, все еще передергивая плечами от озноба, села на бревно рядом со мной. Поближе к костру. Взяла печеную красноперку.

– Ну, чего на меня вылупился? Скажи?

– Веснушек на спине много!

– Веснушек? Да я к тебе и спиной-то не поворачивалась. Сказочник!

Она съела рыбину, оделась. Легонько щелкала меня ладонью по плечу и, радостная, убежала докладывать Алевтине об успешных переговорах.

Наверное, Алевтина имела музыкальное образование. Я об этом ничего не знаю. А может быть, выросла в музыкальной семье. Она хорошо, как считали ребята, играла на рояле и умело дирижировала хором. Во всяком случае, через три месяца наш хор уже ездил с концертами по селам района. А духовой оркестр под водительством Капельдудкика, несмотря на понукания директрисы, все еще постигал азы гармонии. У капельмейстера были свои представления о мастерстве. Кстати, по крайней мере два наших детдомовца, прошедших его школу, попали а знаменитые музыкальные коллективы. Один – в орхестр Большого театра, другой – в Симфонический оркестр Ленинградской филармонии.

Принимали наш хор прекрасно. Когда на сцене клуба или школьного зала выстраивались пятьдесят подростков в красивой, привезенной еще из Ленинграда форме и пели: «Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полет…», люди, наверное, острее чувствовали, что война закончилась, что теперь в их тяжелой жизни почаще, будут появляться и праздники, и песни. Наш ребячий хор стал для них первой ласточкой.

Парадную детдомовскую форму называли «сталинской». Бежевые, как у вождя, френчи с нагрудными карманами и бежевые брюки у ребят. У девочек – белые блузки и бежевые юбки.

Я был единственным безгласным хористом. Каждая попытка запеть в полный голос заканчивалась «петухом». Мне оставалось лишь не проворонить свою партию – партию альтов – и синхронно с другими открывать рот.

Странное дело – я никогда не «вступал» невпопад и безошибочно различал, если фальшивили другие. Но стоило мне самому подать голос – гармонии приходил конец.

Легче всего мне было имитировать прилежное пение «Вечернего звона», заунывной песни «Степь да степь кругом». Через месяц я так насобачился, что делал свое дело почти автоматически. Думал о чем-то своем, постороннем. И проклинал Алевтину. Мне казалось, что у нас похожие роли. Я изображаю хориста, она – умелого дирижера. А ребята поют сами по себе Поют потому, что им нравится.

Когда нас принимали особенно тепло, Алевтина плавным взмахом руки приглашала, меня спуститься с возвышения – со скамьи или табуретки – и на радость зрителям пожимала мне руку или обнимала. Высокая, стройная, рыжекудрая, она очень нравилась публике. Наверное, олицетворяла для них незнакомый и притягательный мир большого города. Как же – ведь она была директором детского дома, эвакуированного из Ленинграда!»

Фризе оторвался от рукописи. Он вдруг настолько реально представил себе широкую плавную реку, песчаную отмель с догорающим костром и нагую девушку, выскакивающую из ледяной воды, что невольно поежился.