Текст книги "Искатель. 1997. Выпуск №3"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Артур Чарльз Кларк,Сергей Высоцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

«И все это закончилось распрей о наследстве?

Неужели банкир и правда никогда не предпринимал попыток разыскать Олю? Почему?» – Он провел ладонью по лицу, прогоняя навязчивое видение, и перевернул страницу.

«Скандал разразился в небольшом городке Кунгуре. На этот раз с хором поехали два солиста, тоже из эвакуированных, еще не успевших вернуться в Ленинград.

Пожилой зубной врач по фамилии Славентантор играл на скрипке, а заведующий парткабинетом райкома исполнял старинные романсы. Его фамилии я не запомнил. А прозвище у него было Пипира.

Заведующего Алевтина усиленно обхаживала. От него много зависело – поездки по области, выступления на смотрах. И – чем черт не шутит! – концерт в областном центре.

У завпарткабинетом был хороший голос. Бас. Так я думаю сейчас, вспоминая его репертуар. А пятьдесят лет назад над этим не задумывался – мне просто нравилось, как поет Пипира. Нравились его песни.

..Мы отпели «Утро красит», «Вечерний звон».

Суровый и строгий вышел Пипира. Он пел Глинку.

 
Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежное сердце!
Я плачу, я стражду, —
Душа истомилась в разлуке…
 

Аккомпанировала Алевтина.

Пение завпарткабинетом вызвало шквал аплодисментов. Кто-то из зала крикнул: «Блоху!»

Пипира взглянул на директоршу. Та взяла первые аккорды.

Мне так нравилась эта песня и я так привык беззвучно раскрывать рот, что, забывшись, принялся «подпевать» солисту.

 
Жил-был король когда-то,
При нем жила блоха.
 

В зале послышался смешок. Мои старания были замечены, и через несколько секунд хохотали все.

Пипира допел романс до конца и, сопровождаемый бурей аплодисментов, ушел со сцены.

Хор спел еще пару песен. Алевтина глядела только на меня. С ненавистью. Я подумал, что надо срываться, бежать куда глаза глядят. Но не успел. За кулисами директриса подошла ко мне и молча влепила пощечину. При всех.

И сейчас я помню, каким усилием воли сдержал себя. Не ударил. Не ударил, потому, что мигом попал бы в милицию, а значит, не смог отомстить обидчице.

«Ты, курва, за это заплатишь!» – крикнул я в спину убегающей из-за кулис Алевтине.

Как мне потом рассказали., она долго рыдала в директорском кабинете.

А я посчитал, что жизнь кончена. С таким позором я уже не мог остаться в детдоме.

У одного из моих сверстников, Гришухи Савченко, законченного урки, не раз пускавшегося в бега, имелась финка с красивой наборной ручкой.

Я разыскал Гришуху в артистической гримуборной, где несколько хористов еще переоблачались из парадных сталинских костюмов в привычные, видавшие виды шмотки.

Савченко даже не спросил, зачем мне финка. Наверное, догадывался. Алевтину, жестоко наказывавшую его после каждого побега, Гришуха ненавидел лютой ненавистью.

Оля вошла в артистическую, когда он передавал мне финку.

– Певцы хреновы! – сказала сестра, обращаясь к хористам. – Что же вы их не остановите?

Все молчали. Некоторые из ребят поспешили смыться. Ушел и Гришуха.

– Забирайте шмотки и дуйте отсюда, – приказала Оля. Дайте мне с братцем потолковать!

Ее уверенность, словечки из блатного лексикона подействовали. Парни тут же улетучились.

Сестра подошла ко мне вплотную:

– Поговорим?

– Не о чем!

– Поговорим! – Ока попыталась вырвать у меня финку, но я прятал ее за спиной. От злости и обиды у меля дрожали руки.

– Зря стараешься. Не остановишь.

Не помню, как долго мы препирались. Мне казалось – бесконечно. Время от времени в дверь заглядывали ребята. Оля шукала на них, они тут же исчезали.

Наверное, ее вмешательство только распалило меня. Засунув нож за ремень, я схватил сестру за руки и попытался отшвырнуть с дороги. Но Оля обхватила мою шею. Зашептала:

– Витечка, миленький. Ее надо! Не убивай ее. Посадят! Как же я буду без тебя?

Она принялась целовать меня в глаза, в щеки, в губы.

– Витечка, миленький, не убивай!

Оля прижималась ко мне все крепче и крепче. И все отталкивала подальше от двери. Еще мгновение – и мы очутились на груде свернутых кумачовых транспарантов и знамен. Оля целовала меня все крепче и крепче. Теперь уже в губы. А потом – я не уловил момента, когда это произошло, – она лежала уже раздетая, крепко прижимаясь ко мне, тоже раздетому, и опять целовала. А я, ошарашенный, забыв про финку, про директрису, испытывал такое чувство, словно подхваченный теплым ветром парю где-то высоко в небе. Никогда в жизни я больше не испытал такого блаженства. И только одна посторонняя мысль, мешала мне – сейчас откроется дверь и кто-нибудь войдет. Потом, когда мы поднялись с нашего кумачового ложа и, не чувствуя ни вины, ни раскаяния – только нежность, – оделись, не сводя друг с друга глаз, я увидел, что дверь закрыта – сестра засунула в ручку древко флага. Когда она успела эти сделать, я не заметил.

Наша агитбригада – так именовался детдомовский хор – вepнулась домой. Тут же Алевтина вызвала меня к себе.

Когда, постучав и услышав резкое «войди», я открыл дверь ока стояла посреди комнаты, скрестив руки и придерживая ладонями локти.

– Подойди, Антонов. – Голос у нее был непривычно тихим. Hо я не сомневался в том, что за этим последует. Делая эти несколько шагов, решил: даже если стукнет, не отвечу. Ради Оли я был готов стерпеть все.

Но директриса, всхлипнув, резко прижала меня к себе и прошептала:

– Прости меня, Антонов.

Через неделю, располосовав бритвой свой «сталинский» костюм, я сбежал. И больше никогда не видел ни Олю, ни Алевтину. Никого из своих детдомовских приятелей».

Фризе отложил рукопись. У него осталось впечатление, что он сейчас познакомился не с драматическим эпизодом из жизни Виктора Сергеевича, а с его литературным опытом. С рассказом, в котором правда переплелись с художественным вымыслом.

Он собрался заглянуть в кабинет банкира, но в это время дверь отворилась. На пороге стоял хозяин:

– Я не рано?

– Нет. Я только что закончил.

– Прекрасно. У нас с вами есть время на чашку кофе.

Оставив дверь в кабинет открытой, Виктор Сергеевич принялся заряжать кофеварку. Фризе следил за тем, как аккуратно, не просыпав ни крошки, он насыпал кофе.

– Теперь вы понимаете, почему я не разыскал сестру? И она не пыталась меня найти, – спросил Антонов после того, как с кофе было покончено.

Фризе не понимал. И не стал скрывать этого от собеседника.

– Хорошо, хорошо! Думайте, что хотите! Если вам этого мало. – Антонов показал на рукопись. – Добавлю: однажды Оля пришла ко мне и сказала: «Алевтина знает про нас. И обещает отдать тебя под суд. А меня отправить в колонию. Если ты не будешь с нею спать». Она сказала: «Спишь с сестрой – не убудет, если будешь спать с директором». Вот я и пустился в бега. Может быть, теперь вы скажете о своей находке? Оля?

– Да. Ольга Сергеевна Антонова-Соколова около года назад запрашивала в архиве справку о своем дедушке, Никифоре Петровиче Антонове. Не она сама запрашивала – юрист. А цель – вступление в права наследства, оставленного вашим дядей, Михаилом Антоновым.

Фризе подробно рассказал банкиру обо всем, что ему удалось узнать. О гибели Таиски и Кости Ранета, о департаменте с таким мирным названием.

Но ему показалось, что Антонов услышал только то, что хотел услышать: нашлась его сестра Оля.

– Вы знаете, где она живет?

– В деревне Радонеж.

– Когда мы туда поедем?

– Вы не хотите услышать о дедушке? О его поездке в Америку?

– Хочу. Но позже, позже… Володя, простите мою черствость. Вы так много сделали для меня. И понесли такие потери! Но… – Он посмотрел на Фризе почти умоляюще. – Обсудим все после поездки в Радонеж.

О том, что ему хотелось бы поставить последнюю точку в расследовании убийства его литературного секретаря Лени Павлова, банкир и словом не обмолвился.

РАДОНЕЖ

Казалось, что Антонову, привыкшему командовать, распоряжаться судьбами людей – еще с комсомольских времен! – не знакомы ни сомнения, ни робость. И если, принимая решение, он может и заколебаться на мгновение, ни одна живая душа об этом не узнает.

Но сейчас Виктор Сергеевич и не пытался скрыть замешательство. Фризе видел, какими тревожными стали его зелено-голубые глаза. В один момент Владимиру почудилось, что банкир готов отказаться от поездки в Радонеж.

– Поедем вдвоем? – спросил Фризе.

– За кольцевую автодорогу я без охраны не высовываюсь.

– Считайте охранником меня.

– Да я же не боюсь… – начал банкир, но Фризе отвернул полу пиджака и показал ему кобуру с пистолетом.

– И правильно делаете! А нагрянем в деревню с охранниками – только кур распугаем. Кстати – возьмем мою тачку.

– Прекрасно! Никому в голову не придет, что я еду на вашей машине.

«Ну-ну! – Фризе с трудом подавил усмешку. – Знать бы, где упасть…»

За час, который он потратил на дорогу, Виктор Сергеевич едва ли сказал десятка полтора слов.

В пробке у ВДНХ он спросил:

– Почему не поставите мигалку?

– Моя фамилия Фризе, а не Черномырдин.

– Пс-с! Могу шепнуть, к кому пойти и сколько дать.

Фризе даже не стал затрудняться с ответом.

Когда они свернули с прекрасного Ярославского шоссе на Радонеж и впереди, на фоне голубого неба, тронутого веером перистых облаков, возникли купола церкви Сергия Радонежского, банкир прошептал:

– Боже, Боже! Неужели сейчас я ее увижу?

Дом Ольга Сергеевны стоял на горке, недалеко от церкви. По нынешним временам его можно было бы назвать очень скромным. Даже жалким. Но в ряду других деревенских домов он не казался вызывающе бедным: недавно покрашен в темно-зеленый цвет, окна с резными наличниками, цветущая герань на подоконниках. И выложенная плиткой дорожка от калитки к крыльцу.

– Володя, вы не сходите на разведку один? – спросил банкир, когда Фризе поставил машину у ворот. – Я подожду.

Фризе отодвинул щеколду, открыл калитку. Похожий на цыгана парнишка лет двенадцати выглянул с веранды. Спросил:

– Вам кого?

– Ольга Сергеевна здесь живет?

Парнишка нахмурился. Спустившись с крыльца, он зашел за дом. Крикнул:

– Мама! Тут по делу!

Судя по возрасту, мальчишка никак не мог быть сыном старшей сестры банкира.

Через минуту из-за дома появилась женщина лет сорока пяти – пятидесяти. Толстой назвать ее никто бы не решился, но фигура уже погрузнела, на круглом усталом лице залегли глубокие морщины. А в глазах, похоже, уже давно не светилась радость.

Фризе подумал о том, что такие женщины составляют большинство в пригородных электричках и ранних поездах метро. Только одно выделяло эту женщину среди ей подобных – пышные, цвета спелой ржи волосы, уложенные на прямой пробор. Цвет был натуральный, волосы ухоженные, шелковистые. И это было знаком того, что в ее жизни не все так беспросветно. Чтобы заботиться о прическе, надо носить в душе каплю надежды на поворот к лучшему.

– Вы к нам по делу? – спросила женщина и бросила быстрый взгляд на стоявшую за палисадником машину.

– Я хотел бы повидать Ольгу Сергеевну

– А вы кто?

– Частный детектив Фризе. Хотите взглянуть на мои документы? – Он вынул из кармана лицензию и протянул женщине. Но она показала на выпачканные землей некрасивые натруженные ладони.

– Хорошо, хорошо! – Женщина оглянулась на чернявого мальчишку. Он сидел на ступеньках веранды и ждал, как развернутся события. – Давайте присядем. – Женщина пригласила к столу под яблоней. Рядом со столом были врыты в землю две скамьи.

– Вас как зовут?

– Полина Игоревна.

– Полина Игоревна, я вас долго не задержу.

– Чего вы хотите?

– Повидать Ольгу Сергеевну. – Фризе заметил, что Антонов медленно прохаживается вдоль палисадника, бросая тревожные взгляды в их сторону.

– А мамы уже нет в живых.

– Вы ее дочка?

– Да.

– Давно она умерла?

– В декабре девяносто пятого.

Фризе внутренне напрягся. 14 октября 1995 года в архив поступил запрос о наследстве от имени Ольги Сергеевны Соколовой, урожденной Аяцковой. А через два месяца ее не стало.

– А почему вы интересуетесь мамой?

– Я сейчас расскажу. Ответьте только на несколько вопросов. И не волнуйтесь, они вам не повредят.

– С чего вы взяли, что я волнуюсь?

– Нет? Вот и прекрасно. От чего умерла ваша мама? Болела?

– Погибла. Наверное, ее убили.

– Вы не уверены?

– В декабре она пропала. А тело нашли в соседнем лесу. Ранней весной. Милиционеры сказали, что следов убийства не обнаружено. Что она просто замерзла. Это вранье! – Она все-таки очень волновалась. И Фризе забеспокоился: только бы не заплакала. – Ей незачем было идти в лес! Мама должна была приехать из Москвы автобусом. Остановка – на Ярославкe. Оттуда по шоссе полтора километра. А лес далеко в стороне.

– И вы считаете, что ее убили?

– Да. Не обязательно же стрелять? Могли задушить.

Фризе вглядывался в лицо женщины, пытаясь найти сходство с Антоновым. И находил его. И не находил.

Это были люди из двух разных миров. Ухоженный, с гладкой хорошей кожей лица, энергичный крепыш Виктор Сергеевич и рано состарившаяся, прожившая жизнь без элементарных удобств Полина Игоревна. Вряд ли она хоть однажды побывала в руках массажистки. А хваленые парижские кремы видела только в рекламных роликах.

Но глаза у нее были тоже зелено-голубые. Как у банкира. И лоб такой же высокий.

– Полина Игоревна… – Фризе с трудом подавил в себе желание познать банкира, продолжавшего вышагивать вдоль забора, и сказать ему: «Знакомьтесь, это ваша дочь!»

Надо было спокойно, без эмоций выяснить некоторые детали.

– Вы давно здесь живете?

– С незапамятных времен. – Она улыбнулась. И от этого лицо у нее помолодело лет на двадцать. – Пятьдесят лет. Много? Нас с мамой привез с Урала отец. Вернее, отчим.

– А отец?

– Это большой мамин секрет. Сколько я ни расспрашивала, она молчала как партизанка. Наверное, я дитя любви. – Полина Игоревна сказала последнюю фразу совсем тихо и оглянулась на парнишку, который с независимым видом восседал на крыльце.

– Мама родила меня в шестнадцать лет. Что-то я разоткровенничалась перед вами! – Полина Игоревна опять улыбнулась. – Может, вы гипнотизер?

– Выпытывать секреты – моя специальность, – со смехом отозвался Владимир. – Еще пара вопросов – и отстану.

– Надо же! Частный сыщик! Я про них только у Агаты Кристи читала.

Чернявый паренек перекочевал с крыльца на гамак, висевший между двумя яблонями недалеко от стола. По-видимому, частные сыщики его тоже интересовали.

– Ваша мама никогда не пыталась разыскивать своих родственников? Не обращалась в архивы?

Улыбка сошла с ее лица. И снова перед Фризе сидела хмурая устал женщина.

– Обращалась. А это вам зачем? Что вы ходите вокруг да около! – сердито сказала она. – И ваш товарищ вдоль забора мне всю траву вытоптал.

– Можно я позову его? Вы все поймете.

– Да мне-то что?! Зовите!

Едва Фризе вышел из калитки, банкир бросился к нему:

– Она?

– Ольги Сергеевны нет в живых. Там ее дочка. Пойдемте.

– Нет! – Антонов ухватился рукой за забор. Как будто старался удержать себя на месте. – Хорошо. Сейчас приду в себя…

– Пошли! Она ни о чем не догадывается. Посидите спокойно, послушаете. Осталось выяснить детали.

Он взял банкира за рукав и чуть ли не силой втолкнул в калитку.

– Виктор Сергеевич, – представил Фризе Антонова. – Он, как и ваша мама, занимается поисками своих родственников. И, кажется, их поиск пересеклись.

– Я же не сказала, что мама искала родственников, – не слишком уверенно запротестовала женщина.

– Но так было?

– Да.

– Ваша мама хотела восстановить родословную? – спросил Антонов.

Полина Игоревна наградила банкира долгим оценивающим взглядом.

Усмехнулась:

– Какая родословная? Она хотела получить наследство и выбраться из нищеты.

– Какое наследство?

– Лет десять назад ее пригласили в КГБ. И показали запрос из Америки. Там умер ее родной дядя, Михаил Никифорович Антонов…

– Господи! – воскликнул банкир. – Мы…

Фризе незаметно дернул его за рукав, и Виктор Сергеевич осекся.

– Этот дядя был чуть ли не миллиардер. Смешно, правда? Но это точно – маме дали прочитать все документы. Его завещание. Это такая сумма… Такая сумма! – Полина Игоревна машинально взглянула па свой неказистый домик и горько вздохнула. Владимиру показалось, что она вот-вот заплачет.

– Ма-а-ам! – строгим голосом окликнул ее мальчик. Это подействовало. Женщина взяла себя в руки:

– Не буду даже называть точную цифру. Все пустое. Кагэбэшник сказал маме, что советским людям незачем брать деньги у империалистов. У нас есть своя гордость. Да и американцы все равно не выпустят из страны миллионы и затягают по судам. Про суды мама поверила. Ведь надо было туда ехать. А у нас на билет до Москвы не всегда хватает денег. – Она вздохнула виновато, посмотрела на сына: – Я не волнуюсь, Магомед! Не беспокойся.

Наверное, мать прибаливала, и сын следил, чтобы она поменьше волновалась.

– Чекисты так убедительно все объяснили маме, что она написала отказную. Или как это называется? А после девяносто первого все заговорили о свободе, стали разъезжать по Америкам. По телику рассказывали о счастливчиках, получивших наследство. Кто в Париже, кто в Праге. Мама и вспомнила про американского дядюшку.

– И вы обратились в Исторический архив за подтверждением родственных связей? – Антонов смотрел на женщину пристально, не отводя взгляд.

– Нет. Мне посоветовали частное агентство… – Полина Игоревна поморщила лоб и сходство с Антоновым стало бесспорным. – Русско-американское. Называется «Наследники». Если я ничего не спутала.

Эго была контора, в которой работала Генриетта. И услуги которой девушка так навязчиво предлагала Фризе.

– Они отыскали дядю?

– Нет. Когда мама в очередной раз приехала в агентство, там сказали: Документы в КГБ не сохранились. И в Америке никаких следов Михаила Никифоровича Антонова не найдено. А потом мама погибла. Люди в деревне знали, что она хлопочет о наследство. Какой-нибудь чужак мог об этом пронюхать. И решить, что мы разбогатели. К нам и в дом залезали.

– И украли все мамины документы!

– Верно! А вы откуда знаете?

Больше вопросов у Фризе не было. «А свои семейные проблемы пусть они решают без меня», – подумал он и встал со скамейки.

– Спасибо вам, Полина Игоревна, за откровенность. У вас к нам тоже, наверное, появились вопросы? Виктор Сергеевич сейчас на них ответит. А я пройдусь по окрестностям. Кстати, когда служба в церкви?

– В пять! – сообщил Магомед.

– Владимир Петрович, может быть, вы останетесь? – попросил Антонов.

– Сами, сами! – буркнул Фризе и вышел из садика на дорогу.

Церковь была открыта. Молодая, похожая на монашку женщина истово молилась перед образами.

Несколько туристов рассматривали не слишком богатое убранство храма. Фризе купил свечку и подошел к кануннику, низенькому столику с распятием и специальной подставкой. Свечка была тоненькая, словно былинка. Он зажег ее и бережно поставил. Глядя, как быстро сгорает свечка, как трепещет и мечется крохотный огонек, Фризе прошептал: «Помяни, Господи, раба твоего Константина». И неумело перекрестился.

Потом он вспомнил о Таиске. Потом о родителях. И снова пошел за свечками.

Всю дорогу до Москвы они опять молчали. И только в заторе на Садовом кольце банкир вдруг спросил:

– Как же им это удавалось?

Фризе сделал вид, что не расслышал. Ему не хотелось разъяснять очевидные истины. Да и за дорогой надо было следить в оба.

Антонов и не ожидал ответа.

– А впрочем, и дураку понятно! Когда чиновники и мафия едины, для них нет невозможного. Сфабрикуют любые документы, найдут подставных Антоновых.

Вопрос о наследстве его все-таки волновал. А Фризе-то решил, что все мысли банкира заняты только что обретенной дочерью! И внуком Магомедом.

Он был несправедлив к своему клиенту. Банкир явно находился в полной растерянности. Даже поинтересовался еще раз:

– Почему не поставите на машину мигалку? – Но тут же спохватился: – Ах, да! Вы же не Черномырдин!

Когда они подъехали к банку, Антонов полностью пришел в себя и выглядел спокойным и уравновешенным. Улыбнулся, прощаясь:

– Спасибо вам, Владимир Петрович. Вы сделали больше, чем я ожидал. Завтра встретимся?

РЫБАЛКА

Любимым занятием Михаила Яковлевича Смагина была рыбалка. Ловил он на поплавочную удочку. Иногда ставил жерлицы на щук. Когда рыба плохо клевала, мог побросать спиннинг. Но Смагин прекрасно знал все уловистые места Подмосковья и соседних областей и поэтому рыба на его удочки клевала всегда. Разве уж совсем внезапно портилась погода. Ни сеть, ни переметы, ни ловлю острогой с лучением Смагин не признавал. Его сердце радовал только поплавок, стремительно нырявший в глубину или круто уходивший в сторону против течения и ветра.

Михаил Яковлевич был мастером подсечки, и редкая рыбина срывалась с его крючка.

Смагин не признавал шумных рыбацких компаний с выпивкой, любил ловить в одиночестве. В глухих безлюдных местах. Но так как он состоял на государственной службе, руководил департаментом и лет ему стукнуло уже пятьдесят пять, то свои любимые глухие уголки он выбирал поблизости от комфортабельных охотничьих и рыболовецких баз. Чтобы после вечерней или утренней рыбалки можно было прийти в теплый дом из тесаных бревен, в уютную комнату – обязательно на одного! – где в серванте хранится хорошая посуда и хрустальные рюмки и бокалы. Где белье на кровати всегда повое. Как в «Красной стреле».

Немаловажно, что егеря всегда охраняют твой покой и сон. И приглядывают за машиной, когда отдыхает охранник. Пьяная шантрапа и криминальная мелочь на такие государственные базы и не суется. И крупные мафиози, которым доступно нынче все – по средствам и по кругу знакомств, – наведываются сюда редко. Они осваивают теннис и гольф. Это престижно и аристократично.

Если же кто-то из воротил и нагрянет на базу с полдюжиной «быков», то ведут они себя вполне пристойно. Общение с ними в такой обстановке даже приятно и небесполезно.

Сегодня на базе Смагин оказался в полном одиночестве. Выборы закончены. Многие высокие чиновники разъехались в отпуска. За ними потянулись руководители департаментов. Все норовят отдохнуть за границей – Лазурный берег, озеро Комо, острова в Атлантике. Смагин предпочитал отдыхать дома. За рубежом проходит почти половина его служебного времени.

– Михаил Яковлевич! – Директор базы Утохин, круглый, с лоснящимися, готовыми лопнуть щеками, светился от радости. – С приездом! Выглядите как огурчик. Я вашу любимую комнату приготовил. С балконом.

Нынче Смагину досталось директорского радушия по полной мерке. В дни наплыва рыбаков эта мерка пришлась бы на долю вице-премьера или министра. Смагин в лучшем случае удостоился бы торопливого кивка и реплики: «Вам придется сегодня переночевать в угловой!»

Угловая комната – напротив уборной, и если Михаилу Яковлевичу предлагали ее, настроение портилось на все выходные. Но так случалось редко.

Даже шофер и охранник Николай удостоился сегодня отдельного номера. Обычно «сопровождающих лиц» селили в комнате на восемь – десять человек.

В шесть часов Смагин уже сидел на берегу реки. Поплавок, как игрушечный бакен, алел на спокойной, маслянистой воде. Река текла сквозь торфяники, и даже в яркий солнечный день нельзя было разглядеть, что творится на глубине.

Когда стало темнеть, в садке у Смагина уже трепыхалось с десяток пригожих, один к одному, полукилограммовых подлещиков

Михаил Яковлевич отправил в садок еще одного сопливого и с легким сожалением подумал о том, что некому будет похвастаться добычей. А лживые ахи Утохина не пощекочут самолюбия. У него служба такая – доставлять удовольствие сановным гостям.

Клев был прекрасным, и Смагин решил ловить до тех пор, пока будет виден поплавок.

Он сменил червя, закрепил удилище на рогульках и поднялся по крутому песчаному обрыву наверх. Там, среди высоких сосен, стоял уютный шалаш. Рядом – очаг из огнеупорного кирпича.

Здесь можно было переждать дождь и без особых хлопот приготовить уху.

Смагин достал из шалаша плетеную корзину с едой. Постелил на траве пеструю салфетку. Вид бутербродов с икрой и осетриной и бутылки коньяка привел его в состояние радостного возбуждения. Смагин сразу почувствовал, что очень голоден: «Вот что значит посидеть пару часов на свежем воздухе с удочкой», – подумал он и с удовольствием выпил ароматной обжигающей жидкости.

В кармане штормовки заверещал сотовый телефон. Охранник Николай интересовался самочувствием шефа.

– Рыбалка что надо! – похвастался Михаил Яковлевич. – Останусь еще на пару часиков. А ты можешь дрыхнуть.

Он выпил еще полстакана коньяку и налил из термоса кофе.

«А сахару Людмила пожалела! – подумал Смагин о жене, сделав новый глоток. – Бережет меня от склероза!»

Он выпил кофе, убрал в корзину термос, бутылку, в которой остался» совсем немного коньяку. И вдруг почувствовал, что нестерпимо хочет спать. «Все лесной воздух. Озон. Кислородное голодание…»

Смагин блаженно улыбнулся и, положив голову на корзинку, уснул.

…Фризе подождал минут десять. Для верности. И вышел из зарослей,

Прежде всего он обернул руку платком и достал из куртки Смагина сотовый телефон и «кольт». Забросил их на середину реки. Через полчаса они уйдут в мягкое торфяное дно не меньше чем на полметра.

Потом Владимир перетащил сладко похрапывающего директора в лодку и отчалил…

…Смагин проснулся от дикой боли в затылке. Мелькнула мысль о том, что стоит открыть глаза, и голова просто взорвется. Он долго лежал и не поднимая век, прислушиваясь к ноющей боли.

Пахнуло дымком от костра. Где-то совсем рядом покрякивали утки. И тут же Смагин услышал всплеск, характерный звук бьющейся на земли большой рыбины.

Он приоткрыл глаза. Было раннее утро. Высокий мужчина в брезентовой штормовке засовывал в садок здоровенную красноперку. Михаилу Яковлевичу ни разу в жизни не удавалось вытянуть такую красавицу.

«Да ведь в этих местах красноперок нет!» – подумал директор.

Мужчина, почувствовав взгляд, обернулся:

– Проснулись?

Он аккуратно положил удилище на траву и сел на складной стульчик рядом с директором департамента.

Мужчине было лет тридцать, а может, и сорок. Удлиненное, с правильными чертами запоминающееся лицо. Тонкий, с легкой горбинкой нос, спокойный взгляд светлых холодных глаз. Михаилу Яковлевичу показалось, что глаза у незнакомца бездонные – в них не отражались даже отблески костра, потрескивающего рядом.

Несмотря на брезентовую рыбацкую штормовку и высокие резиновые сапога, мужчина выглядел здесь, на берегу, чужим, лишним. Он совсем не был похож на рыбака, хотя и выловил минуту назад чудо-красноперку.

– Со мной что-то случилось? – спросил Михаил Яковлевич и только сейчас обнаружил, что завернут в мягкий шерстяной плед. И самое главное – что речка перед ним узкая, стремительная, а не широкая, плавная. А берега пологие и заросли густыми кустами ивняка.

– Вы, наверное, крепко уснули в своей лодке. – Высокий рыбак улыбнулся и показал на красную лодку, вытащенную на отмель. На этой лодке Смагин приплыл с базы к месту рыбалки.

– А что это за место?

– Река Нерль. Километра четыре от Усолья.

– От Усолья?! – ужаснулся Смагин. – Как же это? Я ловил недалеко от Плещеева озера!

– На охотбазе?

– Да! Черт возьми!

– Далеко заплыли.

– Я спал в лодке?

Мужчина кивнул:

– Я удивился – ни удочек при вас, ни рыбы…

– Меня же давно хватились! Надо срочно позвонить. – Михаил Яковлевич сбросил плед, поднялся. Почувствовал легкое головокружение. – Что-то со мной непонятное. А где куртка?

– Это все, что на вас было! Хорошо, что ночь теплая. Я бы на вашем месте глотнул водки.

– У вас есть? – Смагин почувствовал озноб. Только не мог понять, то ли от холода, то ли от тревоги.

Мужчина достал из вещевого мешка бутылку «Московской», налил в пластмассовый стаканчик.

Как ни был расстроен Михаил Яковлевич, он с удовлетворением отметил на этикетке эмблему московского завод «Кристалл».

Водка помогла ему принять решение.

– Вы москвич?

– Да.

– На машине?

– «Жигуль» за кустами. Здесь до шоссе меньше километра и съезд к реке хороший.

– Не подкинете меня на базу? Я заплачу. – Смагин вспомнил, что в куртке были и деньги.

– О чем разговор! Какая плата? Я только соберу снасти… Возвращаться уже не буду.

Через полчаса Смагин подъезжал к базе. За всю дорогу они почти не разговаривали. Михаил Яковлевич мучительно пытался вспомнить, что произошло? А водитель не надоедал – видел, что бедолага расстроен. Только у ворот базы, когда встревоженный Утохин торопливо раскрывал ворота, а охранник Коля с криком: «Нашелся!» бежал навстречу машине от дома, Смагин протянул водителю руку и с чувством сказал:

– Спасибо! Я ваш вечный должник! Меня зовут Михаил Яковлевич Смагин.

– Владимир Фризе, – представился водитель «Жигулей».

БЛЕФ

– Ты знаешь точное значение слова «блеф»? – спросил Фризе у Пугачева, когда, накупавшись всласть на Москве-реке, они медленно брели по заросшему травой проселку к даче.

– Ну… Вот когда мы сидим за преферансом, а у меня на руках бросовая карта…

– Ладно, ладно! – Фризе рассмеялся. – Я, прежде чем спросить тебя, поставил сто к одному, что именно с этого ты и начнешь!

– И что же ты сам у себя выиграл?

– Лишнюю рюмку водки. Я сегодня утром заглянул в словарь. Блеф – по-английски обман.

– Эрудит!

– В словаре два значения. Первое, ты правильно изволил заметить, прием в игре в покер. А второе…

– Володя, ты чего разволновался? Думаешь, мы в прокуратуре так забурели, борясь с преступниками, что позабыли прописные истины?

– Нет, не думаю. Но так как я хочу предложить тебе поблефовать, то обязан напомнить второе значение этого слова: «Блеф – выдумка, обман из хвастовства или рассчитанный на запугивание».

– Кого ты хочешь запугать?

– Директора департамента по розыску родственников за границей.

– А, джип «Лендровер» с таинственным номером?

Владимир вытаращился на приятеля:

– Откуда ты знаешь?

– Не люблю, когда от меня пытаются что-то скрыть. Ты помнишь, когда я первый раз позвонил по телефону, меня послали куда подальше?

Фризе кивнул.

– Потом верный человек шепнул: джип из Корпуса охраны.

– А мне ты этого не сказал!

– Володька! В наших стенах? Ты слышал по телику заявление мэра? «У нас ведется тотальное прослушивание!» А я знаю побольше, чем он. И не перебивай меня!

В этот момент из кустов выскочили две собаки – огромная черная догиня и болонка. Догиня с лету боднула Фризе так, что он чуть не опрокинулся навзничь, а потом принялась прыгать вокруг, пытаясь лизнуть в лицо.

– Нюрка, хулиганка! – отбивался Владимир. – Что ж ты делаешь? Выпачкала, зараза.

Болонка в это время яростно облаивала Пугачева, пытаясь ухватить его за брюки.

– Так их, миленькие! Хватайте за лодыжки!

Роман Савельев, толстый, улыбающийся, шагал навстречу. Золотые цепочки на шее, голый живот, покрытый курчавыми седеющими волосами, и широченные бермуды с пальмами делали его похожим на дикаря.

«На ловца и зверь бежит, – с удовлетворением подумал Фризе. – Теперь, господин сыщик, забудьте про обиды и улыбайтесь пошире».

Они обнялись. Владимир представил Роману Пугачева.

– Мой друг Евгений. Важняк из Генеральной прокуратуры.