Текст книги "Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране"

Автор книги: Реваз Утургаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

назад составляла полтора суток. Перед отъездом курьеров сурово предупреждали, что:

они едут по собственной инициативе;

по маршруту строго Тегеран – Баку – Тегеран;

их появление (обнаружение) в этот период в стороне от указанного маршрута влечет за собой

оргвыводы, вплоть до увольнения со службы;

возможные проблемы на иранской границе являются их личными проблемами;

выбор их кандидатур для этой поездки является результатом высокой оценки руководством их

заслуг перед Родиной.

Курьеры понимающе кивали головами и лучистыми глазами смотрели в суровые очи начальства.

При этом все отлично знали, что из Баку ребята дернут домой.

В начале 1986 г., на третьем году службы, настал и мой черед. Ехать «за огненной водой» мне

предстояло вместе с советником нашего посольства Филиппом Сидорским, большим умницей,

спокойным, веселым, знающим жизнь и дело человеком. Поездка обещала быть вдвойне

приятной. Из Исфагана я должен был добраться до столицы, а там – с Филиппом на поезд и

вперед! С собой до Тегерана я прихватил консульскую почту, дальше в Москву она шла с

дипкурьерами.

В тот период война в воздушном пространстве Ирана приутихла. Иракская авиация временно

перестала бомбить города. В воздухе впервые за долгие годы появились гражданские самолеты.

Это событие радовало. Не надо тащиться на старой «Волге» 5-6 часов через перевалы. Сел в

«Боинг», съел булочку, запил соком и через полчаса на месте.

Вот это и была моя большая-большая глупость!

Контрразведка встала на уши! Столько лет диппочту возили на машине и вдруг на самолете?!

Неспроста!!!

Из Исфагана самолет вылетал рано утром. Было темно, часов пять. Я ехал в аэропорт по абсолютно

пустому шоссе. Далеко впереди медленно катил какой-то трейлер. Поравнявшись, я начал обгон.

Странно, он тоже увеличил скорость. Я поддал газу. И он поддал. Вот дятел. и я нажал до предела.

Но старая консульская колымага, жми не жми, больше 100 не давала. А трейлер свободно

выжимал 150 и больше. В этот момент впереди вспыхнули встречные фары. По силе света это был

трейлер.

То, что меня убивают, я понял потом. Совсем потом. В тот момент работал только инстинкт: с

трассы не съехать, кювет выше метра, мчусь по левой полосе, справа в ту же сторону на той же

скорости гонит здоровенная фура. И точно такая же летит навстречу. До лобового удара совсем

чуть– чуть, метров 100! Я – по тормозам! И тот, который справа, по тормозам! Не успеваю! Сейчас

конец!

До сих пор не знаю, как случилось?! В последний момент я крутанул руль и крылом «Волги»

долбанул мчавшуюся справа фуру по переднему колесу. Грузовик завалился набок и

перевернулся. Я успел проскочить в освободившееся пространство. Встречный трейлер, не

останавливаясь, вихрем пронесся мимо.

Первая мысль, когда остановился, была: я убил людей! Выскочил из машины, побежал назад, забрался на опрокинувшийся грузовик, открыл дверь кабины. В глубине что-то шевелилось.

Вы живы?

Живы, – раздался голос. Из кабины с трудом вылезли двое. Один – маленький, тщедушный, руки

трясутся – водитель. Второй тоже невысокого роста, но крепыш, одет в защитную форму без

знаков различия – пассажир.

С момента аварии не прошло и пяти минут, когда со стороны города по пустому шоссе с

включенной мигалкой (!) к нам подкатил жандармский патруль. Вышедшие из джипа офицеры с

удивлением посмотрели сначала на живого меня, потом на опрокинутый грузовик.

Я уже начал кое-что соображать. Было ясно, что жандармскому патрулю, шедшему практически

вслед за мной, в это время суток на этой дороге делать нечего. Бесспорно, что этих парней

направили сюда для оформления «результатов» ДТП{[45]} и, судя по их глазам, ожидали они

совершенно другое. И еще было ясно, хотя и неожиданно, что увиденное их не опечалило, а

скорее наоборот, но речь шла, естественно, не о личных ко мне симпатиях, а об антагонизме

между ведомствами.

Оформление «происшествия» не заняло времени. Я просто показал свое удостоверение личности

и дал визитную карточку. Протокола не составляли (это, кстати, тоже показатель), у пострадавших

почему-то не оказалось ко мне претензий, хотя авария крупная и по всем положениям виноватым

был я.

Уже рассвело. Вернувшись к «Волге», я только сейчас увидел впереди на пассажирском сиденье

застывшего с выпученными глазами, белого как полотно, нашего завхоза, который должен был

отогнать машину из аэропорта назад.

Удивительная все-таки штука – эта старая «Волга» завелась и поехала. А тот, двадцатифутовый, остался лежать в кювете.

А завхоз, пока не въехали в консульство и не заперли за собой ворота, так и сидел, застывши с

выпученными глазами.

В Тегеран я вылетел следующим рейсом в середине дня. Добрался без приключений. В посольстве

принял душ, смыл кровь из-под волос на голове, привел себя в порядок. Сдал диппочту, в которой

находились бланки старых паспортов и хозяйственный отчет о списании трех огнетушителей и

покупке новых (знали бы эти идиоты, за чем они охотились)74. После чего явился к руководству и

бодро доложил о готовности выполнить любое ответственное задание. И получил инструкцию, что:

еду по собственной инициативе;

по маршруту строго Тегеран – Баку – Тегеран;

мое появление (обнаружение) в этот период в стороне от указанного маршрута влечет за собой

оргвыводы, вплоть до увольнения со службы;

возможные проблемы на иранской границе являются моими личными проблемами;

выбор моей кандидатуры для этой поездки является результатом высокой оценки руководством

моих заслуг перед Родиной.

Я признательно кивал головой и лучистыми глазами смотрел в суровые очи начальства. При этом

мы оба отлично знали, что из Баку я дерну домой.

Это было замечательное путешествие. Я впервые своими глазами увидел, что наша граница

действительно на замке.

На реке Аракс (тогда пограничной) стоял мост. Посередине моста – железные ворота. На воротах

огромный амбарный замок. Три вагона и тепловоз стоят с чужой стороны. Тепловоз гудит, но не

нагло, вежливо гудит. С нашей, не спеша, соблюдая достоинство, движется воин в звании

рядового. В руках у него связка ключей солидного размера. Ворота открываются. Тепловоз

медленно трогается: чух-чух, чух-чух. Воин запирает ворота. Все, приехали, Родина!

В Баку нас ждали. Билеты на самолет были уже куплены, а груз упакован в коробки и баулы

различных калибров. Оставалось только пообедать, что, с учетом гостеприимства бакинцев, неизменно переходило в ужин, а не летать бы в Москву, то и завтрак.

Если честно, я немного устал. Как ни храбрись, стресс был всё-таки сильный, к тому же двое суток

вообще не спал. Да еще волновался, попаду ли домой. Шел сильный снег и гарантии вылететь не

было.

Но вот поздно ночью мы все же уселись в самолет. Разбег и взлет. Притушен свет, откинуто кресло, закрываю глаза. Осталось каких-нибудь три часа, и я наконец обниму своих – год не виделись.

Уважаемые пассажиры! – в дверях салона появилась симпатичная стюардесса. Поверх формы на

ней висела какая– то хреновина, напоминавшая грелку.

Отличные летные качества нашего самолета, – бодро звучал ее голос, – обеспечивают полную

безопасность полета. Но мы пролетаем над водным пространством, поэтому под сиденьем у

каждого из вас находится спасательный жилет. В случае аварийной ситуации наденьте жилет через

голову и завяжите ремешки на поясе. Не надувайте жилет до того, как покинете самолет, это

затруднит выход. Оказавшись в водном пространстве, потяните за шнурок справа на нагрудной

части жилета, и жилет надуется. Если он не надуется, то надуйте его ртом через клапаны надува, расположенные с двух сторон нагрудной части жилета. Если вы окажетесь в водном пространстве

в ночное время, потяните за шнурок слева на нагрудной части жилета, чтобы загорелась

сигнальная лампочка. Если лампочка не загорится, достаньте из клапана жилета сигнальный

свисток и подайте сигнал бедствия.

И я представил...

Мы навернулись с высоты 10 000 м прямиком в Каспий! И каким-то чудом остались живы! Я не

стал немедленно надувать жилет (не дурак же), а сначала вылез из самолета в водное

пространство, где в феврале при +4 по Цельсию через пару минут яйца начинают звенеть как

колокольчики. Дергаю за веревочку от насоса, а он, собака, не дует. Тогда беру в рот черную

пипочку клапана, делаю «ф-у-у-у!» и надуваю половину жилета. Потом беру в рот вторую пипочку, делаю «ф-у-у-у!» и надуваю другую. Кругом ночь, и я дергаю за веревочку лампочки! Не горит, тварь! Тогда вынимаю из кармашка свисточек и посреди бушующей

стихии, напыжившись, что есть мочи делаю: «Тр-р-р-р-р-р– р-р-р-р-р-р-р!»

То, что произошло со мной дальше, назвать смехом нельзя! Я начал рыдать. Рядом, держась за

живот, стонал Филипп. По лицу у него катились слезы. Через минуту трясся и ржал весь самолет.

Заснуть до Москвы мне так и не дали.

День в Москве, как секунда, вечером в обратный путь. Снова без сна. Только урывками. Слишком

дорого время.

Утром прилетели в Баку и сразу на пароход. Груз – уже на борту, капитан – на мостике. Капитан

– Джабир Мамедов, пароход – «Гурьев». Они примерно ровесники, на двоих им в сумме около

140 лет.

И про того и про другого ходили легенды. «Гурьев» построили еще до Второй мировой войны, тогда он больше напоминал прогулочный катер. После войны его усовершенствовали: разрезали

пополам и слегка удлинили. Говорить о его надежности, в частности о плавучести, избегали. Тем не

менее это было единственное пассажирское судно, курсировавшее в течение долгих лет между

иранским и советским берегами.

Джабир Мамедов был морским волком. По Каспию ходил с детства, проделал путь от юнги до

начальника Бакинского порта, а когда подошел возраст, напоследок получил под команду

единственное в то время пассажирское судно, ходившее в «загранку».

Седой капитан в белоснежной рубашке с галстуком, в отутюженном кителе и фуражке с вышитым

«крабом» встретил нас радушно.

– Вечером жду у себя, – сказал капитан. – А сейчас прошу извинить. Начинается шторм.

Выходим в море!

«Ай молодец! – подумал я. – Настоящий волк!» По молодости лет мне и в голову не приходило

задаться вопросом, зачем нам на этой лоханке выходить в открытое море в штормовую погоду?

Действительно, небо затянуло серыми тучами, поднимался порывистый ветер. Отдали швартовые.

«Гурьев» отошел от причала. Берег стал удаляться. Отойдя от него на расстояние нескольких сот

метров, пароходик замедлил ход и остановился, раздался звук опускавшейся якорной цепи.

Чего это мы? – спросил я у пробегавшего мимо матроса.

Шторм пережидаем, – ответил тот.

Двое суток среди здоровенных волн и проливного дождя болтался «Гурьев» на рейде вокруг

якоря. Вблизи, на расстоянии вытянутой руки, поднимался и падал недосягаемый Баку. Зелено-

желтые пассажиры – несколько иранских семей – не вылезали из гальюнов. Мы с Филиппом

пили в кают-компании лимонную водку, которой угощал нас добродушный капитан, и слушали его

морские рассказы. На третий день, когда шторм утих и мы продолжили путь, я спросил старпома (к

этому времени я всех уже знал), чего нам не сиделось в порту.

Понимаешь, земляк, – сказал старпом, – когда сидишь в порту – командировочные «ёк»! А если

успел выйти в море до начала шторма, командировочные «чик-чик, чик-чик».

А какие у вас командировочные? – спросил я.

2 руб. 47 коп. в сутки, – сказал старпом. – В валюте!

На следующий день мы пришли в Энзели. Отдых закончился. Начиналась работа.

ПРЕЗИДЕНТ И МАСОНЫ

К началу 1985 г. термин «группировка Хомейни» во многом утратил свое прежнее значение из-за

откровенной конфронтации между входившими в нее крупными религиозно-политическими

деятелями. Они были едины при достижении главной цели – установления абсолютной

диктатуры шиитского духовенства в Иране, утверждения самого Хомейни и его ближайших

последователей на ключевых позициях в создаваемом государственном аппарате. После захвата

власти в их действиях наметилась тенденция к укреплению единоличных политических и

экономических позиций и нейтрализации попыток своих бывших единомышленников добиться

превосходства. Эти тенденции усилились и переросли в откровенную конфронтацию в связи с

заметным падением авторитета имама и его постепенным отходом от практического руководства

страной из-за ухудшающегося состояния здоровья.

Центральными фигурами междоусобной борьбы стали председатель меджлисаХашеми-

Рафсанджани и президент страны Хаменеи.

Секретно Экз. № 1

... Хашеми-Рафсанджани пользуется поддержкой клана Хомейни, куда входят: сын имама Ахмад, министр КСИР Рафигдуст, командующий вооруженными силами КСИР Резаи, министр информации

ходжат оль– эслам Рейшахри, министр внутренних дел ходжат оль-эслам Мохташами, генеральный

прокурор страны ходжат оль-эслам Хоэниха и ряд других крупных религиозно-политических

деятелей, занимающих высокие государственные посты. Группировка поддерживает связи с

аятоллой Монтазери и прочит его на место Хомейни.

Президент Хаменеи опирается на высший командный состав армии и флота. Однако это не дает

ему перевеса, поскольку по указу Хомейни в КСИР стали создаваться военно-воздушные и военно-

морские силы, чем снизилась роль армии в борьбе группировок. Кроме того, недавно с

государственных постов были сняты сторонники президента: министр внутренних дел ходжат оль-

эслам Нури и первый заместитель руководителя исламских ревкомов ходжат оль-эслам Салек. На

их место были назначены люди Хашеми-Рафсанджани. Им даны широкие полномочия для

проведения кадровых перестановок в МВД и ревкомах.

В настоящее время, в ходе предвыборной президентской кампании, борьба двух группировок

особенно обострилась.

Испытывая необходимость в дополнительной поддержке, Хаменеи вступил в непрямые контакты с

частью высшего иранского духовенства, принадлежащей к обществу «Ходжатие».

Контакты состоялись при посредничестве Исфаганского теологического центра, тесно связанного с

теологическим центром Мешхеда, где находится штаб-квартира общества, ортодоксальным

духовенством Хузестана – третьим по значению центром этой организации – и частью

духовенства Кумского теологического центра во главе с великим аятоллой Гольпаегани, самым

авторитетным противником группировки имама, приверженцем «Ходжатие». В результате возник

новый альянс.

Новые политические альянсы в Иране – явление частое. Они зависят от личных, клановых и

корпоративных интересов участников на каждом отдельном этапе борьбы за власть. Уникальность

данного случая заключается в том, что президент Хаменеи вступил в контакт с силами,

выступающими против самих основ нынешней формы государственного правления.

Общество «Ходжатие» по структуре аналогично масонской ложе. Оно является одной из самых

влиятельных религиозно-политических организаций страны. В нем объединены авторитетные

представители ортодоксальной части высшего иранского духовенства, которые выступают против

единоличной власти Хомейни и ведут с ним непримиримую скрытую борьбу.

В настоящее время связь с «Ходжатие», даже через посредников, представляет для президента

высшую степень риска, но в стратегическом отношении открывает путь к самым широким

возможностям.

Союз с «Ходжатие» дает Хаменеи реальный шанс занять место имама после его ухода со сцены.

ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АН{[46]}

Они летели из Герата на юг. Сбились с курса. Пытались сориентироваться визуально. Но внизу

песчаная буря – ни черта не видать. По прикидке штурмана аэродром назначения был где-то

рядом. Снизились, и вот удача, в просвете мелькнула взлетная полоса. «Садимся, командир, —

облегченно выкрикнул штурман, – приехали!»

Маленький АН-26РТ приземлился. Он совершал транспортный перелет, вез людей и никакой

боевой задачи не выполнял. Экипаж и несколько наших военных инструкторов спустились с борта

и огляделись. Местность для здешних краев обычная: солончак, две чахлые пальмы, одинокий

сараюшка, но почему-то пустое летное поле и ни души. Зашли в помещение. Сидевший там служка

подобострастно привстал, залопотал что-то по-своему, видно, приветственное. У наших

переводчика не было, сами языка не знали. Поэтому поздоровались («салам» он и в Африке

«салам») и спросили по-русски, где самолеты и люди – военные «шурави». Служка оказался

какой-то странный, не смея присесть, с ужасом глядел на них и ни слова не понимал. «Тупой

какой-то!» – подумал командир.

В те годы в Афганистане люди, связанные с техникой, тем более авиацией, русский язык знали.

Пустой разговор «на пальцах» шел минут сорок. Отчаявшись втолковать этому дураку

элементарные вещи, командир устало поднял глаза и увидел, портрет Хомейни!

Это был не Афганистан! Это был Иран! {[47]}

Мгновенно оценив ситуацию, наши бросились к самолету. Но на полосе перед АН-26 уже стоял

тяжелый бульдозер, а периметр поля окружала пехота.

Поначалу иранцы опешили и до смерти перепугались. Еще бы, среди бела дня им на голову

падает зеленый самолет с красными звездами, из которого выпрыгивают вооруженные люди в

советской форме и по-хозяйски, как у себя дома, направляются к зданию аэропорта. Первая

мысль, которая пришла иранцам в голову, – это начало вторжения! Но надо отдать им должное, они быстро опомнились. К аэродрому стянулись пасдары.

Наши всё же пытались взлететь. Они решили объехать бульдозер, но иранцы открыли огонь и

попали в мотор. Самолет встал. Через пару часов из Тегерана прибыла группа сотрудников

контрразведки с переводчиком русского языка. Нашим предложили сдаться. В ответ командир

потребовал вызвать советского консула.

Это было наивно. Иранцы ответили, что консул если и не стоит за ближайшей пальмой, то вот-вот

там появится.

А пока он не подоспел, лучше все-таки выйти и сложить оружие. Наши на ложь не поддались и

приготовились драться.

Надо понять состояние этих людей. Они прилетели из войны. На этой войне, в каких-то сорока

километрах отсюда, каждый день убивали. Чем Иран в этом смысле лучше Афгана, ребята не

знали. Но знали отлично, что плен – это лютая смерть, в пытках и муках: отрежут язык, нос, уши, яйца, живьем сдерут кожу. Так было на той войне, откуда они прилетели. Они считали, что будут

убиты, но хотели от пули в бою.

Захват самолета начался ночью. Его со всех сторон осветили прожекторами, открыли отчаянную

автоматно– пулеметную стрельбу в воздух, закидали дымовыми шашками, пустили слезоточивый

газ. Наши, ослепленные газом, задыхающиеся, стали выпрыгивать наружу. Их били прикладами и

вязали. Внутри самолета остался штурман – виновник ошибки. Он застрелился.

Их везли в Тегеран с завязанными глазами, допрашивали в контрразведке, тоже не снимая

повязок.

И вдруг решили освободить (?!) Да еще вернуть самолет!!!

Причем без шума: ни тебе прессы, ни ТВ. Только одна заметка в «Джомхурие эслами» со ссылкой

на общее мнение имама, президента, председателя меджлиса и премьера: «Мол, это не

"таджавоз", а "воруде эштебахи"», т.е. не агрессия, а ошибочный залет.

Уникальный исход! Чтобы иранские лидеры, ярые антисоветчики, отказались от такого подарка?!

Поразительно! Для непосвященного – полный туман. Но были причины: в это время иранцы

зондировали почву для тайных переговоров, хотели в обход эмбарго купить у нас «Тюльпан» и

«Гвоздику»{[48]}.

Я прибыл в Тегеран по срочному вызову. «Полетите в Заболь, – сказал мне посол, – это ваш

консульский округ. Надо забрать самолет. В принципе обо всем договорились, осталось только

перегнать машину в Союз. Но все же будьте там осторожны, сами знаете, это – Гуляйполе.

Легко сказать: «Слетайте в Заболь», хорошо бы знать, как оттуда вернуться?

Маленький, богом забытый Заболь находится в провинции Систан и Белуджистан. Это юго-восток

Ирана, пустыня и горы, стык границы с Афганистаном и Пакистаном. В те годы там проходили

наркопути.

Афганские племена напрямую через Иран тащили зелье к Заливу, где арабские «доу»{[49]}, оснащенные моторами торпедных катеров, перевозили его в Эмираты{[50]}. Племена не знали

слова «граница». Это были их кочевые земли. И подчинялись они только собственным шейхам.

Идет караван: сотни верблюдов с тюками, несколько тысяч диких людей. У всех стволы:

английские «лиметфорды» столетней давности, наши «калаши», станковые пулеметы, РПГ,

безоткатные орудия. Кому придет в голову встать на пути каравана?

Была и другая достопримечательность края. С иранской стороны вдоль афганской границы

натыканы десятки тренировочных лагерей. Там проходили подготовку отряды афганской

вооруженной оппозиции.

Центральные власти контролировали обстановку в этом районе процентов на тридцать, не более.

Это, пожалуй, всё, что мне было известно о месте предстоящих действий. Получить более

развернутую информацию не представлялось возможным. После Афанасия Никитина в ту глушь из

наших никто не забирался. Спросить было не у кого.

Из Тегерана в Заболь прямых рейсов нет. Лететь предстояло до Захедана, это центр провинции, а

оттуда непонятным образом добираться до места. Мне выдали командировочные, на которые

можно было купить три бутерброда, немного денег «под отчет» и письмо с гербовой печатью о

том, что я полномочен принять у иранцев заблудившийся АН.

Перед отлетом я встретился со своим тегеранским коллегой, Саней Балакиным, зав. консульским

отделом посольства. Он только что опрашивал наших ребят, освобожденных из контрразведки, и

знал обо всем в деталях. Сейчас занимался отправкой людей и тела погибшего штурмана. «Ты

прикинь там, на месте, если удастся, – попросил Саня, – сам ли он застрелился?»

Плана действий у меня не было. Чего сочинять, когда ничего неизвестно. В этих случаях решают по

обстановке. Первое, что увидел, когда приземлились, – пасдара на летном поле. Он проверял

документы у спускавшихся пассажиров. Ну вот и ответ на вопрос «с чего начинать?».

Подошел к пасдару, спросил, где у них штаб. Пасдар нахмурился: дело в том, что я говорил по-

персидски, как местный, внешне тоже не отличить, но одет был в добротный английский костюм и

белую рубашку с галстуком.

В совокупности по канонам революционного времени это – измена. Понимая причину, я

объяснил, что я не иранец, а «шурави», и показал документы. Парень остолбенел. Он начал

оглядываться по сторонам, готовясь увидеть новые русские самолеты с десантом. Крутил головой

минуты две-три, проверил небо, землю и горизонт. Наконец, убедившись, что я совершенно один

и вышел из тегеранского «Боинга», бормоча что-то под нос, как мне послышалось, про чертей, повел меня к зданию аэропорта.

Стороннему человеку трудно понять всю прелесть момента, поэтому поясню: явление наших

военных и дипломата в том уголке земного шара в те годы можно сравнить разве что с

нашествием инопланетян – страшилок из современного блокбастера про крушение мира.

В штабе Корпуса долго куда-то звонили, выясняли, кто я такой. Получив подтверждение, дали

джип и охрану, и мы тронулись из Захедана{[51]} в Заболь.

Сопровождающих было двое – молодые ребята из КСИР. Поначалу вели себя настороженно, но

любопытство все-таки одолело (когда еще встречаешь разумное существо из потустороннего

мира). Слово за слово – разговорились: о жизни, войне, истории с самолетом. Без злобы. Не из

симпатии к нам, конечно, просто у них в печенках сидели афганцы, наркотрафик и собственная

беспомощность. С горькой усмешкой они рассказали про караваны и что на этом участке границы

их всего девятнадцать парней, с одним вертолетом и парой джипов. Держать больше, видимо, не

было смысла, граница-то условная.

Я в ответ «по секрету» раскрыл им военную тайну – несколько наших старых армейских баек, добавил свежий тегеранский анекдот и сумел расположить их к себе. В результате узнал, что в

Заболе делами ворочает местный шейх, он же «шахрдар»{[52]}, амбициозный, упрямый и

злобный. Решать вопросы придется непосредственно с ним и следует быть осторожным.

Информация ценная. Впрочем, я и до этого не расслаблялся.

Но вот и Заболь. Городом не назвать – деревенька. Дома из самана (глина с соломой) в один этаж, есть и кирпичные, но очень мало. А вот и аэродром. На поле стоит простреленный АН, а рядом —

транспортный АН12. На нем из Союза доставили двигатель, ремонтников и новый экипаж.

Группа прибыла накануне, старшим у них – заместитель командующего ВВС Среднеазиатского

округа, полковник. Остальные тоже военные, но все в гражданском, конечно. Полковник дельно и

коротко доложил о техническом состоянии АНа: «Двигатель заменен, лететь можно в любую

минуту». И добавил, перейдя на шепот, что с той стороны ирано-афганской границы нас страхует

десантный полк. И если у нас возникнут проблемы, стоит только добраться до рации в самолете и

через двадцать минут на эту пустыню обрушатся наши (!!!)

Во как! Этого только нам не хватало! Ну, генералы – светлые головы! Последствия могут

присниться только в кошмарном сне. Чтобы закрыть эту тему, я объяснил, что полк за горой – это

здорово, но если кто-то из нас сделает шаг к запечатанной рации, нам всем перережут глотки.

Это точно? – спросил полковник.

Точно. Я давно здесь живу.

Полковник был человеком толковым, он кивнул головой, и мы отправились ужинать.

Ночевать я остался у летчиков. Они разместились в маленьком домике на территории аэродрома.

В одной из комнат я обнаружил свободную койку у большого окна. В душную летнюю ночь в этой

дыре лучшего не отыскать. Поздно вечером к нам заглянул начальник аэродрома, с ним какой-то

пасдар, видимо местный. Они сообщили, что встреча с шейхом назначена завтра на полдень.

Начальник – это тот самый служка, с которым беседовал наш командир. Он обладал приятным

чувством юмора и со смехом поведал, как наложил в штаны, когда к нему в кабинет ввалились

блондины в тельняшках. Скоро они распрощались, я пошел провожать их до двери. В коридоре

пасдар неожиданно приотстал и в какой-то момент оказался рядом со мной один.

– Не ложись у окна, смени место, – сказал он тихо. – Не говори о делах – дом на прослушке, —

и тут же, ускорив шаг, быстро вышел.

Вот так сюрприз! Иранский пасдар в Заболе меня, советского дипломата, предупреждает об

опасности (!!!). Чушь какая-то. Такое исключено. Проверка нервной системы? Это возможно. А

вдруг не проверка? И что?! Лечь под кровать? Положить сверху чучело? Плохое кино. Захотят

грохнуть, грохнут вместе с чучелом, этим домишкой и всеми, кто в нем живет. Ладно, и не такое

бывало, надо быть в форме, сейчас время спать.

Утром я залез в самолет. Предстояло выяснить, как погиб штурман. Со мной на борт поднялись

пасдары, охранявшие поле, – следить, чтобы я не взлетел. Убеждать их, что я не имею

враждебных намерений и вообще не обучен летать, было впустую. Для них «дипломат» —

означало «шпион», способный на любое коварство. Это была аксиома.

Аллах с ними. Начинаю осмотр. Вот сиденье штурмана, справа от входа. Черная кровь на чехле.

Вот в переборках следы от пули. Я знал: она вошла ему в голову слева сверху наискосок. Вижу: дважды прошила металл, застряла где-то в обшивке. Мысленно прочертил прямую. Рост

штурмана приблизительно мой. Сел в кресло. Сходится. Надо узнать, был ли погибший левшой? В

этом случае он высоко поднял левую руку, согнув ее в кисти, локте и. Я повторил возможные

действия штурмана. Дурацкая поза. (Пасдары недоуменно следили за мной: не юродивый часом?) Выстрел был с близкого расстояния, в упор. Но чей? Слева сиденье командира. Дай-ка примерюсь.

Но тут эксперименты окончились. Моя попытка сесть в кресло пилота убедила пасдаров, что

юродивым я притворяюсь, на самом же деле хочу улететь. У парней сделались строгие лица, они

обнажили стволы. «Ладно, ребята, – сказал я, поднявшись, – не горячитесь. Где у нас

выход?»{[53]}

В двенадцать поехали к шейху.

Шейх – красавец! Ему лет сорок. Маленький, толстый, с окладистой бородой, ручки короткие, пальчики пухлые, четки перебирает. Одет в цивильное черное, но туфли без задников{[54]}.

Смотрит ласково, угощает. За спиной у него здоровенные парни с густыми сросшимися бровями, недобрыми лицами, в камуфляже, увешанные «калашами», человек десять.

Я – напротив, пью чай вприкуску из пузатого стаканчика и тоже дружески улыбаюсь. У меня за

спиной наш полковник в ковбойке и джинсах, безоружный, один.

Между шейхом и мной низенький столик. На нем документы, которые следует подписать. Но я их

подписывать не буду. Тяну время и думаю.

Любопытно, кто готовил эти бумаги? Дословно в них говорилось так: «Советский боевой самолет, с

бомбами на борту, большим количеством вооруженных солдат, совершил коварное нападение на

исламский Иран. Советская армия вторглась в святое воздушное пространство Ирана, а затем, осквернив его землю, совершила подлую агрессию не только в отношении исламского

государства, но и ислама в целом». Пять страниц убористого рукописного текста. В конце

сообщалось, что «в качестве жеста доброй воли, которого агрессоры не заслужили, иранцы

передают нам целыми самолет и людей».

Стилистика текста а-ля «сказки Востока» с завитушками, эпитетами, восклицаниями. По форме

смешно, по содержанию глупо. Запомнилось, что агрессия («таджавоз») в отношении воздушного

пространства Ирана сравнивалась с надругательством (изнасилование – тоже «таджавоз») над

девственницей.

Что делать? Признаться в военной агрессии и дефлорации и расписаться от имени СССР?!

Я понимал: эти блудни – творчество толстяка с позицией Тегерана не связаны. Но парадом сейчас

командовал он.

Не могу, – вежливо начал я.

Что не можешь? – заботливо справился шейх.

Подписать не могу, – развел я руками.

Что это вдруг?

Это не «таджавоз», а «воруде эштебахи».

Кто так решил, уважаемый? Ты?

Нет, Имам Хомейни.

Не может быть!

И президент Хаменеи.

Да ну!

И председатель меджлиса Рафсанджани.

Ай молодец!

И ваш премьер.

Это всё?

Куда же больше?!

Хуб! – шейх погладил бородку. Его лицо излучало спокойную радость.

Посмотри, дорогой, – он повел головой в сторону горизонта. – Скажи, что ты видишь?

Солончак.

Посмотри на меня, – попросил он любезно. – Скажи мне, кто я?

Насколько я знаю, «шахрдар».

Э-э, – засмеялся шейх, – посмотри повнимательней, может, узнаешь, – он погладил ладошкой

круглый живот и, не дождавшись ответа, весело объяснил:

В этой пустыне я – Хомейни, я – президент, председатель меджлиса, я же – премьер. Хочешь, спроси у людей, – он с улыбкой кивнул на охрану.

Я не стал возражать, но корректно стоял на своем, мол, не надо перечить рахбару{[55]}, это —

«воруде эштебахи».

Не признаёшь! – с легкой обидой констатировал шейх. Мы были в его руках, и он изгалялся.

Беседа в этом ключе продолжалась до вечера. Шейх был вежлив и терпелив (на Востоке хозяин не

может иначе), но на прощание все же сказал:

Ты молод, наверное, хочешь жить. Скажи мне спасибо. Ведь наши афганские братья пока не

узнали, что ты здесь гостишь.