Текст книги "Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране"

Автор книги: Реваз Утургаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

вкус к жизни и служебное положение использовали для получения от нее (жизни) максимума

удовольствия. Работой озадачивались в пределах – «чтобы не мешала», были демократичны, имели добрые отношения с подчиненными, жили сами и давали жить другим. При этом своих

коллег по работе без колебания «подставляли». Но в МИДе это особым пороком никогда не

считалось.

Среди иранских кадров классическим примером такого начальника был наш консул в Реште, по

прозвищу «Мазендеранский тигр». Он там служил (отдыхал) в середине семидесятых годов. Его

приключения в джунглях этой живописной прикаспийской провинции сопровождались

необычайным стечением обстоятельств. В местах охоты и рыбалки Тигра вскоре после его отъезда

происходили крестьянские волнения антишахской направленности. Контрразведка САВАК не

сводила с него глаз, но обнаружить ничего не могла. В консульстве, кроме него самого, об этих

обстоятельствах знали все.

Вторая группа состояла из «неугомонных», биологически неспособных умерить служебный пыл. В

силу отсутствия профессиональных навыков их активность в основном принимала всевозможные

хозяйственные или схожие с ней формы. Зависело это от неведомых импульсов, как-то фазы луны, морских приливов-отливов: кто-то упорно пилил сухие деревья в саду, кто-то с неменьшей

решимостью их сажал. Они любили красить фасад учреждения, могли организовать КВН.

Примером этой категории был мой сосед из кабинета на девятнадцатом этаже (ляхи-ляхи иль

аляхи).

Он сменил на посту знаменитого Тигра. Неугомонный обожал политинформации. В самом начале

рабочего дня он вызывал в кабинет всех сотрудников консульства, а именно: секретаря, завхоза, водителя, трех комендантов, их жен-уборщиц – и зачитывал им вслух советскую прессу. Все

подряд, не спеша. Поскольку наши газеты приходили туда из Баку с пароходом один раз в семь

дней, то новости были недельной давности. Политинформация длилась без перерыва четыре часа

(!), каждый день (!!), на протяжении трех лет (!!!), пока не закончился срок командировки

Неугомонного.

К третьему типу следует отнести «растерянных». Эти совсем ничего не умели, всего боялись, зависели от подчиненных, с тоской и покорностью ждали пенсии. Но численность их не была

велика.

Четвертая группа – «деспоты-самодуры».

Работать с ними – тяжкое испытание. Деспоты были искренне убеждены в высокой значимости

своей персоны, умели и любили показать это другим. Неизменно суровый вид подчеркивал

важность миссии, которую они выполняли, и вашу зависимость от их благорасположения. У них

имелись «тылы», и при случае они непременно упоминали имя высокого покровителя. Считалось, что это укрепляет авторитет и предупреждает возможные интриги со стороны коллег. Деспоты

любили комфорт, но расслабиться не умели. Расслабленность, в их понимании, была опасна для

реноме начальника, а следовательно, недопустима. Деспоты бывали сокрушительными идиотами

и не совсем. Получить от них повышение в должности или ранге возможным не представлялось.

Ярким примером четвертого типа начальников был Генконсул СССР в Исфагане по прозвищу

Палыч. Мне запомнился один замечательный рассказ о его чудачествах. В консульстве ожидали

приезда посла Виноградова. Стол для высокого гостя решили накрыть в тенистом саду у

искусственного грота. Придумали сопроводить трапезу живой музыкой, для чего привезли

гармониста, одолжив его на строительстве ТЭС. Гармониста посадили на стул рядом с гротом и

приказали играть. Получилось громко – вряд ли послу такое понравится. Отодвинули дальше в

кусты – все равно режет слух. Еще дальше – вот сейчас получилось неплохо. Но звук не льется, нет стереофонии. Послали за вторым гармонистом и начали их рассаживать по кустам, меняя

позиции. В течение нескольких дней генконсульство не работало – все были заняты

гармонистами. Наконец– то нашли нужные точки, добились нежности и чистоты звучания,

выстроили правильный уровень громкости. И как же было обидно, когда в тот день пошел дождь и

Виноградов с Палычем водку пить отправились в помещение.

Откуда брался весь этот народ?

У КПСС существовала четко выстроенная социальная кадровая политика, согласно которой

интеллигенцию не следовало оставлять без присмотра. В ее состав постоянно вливали здоровые

свежие силы: представителей рабочего класса и трудового крестьянства. Существовали даже

процентные нормы, если мне не изменяет память, не менее 12% от общего состава коллектива.

Когда в 1972 г. я поступал в МГИМО и проходил предварительное собеседование, в очереди

передо мной оказался морячок, демобилизовавшийся недавно из ВМС. Он выделялся среди

общей массы взволнованных школьников высоким ростом, широкой грудью, здоровым цветом

лица, уверенным взглядом. Я помню, ему задали вопрос: какова цель визита в СССР президента

США Никсона?

Не могу знать! – отчеканил матрос. – Я в это время в морской пехоте служил!

А зачем вы в МГИМО поступаете? – спросили его обескураженные члены приемной комиссии.

Я-то? Да от отца хочу отделиться! – прозвучал прямолинейный флотский ответ.

Так вот, морячок этот в МГИМО таки поступил, в отличие от меня, набравшего «проходное»

количество баллов. И я совершенно не удивлюсь, если сейчас он командует, к примеру, в

солнечном Бангладеш Генконсульством РФ в Читтагонге.

Чтобы в консульстве все-таки кто-то работал, туда на низшие должности направляли толковых

молодых ребят, знавших язык и страну. Они трудились за себя и «за того парня»51. Такая жизнь, как ни странно, приносила им пользу: молодежь, выкованная в первой командировке по рецепту

дамасской стали, в дальнейшем была гибка, остра, никогда не ломалась и на любой укол со

стороны недруга (а в МИДе интриги – норма) могла нанести ответный разящий удар.

Многие сегодняшние дипломаты, занимающие высшие посты в МИДе РФ и по заслугам

считающиеся настоящими профессионалами, в юные годы стартовали с позиции секретарей

генконсульств.

Что касается моих коллег и друзей, предшественников в Исфагане, то здесь статистика – 100%: Дмитрий Рюриков, в дальнейшем: Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Республике

Узбекистан; Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Королевстве Дания.

Александр Садовников, в дальнейшем: Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Республике

Уганда; Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Исламской Республике Иран.

Константин Шувалов, в дальнейшем: Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Исламской

Республике Иран; Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Федерации Босния и Герцеговина.

Замир Кабулов, в дальнейшем: Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Республике

Афганистан.

Пятым был я, в дальнейшем тоже посол, но в другом направлении.

В Исфагане мне выпала относительно легкая доля – служить под началом «растерянного». Наш

коллектив состоял из него самого, меня – секретаря генконсульства, машинистки, бухгалтера, завхоза, водителя, трех дежурных комендантов и пяти уборщиц, «принятых на месте», т.е. жен

завхоза, водителя и комендантов.

Этот боевой состав должен был обеспечивать защиту интересов советских граждан (около 2000

человек) на территории половины страны в условиях лютой ненависти к СССР со стороны

правящего в ИРИ духовенства, а также вести информационно-аналитическую работу по многим

направлениям, главными из которых являлись:

военно-политическая обстановка внутри Ирана;

экономическая обстановка внутри Ирана;

афганские контрреволюционные организации на территории Ирана;

антисоветские действия США и других западных стран на территории Ирана и вокруг него;

положение на южном участке ирано-иракского фронта;

положение на объектах советско-иранского экономического сотрудничества.

Вот такие пироги. На эту тему, пожалуй, всё!

РАБОТА И БЫТ

Я не был «начинающим специалистом». Работа в центральном аппарате МИД, где мне

посчастливилось поднабраться уму-разуму у мудрого Кости Шувалова, во многом помогла

разобраться в лабиринтах дипломатической жизни, наметить свой путь, задачи и способы их

достижения.

«Имей в виду, – напутствовал меня Костя перед отъездом в Иран, – если не хочешь, чтобы тебя

там смешали с говном, ты должен все проблемы в стране знать на уровне лучших специалистов

посольства, а исфаганскую тему – как никто другой!» Поэтому первым, с чего я начал работу в

генконсульстве, стала организация сбора информации.

У нас в кино и популярной литературе действуют устойчивые стереотипы: строгие мужчины в

пальто с поднятыми воротниками, ночью, под дождем, в кривых переулках городских окраин

встречаются с такими же мужчинами и получают от них перетянутые бечевой пакеты. В них

содержится секретная информация.

Может быть, где-то так и бывает, но в данном случае все выглядело иначе: на местном

строительном рынке мы с завхозом купили большое количество медной проволоки, из нее на

крыше административного здания соорудили мощную крестообразную антенну; из Москвы

доставили приемник «Север» отечественного производства, используемый на полярных станциях.

Это был здоровенный, тяжелый железный ящик с кристаллической шкалой частот и

автоматической настройкой, по тем временам – явление уникальное. Когда к нему подсоединили

антенну, он начал улавливать любые звуки на любом расстоянии, вплоть до шелеста волн

Ледовитого океана. А уж голоса радиостанций иранской оппозиции, прятавшиеся где-то

неподалеку, несмотря на маломощность, звучали из него как передача «С добрым утром,

малыши» по домашней трансляции. К приемнику присобачили обычный магнитофон, и с ним он

работал круглые сутки, автоматически перестраиваясь в нужное время на заданную частоту.

Дежурные коменданты только кассеты в магнитофоне меняли.

Каждый день начинался с обработки информации. Я садился рядом с машинисткой, брал толстую

пачку свежих центральных газет, журналов и местной исфаганской прессы и начинал вслух

переводить с листа нужные мне материалы. Потом то же самое делал с записями вчерашних

новостных радиопередач, собранных со всего мира, и материалами иранского телевидения.

Закончив, раскладывал напечатанные переводы по тематическим досье. На все уходило два – три

часа.

Вторая половина дня посвящалась приему посетителей или работе в городе, где я встречался с

разными людьми – жителями Исфагана, с которыми вскоре после приезда сумел завести

знакомства. Среди них были владельцы магазинов, антиквары, врачи, торговцы базара,

промышленники, студенты и даже муллы. Я интересовался простыми вещами, относящимися к

сфере их деятельности, и они, естественно, отвечали. Завязывалась беседа, в ходе которой так или

иначе разговор заходил о современной экономике и политике. При этом я в основном только

слушал, и то, что узнавал, часто оказывалось весьма полезным для дела.

Таким образом, через несколько месяцев собранная из многочисленных альтернативных

источников, сопоставленная, опровергнутая или подтвержденная информация превращалась в

системную базу данных и позволяла ответственно информировать Центр по всему кругу

интересовавших его вопросов. Эта работа не прекращалась ни на один день и продолжалась все

пять лет моей командировки. Случалось, что я отправлялся на несколько дней куда-то по стране

или в столицу, но материалы все равно собирались, и, вернувшись, я непременно их обрабатывал

и перепроверял.

Этот труд не был для меня однообразным и утомительным, он имел свой вкус и азарт.

Особенность провинции, в плане сбора информации, заключалась в относительной слабости

местной цензуры. Здесь можно было обнаружить такие данные, которые ни при каких

обстоятельствах не могли стать предметом гласности в Тегеране. Информация, поступавшая в эти

годы из консульства, внимательно изучалась в Москве52.

Вот так! Все абсолютно легально, и никаких тебе агентурных встреч по ночам на кладбище.

Второе, что я сделал, – сочинил марш генерального консульства. Мне неожиданно пришла в

голову мысль: у кого только в нашей стране нет своих маршей?! У монтажников – есть, у

сталеваров – есть, хлеборобов, скотоводов, ткачих, поварих, парашютистов, хоккеистов,

практически у всех! А у работников консульской службы до сих пор нет! Следовало немедленно

исправить этот пробел. По законам жанра слова должны были быть доходчивыми, музыка —

бравурной. Сказано – сделано, и вскоре песня «пошла в народ» и «народ песню принял»!

Сочиненная в 1983 г., она до сих пор крутится на магнитофонных пленках (теперь уже на CD) в

наших загранучреждениях по всему миру.

Солнышко рассеяло темной ночи мрак, В генеральном консульстве поднимают флаг. Яркое

полотнище реет на ветру, Гордость разливается по всему нутру! Хоть в папуасском городе, а все ж

имеет вес Внешнеполитический наш интерес. Вот почему по проволоке, разгоняя мрак, Вверх

летит стремительно ярко-красный флаг. И пусть зубами щелкает за забором враг, Мы в

генеральном консульстве поднимаем флаг!

Кроме информационно-аналитической работы и песенного творчества я занимался массой других

дел. На мне были переписка и прямые контакты с генерал– губернаторством. Надо сказать, что его

руководство, несмотря на сложные двусторонние отношения, держало себя с нами весьма

корректно. В этом деле большое значение имел личностный фактор: иранец может плохо

относиться к твоей стране, но в первую очередь он видит перед собой человека, и если лично в

тебе усматривает достоинство, порядочность и уважительное к себе отношение, то на

генетическом уровне не может проявить враждебность. Так он выращен.

Может, я льщу себе, но полагаю, что было именно так. Важным моментом становления

отношений стал случай с Махмудом.

Весной 1983 г., в самом начале моей командировки, из Центра пришло указание уволить

сотрудников-иностранцев. Оно касалось не только консульства в Исфагане, но всех без

исключения советских загранучреждений. Такая мера была вызвана активизацией

международного терроризма, и КГБ принимал превентивные меры.

В нашем случае иностранцем являлся один– единственный человек – сторож Махмуд. Он верой и

правдой служил здесь еще со Второй мировой войны, был надежным хранителем территории и

имущества генконсульства, когда оно пустовало, т.е. в течение двадцати лет. После возвращения

наших в 1969 г. перешел на должность садовника и так же честно исполнял эту работу еще

пятнадцать лет, получая за нее гроши. Он был небольшого роста, худеньким, улыбчивым

стариком, очень немногословным. О том, чтобы отстоять его, не могло быть и речи: кто в Центре

будет слушать про какого-то Махмуда?! Нам предстояло сообщить этому человеку, что завтра его

семье нечего будет кушать.

– Я туда не пойду, – кивнув головой на консульский сад, где трудился старик, сказал

Растерянный, – иди ты, у тебя лучше получится.

Мне до сих пор нелегко вспоминать эту сцену. Когда я выдавил из себя какие-то слова, Махмуд

посмотрел на меня непонимающим взглядом и произнес: «За что?!» В ответ я молча развел

руками. Он медленно повернулся, ушел за деревья в глубь сада, встал на колени и начал

молиться. Затем собрал свои вещи в небольшой узелок и вышел за ворота генконсульства. Больше

его здесь никто никогда не видел.

На этом можно было поставить точку, но я не смог. На следующий день поехал в политический

департамент генерал-губернаторства, с которым мы были в постоянном контакте, и, нарушая все

существующие у нас порядки, рассказал о случившемся. Попросил прислать нам официальное

письмо о необходимости выплатить бывшему служащему денежную компенсацию за увольнение.

Причем посчитать так, чтобы сложилась максимальная сумма. В департаменте работали толковые

люди, и вскоре такая бумага с перечнем статей иранских законов и указанием внушительной

цифры легла на стол Растерянному. Возражать он не мог, и бухгалтерия выдала деньги. Но тут

возникла загвоздка: Махмуд отказался их принимать, причем не только от нас, но и от

сотрудников губернаторства. Они мне потом рассказали, какую придумали хитрость: привели к

старику известного в Исфагане муллу, которому заранее все объяснили, и мулла заявил Махмуду, что Аллаху угодно, чтобы он взял деньги. Лишь после этого гордый нищий старик принял конверт.

В моем поступке, безусловно, присутствовал риск. Если бы руководству стали известны его детали, голова моя тут же слетела бы с плеч. Но я считал, что действую по справедливости, а косвенным

результатом явилось расположение ко мне иранцев, которое в дальнейшем всем нам значительно

облегчало жизнь.

Помимо связей с генерал-губернаторством я занимался нотариатом. В Исфагане на

металлургическом комбинате и ТЭС трудилось более тысячи человек, оставивших семьи в СССР, поэтому работы на этом участке хватало.

На стройках периодически случались ЧП, бывали со смертельным исходом: люди падали из окон, травились газом, денатуратом. К расследованию уголовных дел мне также приходилось

подключаться.

Расскажу об одном случае, происшедшем в Ахвазе, где наши строили ТЭС «Рамин». Был там один

переводчик персидского языка, по словам сослуживцев – роковая пьянь. Однажды, напившись

до потери ориентации, он перепутал дом в рабочем поселке (они там все однотипные) и вошел в

здание, где жили иранцы. Открыл чужую дверь своим ключом и улегся в одежде в кровать. Вскоре

пришли хозяева, муж с женой, судя по всему, приличные люди, увидели пьяного «шурави»53 на

своем брачном ложе и, чтобы не поднимать скандал и не создавать человеку проблемы, решили

тихонько его разбудить. Но не тут-то было. То есть разбудить-то они его разбудили, да вот тихонько

не получилось. Открыл он красные глаза, увидел чужеземцев и осерчал – чего приперлись без

приглашения?! Подскочил, схватил какую-то швабру и ну их по квартире гонять, иранцев этих, да с

матерком, с угрозой оставить детишек сиротами. Примчались двое полицейских, он – на них. Ни

дубинок, ни пистолетов не побоялся! Скрутить его смогли только наши: монтажники, сварщики.

Более того, у ребят хватило ума тут же засунуть его в джип, накидать сверху какого-то барахла и

помчаться прямиком в Тегеран в посольство. На следующий день с утра полиция подтянула силы и

окружила поселок: «Выдавайте, – кричат, – хулигана!» А наши: «Какого?!» Ну, у тех уже данные

есть: «Подайте, – кричат, – г-на Борю!» – «А он, – отвечают, – отъехал!» – «Как отъехал?!

Куда?!» – «В Тегеран, – говорят, – на лечение!»

Целый год Борю прятали в посольстве. Мы представили дело так, будто он, бедолага, от

переутомления на работе страдал бессонницей и выпил накануне не литр финикового самогона, а

всего лишь пару таблеток снотворного. Они, мол, и послужили причиной инцидента. А что делать?

В противном случае по иранским законам ему грозило наказание палками, а потом еще много лет

тюрьмы. Но нет худа без добра: от страха Боря полностью бросил пить.

Я был наслышан об этой истории, но впервые увидел героя спустя год, перед поездкой в суд. В

посольстве ко мне подошел маленький тщедушный мужчина средних лет, с несчастным

тоскующим взглядом. «Выручи, друг! Век не забуду», – неожиданно обратился он ко мне по-

грузински. Оказалось, он раньше жил в Тбилиси, там и выучил грузинский язык.

Суд в Ахвазе был профанацией, все вопросы с иранцами были обговорены заранее. Мулла,

заседавший в суде, произнес какую-то формальную речь и выдал мне Борин паспорт. Вскоре

радикально непьющего Борю в сопровождении пары наших здоровенных ребят вывезли из Ирана

в Союз.

Чтобы подобные инциденты не становились нормой, генконсульство проводило с советскими

гражданами постоянную разъяснительную работу. Называлась она – «консульская беседа». Все

вновь прибывающие из СССР специалисты должны были через нее пройти. Их привозили к нам на

автобусах, сажали в актовый зал, и я в течение часа рассказывал им о «правилах поведения

советского гражданина на территории Исламской Республики Иран». Особый акцент в этих

беседах делался на недопущении изготовления и употребления алкоголя и последствиях его

изготовления и употребления. Карательные меры со стороны как исламских, так и советских

властей я описывал, не жалея красок. Вновь прибывшие слушали с подавленным настроением, вопросов почти не задавали и в конце расписывались в журнале, что всё теперь знают. Но наши

страшилки пугали народ недолго, а на спецов, приезжавших во вторую или третью командировку, не действовали вообще. Как-то после завершения одной такой беседы с группой «старичков» на

предложение задавать вопросы из зала спросили: «Скажите, а как по-персидски будет —

можжевельник?» Я искренне растерялся. Знаете, когда ты считаешься классным специалистом в

каком-то деле и вдруг выясняется, что в нем тебе неизвестны элементарные вещи, становится

неловко. Так случилось и со мной. Я постарался скрыть смущение, обещал уточнить и обязательно

сообщить при случае. На этом и разошлись. Но все-таки что-то в том вопросе мне показалось

странным, и дня через два, когда оказался на ТЭС, я перепроверил свои сомнения у опытного

человека. «Лукьян Акимович, – спросил я у начальника стройки, – как думаешь, зачем им

можжевельник?» – «А что здесь думать, – ответил убеленный сединами кавалер орденов

Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени, – обычный самогон им давно надоел, коньяк, видно, тоже, к джину теперь подбираются».

Замечательную историю на эту же тему рассказал мне однажды Саня Балакин, в те годы

руководивший консульским отделом посольства.

Саня встречал в тегеранском международном аэропорту «Мехрабад» какую-то советскую

делегацию. Будучи консулом, он свободно прошел через таможню, чтобы встретить гостей прямо

у паспортного контроля. Самолет из Москвы уже приземлился, и в зале прилета стали появляться

пассажиры. Неожиданно кто-то сзади потянул Саню за рукав. Рядом с ним, качаясь, стоял пьяный в

дымину мужик, по всем приметам – строитель. «Слышь, земляк! – обратился он к Сане, обдавая

его перегаром смеси водки и пива. – Помоги, брат, отсюда выбраться в город, но только так, чтоб

никто не заметил». Саня, человек опытный, хладнокровный, быстро оценил ситуацию и просчитал

перспективу. Она имела альтернативы: либо Саня каким-то неведомым образом, минуя несколько

пунктов контроля, выводит этого мужика из аэропорта, либо мужика «загребают» и Сане, уже в

качестве консула, придется вытаскивать его из местной тюрьмы. Я знаю много людей, которые на

месте Сани в такой ситуации растерялись бы или пришли в негодование, что в принципе одно и то

же. Но Саня был не промах, к тому же обладал развитым чувством юмора. «Слушай, зачем же ты

так напился?!» – спросил он того мужика. «Как зачем? – удивился мужик и, припав губами к уху

заведующего консульским отделом посольства, прошептал: – Я ж из Союза приехал!»

«И как ты его оттуда выволок?» – спросил я коллегу. «Секрет фирмы», – ответил он. Но, хорошо

зная Саню, подозреваю, что мужик избежал иранской тюряги, пройдя все кордоны в составе

официальной советской делегации, которую встречал наш консул.

Шутки шутками, но мы и сами были не без греха и, конечно же, тоже пили. Я, к примеру, делал

вино. Днем с водителем Витей Журбой ехал на исфаганский базар и там покупал кишмиш. Время

рассчитывал так, чтобы вернуться в консульство в обеденный перерыв, когда все сидят по домам и

не видят, как мы с Витьком тащим ко мне на третий этаж здоровенный мешок с продуктом. Затем

замачивал его в воде, чтоб размягчить, используя для этого ванну, и, когда он доходил до нужной

кондиции, пропускал через мясорубку. Витя крутил ручку и собирал в тазик фарш, а я раскладывал

его по здоровым стеклянным бутылям: пять с половиной килограмм кишмиша на двадцать литров

воды. Через два-три дня из бутыли раздавалось легкое шипение – начинался процесс брожения.

Тогда в горловину вставлялся тоненький шланг, сама она заливалась стеарином, а второй конец

шланга опускался рядом в банку с водой – получался гидрозатвор: газы брожения из бутыли

свободно выходили наружу, а кислород, который мог испортить все дело, внутрь не поступал. В

таком состоянии бутыли, а их было немало, стояли двадцать один день: столько длился первый

этап приготовления вина. Любопытно было смотреть на то, что происходит в это время внутри. В

толще размолотого кишмиша, лежащего на дне, появлялся небольшой пузырек. Он увеличивался

в размере и вдруг взрывался с вулканиче ской силой, поднимая за собой все содержимое емкости.

Иногда несколько таких взрывов следовали один за другим. Потом взвесь медленно оседала.

Картина сопровождалась звуками барабанной дроби – через гидрозатвор на свободу

стремительно вырывался газ.

Созерцание этой дикой красоты стимулировало философские настроения. Ты неожиданно

понимал: именно так миллионы лет назад на земле зарождалась жизнь. К середине срока

процесс замедлялся, взрывы прекращались, взвесь кишмиша спокойно лежала на дне. Из бурой

жидкость постепенно превращалась в вишнево– красную, затем высветлялась и, наконец,

становилась совершенно прозрачной. Тогда бутыли вскрывались, их содержимое переливалось в

чистую посуду. Она помещалась в холодильник, где при температуре +40С в течение недели шел

процесс «выпадения винного камня» – желтоватого песка, выделявшегося под воздействием

холода. Теперь вино было совершенно готово. Процесс являлся полностью безотходным,

поскольку оставшийся от вина материал отправлялся на ТЭС, где облеченные особым доверием

люди варили из него самогон.

Как ты это готовишь? – спросили меня как-то измученные жаждой посольские друзья.

Записывайте, – сказал я и продиктовал рецепт.

Их было трое: два молодых дипломата и старый радист– шифровальщик, с которым они

скорешились в предыдущей командировке в Афганистане. Друзья ретиво взялись за дело.

Периодически они звонили мне в Исфаган по телефону и запрашивали дополнительные

инструкции, уточняли детали технологического процесса... и вдруг замолчали. Месяца через два я

приехал в командировку в посольство. В первый же день один из них пригласил меня на обед.

Что за гадость ты нам насоветовал? – спросил он, наливая мне и себе в большие высокие стаканы

какую-то фиолетовую бурду. Я глянул и с удивлением увидел на дне стакана небольшой пузырек, потом второй, третий. Они быстро увеличились в размере и вдруг рванули наверх с пулеметным

треском, потянув за собой со дна муть.

Ты говорил: каберне-е-е! А видишь, что приходится пить?! – сказал мне друг с легким упреком и

опрокинул в себя содержимое стакана.

Ну-ка, покажи мне рецепт, – попросил я. – Хочу посмотреть, что ты там записал.

Он принес тетрадь, я проверил – вроде все верно. Тут к нам присоединился второй товарищ.

Горько вздохнув, он посмотрел на меня с тенью обиды, налил и тут же выпил стакан сиреневой

жидкости. Через полминуты щеки его надулись, рот сам собой приоткрылся и издал звук

стартующего мотоциклета.

– Ребята, – сказал я, – а вы технологию, часом, не нарушали?

– Ты чего? – возмутились они. – Мы носились с этой бутылью, как с первой любовью, разве что

цветы не дарили!

Но тут двух вариантов быть не могло, я дождался, когда подойдет третий, и устроил им строгий

допрос. Сначала все отпирались, но я наседал, и под жестким давлением один наконец

раскололся. Им оказался радист. Однажды сменившись с ночного дежурства, он заглянул

проведать бутыль. Хозяин квартиры был на работе. Неожиданно нос радиста учуял легкий запах

браги, его несли с собой пузырьки, поднимавшиеся из гидрозатвора. И сердце мужчины дрогнуло, он не смог удержаться, вскрыл бутыль и выпил часть содержимого. Как водится, одно

преступление повлекло за собой другое. Чтобы скрыть свой безнравственный поступок,

похититель долил воды, бросил немного дрожжей и закупорил отверстие. Но этим дело не

кончилось.

Ты сколько раз туда дрожжи бросал?! – потребовал я ответа.

Пять, – признался он, отведя в сторону взгляд.

Ну что вам сказать?! Их дружба, слава Богу, из-за этого не распалась, но в дальнейшем они

химичили с кишмишом по отдельности.

Среди служебных задач, которые мне приходилось решать, был «прием в гражданство СССР». Это

совершенно уникальная работа, которой в Иране ни до, ни после меня, по-моему, никто не

занимался. Дело в том, что в провинции Исфаган с давних пор проживает большое число грузин.

Они оказались там во времена шаха Аббаса, частично по собственной воле, частично насильно.

Первую категорию в основном составляли воины, вторую – ремесленники и крестьяне. Иранские

грузины приняли ислам, но сохранили древний язык и часть национальных традиций. Их общая

численность в стране – около 250 000. Местом компактного проживания является Ферейдуншахр, расположенный в 140 км от Исфагана.

Когда им стало известно, что в советском генконсульстве появился грузин, они потянулись ко мне с

просьбами рассказать о современной Грузии, снабдить книгами, журналами, фотоальбомами

(тогда интернета не существовало), а через некоторое время несколько семей обратилось с

ходатайством о приеме в советское гражданство.

Я подходил к этому делу очень серьезно. Во-первых, надо было понять, не шпионов ли я засылаю

к нам в тыл? Во-вторых, нужны ли вообще эти люди нашей стране? В-третьих, нужна ли на самом

деле наша страна этим людям, или это эмоциональный поступок с их стороны? Для решения

вопросов предстояло много встречаться и говорить. А как это сделать, когда любой визит в

консульство мог завершиться для них в местной тюрьме или, как минимум, жесткой беседой в

контрразведке? Тем не менее работа велась.

Общаясь с иранскими грузинами, я видел перед собой искренних, честных людей и понимал, что

ими, безусловно, движет любовь к исторической родине. Однако они, даже отдаленно, не

представляли себе советских реалий.

Я не имел права сказать им: «Не езжайте в Советский Союз, это – другая планета!», но

предоставлял максимум информации для принятия взвешенного решения. В итоге около 30 семей

выехало в СССР.

В последующие годы я не раз вспоминал исфаганских грузин: куда я отправил этих людей, на

какие беды обрек?! Мне было неведомо, как сложились их судьбы после распада нашей большой

страны, жестокой гражданской войны в Грузии и многолетней разрухи. Беда накрыла здесь всех, поэтому, скорее всего, клянут и меня, и свою опрометчивость. Впрочем, вряд ли мне доведется

когда-нибудь точно об этом узнать.

Но говорят же: «Пути Господни неисповедимы!» – у этой истории оказалось неожиданное

продолжение.

Спустя много лет меня самого судьба вернула в Грузию. Дипломатическое поприще осталось

далеко позади, я занимался новым творческим делом: писал сказки и летал на воздушных шарах.

Моя красавица жена, поддерживавшая меня во всех начинаниях, создавала уют в нашем

тбилисском доме. «Давай купим растения!» – сказала как-то она. Я согласился и набрал телефон

близкой подруги, которая занималась озеленением города.

Ната, ты же знаешь нашу квартиру?! Хотим купить симпатичную зелень, что посоветуешь и где это