Текст книги "Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране"

Автор книги: Реваз Утургаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

1 февраля 1979 г. мятежный аятолла, вдохновитель восстания, на персональном авиалайнере

торжественно прибыл в Иран.

Почему Хомейни не был взорван, застрелен, отравлен в Ираке, Париже, на пути в Тегеран?! Ведь

он в течение долгого времени готовил свержение шахского строя – американской опоры на

Среднем Востоке, заявляя при этом, что следующим номером выгонит из страны США. А ведь

грохнуть аятоллу было как плюнуть!

Ответ на это только один – так было нужно.

Экстремистские планы имама, в которых Лондон был центром мирового исламского государства, считались бредом и никого не пугали. Остальное же было частью боевой операции, где старику

отводилась роль детонатора. Жить ему оставалось недолго. Его должен был уничтожить

собственный взрыв.

В феврале 1979 г., после приезда имама в Иран, в стране началась кровавая бойня. Жертвы с

обеих сторон исчислялись тысячами. Но сторонники шаха были морально надломлены да и

числом уже уступали врагу, в результате с ними быстро покончили. Тех, кто после разгрома не

сумел покинуть Иран (в основном офицеров САВАК и гвардии), ловили, стреляли и вешали. Но

надо оговориться: левые в этих расправах участия не принимали. Исполнителями казней были

муллы и религиозная чернь.

Таким образом, первая часть переворота была «успешно» завершена. Американцы могли

двигаться дальше.

Но тут случилась осечка. Старик оказался умнее ЦРУ. Он вычислил эту затею и не мешкая

уничтожил в своем окружении всех, кто мог представлять опасность, в первую очередь

прибывших из Парижа иранских политиков– либералов – скрытых сторонников США.

Колоссальный авторитет среди толпы – плод американских усилий – позволял легко это делать.

Имам командовал: «Фас!», и толпа в клочья рвала любого.

Блестящей операцией Хомейни стал вооруженный захват посольства США в Тегеране 4 ноября

1979 г. Аятолла приобрел в виде живого щита пятьдесят три американских заложника. Теперь у

ЦРУ были окончательно связаны руки. При угрозе жизни имама американцев сразу бы растерзали.

В те годы Иран погрузился в бездну террора. Последователи Хомейни безжалостно убивали всех, кто стоял у них на пути. Целью были абсолютная власть и построение исламского государства.

Даже начавшийся в 1980 г. вооруженный конфликт с Ираком, переросший в затяжную войну, не

снизил накала внутриполитической драки. С особой жестокостью духовенство расправлялось с

бывшими союзниками по антишахской борьбе. Муллы делали ставку на миллионный резерв из

неграмотной черни, готовой к бою по первому зову. Такой мощи в Иране никто не имел. На

первом этапе, пока не укрепился исламский режим, радикалы прибегали к тактике погромов и

уличной войны, в точности скопированной с действий итальянских «ардити» и немецких

штурмовиков. Без труда разогнав либералов, они ударили по моджахедам, затем федаям и

напоследок Туде.

Моджахеды отчаянно сопротивлялись и тоже наносили удары, но силы были неравны. Основная

масса федаев и коммунисты практически сдались без боя.

Один из парадоксов трагических событий 1979 г. заключался в том, что все без исключения их

участники, воевавшие по разные стороны баррикад, в том числе сторонники шаха, несмотря на

общую жестокость и пролитую кровь, были искренними патриотами. Они сражались и гибли за

счастье своей страны, имея разные взгляды на жизнь.

Отношение СССР к событиям в Иране было противоречивым. Мы не могли понять их истинный

смысл и выстроить грамотную позицию. Нам мешали, как это ни странно, плохое знание

марксистской теории (не говоря уже о специфике Востока и религиозной проблематике) и

обусловленность мышления. Я имею в виду не тех, кто работал в стране, а наше высшее

руководство.

С точки зрения марксистского анализа характер событий был очевиден: буржуазная революция в

форме религиозного движения (полмира прошло через подобную фазу). Налицо были борьба и

захват государственной власти средней и мелкой национальной буржуазией, к которой

относилось большинство иранского клира, у местной элиты – феодалов, компрадоров и крупных

буржуа (отсюда антиамериканский посыл). Да, первый импульс был спровоцирован ЦРУ. Но

буржуазная революция давно уже зрела в иранском обществе и сдерживалась только мощной

карательной силой. Как только в ее работе обнаружился сбой, в стране началось восстание и

революция победила.

Тот же классовый характер движения определял отношение лидеров революции к левым и

коммунистам. Совершенно ясно, что буржуазия ни при каких обстоятельствах не могла

договориться с теми, кто выступал за ее уничтожение как класса и частной собственности как

основы ее власти.

Казалось, это несложно понять?! Вот и основа для нашей позиции. Но дело в том, что «революция

в форме религиозного движения» в Иране запоздала на несколько веков и протекала уже в эпоху

империализма. Это не совпадало с шаблонами из учебников ВПШ35 и вызывало растерянность.

Классической формулы не получалось, поскольку кроме «прогнившей монархии» нужен был еще

пролетарий, трудяга крестьянин и компартия во главе. А этого не было. Рабочие и крестьяне в

Иране не обладали развитым классовым сознанием, к тому же поголовно молились Аллаху и идеи

безбожников-коммунистов не принимали на дух.

Единственное, что было понятно, – в Иране скинули шаха и выгнали США. По этому поводу в

Кремле радостно потирали руки и наконец остановились на том, что «революция носит

антимонархический и антиимпериалистический характер и направлена на борьбу с американским

господством в регионе».

Такое положение дел в принципе нас устраивало. На этой платформе строились дальнейшие

действия. Как результат, СССР занял сдержанную позицию в отношении радикального иранского

духовенства, более того, в ряде случаев способствовал укреплению его власти, хотя признаки

антисоветизма в стране были уже налицо. Исламский режим полным ходом вооружал и

забрасывал на территорию Афганистана отряды оппозиции для борьбы против советских войск и

правительства ДРА. В Иране был выдвинут лозунг: «Афганистан – кладбище для неверных русских

и начало мировой исламской революции»{[30]}.

Ошибочной была наша позиция и в дальнейшем, когда режим приступил к уничтожению левых. С

точки зрения новой власти это было естественно: во всех подобных случаях левое крыло

непременно уничтожалось победившей буржуазией. Но нам в ходе отчаянного сопротивления

моджахедов и части федаев не следовало сидеть сложа руки и уж как минимум заявлять, что

сторонники Хомейни – это «силы революционной демократии», а все их противники —

«террористы, поддерживаемые и направляемые ЦРУ». Этими реверансами, кроме презрения со

стороны гибнущих левых, мы ничего не приобрели37.

И конечно же, анализируя ситуацию, следовало в срочном порядке рекомендовать партии Туде

переходить на нелегальное положение, что не было сделано.

Мы опомнились только тогда, когда муллы начали резать в Иране наших сторонников-

коммунистов, а затем колошматить и нас самих. Но и тут не осмыслили: почему?! Гонор мешал

трезво взглянуть на историю и понять, что у них есть все основания видеть в нас исключительно

коварных и опасных врагов. К этому времени возможности вклиниться во внутриполитические

процессы в Иране и что– либо изменить у СССР практически не осталось.

Новая власть уже укрепилась, а наша агентура в стране подверглась разгрому после измены в 1982

г. одного негодяя из КГБ. К тому же мы капитально увязли в военном конфликте в Афганистане, где

проблем было выше головы.

Вот так, в результате самонадеянной глупости двух сверхдержав и их мировой конфронтации, прорвался к победе и утвердился во власти уникальный исламский режим{[31]}.

Я приехал в Иран в марте 1983 г. и застал последнюю фазу разгрома Туде. То, что увидел, запомнилось на всю жизнь. Осталось в памяти и мое первое донесение.

Месяца через два я прибыл из Исфагана в столицу с отчетом о положении дел. Посол внимательно

выслушал меня и распорядился написать телеграмму39. Я поднялся в помещение референтуры, набросал проект и передал дежурному шифровальщику. Дословно текста не помню, но выглядел

он примерно так: «Правящее иранское духовенство в результате жестоких репрессий полностью

разгромило прошахскую, либеральную, левую и коммунистическую оппозиции. В настоящий

момент противников вне корпоративной среды у него больше нет. Поэтому в ближайшее время

борьба за абсолютную власть в Иране развернется в среде самого духовенства. Между собой

столкнутся две крупные группировки: та, что захватила административно– политическое

руководство страной, но пока не имеет прочной экономической базы, и другая, которая эту базу

имеет, но от административно-политического управления в значительной степени отстранена».

Далее шел перечень участников группировок, их личные характеристики и возможные способы

воздействия на ситуацию со стороны СССР.

Через полчаса меня снова вызвал посол.

Реваз, что это вы написали?! – он смотрел на меня с укоризной. – Что это за ерунда?

Простите, но я не понял, – ответил я, действительно ничего не поняв.

А что тут неясного?! Вы выпячиваете роль духовенства, при этом ни единого слова о борьбе

рабочего класса и трудового крестьянства! Где ваша классовая позиция?!

Я опешил, не ведая, что говорить. Ведь моим собеседником был Вил Константинович Болдырев, тот самый Заведующий ОССВ, уговоривший меня ехать с ним вместе в Иран. К Болдыреву я

относился с большим уважением. Он являлся профессионалом высокого уровня, владел пятью

языками, в том числе и персидским, обстановку в Иране знал в совершенстве. Но то, что он

произнес, было полным абсурдом.

Перепишите, – сказал посол, – и учтите мои замечания.

Вернувшись назад, я уселся за столик в узкой кабинке, сосредоточился и попытался по-новому

выстроить мысль. Но независимо от меня на бумаге возникли те же самые фразы. Через час ко

мне заглянул дежурный: «Давай не затягивай, он уже ждет» – и забрал с собой то, что сложилось.

Продолжаете упорствовать в глупости? – оценил мои мысли посол. – Не можете сами,

посоветуйтесь с умным товарищем.

Я так и сделал. Пошел к умному Саше Садовникову40 и попросил помочь. Вместе мы пыхтели еще

около часа. Получились те же яйца, только в профиль. Ну не лезли в эту схему рабочий класс и

зачуханное крестьянство, которые в политических процессах в Иране никакой самостоятельной

роли играть не могли.

Так повторилось несколько раз. Тучи сгущались. Я гадал, каким может быть наказание?

На пятом заходе посол неожиданно улыбнулся:

Хотите, раскрою ваши тайные мысли?

Что тут ответить? Я промолчал.

Вы думаете: вот ведь старый лысый дурак! Задает тупые вопросы...

Он почти угадал, но я, естественно, стал возражать.

Не надо, не надо! – опять улыбнулся посол. – Я вам раскрою еще одну тайну. Если я завизирую и

отправлю вашу бумагу, то те же тупые вопросы будут заданы мне из Москвы, и, так же как вам, мне нечего будет ответить. Возвращайтесь к себе в Исфаган, если понадобитесь, я вас вызову.

Так началось мое путешествие, продлившееся целых пять лет.

ДРАГУН-РАЗВЕДЧИК, КРЕПОСТНОЙ-ДИПЛОМАТ И ПОДАРОЧНЫЙ СЛОН

История наших консульских отношений началась в 1717 г. с необычайного события: первым

русским консулом при шахском дворе стал Семен Аврамов, двадцати лет от роду, крепостной!

Семен был внештатным переводчиком при посольстве Артемия Волынского41. Произошло это

следующим образом. Посольство в самом начале столкнулось с кадровыми проблемами. Толмач, присланный из Санкт-Перербурга, оказался совершенно непригоден к работе. Это выяснилось, когда наши прибыли в Шемаху. Волынский отчислил его «понеже дурак и пьяница, которого хотя

часто и наказывал, а унять не мог. А он бес никакова языку не имеет, не точию здешнева, но и по

руски написать».

Таким образом, выполнение государственных задач, поставленных лично Петром, оказалось на

грани срыва: работа предстояла опасная, сложная и ответственная, а толмача не было. Наудачу

Волынский встретил Аврамова, холопа астраханского обер-коменданта Чирикова, который был

послан в Шемаху по какому-то делу. Выяснилось, что Семен «зело искусен здешнево языка... и по

русски читать и писать может без нужды, также и с природы ума изряднова».

Молодой посланник, еще недавно боевой офицер, отличался решительным нравом. Он не стал

спрашивать согласия коменданта, на это не было времени, да и кто знает, уступил бы тот

уникального крепостного или нет?! Считая, что действует в интересах державы, Волынский увез

Аврамова в Персию.

В Исфагане Семен проявил себя самым лучшим образом: он оказался наблюдательным,

коммуникабельным, хорошо знал язык, добывал важную информацию, которую умело

анализировал. Поэтому, когда в ходе переговоров Волынского с Фатх Али-ханом Дагестани{[32]}

встал вопрос о назначении постоянного российского представителя при дворе Султан Хосейна, выбор пал на него. При отъезде из Исфагана осенью 1717 г. Волынский, с согласия персидской

стороны, оставил Семена в качестве нашего резидента, по сути – консула.

Уже первое донесение Аврамова представляло большой интерес и свидетельствовало о хорошем

знании дела: он в срочном порядке сообщал о взятии афганцами провинции Герат, переходе на их

сторону систанского хана Асадоллы и продвижении объединенных войск на Керман. Писал о

захвате султаном Маската островов в Персидском заливе, пустой шахской казне и некоторых

деталях внутренней жизни двора. В частности, не без юмора упоминал о том, что во время

«затмения месяца» перепугавшиеся придворные посадили шаха на трон и махали над его головой

мешками с деньгами, чтоб отвести беду, после чего отдали деньги мулле.

Вот вам и крепостной!

Посольство Артемия Волынского вообще состояло из одаренных людей, да и задачи они решали

неординарные. Одна история со слоном чего стоит!

По официальной версии, цель посольства Волынского заключалась в упорядочении российско-

персидских торговых отношений. На самом же деле в секретной инструкции, подписанной лично

Петром, вопросы торговли стояли в самом конце. Задачей номер один была разведка местности, состояния вооруженных сил, укрепрайонов и городов. И все это надлежало выяснить «так, чтоб не

признали персияне».

Волынский блестяще справился со всеми задачами.

В Исфагане он подписал выгодное для России торговое соглашение, а также пришел к выводу о

необходимости создания в Персии русских торговых компаний и параллельно консульского

надзора за купцами, поскольку их «главная беда» заключалась в том, что «сами между собою

один другому пакости чинят», «ежели где кому обида случится, другие ему не помогают... чинят

повседневные ссоры и драки напився, с чего больше поношения и стыд приносят отечеству, нежели пользу». И ежели «впредь не будет над купцами консул, то не надеюся я, чтобы могло

притить в доброе состояние и порядок комерция наша».

За время пребывания в Исфагане Волынский изучил вооруженные силы Персии досконально, об

этом свидетельствуют его письменные донесения Петру. С учетом внешних угроз он предсказал

близкий крах империи Сефевидов, что и произошло в 1722 г. в результате афганского нашествия.

Самой сложной оказалась разведка местности. Путь посольства лежал через Каспий, разрешение

на сухопутное путешествие не давали. Персы всеми силами старались как можно быстрее

избавиться от русских, которые торчали здесь уже более года и совали нос во все дырки. Слабость

сефевидской державы была очевидна, и шахский двор не хотел, чтобы подробности стали

известны сильному соседу. Вот тут Волынский и придумал гениальную хитрость. Когда по

традиции тех времен его спросили, какой подарок русский царь желал бы получить от персидского

шаха, он ответил: «Слона!»

Деваться было некуда, отказ мог вызвать серьезное оскорбление, и посольству вручили слона. Но

затащить его на корабль конструкции тех времен не представлялось возможным. Оставалось одно

– вести своим ходом. Таким образом, получив «сухопутный пропуск», Волынский приступил к

выполнению главной задачи.

Сопровождать слона отрядили подпоручика Лопухина с тридцатью солдатами из охраны

посольства. Экспедиции выдали документ, который назывался «Указ к Шемаханскому хану о

свободном пропуске слона и прочих вещей». Согласно ему Лопухин должен был следовать «сухим

путем через Дербент до Терека и Астрахани». 9 марта 1718 г. он двинулся в путь. Сам же

Волынский с основной частью посольства отправился в Астрахань морем. Так что все шито-крыто

– не придерешься!

Однако это не все. Перед Лопухиным стояла задача не только составить карту местности по

маршруту движения, но и изучить территорию на предмет прохождения войск: пехоты, кавалерии, артиллерии; снабжения их водой, провиантом и фуражом. Такого рода деятельность, как известно, к дипломатии отношения не имеет и называется – разведка глубокого тыла вероятного

противника. Скрыть ее от сопровождавших экспедицию персов не удалось, и вскоре центральные

власти об этом узнали. Они приняли решение не допустить утечки информации и уничтожить

русский разведывательный отряд.

Нападение произошло, когда экспедиция миновала Дербент, т.е. за пределами Персии, так что к

шахским властям официальных претензий быть не могло. Но впоследствии стало известно, что его

организатором являлся Фатх Али-хан, действовавший через соотечественников– дагестанцев.

22 апреля 1718 г. тридцать русских солдат под командой подпоручика Андреяна Лопухина,

прапорщика Андрея Антрушина и вахмистра Ивана Теринина были атакованы дагестанской

конницей численностью в несколько сот сабель. В своем рапорте Лопухин писал об этом

достаточно скупо, однако совершенно очевидно, что его отряд проявил чрезвычайную храбрость,

«отважился в той десперации себя неприятелю живым не давать», открыл прицельный залповый

огонь, «который неприятелю немалый урон заделал».

Дагестанцы были вооружены устаревшими пищалями. По дальности стрельбы они уступали

солдатским ружьям. Это давало серьезное преимущество. Но все же главную роль в спасении

отряда сыграли дисциплина, выучка и отвага. Именно эти качества через семь часов боя

позволили нашим вырваться из окружения... вместе со слоном.

В своем рапорте Лопухин указал: «убито солдат – 1, лошадей – 3, ранено солдат – 6, конюхов —

1, слоновщиков – 1, лошадей – 5. Слон в трех местах слехко ранен». С неприятельской стороны

убитых было более 10 человек, раненых – 50.

Так, выполняя важнейшую операцию, таща за собой, а может, толкая впереди себя лопоухого

великана, с боями двигался по враждебной территории наш разведывательно– дипломатический

отряд.

Так талантливые и отчаянно смелые люди, имена которых, к сожалению, уже мало кто помнит, творили историю Российского государства.

Отряд Лопухина вместе со слоном добрался до Астрахани и соединился с посольством 7 июня, его

рейд длился без малого три месяца. Таким образом «дипломатическая» миссия была успешно

завершена.

Жалко только слона. Достойно выполнив свою боевую задачу, вероятнее всего от переживаний, выпавших на его долю по дороге в Россию, он умер.

Интересно сложилась судьба крепостного Семена Аврамова. В 1720 г. решением российской и

персидской сторон его повторно утвердили в должности консула в Исфагане. Он стал обладателем

первой консульской экзекватуры. В дальнейшем Аврамов был возведен во дворянство, сделал

блестящую дипломатическую карьеру, завершил ее в звании статского советника.

ГЕНКОНСУЛЬСТВО В ИСФАГАНЕ

В последующие сто восемьдесят лет историю консульства в Исфагане проследить достаточно

сложно. В этот период российско-персидские отношения начали складываться не лучшим

образом, да и внутренняя обстановка в каждой стране тоже.

В мае 1722 г. Петр I напал на Персию и отнял у нее все западное и южное побережье Каспия. А в

октябре афганские племена Мир Махмуда, вошедшие с востока, заняли Исфаган и свергли Султан

Хосейна. После смерти Петра в 1725 г. в России началась долгая череда дворцовых переворотов, и

нам стало не до персов. В 1732-1735 гг. Анна Иоанновна отдала им все захваченные земли.

Екатерина II, правда, пыталась их возвратить, но Павел I свел на нет успехи ее полководцев. В

общем, вплоть до восшествия на престол Александра I ничего путного на этом участке мы создать

не смогли.

В начале XK столетия, когда Россия вновь пришла сюда воевать, столицей Персии был уже Тегеран, а Исфаган превратился в провинцию, куда в качестве губернаторов отправляли вторых по ранжиру

наследных принцев дожидаться очереди на престол{[33]}. Серьезного политического и

экономического значения на этом этапе военной экспансии и колонизации город для нас не имел.

Он попал в сферу политических интересов колонизаторов только к концу Х!Х в., когда Персия была

захвачена и поделена на две части Россией и Великобританией. Расположенный в центре страны, Исфаган оказался на стыке границ иностранных влияний: юг у британцев, север у нас. Вот тогда и

возникло генеральное консульство, которое действует там до сих пор.

Генконсульству не достались веселые сплетни, подобные тем, что ходят о нашем посольстве. Его

прозаично купили за деньги. Я сам видел купчую: основательный документ, на толстой бумаге, с

огромной сургучной печатью. В нем обозначены схема участка, жилые здания, стойла верблюдов, конюшни, амбары, пристройки, сады. Часть этих необычайно красивых строений, которые, я

полагаю, можно отнести к памятникам архитектуры, сохранилась до наших времен44.

Генконсульство расположено недалеко от площади Шаха (сейчас – Имама Хомейни), в районе

улицы Чахар-баге паин45. Его северная сторона смотрит на переулок Масджеде софречи{[34]}, а

восточная граничит с территорией городского базара. С юга и запада к генконсульству примыкают

жилые дома. Это самый центр Исфагана, очень престижное место.

Первым генконсулом в Исфагане 18 февраля 1897 г. был назначен статский советник Петр

Егорович Панафидин. К сожалению, мне не удалось отыскать документы, характеризующие его

работу на этом посту. Могу только предположить, что по форме и содержанию она вряд ли чем-

либо отличалась от деятельности консулов, упомянутых ранее: задачи перед ними стояли общие, да и колода служивших на персидском направлении сотрудников МИД была одна, хотя, как

водится, ее периодически тасовали. В частности, c 1898 г. в течение какого-то времени парадом в

Исфагане командовал князь Дабижа, тот самый, который позже разнес из пушек гробницу имама

Резы в Хорасане.

С падением царизма в России статус генконсульства не изменился, его просто заняли новые люди.

«Старым кадрам» большевики не доверяли, а собственных профессиональных дипломатов среди

них тогда еще не было. Поэтому людей собирали откуда могли, по принципу «политической

близости». Такой подход к делу, как правило, давал печальные результаты, но Исфагану в данном

случае повезло.

Первым советским генконсулом сюда был назначен Владимир Геннадиевич Тардов. Он

происходил из интеллигентной питерской семьи, до революции занимался журналистикой. По

этой линии в 1909 г. оказался в Персии. То, что молодой журналист увидел на месте, настолько его

возмутило, что он выступил с серией критических статей по поводу российской политики на

Востоке. После октябрьского переворота Тардов примкнул к большевикам и в 1920 г. был назначен

представителем НКИД47 в Гилянской республике, а затем генконсулом в Исфагане. Тардов хорошо

знал страну и язык, являлся автором нескольких серьезных монографий по экономике и древней

истории Персии. Он близко дружил с такими замечательными учеными– иранистами, как

Константин Чайкин и Юрий Марр, что также говорит о его незаурядности48.

Из их личной переписки я почерпнул любопытные детали: судя по всему, в те годы советские

граждане свободно приезжали в Персию, путешествовали по стране, гостили у друзей, без

ограничений общались с местными людьми. Условия жизни наших сотрудников в Исфагане были

более чем комфортными. Достаточно сказать, что переводчик персидского языка, т.е. лицо, занимающее низшую ступень в табели о рангах, имел собственный дом и прислугу. Впрочем, комфорт, конечно же, был относительный – канализации в городе не существовало и все помои и

фекалии выбрасывались на улицу. «Что это, благоухание гурий или воздух Исфагана?!» – шутил

по этому поводу в одном из своих писем к другу Ю. Марр.

Владимир Тардов служил в Исфагане до 1928 г. Его дальнейшая судьба, как и судьба многих его

коллег– дипломатов первой советской волны, сложилась трагически.

В феврале 1938 г. он был арестован, обвинен в шпионаже и вскоре расстрелян{[35]}.

В первой половине ХХ в. у Советской России, а затем СССР не было развитых экономических

отношений с Ираном, советских граждан в южной части страны – тоже, а значит, у Генконсульства

в Исфагане отсутствовали рабочие задачи, связанные с его легальным статусом.

Но «свято место пусто не бывает» – мы разместили там резидентуру военной разведки. Работы

хватало, особенно во время Второй мировой войны, ведь в Исфагане была расквартирована

пехотная дивизия, командир которой, генерал Али Захеди, являлся одним из руководителей

прогерманского националистического движения «меллийуне иран»50. Он действовал в плотном

контакте с резидентом немецкой разведки Францем Маером, тем самым «кладбищенским

землекопом», находившимся на нелегальном положении и готовившим в Иране государственный

переворот. Согласно плану переворота исфаганская дивизия при поддержке бахтиарских и

кашкайских племен должна была взять под контроль весь юг страны. В первые годы войны

обстановка в Иране, несмотря на присутствие союзнических войск, была напряженной. Тогдашний

британский консул в Исфагане оценивал ситуацию следующим образом: «99% иранского

населения стоят за фашистов, а 1% – люди, берущие у нас деньги и предающие нас». Но активные

действия советской и британской спецслужб очень скоро привели к полному разгрому германской

агентуры и ее опоры – иранских националистов. И исфаганская резидентура сыграла в этом деле

не последнюю роль.

После окончания войны, в связи с глубоким кризисом советско-иранских отношений,

генконсульство в Исфагане было закрыто, флаг СССР спущен, сотрудники отозваны домой.

Единственным распорядителем этой части территории нашего государства на долгие годы остался

неграмотный исфаганский крестьянин, необыкновенный трудяга, кристальной честности человек

– сторож Махмуд.

Генконсульство возобновило работу только в 1969 г., через несколько лет после визита в Москву

шахиншаха Ирана Мохаммада Реза Пехлеви и заключения договора о строительстве в Иране с

помощью СССР ряда крупных промышленных объектов, в том числе металлургического комбината

в Исфагане.

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ СОВЕТСКИЙ КОНСУЛ

Пришло время сказать несколько слов о советских консулах. Кто они? Какое место занимали в

системе МИД СССР?

Главная задача консула – защита интересов сограждан за рубежом.

По стечению обстоятельств на эту работу в основном попадали чиновники со средним и ниже

уровнем интеллекта, слабой языковой и страноведческой подготовкой. Это делалось не

специально, так получалось само собой.

Наши консульские учреждения за границей, особенно на восточном направлении, формировались

преимущественно из числа дипломатов территориальных подразделений центрального аппарата.

Никто из начальников «территориалок» не хотел отдавать толковых сотрудников, их и так было

немного. А вот избавиться от дураков, которых девать было некуда, – милости просим! Это был

достаточно распространенный способ освободить место в отделе, притом все оставались в плюсе: дурак радовался, что едет в загранкомандировку, а начальство – что есть шанс заполучить на его

место умного.

В МИДе считалось, что консульская служба все стерпит.

Впрочем, бывало, что дипломаты шли на эту работу по собственной инициативе. Такое

происходило в нескольких случаях:

– когда человек не очень любил шевелить мозгами;

когда подходил срок очередного продвижения по служебной лестнице, а нужных вакансий в

других местах не ожидалось;

когда совсем немного оставалось до пенсии, а тянуть нелегкую лямку в посольстве уже не было

сил;

и наконец, когда человеку просто нравилось это дело.

Здесь необходимо уточнить: то, что сказано выше, являлось тенденцией, но никак не законом. На

консульском направлении трудилось достаточно умных и талантливых людей, но тупых там всегда

было больше.

Консульская служба – это лафа! Работа в центральном аппарате состояла из перекладывания

бумаг с одного стола на другой. В этом процессе главное было их не растерять. За границей

примерно все то же самое, но за другие деньги.

Консул всегда находился в привилегированном положении. У него имелись отдельный участок

работы, куда никто не совал свой нос, здание, над которым развевался государственный флаг, бюджет, персонал. Он подчинялся только послу или лицу, его замещающему, другие начальники

были ему не указ.

Власти страны пребывания рассматривали его как самостоятельную фигуру и относились

соответствующим образом.

Если консул находился в штате посольства (зав. консульским отделом), он был избавлен от

сложной и трудоемкой работы по изучению и анализу внешней политики страны, ее

внутриполитической и экономической ситуации, вопросов наших двусторонних отношений,

деятельности противников нашего государства на ее территории и вокруг. Этим занимались

посольские дипломаты.

Если консул работал вдали от столицы, в других городах, в его обязанности входила

информационная работа, но лишь в пределах зоны своей ответственности, т.е. консульского

округа. Однако поскольку уровень его интеллектуальных способностей не являлся секретом для

руководства в Москве, отношение к его сообщениям было соответствующим.

Но вы знаете, я не встречал ни одного консула, который по этому поводу переживал.

У консула хранилась государственная печать, которую он шлепал на разные документы, стараясь

попасть в нужное место, но бывало, и мазал – это зависело от служебного опыта и степени

трезвости.

Жилищные и бытовые условия жизни консулов обычно были значительно лучше, чем у других

дипломатов. То же касалось и свободы передвижения. В странах со сложным режимом

пребывания, где действовали ограничения местных властей или нашей собственной службы

безопасности, консул шастал куда хотел и когда хотел, и это было в порядке вещей.

Надо сказать, что в совокупности такая жизнь с течением времени еще больше тупила мозги, в

результате чего, поднимаясь по служебной лестнице, консул деградировал. И к концу карьеры, подходя к должности Генерального в ранге Посланника второго или первого класса, превращался

в нечто. Я бы назвал это – окончательный советский консул.

Выделялись несколько типов.

К первой группе я отношу безобидных – «живчиков– жизнелюбов». Это были веселые, добрые, как правило, полного телосложения люди – путешественники, охотники, рыбаки. Они сохраняли