Текст книги "Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране"

Автор книги: Реваз Утургаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Реваз Утургаури

ПОКЕР С АЯТОЛЛОЙ Записки консула в Иране

И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах – лучший из хитрецов! 47. (54)

ОТ АВТОРА

Мой отец родился и вырос в Тбилиси. В 17 лет он добровольцем пошел на войну. В 19 уже

командовал взводом разведки. Домой вернулся в 46-м с орденом и медалями, ему было всего 22

года.

После войны отец экстерном окончил школу, а затем филологический факультет ТГУ и получил

направление на работу в ЦК компартии Грузии. Находясь в аппарате ЦК, он курировал одну из

наших «мандариновых» автономных республик, но проработал на этом месте недолго. Скоро

умер Сталин, началась хрущевская оттепель, а с нею взятки. Взяток отец не брал и этим «дурным»

примером мешал жить другим. В результате его, как представителя молодых национальных

кадров, направили на учебу в Москву. Так в 1959 г. наша семья оказалась в столице. Отец окончил

Высшую дипломатическую школу МИД СССР и всю оставшуюся жизнь служил дипломатом. Он был

отличным профессионалом своего дела и очень жизнерадостным человеком.

Моя мама родилась и выросла в Москве. Во время войны она с друзьями тушила на крышах

немецкие «зажигалки», помогала в госпиталях. После войны окончила Московский институт

востоковедения. Встретив отца, поселилась в Тбилиси. Когда мы переехали в Москву, поступила в

аспирантуру и стала ученым. Всю жизнь мама посвятила Востоку. Она доктор наук, известный и

уважаемый в научном мире человек. У нее тоже веселый характер и потрясающее чувство юмора.

Благодаря отцу я стал дипломатом, благодаря маме – востоковедом.

Их личное мужество, проявленное еще в юные годы, цельность характеров, трудолюбие,

принципиальность, порядочность, чувство юмора служили мне примером.

Отец меня очень любил и гордился моими успехами. Мама любит и гордится не меньше, но при

этом постоянно мной недовольна. Она до сих пор считает, что ее сын обязан добиться большего.

Чтоб не расстраивать маму, я очень стараюсь и, как правило, выполняю ее строгие наставления.

Тем не менее услышать мамину похвалу мне довелось всего один раз. Это случилось недавно, на

55-м году моей жизни. «Молодец», – наконец-то сказала мне мама, не уточняя, правда, к чему

это относится.

Мои любимые старики потратили жизнь, чтобы сделать из меня человека. Эту книгу – отчет о

части проделанной работы – я посвящаю им.

ДИПЛОМАТЫ

На девятнадцатом этаже высотного здания небольшой кабинет c окном на Смоленскую площадь.

В кабинете шесть человек. Трое из них, молодежь, скрипят перьями, трудятся. Это Костя Шувалов, Саня Балакин и я. Мы переводим огромнейший текст, который из номера в номер на трех

разворотах печатает «Джомхурие эслами»{[1]}. Он называется «Краткая позиция Исламской

Республиканской партии Ирана». Наши начальники не умеют читать по-персидски, вот мы и

корячимся.

Костя Шувалов, умница, свободно владеет пятью языками, уже работал в стране, дело знает

блестяще. Мы с Саней у него учимся.

Костя, что такое «ходжат оль-эслам»?

Костя объясняет подробно.

А «ходжат оль-эслам валь-мослемин»?

Костя не ленится и говорит.

За окном капает дождик. Осень, 1981 год. Два года назад в Иране свергли монарха, победила

исламская революция, к власти пришло духовенство. С чем это едят, неизвестно.

Почему она победила, если в ней не участвовал пролетариат? Как это – там его нет? А кто же

тогда – народ?! Темные массы верующих? Исключено! Попы?

Безобразие! Кстати, где иранские коммунисты? Есть там вообще кто-то из наших?!

Вопросов по поводу революции было много. На них, как ни странно, имелись ответы. Для этого

надо было шире раскрыть глаза. Но эти ответы не вписывались в доктрину. В таких случаях глаза у

нашего руководства не раскрывались.

Кто-нибудь может толком сказать, что это за революция?!

А шут ее знает!

Есть от нее хоть какая-то польза?

Есть, американцев прогнали.

Вот видите, значит, она – антиимпериалистическая!!!

На том и сошлись.

Хотя, погоди, если она антиимпериалистическая, то почему у них лозунг «Смерть СССР!», ведь мы

же – оплот угнетенных планеты?!

Так (или почти так) размышляет наше начальство. Нас к этому процессу не привлекают – молодые

еще. Поэтому мы скрипим перьями молча и на свой страх и риск, не всегда согласуясь с

доктриной, изучаем новое историческое явление конца ХХ в. – победивший в одной отдельно

взятой стране ортодоксальный ислам.

Кроме нас в кабинете присутствуют три дипломата в чинах и со стажем. Они, естественно, такой

ерундой, как газетные переводы, не занимаются. Двое из них уже около часа ведут серьезную

беседу о посадках на дачном участке различных плодоовощных культур, третий спит, сладко

хрюкая и пуская слюну. Один из беседующих, бывший генконсул в Бомбее, служивший до этого в

профсоюзе железных дорог, щедро сыплет латинскими поговорками. «Аквила нон каптат мускас!»

– и торжественно смотрит на младших коллег. Восток наложил на него отпечаток: периодически

он делает умную мину и говорит: «М-мда-а, это, я вам скажу, архисерьезный вопрос, это —

политический Тадж-Махал!» Еще он любит поведать о том, как пил водку с Раджем Капуром{[2]}. И

еще, как однажды решил проследить, куда отправился наш резидент. «Выехал он из

генконсульства, а я думаю: дай-ка поеду за ним. И поехал. Он почувствовал слежку, пытается

оторваться, а я не даю. Направо, налево, по переулкам, на красный свет – три часа мотался по

городу, ничего у него не вышло. Пришлось вернуться назад. Я тоже вернулся. Выходит он из

машины, таращит на меня глаза и говорит: «Виктор Иванович, так это были вы?!» А я говорю: «Да, это был я!»

Неизвестно, что именно резидент написал в Москву, но через месяц дурака отозвали. Он так и не

понял за что.

Его собеседник такой харизмой не обладает, но старается не отставать. Он был консулом в

Реште{[3]} и там набрался каких-то слов. «Я, это, как его, тоже умею, – говорит он в ответ на

очередную латынь. – "Ляхи, ляхи, иль аляхи!" Вот». Бывший железнодорожник растерянно

замолкает – неисчислимы великие тайны твои, о Восток!

Храпящий у стенки третий товарищ недавно вернулся из Тегерана с должности зав. консульским

отделом посольства.

Добрейшей души человек, как большинство толстых людей. Он озабочен прокормом своей

многодетной семьи, другие проблемы его не волнуют. На службу приходит, как положено, в

девять, пару часиков спит, потом отправляется за колбасой{[4]}. На спинке стула остается пиджак, а

на столе рядом с чистым листом бумаги остро отточенный карандаш. Это свидетельствует о том, что владелец поблизости и вот-вот придет. Обычно он возвращается после обеда. Беседы на

дачные темы никогда не ведет, зато с ним можно поговорить о продуктах питания, детской

одежде, билетах в цирк. Начальство его не трогает, потому что бессмысленно: восточной

тематикой не владеет, языков, кроме русского, не понимает, в дипломаты попал из хозяйственной

службы.

То, что я описал, имеет название – иранский сектор Отдела стран Среднего Востока МИД СССР. Я

не вру, все именно так и было.

Теперь о непосредственном руководстве.

Их двое: завсектором и зам. завотделом. Они сидят в отдельном маленьком кабинете и друг друга

тихонько не любят.

Вы забрали из машбюро документы?

Да, Виктор Степаныч.

Считали текст, проверили опечатки?

Конечно.

Завсектором внимательно смотрит бумагу, потом визирует текст.

Теперь передайте на визу Николаю Василичу.

Я делаю шаг к стоящему рядом столу.

Николай Василич, Виктор Степаныч просил передать.

Присядьте.

Зам. завотделом внимательно смотрит бумагу.

Кто исполнитель, вы?

Да, Николай Василич, но Виктор Степаныч уже подписал.

Вижу, что подписал. Кто так пишет, что за формулировки?! Вы что кончали, специальность?

ИСАА МГУ, историк-востоковед.

Тем более надо соображать.

Он полностью перечеркивает текст и между строчек вставляет свое.

Перепечатайте, дайте на визу Виктор Степанычу, после этого мне.

Битый час жду очереди в машбюро. Наконец-то готово.

Виктор Степаныч, Николай Василич просил подписать.

Присядьте.

Завсектором внимательно смотрит бумагу.

Кто так пишет? Что за формулировки? У вас же университетское образование!

Виктор Степаныч, Николай Василич внес свою правку.

Вижу, что внес, но исполнитель-то вы...

Он перечеркивает полностью текст и заново пишет

свое.

Документ, который я полирую уже третий день, – дипломатическая нота. В ней МИД СССР

сообщает посольству Ирана в Москве, что прошлогодняя просьба иранцев рассмотрена и

удовлетворена. Вот адрес колхоза, в котором посольство на постоянной основе может теперь

покупать баранов. Но резать их согласно исламским канонам колхозники не умеют, эту задачу

должен взять на себя покупатель.

Спектакль кончается тем, что обоих моих мучителей вызывают к заведующему отделом (видно, из

машбюро настучали). Там в короткой беседе им выписывают правильную формулировку, одну на

двоих. В результате иранцы наконец получают своих долгожданных баранов, а я приступаю к

работе над следующим документом.

Я здесь уже месяц, но пока еще плохо соображаю, куда угодил. До этого занимался подготовкой

афганской армейской разведки. Дело было серьезное, жизнь напряженная. А здесь черт-те что, какие-то бумажки с одного стола на другой. бараны, мать твою. и что совсем непонятно – все

генералы.

В старые времена советские дипломаты носили мундиры. После Второй мировой войны их

отменили. Но ранги (как в армии звания) сохранились{[5]}. Стартовый дипломатический ранг —

атташе, затем по восходящей секретари: третий, второй и первый – это младший

дипломатический состав. Потом – советник, посланник, посол. Это ранги старшего дипсостава.

Между каждым из них, начиная со второго секретаря, по две ступени: второй секретарь второго

класса, второй секретарь первого класса, первый секретарь второго класса, первый секретарь

первого класса и т.д. Послы от этих ступеней освобождены.

Для того чтобы подняться на очередную ступень, требуется два или два с половиной года плюс

еще какое– то время: ранги редко даются в срок, как правило, с долгой задержкой. Таким образом, карьера среднего дипломата – нудная тягомотина с выходом на пенсию в ранге советника

первого класса. Дойти до советника – это нормально, стать посланником – сверхудача, ну а

послом – абсолютное счастье.

Когда дипломаты ходили в мундирах, были у них и погоны. Вот я по наивности и пытаюсь понять, какому воинскому званию они соответствуют. Выходит, советник первого класса – это генерал-

майор. Глядя на троицу бывших консулов, мне становится не по себе.

Костя, а кто же тогда посланник второго класса?

Если, по-твоему, то генерал-лейтенант.

В этот момент открывается дверь и в комнату входит зам. завотделом, ему недавно присвоили

именно этот ранг.

Я по инерции вскакиваю и застываю по стойке смирно. Костя и Саня глядят на меня с сожалением, те трое с пониманием: новичок-то, видать, со смекалкой, серьезно взялся делать карьеру.

Зам. завотделом выразительно смотрит на подчиненных: учитесь, как надо приветствовать

руководство. Я ему симпатичен.

Каждый вечер прихожу с работы с тяжелым сердцем – жду, что меня уволят. Должны уволить, иначе нельзя. Не сегодня, так завтра, с позором. Прошло уже полгода (!), а я еще ничего не сделал, ни одного серьезного поручения. Моя прежняя жизнь, где личное время (т.е. практически сон) не

превышало шести часов в сутки, была насыщена делом. Я не мыслил, как можно иначе. Его

отсутствие, с моей точки зрения, могло иметь только одну причину – не доверяют. Мириться с

этим, бездействовать больше нет сил.

Николай Васильевич, разрешите войти.

Входите, – зам. завотделом оторвался от важных бумаг-.

Поручите мне дело! Поручите мне наконец серьезное дело! Я умею работать, не подведу!

Зам. завотделом смотрит на меня с удивлением поверх старых очков. Он явно не Пестолоцци, чтобы вникать в тонкости юной души. Но просьба моя до того нетипична, что без ответа оставить

нельзя.

Значит, так, – он чешет затылок, – составьте мне к концу рабочего дня справку обо всех

конфликтных вопросах советско-иранских отношений, с подробным перечнем нашей и иранской

позиций в каждом отдельном случае. Справитесь?

Караул! Это тема докторской диссертации! Я поднимаю глаза на стенные часы – 16.30! Из

кабинета выхожу с мокрой спиной.

Ты чего загрустил, служивый?! – это меня окликает Стас.

Стас Гаврилов, завсектором, курирует афганское направление. Всегда веселый, без доли апломба, со шкиперской трубкой в зубах. Работу знает в мельчайших деталях. Стас – светлейшая голова.

Я с тоской сообщаю ему о задании, для выполнения которого требуется минимум несколько дней.

Слушай и запоминай, – говорит Стас. И выдает материал. Короткими емкими фразами, как гвозди

вбивает. Лекция длится минут десять – пятнадцать. Кажется, я спасен.

Запомнил?

Запомнил.

Слушай дальше. Я получил назначение в Афганистан, еду советником к Досту{[6]}. Хватит тебе

протирать штаны с этими пердунами. Хочешь, поедем со мной?

Утром я отдаю начальству продиктованную Стасом бумагу и сообщаю о предложении отправиться

в Афганистан. В середине рабочего дня меня вызывает заведующий отделом.

Вы изменяете иранскому направлению? Хотите в Кабул? Зачем? Вы же по образованию иранист, и, как мне доложили, толковый, написали отличную справку. Не торопитесь. Скоро я еду послом в

Тегеран, мне нужны молодые ребята. Для начала отправитесь в Исфаган, поработайте годик, потом заберу вас к себе.

Зав. отделом – очень большое начальство, возражать бессмысленно.

Ну вот и славно, – завершает он монолог, – считайте, договорились.

Через пару месяцев «инстанция»{[7]} дает на меня «добро» и кадры оформляют приказ. Остается, казалось бы, мелочь – иранская виза. Но иранцы давать ее не спешат, видно, идет проверка. Жду

визу. Числюсь в Иране, но продолжаю работать в Москве. Так проходит без малого год.

То, чем я занимаюсь, готовясь к командировке, далеко от расхожего представления о

дипломатической службе. У нас в народе почему-то принято полагать (наверное, из-за пафосных

мемуаров), что это, как правило, важные и непременно красиво обставленные встречи с

иностранными дипломатами и политиками, в ходе которых решаются судьбы мира. Ну

совершенно не так. Тем более на Востоке, и дважды тем более, если дело касается молодежи, вроде меня. Нет в нашей работе театрального пафоса, никаких тебе фраков, муаровых лент, Даунинг-стритов, Елисейских дворцов – обычный костюм фабрики «Большевичка» и комната на

девятнадцатом этаже, где мы с Костей совершенствуем знания. Сегодня, к примеру, изучаем

состав руководства ИРИ{[8]}.

Костя вытаскивает пачку открыток. На первой бородатый мужик в черной чалме.

Ну, – говорит Костя, – давай.

Ходжат оль-эслам, сейед{[9]} такой-то, – говорю я, называя полное имя, госдолжность и перечень

подвигов мужика, которые в любой нормальной стране подпадают сразу под несколько самых

суровых статей уголовного кодекса.

Молодец, – говорит Костя, имея в виду меня, – давай дальше, – и достает следующую открытку.

На ней бородатый мужик в белой чалме.

Ходжат оль-эслам такой-то, – говорю я, опуская слово «сейед», называю должность и перечень

подвигов второго мужика, которые не уступают подвигам первого.

Экзамен длится около часа. Мужиков много, все на одно лицо, к тому же их список постоянно

меняется. Революция в полном разгаре – идет интенсивный отстрел. Но Костя требует, чтобы я

помнил покойников тоже. Все это очень смахивает на сцену из знаменитого кинофильма, где Глеб

Жиглов тренирует Шарапова. «Если хочешь, чтобы с тобою считались, – советует Костя, – учись».

Я согласен, но вспоминаю Жиглова: «Смотреть на эти рожи невмоготу!»

В то время как мы с Костей занимаемся страноведческой работой, в кабинете, не умолкая, трещит

телефон. Это толстяк-хозяйственник обзванивает рестораны. Близится Новый год, у ОССВ10 на

балансе остались какие-то деньги. Если их не потратить, на будущий год нам урежут бюджет.

Решено провести протокольное мероприятие: пригласить иранцев в кабак. Выбор падает на ВДНХ

– дешево и катают на тройках. Идея с тройками – русский размах – начальству нравится очень.

Толстяка хвалят. В обстановке предпраздничной суеты упускают из виду небольшую деталь: он

назначил прием на 27-е.

Сначала тройки, потом за стол? Или сначала за стол, а потом тройки? Это – важный вопрос. Его

обсуждают оставшуюся до банкета неделю и лишь накануне решают: сначала все-таки лучше за

стол.

К ресторану мы приезжаем заранее, чтобы встретить гостей у входа. Мы – это обитатели

известной вам комнаты на девятнадцатом этаже под руководством завсектором, зам. завотделом

и нового Заведующего ОССВ, который до этого трудился в Нью-Йорке и тонкостей дела пока не

сечет. Иранскую сторону возглавляет посланник Фарсчи, умный, образованный человек, начавший

карьеру еще при шахе (вскоре он удерет в Европу вместе с посольской казной). При нем пара

небритых ребят – дипломаты новой волны. Говорить с ними не о чем.

Фарсчи первым начинает беседу. Он показывает пальцем на голову зам. завотделом, где красуется

форменный мидовский каракулевый «пирожок», и спрашивает с легкой иронией: «Из

Афганистана?»

Вопрос иранца с хитрым подтекстом. В данном случае это не комплимент: мол, знаем-знаем, афганский каракуль ценится выше других, Фарсчи иезуитски напоминает: сегодня позорный день

военного вторжения СССР в ДРА{[10]}, его осуждает большая часть государств, в том числе и Иран.

Но зам. завотделом игнорирует каверзу. Он молодецки поправляет свой «пирожок» и коротко

отвечает: «Нет, из барана». На этом их диалог исчерпан, и мы проходим в фойе.

Идет застолье, звякают вилки, скребут о тарелки тупые ножи, все чин-чинарем. Вдруг раздается

телефонная трель. Метрдотель подает трубку зам. заву, тот слушает и бледнеет. На связи

дежурный из ОССВ. Он сообщает: «Пришла шифровка. Несколько сотен афганских боевиков при

содействии иранских спецслужб в Тегеране штурмуют наше посольство. Захвачен первый этаж.

Охрана отбивается брандспойтами. Наверху в помещении референтуры раздают оружие, радисты

кувалдой ломают шифровальную машину, уничтожают секретные документы. Ожидают самого

худшего».

Дежурный докладывает, что в отдел уже звонили из секретариата министра. Громыко срочно

требует руководство к себе, но поскольку никого нет, спрашивает: «Где?!» И узнаёт (!) – в

дружной компании иранских коллег катаются на тройках. Дежурный (закладчик) – это

бомбейский генконсул, приятель Раджа Капура. Его не взяли с собой на банкет, он обижен и вот

«отдуплился».

Черная «Волга» несется по зимней Москве со скоростью 100. На заднем сиденье тяжко вздыхает

сникшее руководство. Когда машина въезжает на пандус перед зданием МИД, новый заведующий

не выдерживает и обращается к заму: «Вы другой даты для этого сраного ланча отыскать не

могли?» Впрочем, вопрос риторический, ответа не требует.

«Подарки от Деда Мороза» руководство отдела получило в этот же день – редчайший случай, когда Громыко орал. Дальше «елочные наборы» раздавали по нисходящей. Кончилось все, как и

положено, на толстяке.

«Сик транзит глория мунди!» – не понимая, что говорит, прокомментировал это событие

бомбейский железнодорожник.

Вскоре после Нового года иранцы дали мне визу. Даже не верится, что это вдруг?!

ИСФАГАН

Исфаган – город шаха Аббаса, столица сефевидского государства.

Шах Аббас I12 в истории своей страны сыграл такую же роль, как наш Петр. Он принял державу в

состоянии полной разрухи, междоусобицы и военной угрозы извне, беспощадно подавил

феодальную вольницу, обуздал религиозный раскол, разделил духовную и светскую власть, ввел

единую денежную систему, создал регулярное войско. Твердой рукой укрепил государство и повел

наступление на соседей-врагов.

Аббас ценил тех, кто умел воевать, и собрал под своими знаменами лучших. Его мало заботили

социальное и этническое происхождение воинов, их вероисповедание. Критерием оценки

являлись отвага, личная преданность и профессионализм. Главнокомандующим и ближайшим

сподвижником шаха был грузин Алаверди-хан, грузины же составляли конницу, выходцы из

тюркских племен – гвардию, пехота и пушкари набирались из персов, советниками в войсках

служили англичане. Состав регулярной армии насчитывал 30 000 воинов. Однако в походах в нее

вливались кочевники-тюрки, и тогда она достигала 120 000 сабель при 500 орудиях. По тем

временам это была несметная сила.

Аббас был расчетлив, стремителен, смел: на востоке нанес поражение узбекам,

контролировавшим Хорасан и Герат, отбросил их за Амударью. На севере выбил османов из

Закавказья: взял Армению, Грузию, Азербайджан. На западе овладел значительной частью

Месопотамии, включая Мосул, священную Кербелу и Багдад. На юге прогнал португальцев из зоны

Залива, очистил выходы в океан. Границы державы расширились вдвое.

Шах был суровым владыкой для покоренных народов, мог вырезать взбунтовавшийся город, если

надо, половину страны. С вассалами – ханами, беками и царями – был вежлив, но строг. Он знал

реальную цену их клятвам о верности, поэтому, давая власть, отбирал сыновей, и если кто-то вел

себя плохо, то получал посылку, где в тряпочке голова. Так на завоеванных землях насаждался

средневековый порядок.

Важную роль Аббас отводил торговле. Транзитные караваны в Европу из Индии и Китая давали

казне колоссальный доход. Шах строил дороги, следил за их содержанием, обеспечивал

безопасность пути. Он и сам был крупным торговцем: отправлял на Запад шелк, бархат, парчу и

ковры. Аббас и здесь привлекал к себе лучших: бухарских, армянских, еврейских купцов, а еще

мореходов – голландцев и англичан. С их помощью он пытался изменить Великий шелковый путь, направить его океаном, в обход Османской империи – своего основного врага. Купцы получали от

шаха защиту, привилегии, льготы, верой и правдой служили ему.

В стране процветали наука, искусство, ремесла. Поражали своим совершенством живопись, ткани, ковры, керамика, ювелирные украшения, боевое оружие, книжное дело: миниатюра и

каллиграфия. Особое место занимала архитектура. Шах практически заново выстроил город. Его

украсили величественные дворцы, площади, парки, широкие длинные улицы с проезжей частью и

тротуарами, сады, каналы с чистой водой и фонтаны. Через реку Заянде– руд перекинули

каменные мосты. Были построены базары, заводы-цеха, в том числе пушечный и ружейный,

шестьсот караван-сараев, триста бань.

Но главным архитектурным наследием шаха Аббаса, прославившим его на века, стали мечети

Шейх Лотфолла и Шах. Обе относятся к числу всемирных исламских святынь. В едином ансамбле с

дворцовым комплексом Али-Гапу они в буквальном смысле – творение гения.

За годы правления шаха в культуре сложился неповторимый «персидский стиль». Он отличался

целостностью, изысканным вкусом, тонким чувством природы, независимостью от религиозных

догм. Распространившись по свету на колоссальном пространстве – от Индии до мавританской

Кордовы, «персидский стиль» оказал проникновенное творческое влияние на мировую культуру в

целом. Давно уже нет шаха Аббаса, а влияние стиля осталось.

Аббаса по праву считают Великим, при нем страна расцвела, а Исфаган с населением в

полмиллиона стал крупнейшей столицей Востока.

Эпоха была ослепительно яркой, а импульс развития настолько силен, что до сих пор энергетика

тех времен наполняет ауру города.

«Эсфахан – несфе джахан!»{[11]} – говорят иранцы. И это на самом деле так.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОТНОШЕНИЙ

Начало наших дипломатических отношений с Ираном14 относится к той же поре. Шах отчаянно

рубился с османами. Война забирала огромные силы. Он нуждался в поддержке, искал ее в

Лондоне, Риме, Париже, Вальядолиде. Несколько раз направлял посольства в Москву, чтоб

наладить союз против турок. Но что-то у шаха в Москве не срослось, хотя турок цари не любили.

Возможно, не было средств, а может, просто из вредности, но помощи персам не дали. К тому же

мы сами продвигались на юг, приближаясь к владениям шаха.

Тем не менее в 1588 г. первый русский посол князь Васильчиков был принят Аббасом с великими

почестями. В нарушение местного протокола послу разрешили не целовать шаху ноги, на пиру

усадили выше других, обещали верную дружбу и в доказательство уступили русскому государю

города Баку и Дербент, принадлежавшие, правда, в это время османам.

В период правления шаха Аббаса, совпадавший с годами царствования Федора, Бориса и

Михаила, отношения складывались следующим образом: персы разными хитростями старались

направить нас против турок и отвести от своих территорий. Мы же без хитростей примеривались к

их владениям, сожалея, что пока не хватает сил. Свои амбиции и высокомерие не скрывали.

По этим причинам отношения ухудшались. В 1618 г. дьяку Тюхину, толмачу при посольстве князя

Барятинского, довелось переводить такие слова: «...досада мне на государя вашего, – говорил

Аббас, – за то: когда мои послы были у него, то их в Москве и в городах Казани и Астрахани

запирали по дворам как скотину, с дворов не выпускали ни одного человека, купить ничего не

давали, у ворот стояли стрельцы. И я над вами такую же крепость велю учинить, вас засажу так, что и птице через вас не дам пролететь, не только птицы, но и пера птичьего не увидите».

Шах не был слабее русского государя и допустить оскорблений в свой адрес не мог. Тем более что

незадолго до этого царь Михаил обратился к Аббасу с просьбой ссудить его деньгами на войну с

поляками, и шах отвалил ему 7000 рублей серебром, а Барятинский приехал просить еще денег. То

есть никаких объективных причин для унижения шахских послов быть не могло{[12]}.

Со временем стороны примирились, но мы все равно продолжали срываться на неприличный в

дипломатии тон. Характерен пример Тюфякина и Феофилатьева, последних русских послов при

дворе шаха Аббаса. Они отказались представиться шаху вместе с другими послами, заявив, что

сделают это только отдельно; вместо присланных русским царем в подарок кречетов поднесли

Аббасу хвосты и перья издохших в дороге птиц; когда шах звал их на площадь смотреть «конское

ученье», не послушались и не пошли; отказались носить платье, которое он подарил. В результате

Аббас так рассерчал, что выгнал обоих к чертовой матери, отписав царю Михаилу надлежащую

грамоту. Но даже такой серьезный демарш не повлиял на их поведение: по дороге домой в городе

Ардебиле «князь Тюфякин велел украсть татарчонка, которого продал в Кумыцкой земле, а в

Кумыцкой земле велел украсть девку и вывез ее тайком, положивши в сундук».

Характерно, что в Москве по всем этим пунктам послов оправдали, но осудили за то, что когда за

столом у Аббаса пили здоровье царя{[13]}, Тюфякин не допил своей чаши. «За такую вину послов

следовало бы казнить смертью, – было сказано в приговоре, – но государь, по просьбе отца

своего, патриарха Филарета Никитича, велел только посадить их в тюрьму, отобравши поместья и

вотчины».

Подводя итог 40-летнему этапу межгосударственных отношений, можно с уверенностью сказать, что дружбы не получилось. «В результате контактов этносистем, – говорил в этих случаях Лев

Гумилев, – положительной комплиментарности не возникло». И винить в том персов, на мой

взгляд, нельзя, это было бы просто нечестно. На протяжении всей истории нашего с ними

знакомства мы вели себя, мягко говоря, не по-соседски: смотрели исключительно сверху вниз и

пытались что-нибудь да отнять. А они не давали, сопротивлялись. А мы все равно отнимали, если

могли. И утверждали, что полностью правы! Какая ж тут дружба?!

XVIII век принес свежий импульс. Мы вплотную подошли к персидским пределам, и Петр I начал

готовить военный поход. Сперва направил туда шпионов{[14]}, а по окончании Северной войны —

экспедиционный корпус. Он не встретил сопротивления, поскольку страна была захвачена

афганцами, тогдашний шах находился в плену, правительства не существовало. Мы захватили

Баку, Гилян, Мазендеран, Астрабад, готовы были двигаться дальше. Но здесь нам здорово не

повезло: Петр неожиданно умер, а преемники, увлеченные дворцовыми переворотами, вскоре

все потеряли.

Но в начале XIX века мы серьезно взялись за дело. В результате двух многолетних войн отняли у

персов Грузию, Армению, Северный Азербайджан и 10 февраля 1828 г. закрепили победу на

плотной бумаге в местечке по имени Туркманчай. Провели границу по реке Аракс, запретили

поверженной стороне иметь военные корабли на Каспии. Разрешили сами себе открывать на

чужой территории консульства где пожелаем, наделили их статусом экстерриториальности.

Русским купцам в Персии дали беспошлинно торговать, а персидским в России не дали.

Присвоили право утверждать персидского шаха на собственном троне и в завершение наложили

на персов, которые войну не начинали, контрибуцию в 20 миллионов рублей.

Шах{[15]} выворачивал карманы, но, что будешь делать, платил. В те годы Грибоедов писал

министру иностранных дел Нессельроде, что для выплаты контрибуций в переплавку пошел весь

государственный золотой запас и даже украшения из шахского гарема. Из Санкт-Петербурга

вернулся ответ: выжать все до последней копейки!

И выжимали. При этом основой нашего поведения были презрение к азиатской стране, ее

необычным порядкам и стремление все решать исключительно силой. Этим страдали и военные, и дипломаты, даже те, кого принято считать выдающимися. Яркий пример – история гибели

Грибоедова.

30 января 1829 г. толпа горожан ворвалась в русскую миссию в Тегеране и растерзала всех, включая вазир-мухтара. Учебники уверждают: происки англичан. На самом деле причина не в

этом и даже не в грабеже, устроенном русским царем, а в личном Александра Сергеевича

поведении. Если, находясь в исламской стране, ты прячешь в доме двух жен из чужого гарема и

евнуха, знающего его сокровенные тайны, то и сегодня можно нарваться на неприятности. А если

это происходит в начале позапрошлого века, непременно порвут, можно не сомневаться.

Напомню, что посланник прекрасно знал обычаи и нравы страны, в которой представлял интересы

России. Он считался лучшим знатоком Персии, поэтому и был назначен на этот высокий пост.

Известно также, что его предупредили о нападении. Причем источник был более чем

компетентный. Главный евнух шахского гарема, принявший ислам армянин, передал эту весть

через своего земляка, высокопоставленного персидского чиновника. Грибоедов к сообщению

отнесся с насмешкой, самоуверенно заявив, что «никто не посмеет поднять руку против

российской Императорской миссии».

Следует отдать ему должное: когда его убивали, он мужественно отбивался из двух ружей и

положил 18 человек. Но хочу, чтобы вы знали: перезаряжал и подавал ему ружья тот самый

персидский чиновник, словам которого он не поверил. Убили их одновременно.

С точки зрения христианина, поступок вазир-мухтара, укрывшего в миссии двух армянских