Текст книги "Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране"

Автор книги: Реваз Утургаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Гольпаегани покинул Кум. Под предлогом паломничества к гробнице имама Резы он выехал в

Мешхед, этот бастион ортодоксального духовенства Ирана, и остался там в окружении своих

надежных сторонников. За несколько дней до начала суда туда же направился и президент

Хаменеи. Он «пребывал с визитом» в провинции Хорасан102 до тех пор, пока Мехди Хашеми не

закончил давать показания в суде. Вполне очевидно, что у Гольпаегани и Хаменеи были веские

основания опасаться «добровольных» признаний Мехди Хашеми.

Суд завершил работу в конце августа. Смертный приговор был оглашен и приведен в исполнение в

конце сентября.

Сейед Мехди Хашеми не играл самостоятельной и тем более определяющей роли во

внутриполитической жизни страны. Его «дело» было лишь ширмой, за которую иранская верхушка

пыталась упрятать разноречивые, но в целом неоспоримые факты связи с военно-

промышленными кругами и разведками США

и Израиля. Под прикрытием этой ширмы происходила также широкая перегруппировка сил в

высших эшелонах власти. Никогда еще за все послереволюционные годы среди шиитского

духовенства Ирана не возникало столь могущественного союза, как блок Хаменеи-Гольпаегани-

Монтазери. В этом союзе долей президента стала его государственная политическая,

экономическая и военная власть, великого аятоллы Гольпаегани – авторитет наиболее

почитаемого в стране богослова, поддержка в кругах ортодоксального духовенства, крупных

землевладельцев и торговой буржуазии, а аятоллы Монтазери – будущее преемника Хомейни на

посту руководителя страны. Этот союз выглядел еще более перспективным на фоне очевидной

утраты способности Хомейни контролировать положение в стране. Опасная активность основного

противника – Рафсанджани только укрепляла этот союз. В день казни Мехди Хашеми аятолла

Монтазери заявил: «Мы все солдаты и будем сражаться за наши позиции до конца»{[71]}.

Арест, суд и казнь Мехди Хашеми, произведенные с санкции Хомейни, дают основание заключить, что на этом этапе внутриполитической борьбы некоторое

превосходство получила группировка Рафсанджани. Однако стратегический перевес остается на

стороне его противников, которые взяли на вооружение тактику «Ходжатие», основанную на том, чтобы исподволь накапливать силы в ожидании благоприятного момента для нанесения

решающего удара. Сигналом для такого удара должен быть уход с политической арены аятоллы

Хомейни. Перед Рафсанджани, в свою очередь, стоит задача в оставшееся время нейтрализовать

этот крайне опасный для него союз. Известная склонность председателя меджлиса к силовым

методам борьбы не исключает попытку физического устранения противников. Для Рафсанджани

это самый надежный способ обезопасить свое будущее. Такие намерения имеются. Это

подтверждается заявлениями некоторых членов его группировки на местах. В Исфагане на одном

из пятничных намазов временный имам– джоме ходжат оль-эслам Рухани сказал: «Дело Мехди

Хашеми не закончилось с заслуженной казнью этого преступника. Нам еще предстоит выявить и

уничтожить корни, которые питали этот отравленный стебель»{[72]}. Таким образом, решающие

столкновения между ведущими религиозно-политическими силами ИРИ еще впереди.

Ворьба за власть в среде высшего шиитского духовенства Ирана продолжается с различной

степенью накала с самого начала существования исламской республики. В 1987 г. очередной этап

этой борьбы еще раз наглядно показал, что, в случае когда опасность не угрожает единым для

всего духовенства корпоративным интересам, различные его кланы и религиозно– политические

группировки действуют, ориентируясь исключительно на собственную выгоду. Они ведут

ожесточенную междоусобную борьбу, зачастую пренебрегая национальными интересами страны.

Антиамериканские, антисионистские лозунги в Иране не должны вводить в заблуждение. Ни США, ни Израиль не угрожают основам теократической формы государственного правления в ИРИ.

Наоборот, они могут и, как свидетельствуют факты, готовы стать тайным союзником той группы

духовенства, которая ради достижения абсолютной власти в стране согласилась бы вновь открыть

им дорогу в Иран. Первая попытка установить взаимовыгодные военно-политические контакты с

такой группой в руководстве ИРИ окончилась для США неудачей. Но это не значит, что была

ликвидирована база для налаживания таких контактов и поиски в данном направлении

прекращены. О многом говорит хотя бы тот факт, что даже в самый разгар «дела» Мехди Хашеми в

Иран продолжало поступать вооружение из США. В апреле 1988 г. на исфаганский

вертолетосборочный завод «Белл хеликоптер» поступила крупная партия запасных деталей

транспортных вертолетов «Чинук», вертолетов-корректировщиков артиллерийского огня и

вертолетов огневой поддержки «Хью-Кобра» и «Ирокез». Детали были упакованы в контейнеры с

маркировкой «Горное оборудование. Производство США». На 8-й базе истребительной авиации

ИРИ, расположенной в Исфагане, благодаря запчастям, также полученным из США, и

проведенному после этого ремонту число действующих самолетов «Ф-14» увеличилось с 10 до 25.

Раскол в среде высшего иранского духовенства сильно сказался на его позициях как внутри

страны, так и на международной арене. Это еще больше облегчает задачу США и их союзников, которые упорно стремятся любыми способами, пусть не сразу, пусть «под чужим флагом»,

реставрировать свои позиции в Иране.

Глубокий военно-политический кризис, в котором в настоящее время очутилось правящее

духовенство, нарастающее давление со стороны Запада привели к некоторому снижению в этот

период уровня антисоветизма в Иране, частично отвлекли внимание иранских мулл от вопросов

«экспорта исламской революции», в частности вмешательства в афганские дела. Однако это

отступление является временным, вынужденным. Для иранских богословов со стороны СССР

исходит реальная угроза в виде идей социализма и классовой борь бы. Тем более они не могут

смириться с тем, чтобы такая же угроза исходила и от соседнего «исламского» Афганистана. В

данном вопросе позиция иранского духовенства остается непоколебимой. Классовая борьба

независимо от того, кто ее возглавляет, и независимо от ее теоретического обоснования есть с

точки зрения ислама социальное зло, не имеющее оравдания.

На протяжении всей истории отношений СССР и ИРИ антисоветизм является неотъемлемой частью

деятельности духовенства в Иране. И в то время, как в центре в тактических целях периодически

снижают накал антисоветской пропаганды, на местах, в том числе в Исфагане, постоянно

поддерживается ее высокий градус.

Здесь в ходу всегда остается лозунг Хомейни: «Америка хуже Англии, Англия хуже Америки, Советский Союз хуже их обеих»!.

ПОПУГАЙ

Был у меня попугай, звали его Исфаган. До того как попасть ко мне, он много лет жил на крыше

соседнего дома в узкой клетке-ловушке, прикрепленной к шесту. Попугай занимался

похабнейшим делом: орал во весь голос, призывая самок разделить с ним корм и жилье. Он был

импозантным самцом: около метра длиной, ярко-зеленый, с красным клювом и черным ободком

вокруг шеи. Естественно, самки со всей округи слетались на его зов. Когда они садились на

жердочку рядом, ловушка захлопывалась и попугаихи навек лишались свободы. Вскоре они в виде

товара поступали на невольничий рынок.

Если судить по-нашему, это была чистая уголовщина (ст. 126 УК РСФСР). Но там, где происходили

события, всё воспринималось иначе: Исфаган являлся участником доходного коммерческого

предприятия, а следовательно, считался достойной персоной в своей социальной среде.

Однажды ночью над городом разразилась сильная буря, клетку сорвало с шеста и сбросило в

консульский сад. Наутро дежурные коменданты, совершая обход, нашли ее застрявшей в кустах и

притащили ко мне в кабинет. Исфаган имел потрепанный вид, был сильно растерян, но тем не

менее выглядел впечатляюще.

Ребята, – сказал я своим подчиненным, любуясь этим красавцем, – а не кажется вам, что попугай

просит у нас политическое убежище?!

А как же иначе! – перехватив мой взгляд, ответили хором они.

Так и решили. И когда через пару часов соседи пришли выяснить судьбу своего имущества, наш

завхоз вернул им погнутую клетку и объяснил на пальцах, что попугая сторожевые собаки «ам-

ам».

В тот же день Исфагану было предоставлено новое жилье улучшенной планировки. Чтобы на деле

продемонстрировать преимущества нашего образа жизни, я велел принести со склада

десятимиллиметровый стальной пруток и с помощью сварочного аппарата собственноручно

изготовил огромную клетку, в которую свободно поместилась бы пара горных орлов. Ко мне в

квартиру на третий этаж через балкон ее поднимали на толстых канатах восемь здоровых мужчин.

Исфаган, однако, проявил недовольство. Он потребовал к себе в клетку самок! Утрата роли

злодея-любовника, вершителя попугаичьих судеб, лишала его покоя. Он отказывался добровольно

вылезать наружу и постоянно орал. Нужно было помочь ему адаптироваться к новым условиям, для этого следовало наладить контакт. Говорить Исфаган не умел, хотя у меня по этому поводу

периодически возникали сомнения, но персидскую речь понимал хорошо.

– Биа! Биа бирун! – предлагал я ему выйти наружу и, когда он не реагировал на первый, второй

и третий призывы, суровым голосом добавлял: – Биа, педар сухте!

При последних словах попугай разворачивался ко мне одним глазом и внимательно им на меня

смотрел. Убедившись, что угроза исходит именно с моей стороны, обижался и, показывая всем

своим видом, что подчиняется исключительно грубой превосходящей силе, начинал выполнять

команду. Но делал это не спеша, стараясь сохранить достоинство. Хватаясь за прутья лапками и

клювом, он вылезал из дверцы, карабкался вверх и усаживался на краешек клетки.

Парваз кон! – обращался я к птице, придавая голосу мягкий тембр, и, когда вновь встречал

троекратный отказ, жестко командовал:

Парваз кон, педар сухте!

Тогда Исфаган с нежеланием взмахивал крыльями и летел в другой конец комнаты на спинку

дивана. Присев на нее, он обязательно выпускал струйку помета, что значило: «Тебе за мое

унижение!», при этом смотрел на меня хитрым настороженным взглядом, в котором читалось

осознание факта совершенного свинства и готовность тут же удрать в случае атаки противника.

Надо признать, что для этого у него были все основания, поскольку в момент дрессировки я

держал в руках пиалу с кусочками сладкой дыни и, как альтернативу, домашний половой веник.

В процессе дрессировки я, конечно же, допускал немало профессиональных ошибок, но так или

иначе путем наказаний и поощрений мне удалось отучить попугая от прежнего поведенческого

стереотипа. Впрочем, это не изменило его внутренних качеств: он остался хитрым, амбициозным

типом, весьма ленивым, скрыто ностальгирующим по уголовному прошлому.

Клетка, где жил Исфаган, стояла в большой комнате моей квартиры между телевизором и

креслом. Ежедневно после работы я включал телевизор, садился в кресло и в течение часа слушал

вечерние новости. В это время Исфаган всегда замирал: левым глазом он наблюдал за

политическими событиями в стране, а правым за мной, периодически вслух комментирующим

происходящее на экране. Информация с обеих сторон поступала в его птичьи мозги и там

обрабатывалась. Достоверно не знаю, какой обобщающий вывод он делал, но у меня создалось

впечатление, что, не будучи моим безусловным сторонником, увиденное левым глазом не

одобрял. Несколько раз мне казалось, что сейчас попугай не стерпит и выскажется по ряду острых

вопросов, но этого так и не произошло. В чисто персидской манере он не решался открыто

говорить на опасную тему.

Примерно через шесть месяцев Исфаган наконец освоился на новом месте и выстроил отношения

с окружающими: меня признал вожаком нашей стаи, себя утвердил в позиции зама, на всех

остальных глядел свысока. Он прожил со мной в Иране три года.

При возвращении в Москву возникла проблема: что делать с птицей?! О том, чтобы бросить

Исфагана на произвол судьбы или даже отдать в «надежные руки», не могло быть и речи.

Но вывоз попугаев из Ирана находился под строгим запретом, а ввоз в СССР требовал ряда

официальных бумаг, собрать которые, с учетом первого обстоятельства, было практически

невозможно.

В такие моменты выручала смекалка: на консульском бланке я выправил Исфагану паспорт.

Биографические данные, в том числе и возраст, позаимствовал у аятоллы

Хомейни. Хозяином записал, естественно, себя. Печать поставил в консульском отделе

посольства{[73]}, обменяв ее на аналогичную услугу для попугая Кеши, который принадлежал

моему тегеранскому коллеге Сане Балакину. Затем отправился в ветеринарное управление

провинции, где делали прививки и выписывали соответствующие свидетельства.

Управление располагалось в нескольких километрах от города в пустынной местности. Дорожные

указатели отсутствовали, но ошибки быть не могло: вдоль трассы валялись дохлые ишаки, бараны, верблюды. Над ними кружились стаи ворон. По мере приближения к цели число и тех и других

увеличивалось. Запахи стояли не из приятных. Стало ясно, что везти сюда попугая делать прививку

– это значит обречь его на неизбежную смерть от какой-нибудь звериной заразы.

– Ну-ка, останови на секунду, – сказал я водителю Вите Журбе и пояснил: – Пересяду назад, когда подъедем, выйдешь первым – откроешь мне дверь. Дальше будем импровизировать.

Витя служил в Иране несколько лет, был тертым калачом и все понимал с полуслова. Он подкатил

консульский мерседес к небольшому облезлому зданию, похожему на барак, откуда сразу же

высыпали несколько небритых людей в грязных халатах, выскочил из машины, обежал ее спереди

и с низким поклоном открыл заднюю дверь.

Здесь требуется раскрыть некоторые детали местной специфики.

В те годы в Иране тот, кто имел мерседес с водителем, распахивающим заднюю дверь, был очень

большим начальником. Статус иностранного дипломата в глазах обычных людей поднимал этот

уровень еще на несколько порядков.

Иранский ветеринар, хоть и принадлежал к уважаемому сообществу врачей, в иерархии

находился на низшей ступени. Он не мог позволить себе общаться на равных с «большими

людьми», как, к примеру, хирург или кардиолог. Он страдал комплексами «маленького человека».

Эти обстоятельства обусловливали способ получения искомой бумажки без риска для жизни

попугая: следовало продемонстрировать высокое положение в обществе и вместе с тем

уважительное отношение к ветеринару. Иранца это должно было подкупить.

Господин доктор, – обратился я к человеку, халат которого был не такой грязный, как у других, —

могу ли я обеспокоить вас просьбой?

Конечно, можете! Конечно, можете! – расплылся в улыбке польщенный таким обращением

иранский ветеринар.

У меня есть попугай, – произнес я степенно. – Хочу получить для него сертификат о прививке.

Возможно ли это?!

Конечно, возможно! Конечно, возможно! – радостно откликнулся собеседник.

Но у меня имеются опасения, что если привезти сюда птицу, она заболеет и умрет.

Конечно, умрет! Конечно, умрет!

Но если птица умрет, я не смогу получить сертификат о прививке!

Конечно, не сможете! Конечно, не сможете!

Доктор, но мне нужен сертификат!

Конечно, нужен! Конечно, нужен!

Давайте сделаем так: выпишем сертификат, а попугая оставим в покое!

Конечно, оставим! Конечно, оставим! Но... мне все– таки нужно хотя бы увидеть вашего попугая.

Увидеть, чтобы он умер?!

Конечно же, нет! Конечно же, нет! Но...

Доктор! – сказал я, изобразив на лице глубокое недоумение, апеллируя к его восточному

воспитанию.

Зачем вам попугай, если я к вам приехал?!

Ах, конечно, конечно! Как я об этом сам не подумал?! – виновато согласился иранец.

Через полчаса я возвращался домой, держа в руках нужную мне бумагу.

Эмигрантская судьба Исфагана сложилась печально. Ареалом его обитания была моя квартира в

Москве, а ее вскоре не стало. Я развелся, оставив все, что имел. Жить было негде, приходилось

кочевать по съемным углам, таская с собой попугая. Именно в это время его выклянчил у меня

школьный товарищ, крупный по тем временам мафиози.

– Подари, чего тебе стоит?! – упрашивал «новый русский» друг детства. – Тебе его девать

некуда, а я ему отдельную комнату выделю! На вилле! У моря!! В Сочи!!! – В общем, уговорил.

Товарищ выполнил обещание насчет виллы у моря. Однако его сочинские коллеги, собиравшиеся

там для деловых бесед, заметили как-то, что попугай излишне внимательно вслушивается в

разговоры. При этом у них возникло устойчивое подозрение, что он, безусловно, всё понимает, хотя и молчит, и в любой момент может озвучить то, о чем знает. Хозяину была сделана серьезная

«предъява», и тот, чтобы не накалять обстановку, открыл окно и выпустил птицу. Сомневаюсь, чтобы Исфаган смог выжить на воле.

ВООРУЖЕННОЕ НАПАДЕНИЕ НА ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО СССР В ИСФАГАНЕ

Секретно Экз. № 1

В 10.30 27 декабря 1987 г. на Генеральное консульство СССР в Исфагане совершено вооруженное

нападение.

Группа афганских боевиков – около 500 человек из состава эмигрантских контрреволюционных

организаций, базирующихся в провинции,– ворвалась на территорию генконсульства, взломав

ворота. Нападавшие имели огнестрельное оружие, бутылки с зажигательной смесью, стальные

прутья.

Иранская полиция, охранявшая генконсульство, никакого сопротивления им не оказала.

По сигналу тревоги сотрудники генконсульства укрылись в административном здании,

оснащенном средствами инженерной защиты. По резервным каналам связи (городские телефоны

были отключены) информировано Посольство СССР в Тегеране. Вся документация, носящая

конфиденциальный характер, своевременно уничтожена.

Видимой задачей афганцев являлся погром. Однако в толпе действовали также агенты иранских

спецслужб (около 20 человек){[74]}, стремившиеся проникнуть в административное здание, безусловно, с целью захвата служебной документации.

Нападение осуществлялось в два этапа (две волны) и длилось в общей сложности около 2,5 часов

с небольшим интервалом, во время которого представители иранских спецслужб пытались

выманить наших сотрудников из здания и вывезти их с территории генконсульства якобы с целью

обеспечения безопасности.

Благодаря активным мерам защиты с нашей стороны в течение 2,5 часов нападавшим так и не

удалось прорваться в служебную часть административного здания. Однако его неслужебная часть, а также два других здания – представительское и жилое – были ими захвачены, разгромлены и

подожжены.

По истечении вышеуказанного времени к генконсульству прибыли подразделения КСИР. Они

открыли по погромщикам огонь на поражение. Четверо убиты, около 10 человек ранены,

несколько десятков арестованы.

Среди сотрудников генерального консульства пострадавших и раненых нет. Госимуществу нанесен

значительный материальный ущерб.

В связи с событием обращает на себя внимание следующее.

1. Афганские контрреволюционные организации в провинции Исфаган находятся под абсолютным

контролем иранских силовых структур (МВД, КСИР и МИ{[75]}). Самостоятельные действия

афганцев здесь практически исключены.

Накануне событий в Исфагане с двухдневным визитом находился министр внутренних дел ИРИ

ходжат оль-эслам Мохташами. Он негласно встречался с местным руководством афганской

оппозиции.

В ходе нападения было очевидно, что действия спецслужб и КСИР между собой не согласованы, более того, друг другу противоречат.

Причастность иранских спецслужб и лично министра Мохташами к нападению на Генконсульство

очевидна, как и межведомственный конфликт (МВД – КСИР) при осуществлении этого

мероприятия.

Советское руководство официально заявило о выводе наших войск из ДРА. Указана точная дата

вывода{[76]}. На этом фоне нападение афганских боевиков на советское загранучреждение в

Иране имеет неясный политический и практический смысл как для афганской оппозиции, так и

для иранских властей.

Причины и цели вооруженного нападения на Генконсульство СССР в Исфагане представляются

следующими.

Вывод советских войск из Афганистана создает территориальный военный и политический вакуум.

Он неизбежно начнет заполняться силами афганской оппозиции.

Наиболее м н огочисленные контрреволюцион ны е группировки афганцев базируются в

Пакистане. Они находятся на содержании ОРУ{[77]}– ЦРУ. На их плечах в Афганистан войдут

американцы.

Руководство ИРИ опасается американского усиления в регионе и всеми силами этому

противодействует. Кроме того, иранцы сами рассчитывают на проникновение в Афганистан после

вывода советских войск. Их цель – расширение социальной и политической базы исламской

революции. Однако в ресурсах иранцы значительно уступают американо-пакистанскому блоку, к

тому же они контролируют существенно меньшую часть афганской оппозиции – только своих

единоверцев– шиитов. Нельзя исключать, что в вопросе «афганского передела» руководство ИРИ, как это ни парадоксально, станет искать поддержки у СССР, который также не заинтересован в

американском проникновении в ДРА.

Таким образом, возникает гипотетическая воз– можност ь ирано-совет ского военно-полит

ического альянса по противодействию американскому проникновению в ДРА и общему усилению

США в регионе.

Вполне очевидно, американцы просчитали такой вариант, оценив его как серьезную для себя

опасность. Через свою агентуру влияния они организовали нападение на советское

загранучреждение в Иране.

Выбор пал на генеральное консульство, а не на посольство (провинцию, а не столицу), поскольку

организаторам в данном случае нужен не широкий международный резонанс, а точечный удар по

нашим с иранцами двусторонним отношениям.

Полагаем, что главной целью вооруженного нападения на Генконсульство СССР в Исфагане

является обострение отношений между СССР и Ираном, исключающее возможность их

антиамериканского альянса в регионе.

В связи с вышеизложенным считаем целесобразным оставить вопрос о нападении на

Генконсульство без жесткой ответной реакции, воздержаться от любых действий, результатом

которых может стать обострение советско-иранских отношений.

Секретно Экз. № 1

Оценка причин и цели вооруженного нападения на Генконсульство в Исфагане имеет реальные

основания. Благодарим за действия, позволившие избежать обострения отношений.

КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ

Утром бухгалтер Галя Десятова выносила мусор. Топала по дорожке между деревьев в дальний

угол большого сада, где у забора стоял контейнер. Кругом было пусто. Вдруг над забором со

стороны переулка возникла лохматая голова. За ней вторая, третья, четвертая... Какие– то люди, переваливаясь через стену, начали прыгать вниз. Галя, умница, не растерялась, нажала

«тревожную» кнопку на стволе одного из платанов, бросила к черту мусор и побежала назад.

Взревела сирена. В этот момент пять-шесть афганцев, орудуя арматурой, уже ломали навесные

замки ворот изнутри. Они распахнулись. В них с воем ворвались сотни людей. Началась

беспорядочная стрельба, раздались глухие взрывы.

В моем кабинете со звоном посыпались стекла, о стену шлепнулось несколько пуль. Я кинулся на

пол. Лежа схватил со стола телефон. Тишина. Второй тоже молчит. Связи нет, ее отрубили.

Выбрался из кабинета через «хитрую» дверь в жилую часть помещения. Там на лестнице

несколько наших ребят задраивали входную решетку.

Всем на крышу! – заорал я, и одному из них, Саше: – Открой!

Вас же убьют!

Выполняй!

Он приоткрыл решетку, и я выскочил в сад.

Вокруг бесновалась толпа. Искаженные злобой лица. Шел тотальный погром. В окна летели камни, бутылки с зажигательной смесью. Уже полыхал первый этаж административно-жилого здания, резиденция, гаражи. Афганцы хаотично метались по территории консульства, круша все, что

попадалось им на пути. Стрельба, взрывы, огонь.

Меня сразу же засекли. Из толпы рванулись четверо. Мелкие, но коренастые. Расстояние метров

десять, не больше. Вот она – смерть! Но страха не было, только дикая ярость: хоть одного утащу

за собой! Я бросился им навстречу, схватил первого из бегущих за ворот и зубами вцепился в

глотку. Он завизжал и залился кровью. Трое других, вероятно, от неожиданности, вместо того

чтобы стрелять, стали отдирать его от меня. Я разжал пальцы, афганцы повалились на землю.

Мгновение, и я затерялся в ревущей толпе.

Вдруг кто-то схватил меня за плечо, по виду иранец. Он стянул с себя куртку и крикнул мне в ухо:

«Надень, в ней тебя не убьют!» Оказалось, я голый по пояс, рубашка и майка лоскутами висели

где-то на дальних кустах. Без разговоров надел эту куртку. Затем кинулся в сторону хоздвора. В той

части генконсульства низкий забор, я уцепился за край и, подтянувшись, очутился на крыше

соседнего дома. Мчался по плоским крышам, перемахивая через узкие переулки, и спрыгнул на

улице Чахар-баге паин. Вбежал в лавку молочника: «Дай позвонить!» Но он не позволил. Тогда

через дорогу к зеленщику. Махмуд-зеленщик плотно закрыл за мной дверь и потащил в глубь

лавки за занавеску: «Звони!» Я набрал номер комендатуры посольства и коротко изложил

обстановку. Дежурный пограничник всё понял с полуслова. Продолжая слушать, он уже

докладывал по внутреннему телефону. Я знал: сейчас наши поднимут на ноги весь Тегеран. Скоро

подключится и Москва. Но главное – Тегеран. Спасти нас могут только оттуда. Я сказал, что

возвращаюсь назад и выйду на связь, если останусь в живых, не знаю когда.

Назад вернулся через переулок Масджеде Софречи. Входные двери были разбиты. На территории

пусто, афганцы исчезли. В саду увидел иранцев, одетых в такие же куртки, как у меня. Напротив

административно-жилого здания стоял автобус без номеров. Пожар продолжался.

Неожиданно я обнаружил у себя на боку пристегнутую к поясу рацию. О ней я совершенно забыл.

Вторая была у Юрки, который по штатному расписанию уничтожал документы. Включил рацию: Ты меня слышишь?!

Слышу!

Уничтожил?!

Нет еще! Жгу. но херово горит!

Жги, Юрка, жги!

Жгу, мать их. еще минут десять!

Имей в виду, первый этаж захвачен.

Понял.

Где люди?

На крыше, я здесь один. В двери стреляют!!!

Это я видел и сам. Иранцы из пистолетов сажали пулю за пулей в замок защитной решетки

служебного помещения. Пытались выбить личинку.

Я подбежал к стрелявшим.

Кто такие?! Где старший?! Представьтесь! – орал я первое, что приходило на ум.

Иранцы прекратили стрельбу: непонятно, кто я такой? Судя по куртке, свой, но своих они знали в

лицо. Возникла пауза. Краем глаза я успел разглядеть: решетку им не осилить. В замке сидело

столько свинца, что его заклинило намертво.

В это время из переулка со стороны городского базара возник нарастающий гул. К нам

приближалась новая группа афганцев. Возобновился погром.

Юрка, – кричал я в который раз, – ты сжег?!

И наконец услышал:

Сжег, сжег!!!

И тут у меня защемило сердце. Я вспомнил, что в небольшом отделении сейфа, где документы на

папиросной бумаге, которые жечь в первую очередь, хранился толстый конверт с долларами за

все пять лет командировки.

Юрка, – заорал я в отчаянии, – доллары!!!

Отложил, – ответил мне Юрка бодрым голосом.

Вторая волна погрома продолжалась недолго, около

двадцати минут. После чего со стороны базара стукнули короткие автоматные очереди. Это

подоспевшие на выручку пасдары стреляли в толпу. Афганцы бросились в сторону Чахар-баге

паин. Здесь их встречали иранцы – жители соседних улиц, и били.

Когда всё завершилось, мы стали тушить пожар. Одновременно я дал команду немедленно

ликвидировать внешние признаки нападения, чтоб не позволить противнику эксплуатировать

тему разгрома в антисоветских целях. Говоря обычным языком, приказал взять метлы и убрать

улицу перед нашим фасадом от битых стекол, обломков консульского имущества и снова поднять

над зданием сорванный государственный флаг.

Рота КСИР окружила генконсульство. Снаружи у разбитых ворот и дверей выставили посты.

Командир сообщил мне, что охрану они берут на себя.

Как думаешь, наградят? – спросил Юрка, шмыгая носом, измазанным сажей. Юрка был тогда еще

молодой.

Я посмотрел вокруг: три почерневших от копоти здания, взорванные автомашины, переломанная, выброшенная из окон казенная мебель, какое-то личное барахло. Прикинул всё это на вес и

ответил:

Скажешь спасибо, если не выпишут пиздюлей.

Через день из Тегерана прибыла проверочная комиссия.

Ее возглавлял дипломат старой закалки, второе лицо в посольстве.

Ну, – сказал он, c любопытством оглядываясь по сторонам, – показывайте, чего вы тут по пьяни

наворотили 110.

КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ – 2

27 декабря – день нашего вторжения в Афганистан. В Иране он отмечался массовыми

антисоветскими демонстрациями. В Исфагане в них принимали участие десятки тысяч афганцев.

Мероприятия проходили под контролем местных властей. Муллы вели толпу по улицам города, жгли чучела советских солдат и обязательно государственный флаг. Потом устраивали намаз на

центральной площади, которая до революции называлась Шахской, а после – «Мейдане эмам».

Площадь расположена в непосредственной близости от генконсульства. Их разделяет исфаганский

базар – крытая территория, около сотни гектаров земли, маленький город, со своими улочками и

переулками. Одна из таких улочек выходит прямо к нашим воротам. В дни намаза базар всегда

пустовал.

Горожане-иранцы к этой дате относились индифферентно. Афганцев они не любили, считали

народом третьего сорта, промышляющим наркотиками и воровством.

27-го мы всегда принимали дополнительные меры защиты в доступных для нас пределах.

Накануне я обращался в генерал-губернаторство с нотой об обеспечении безопасности.

Встречался с Карбасчи или его замом по политическим вопросам. Оба были вполне вменяемыми

людьми. Я говорил, что у нас есть данные о готовящихся провокациях, хотя никаких данных не

было. Мне отвечали, что демонстрация – законное право бездомных афганцев, изгнанных из

своей страны агрессором, но заверяли, что эксцессов при этом никто не допустит. Тем не менее

27-го выход в город нашим сотрудникам был запрещен, все находились внутри помещений, на

крыше генконсульства выставлялся наблюдательный пост.

Толпа на площади вопила «Смерть СССР!» с такой силой, что слышно было за много кварталов. Но

близко к нам ее не подпускали. Все подходы к генконсульству охраняли усиленные полицейские

патрули. Так было из года в год.

В то утро дежурный доложил: демонстрация миновала Чахар-баге паин, после этого час орала на

площади, а потом разошлась. На улицах никого больше нет. Он спросил, что делать дальше? Я

приказал вести наблюдение еще тридцать минут, потом, если всё будет тихо, дать отбой. Сам

оставался у телефона, чтобы дождаться звонков с метзавода и ТЭС и доложить обстановку в

посольство.

Повторяю, это был совершенно обычный день. Ничего примечательного, пожалуй, кроме того, что

27-е выпало на выходной.