Текст книги "В стране минувшего"
Автор книги: Рене Трот де Баржи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава XVII
ПРЕДАННОСТЬ НАУКЕ
Это молчание, эта пассивность были, казалось, не по вкусу Мечи. Она смотрела на исследователя своими большими глазами, зрачки которых, неопределимо зеленые, искрились золотыми отблесками. Она не выпускала его руки. Мягко пожав ее, она привлекла к себе внимание своего компаньона.
Он обратил к ней вопросительный взгляд.
Брови молодой девушки нахмурились, обозначая усилие мысли. Потом лицо ее просветлело; на нем отразилось чувство удовлетворения.
Показывая на солнце, она несколько раз повторила какое-то звуковое сочетание.
– Она хочет научить меня своему языку, – в восхищении воскликнул Леон Беран.
Покоряясь ей, он постарался повторить ею сказанное.
– Вао… Вао, – произнес он.
Его произношение не удовлетворило Мечу; она покачала головой и опять повторила прежние звуки. Он, в свою очередь, сделал новое усилие, чтобы правильно воспроизвести гортанные звуки, и на этот раз у него вышло более удачно. Она степенно одобрила его движением головы.
– Прекрасно, – подумал он. – Я знаю уже, как называется у них солнце. Это уже кое-что значит…
Покончивши с солнцем, Меча указала на реку, погрузила свои пальцы в воду, дала ей скатиться с них каплями и раздельно произнесла другое слово.
– Рха… Рха, – повторил молодой человек.
Затем она таким же образом показала ему, как надо произносить слова, означающие дерево, землю, небо, ее гарпун, ее перевязанную рану, разные части ее тела.
Увлеченный этим уроком, исследователь вскоре овладел целым рядом наиболее употребительных слов. Часто, чтобы лучше дать ему понять, что означает то или иное слово, Меча пускала в ход самую выразительную мимику. Так было, например, когда она учила его произносить слово, означающее или молнию, или грозу – что именно, он не мог решить.
Оба стражника следили с интересом за этим уроком, громко хохоча, когда европеец дурно воспроизводил звуки, произносимые его импровизированным профессором. Меча, восхищенная успехами своего ученика, выражала детскую радость.
Ресурсы их языка не были неисчерпаемыми. Леон Беран мог в этом убедиться, показывая сначала на свою блузу, потом на свои брюки. И то, и другое Меча обозначала одним словом; им же она назвала и свой передник.
– Их словарь – один из самых примитивных, – подумал исследователь. – Они ограничиваются тем, что называют вещи обиходные или такие предметы, которых они боятся, в которых они чувствуют потребность. Но, сочетая слова, они следуют какому-то методу. Когда я ознакомлюсь с необходимейшими терминами, я, следя за их фразами, сумею уловить этот метод.
Как бы угадывая его мысль, Меча, выговаривая медленно, произнесла довольно длинную фразу, которую она закончила повторением своего жеста, сделанного ею накануне: она положила свою руку на грудь молодого человека, а потом его руку положила себе на лоб.
Несмотря на наличность одного или двух новых слов, Леон Беран понял фразу довольно легко.
– Небесная вода, рана Мечи, земля, солнце, молния… очевидно, это значит: «После бури раненая Меча, поверженная на землю, спасена была молнией, т. е. моим карабином». Что же касается жеста, сопровождающего эти слова, то он символизирует право, приобретенное мною на ее признательность или на ее покорность… Но при чем тут, черт возьми, солнце – положительно не понимаю.
Он повторил слово «Вао», придавая всей своей физиономии вопросительное выражение.
Молодая девушка улыбнулась, показала на солнце, отрицательно покачала головой и повторила свою фразу еще раз. Но при слове «Вао» она на мгновение остановилась и пальцем коснулась своего спасителя. Он понял и, рассмеявшись, воскликнул:
– Так это, стало быть, я – солнце. Вот и все. Покорно благодарю. Чтобы не отстать в вежливости, я должен был бы по крайней мере сравнить ее с луной. А это очень бы подходило к ней; она – настоящая Диана-охотница. К несчастью, я еще не знаю, как эти люди называют ночное светило. Чтобы возвратить ей комплимент, придется подождать более совершенного знакомства с их языком. На нынешний день приобретенных знаний, достаточно.
Не желая утомлять своего ученика, Меча перестала говорить. Она нежно поласкала его волосы, мягкость которых была предметом ее удивления, затем отодвинулась немного от молодого человека, уселась поближе к банану, прислонилась к нему и закрыла глаза.
– Она приглашает меня отдохнуть и показывает пример. Идея – недурна.
И без долгих околичностей он разлегся на песке. Легкая улыбка пробежала по губам молодой девушки, а из-под ее длинных ресниц сверкал лукавый огонек. Она восхищена была тем, что этот хрупкий чужеземец так хорошо ее понял.
Проспавши добрый час, Леон Беран разбужен был легким прикосновением пальца к своему веку. Он открыл глаза. Стоя на коленях на песке, наклонившись над ним, Меча заливалась смехом. Потом она произнесла одну фразу, где хотя и были новые слова, но можно было разобрать: лес, тропа, солнце. Впрочем, свою речь она подкрепляла выразительными жестами.
– Да, пора возвращаться; солнце уже низко стоит, – прошептал он. – Пойдем.
Он поднялся. Молодая девушка предупредительно стряхнула песок, засевший в его волосы. Затем простым, естественным жестом она взяла его за руку, и он улыбкой ответил на это наивное выражение привязанности.
– Как развито чувство признательности у этого ребенка, – подумал он, и сейчас же побранился: – У этого ребенка? По возрасту – да. Но по силе она стоит четырех таких, как я. И какая, черт возьми, блистательная анатомия.
Неизменно сопровождаемые на том же расстоянии своей свитой, они пошли назад по тропинке. Дорогою Меча продолжала свои уроки, называя ему предметы, попадающиеся на глаза. Так достигли они скалистого коридора и затем платформы перед входом в пещеры.
Там оба караульщика их покинули.
Приближалась ночь. Не задерживаясь на террасе, где при последних отблесках дня сновали многочисленные пещерные обитатели, исследователь направился к пещере. По прибытии на платформу, Меча выпустила его руку. А у большой залы она простилась, сказав ему фразу, вероятно, означающую «до свиданья» и сопровождаемую улыбкой.
После нескольких блужданий, несмотря на свою способность легко ориентироваться, Леон Беран нашел в лабиринте коридоров, совсем уже темных, дорогу в свое помещение.
Оба ученых покончили уже с своими сегодняшними трудами и весело приветствовали своего молодого товарища. Он, по их просьбе, рассказал им, как провел день.
Явная симпатия Мечи к исследователю сильно их заинтересовала. Они в полном согласии друг с другом видели здесь новое поле для изучения психологии первобытной расы. Но исследователя эта мысль – сделать Мечу объектом изысканий и экспериментов – не слишком прельщала. Чтобы она, ее слова и поступки были предметом научного наблюдения – это как-то не укладывалось в его душе.
– Положительно, – сказал он себе – научный тарантул, укусивший самых цивилизованных людей, заставляет их часто терять всякий такт. По какому праву, в конце концов, вмешиваются они в действия и жесты, даже изгибы чувствований этих безобидных людей, которые обращаются с ними хорошо и ограничиваются тем лишь, что держат их в плену из чувства вполне понятной предосторожности, потому что при первой встрече с европейцами они потеряли двух из своих…
Через некоторое время Леон Беран задал своим собеседникам такой вопрос:
– А что, в компании со мной, не решились ли бы вы на попытку бегства?
Немного смущенный, Жан Норе возразил:
– Бежать безоружным слишком было бы опасно.
– Но ведь они не разрушили моего вооружения. Конечно, не сразу, но я несомненно узнаю, где оно находится и как его себе возвратить.
Леопольд Мессен откровенно высказал свое мнение.
– Вы слишком молоды, дорогой мой соотечественник. И я понимаю ваше нетерпение скорее выйти на свободу. Но, с другой стороны, обратите внимание на то исключительно благоприятное положение, в каком мы по воле случая находимся…
– Что вы под этим разумеете? – удивился исследователь.
– Мы пользуемся здесь полной свободой, необходимой для наших трудов. Мы вам уже говорили об этом. Кроме того, с полной для нас безопасностью, мы можем всюду ходить на поиски растений и минералогических образцов. А в этой области труд наш еще не кончен…
– Нам еще многое остается сделать, – подтвердил профессор Норе.
– Далее, живя среди первобытного племени, мы располагаем совершенно исключительным полем наблюдений. Мы не могли и грезить об этом, когда покидали Европу. Оставить это поле добровольно, прежде чем мы успели собрать то, что мы можем собрать, это было бы, по моему мнению, ошибкой…
– Это было бы ошибкой, – сочувственным эхом отозвался француз. – Поэтому в данный момент мы не думаем отсюда уходить. Позднее, когда наши труды будут закончены, – тогда, конечно… Но к тому времени, несомненно, доберется до нас какая-нибудь вспомогательная экспедиция.
Обескураженный этим трогательным единодушием двух ученых, которые из преданности науке не отступали даже перед принесением в жертву своей свободы, Леон Беран не настаивал.
– Нельзя идти напролом, – подумал он. – Так с ними ничего не поделаешь. Вернусь к этому проекту позднее.
Он закончил вслух:
– Как вам угодно, господа. Мы поговорим на эту тему как-нибудь в другой раз…
Часть третья
КОНЕЦ ОДНОГО ИЗ МИРОВ
Глава I
ВЕЧНОЖЕНСТВЕННОЕ
Теперь каждое утро Леон Беран, выходя из своего помещения, встречал Мечу, поджидавшую его на террасе.
Вдвоем целыми днями блуждали они то под покровом леса, малейшие извилины которого были ей хорошо знакомы, то между скалами, куда он часто ее увлекал. Он не отказывался от мысли о бегстве и хотел ближе узнать топографию окружающей местности.
Меча подчинялась всем его фантазиям, но о цели их она не догадывалась. Учить его своему языку она продолжала, и вскоре он мог говорить на нем почти в совершенстве. Поэтому они в состоянии были вести продолжительные беседы. В них она обнаруживала большую понятливость, чем предполагал Беран, и любила его расспрашивать.
– Вао, – так она его называла, – знает все. Меча не знает. Но Меча слушает Вао.
Когда Меча впервые увидела, что он курит трубку, она была необыкновенно удивлена. Но вдыхаемый дым показался ей очень неприятен, и она никак не могла понять, зачем ее новый друг занимается такими упражнениями. Объяснить это Берану было очень трудно. Зато огниво, которым он пользовался, не восхищало ее. Она знала искусство добывать огонь, ударяя острым кремнем по колчедану и зажигая полученной искрой высохший мох. Инструмент исследователя, конечно, был очень удобный, более соразмерный его росту – вот и все. Но часы на толстом кожаном браслете у его кисти постоянно приводили ее в какое-то смущение. Она только очень смутно понимала, что этот предмет может служить для измерения времени, несмотря на старания Берана показать ей, что тому или иному положению солнца на горизонте соответствует и определенное положение стрелок. Деление циферблата на двенадцать частей, приводящее стрелки в то же самое место два раза с сутки, чудовищно осложняло проблему. Но больше всего вызывало ее удивление непрерывное тиканье. Ничего не смысля в элементарнейшей механике, она продолжала думать, что там внутри скрыто какое-то чудесное живое существо: тиканье слишком напоминало ей биение ее собственного сердца.
Беран любезно открывал перед ее глазами часовой колпачок, и Меча испуганным взором смотрела на быстрое движение пружины. Но за отсутствием слов объяснить механизм он не мог. Как-то утром, встав до восхода солнца, он вышел на террасу и был очень удивлен, увидев там группу людей, стоявших в безмолвии и как будто чего-то поджидавших. Заинтересованный этой картиной, он уселся в глубине террасы за выступом и, сдерживая дыхание, стал ждать. На горизонте забелелось. Потом как-то вдруг, как всегда бывает под тропиками, пылающий солнечный диск поднялся над лесом. В этот момент все люди простерли к нему свои руки, испуская хриплые звуки со странными интонациями. Несколько минут продолжали они восклицать, не изменяя позы. Затем повернулись, забрали свое лежавшее на земле оружие и направились к выходному коридору.
– А, это охотничья экспедиция, – подумал молодой человек. – Стало быть, у этих людей есть какой-то неопределенный культ солнца с первобытными обрядами и ритуальным гимном. В нем я, однако, не мог ухватить никакого смысла. Единственное, что я уловил, это – слово «Вао», т. е. солнце. Но самая молитва господину дня перед отправлением на охоту – в этой обстановке является чем-то величественным. Надо сказать моим двум ученым. Они, вероятно, не знают этой характерной подробности.
Они действительно не знали ее и горячо благодарили своего компаньона за его сообщение.
– Как-нибудь утром мы тоже пойдем посмотреть этот ритуал, – сказали они.
Они, как заметил Беран, вообще неохотно разлучались друг с другом. Происходило это не столько от их взаимной симпатии, хотя она несомненно имелась, сколько из боязни, как бы один из них не сделал какого-нибудь открытия, не поделившись им с другим. Этот постоянный шпионаж чрезвычайно забавлял Леона Берана.
Раз, когда он проходил утром по скалистому коридору, по обыкновению сопровождаемый Мечей, перед ними выскочил какой-то человек и принялся ругать молодую девушку. Беран узнал в нем того самого, который в день его захвата проявлял грубость по отношению к Мече. Теперь он резко упрекал ее за ее постоянные прогулки с пленником, за то, что она совсем забросила и охоту, и рыбную ловлю. Меча отвечала ему в том же тоне, и наконец с презрением приказала ему замолчать и направила к своему отцу. При имени вождя этот человек, как казалось, был смущен. Он ничего не сказал, только задвигал челюстями и бросил на Берана взгляд, полный ненависти.
Беран и Меча пошли дальше. Молодая девушка стала объяснять своему спутнику, что этот воин хотел купить ее себе в жены. Уже несколько месяцев по этому вопросу тянулись переговоры между ним и ее отцом. Но Меча не хотела его, и вождь, и в качестве отца, и в качестве верховного судьи, прервал переговоры.
– Почему же? – спросил Леон Беран. – У него мало шкур, мало слоновой кости?
– Нет, много. Но Меча не хочет. – Дальнейших объяснений она не давала.
Несколько раз, когда ученые уходили на прогулку, Беран сводил ее в их помещение и делал ей перевязки. Рана, несмотря на глубину, благодаря этому врачеванию быстро заживала. И еще через несколько дней он мог совсем снять повязку.
Счастливая молодая девушка в знак благодарности излюбленным своим жестом погладила ему лоб и голову.
Она с каждым днем привязывалась к нему все больше и больше, и он испытывал от этого – как сам должен был себе признаться – какую-то тихую радость. Он старался увеличить ее познания, но, конечно, отдавал себе отчет и в примитивности ее умственных сил и в ограниченности тех средств образования, какими он мог располагать. И все-таки она проявляла поразительную способность усвоения.
Однажды Меча устроила ему приятный сюрприз. Утром, по обычаю, она дожидалась его на платформе. Потом пошли в коридор. На полпути Беран заметил, что никто за ними не следует. Он выразил большое удивление.
– Меча говорила вождю, – сказала молодая девушка с торжествующей улыбкой.
За несколько шагов до выхода она остановилась, пошарила в углублении скалы и вытащила оттуда карабин Берана и подала ему.
Тот стоял в недоумении.
– Меча говорила вождю, – повторила она, наслаждаясь удивлением своего спутника.
Он настолько был озадачен, что не решался верить своим глазам. Осмотрел оружие. Оно было в полном порядке. Не было только тех двух зарядов, которыми он выстрелил, защищая Мечу в ее схватке с лемурийцами.
– Вао доволен? – спросила молодая девушка со смехом в глазах.
Леон воскликнул:
– Очень доволен, Меча. Благодарю.
Он протянул ей руку. Меча тихо ее пожала.
Они шли по пути первой своей прогулки. Дошли до пляжа и там расположились.
Было очень жарко. Ни малейшего ветерка. Ни один лист не двигался.
В один момент Меча скинула свой передник, бросилась в воду и стала там резвиться.
Наяда с правильными, почти скульптурными линиями тела, она с чудесной гибкостью проделывала разные умопомрачительные фигуры, без малейшего усилия плавала, ныряла, поднималась, потрясала своими пышными волосами, фыркала и весело смеялась. Жестом она приглашала своего компаньона последовать ее примеру.
– Смешон я буду рядом с этой юной нимфой, – подумал Леон Беран.
Но вода манила его, и, поддаваясь искушению, он разделся и бросился туда.
Теплые струи приятно ласкали его кожу. Мускулы его распускались в какой-то сладостной ноте. Он заметил, что плотность этой воды превышает даже плотность моря. Он без усилий держался на поверхности, и каждый из взмахов относил его на значительное расстояние.
Беран пользовался репутацией очень хорошего пловца, и теперь он решил поспорить быстротой со своей спутницей. Она только засмеялась и без всякого труда далеко опередила его. Несколько смущенный, он от дальнейших попыток отказался.
Они долго продолжали свое купанье. Леон Беран первый выскочил на берег, солнце высушило его в один миг, и он тотчас же оделся.
Наяда последовала за ним и свободно разлеглась на солнце, ни мало не смущаясь полным отсутствием костюма.
– Очевидно, – бормотал молодой человек, в тысячу раз более смущенный, чем она, – стыд, это – по преимуществу чувство искусственное.
И все-таки он невольно отводил свои взоры. Несмотря на все различие в умственном складе, самой физической природе, вид этой блестящей, здоровой и ослепительной наготы волновал его.
С этого дня Беран мог располагать своим оружием, мог свободно уходить, не сопровождаемый никем, кроме Мечи.
Шел период тяжкой жары. Почти каждый день они доходили до реки, в излюбленный Мечей уголок, и там вместе купались.
Меча держалась с ним с каждым разом все свободнее: нередко она первая выходила из воды и поджидала его, растянувшись на солнце, и мягко заставляла его по окончании купанья расположиться около нее.
Белизна его кожи восхищала ее. Сравнивать и строение соответствующих мускулов доставляло ей большое наслаждение. Иногда она несколько резкими жестами схватывала его голову и с странным блеском в глазах прижимала ее к своей пышной груди; затем медленно и тихо ласкала его лицо, замедляя движение своих пальцев на его тонких усах, на его ресницах, на его волосах.
Эта близость, этот опьяняющий аромат молодого, здорового тела с линиями удивительной чистоты, с крепкими мускулами, с поразительно мягкой кожей – все более и более окутывала молодого человека волнующей физической истомой. Случалось иногда, что он быстро вскакивал на ноги и надевал свое платье, шепча какие-то невнятные слова, а Меча в это время оставалась неподвижной, только дыхание ее учащалось, да из-под ее полузакрытых ресниц просвечивал влажный, сверкающий взгляд.
Глава II
БЕГСТВО РЕШЕНО
Не доверяя самому себе, Леон Беран в течение нескольких дней никуда не выходил из пещеры. Ученым, удивленным этой неожиданной причудой, он объяснил, что чувствует сильную усталость. Они в расспросы не вдавались и оставляли его в одиночестве, уходя на свои научные экскурсии. А он пользовался этим временем, чтобы тщательно изучить внутренность подземелья, чтоб составить достаточно точное представление о его форме, о том, как расположено оно в отношении к грандиозному водоразделу и к реке. Большую помощь в этом изучении оказывал компас.
Таким образом, он обошел ряд широких коридоров, углублявшихся в разных направлениях и соединявших многочисленные подземные камеры. Он намеренно оставил без внимания часть этих коридоров, ближайших к общей зале. Он знал, что там каждый из гротов занят отдельной семьей, принадлежавшей к этому племени.
После двух дней таких разведок он направился по галерее, выходившей из одной из наиболее отдаленных от центра камер. Эта галерея, несмотря на некоторые отклонения, оказалась почти параллельной течению реки. Очень широкая в самом начале, она потом несколько суживалась, но продолжала вести далеко вперед. Леон Беран шел по ней более пяти часов, но конца он еще не видел.
Он решил в этот день дальше не идти и, чтоб не опоздать к ужину, пошел обратно. Дойдя до грота, откуда выходила галерея, он сделал отметку на выступе скалы, которая давала ему возможность сразу найти галерею.
Когда он вернулся, обычный час ужина давно уже прошел. Ученые испустили вздох облегчения, когда увидали его.
– Мы беспокоились, – упрекнул его Леопольд Мессен. – Давно уже ночь.
– Но я наружу не выходил, – сказал в свое оправдание Беран.
– Где же вы до сих пор бродяжничали?
– Я обследовал подземелье.
– Боже мой, зачем это?
– Посмотреть, не открывается ли там возможность для бегства.
– Как, вы все думаете о бегстве?
– Да, я о том думаю. И в меру своих сил и средств я не спеша подготовлю его.
Оба ученых обменялись взором. Упорство их компаньона смущало их.
– Но, – заметил Жан Норе, – ведь вы как будто примкнули к нашему решению дожидаться прибытия вспомогательной экспедиции.
– Вспомогательной экспедиции! Но, любезнейшие наставники, право же, я никогда в нее не верил. Ведь отдаете же вы себе отчет в затруднениях, какие встретило бы снаряжение ее при тех слабых ресурсах, которыми располагает пост Инонго? Да и вся колония Конго?
– Но, – запинаясь возразил Леопольд Мессен, – метрополия…
– О, да, она, конечно, в конце концов обеспокоится вашим исчезновением; в этом я не сомневаюсь. Но пока она решит снарядить экспедицию, сколько месяцев пройдет? Ведь вам известна наша административная волокита? Да и во Франции дела делаются не быстрее.
– Конечно, не быстрее, – согласился Жан Норе.
– Да и решатся ли там отправить экспедицию? Ничто не побуждает нас в это верить. Доклад администратора Инонго после возвращения Шифта, сошедшего с ума, после смерти Беккета, наконец после моего исчезновения, а ведь я – простите, что мне приходится об этом говорить, – имею признанную опытность при встречах с опасностями в тропических лесах, с засадами в пустынях… В результате, – эта экспедиция не может ли показаться рискованной, чересчур продолжительной, с сомнительными шансами на успех? Тогда…
Леон Беран умолк. Молчали и ученые. В нескольких фразах он представил им все в таком освещении, в каком они никогда еще не смотрели на вопрос. Трудиться, пополнять свои знания, подготовляться к опубликованию сенсационнейших открытий – все это было очень хорошо. Но представится ли им возможность приступить к опубликованию этих открытий? А если нет, блекнет и слава, на которую рассчитывали они по возвращении в Европу.
Хуже того: их открытия, остающиеся неизвестными ученому миру, их усилия двинуть науку еще на один новый – и притом на гигантский шаг – все это пропадает. Первый нарушил молчание Жан Норе.
– Надо сознаться, дорогие коллеги, с этой точки зрения мы еще не смотрели на наше положение.
– К сожалению, вы правы, – согласился бельгиец.
– Ваш соотечественник предвидит возможность, что отправлявшие нас сюда откажутся от дальнейших поисков, и этот вопрос, мне кажется, должен теперь привлечь все наше внимание.
– Я совершенно с вами согласен.
– Не о нашем скромном существовании идет сейчас речь. Не оно заботит меня и вас. Не наша жизнь, а исключительная важность наших открытий. Если они ни до кого не дойдут, какая страшная получится потеря для науки.
– Потери неисчислимые, – воскликнул Леопольд Мессен.
– Далее, лучшая почесть, какую можем мы воздать памяти сэра Эдварда Беккета и доктора Шифта – мы ведь на него также, к сожалению, должны смотреть как на умершего по крайней мере для науки – лучшая почесть, говорю я, не состоит ли в том, чтобы оповестить мир о наших трудах, участвовать в которых до конца не пришлось им по одной лишь жестокой случайности?
– Конечно, да.
– Во имя этих двух жертв долга, мы не должны, следовательно, рисковать вечным молчанием о наших открытиях, а обязаны тщательно взвесить соображения нашего молодого сотоварища.
– Да, это нужно, – вздохнул Леопольд Мессен.
Берану удалась таким образом затронуть у ученых самую чувствительную струнку. Но внутренне он забавлялся их торжественными речами.
– Посмотрим же теперь, – начал после глубокого молчания бельгийский ученый, – как вы представляете себе возможность бегства?
– Я рисую себе три этапа, – объяснил Леон Беран, – выход из пещеры, переход через лес и, наконец, с помощью лодки, приведшей меня сюда, возвращение в Инонго.
– Третья часть представляется мне легко осуществимой, – сказал Жан Норе. – Но первые два этапа… я вижу здесь страшные трудности.
– Да, – поддержал Леопольд Мессен, – за нами слишком бдительно следят.
– Но я и не думаю искать для вас выхода там, где обычно выходят из подземелья, – сказал Беран.
– Но как же? – воскликнули оба ученые.
Он рассказал им о своих наблюдениях в последние дни, об открытии галереи, по которой шел в течение нескольких часов и все-таки не дошел до ее конца.
– Эта галерея, – заключил он, – должна к чему-то примыкать. В момент, когда я решил не двигаться дальше, она начинала представлять легкий подъем. И, несомненно, она дальше направляется к поверхности, к подножию косогора, расположенного против крутых скал. Оттуда с компасом в руках мы направим свой путь через лес к водному потоку.
– Но здешние люди двигаются быстрее нас, и очень скоро могут нас захватить.
– Не захватят, если мы примем необходимые меры предосторожности, чтоб затушевать наш след. Пока они еще откроют, что мы бежали – я не думаю, чтобы они прежде всего стали искать нас в подземелье, – мы успеем достаточно далеко отойти. Расстояние между нами и ими еще более удлинится, если мы пустимся на плоту по речке, которая, наверное, соединяется с болотом.
– Но ведь вы говорили, что нам надо найти вашу лодку. А следовать по течению реки, значит отдаляться от этого места.
– Согласен. Ну что же? Мы удлиним наш путь, можем обогнуть на плоту остров. Ведь вы уверены, что земля, на которой мы теперь находимся, остров?
– Несомненно, – сказал Леопольд Мессен.
– И таким образом, мы ускользнем от преследования наших нынешних хозяев. Идя вдоль берега в направлении к северо-востоку, мы доберемся до узенького заливчика, в глубине которого я спрятал свою лодку.
Оба ученые размышляли. Программа Берана казалась им трудно осуществимой, но они невольно поддавались энергии, который был проникнут молодой исследователь.
– Чем мы будем питаться? – спросил потом Жан Норе.
– В моем мешке сохранилось достаточно консервов на случай нужды. А главное, все время, пока мы будем соприкасаться с лесом, мой карабин в состоянии будет обеспечить нам пропитание.
– А наши коллекции? Неужели мы должны оставить их здесь? – робко проговорил Леопольд Мессен.
– Нет, дорогой профессор, – смеясь, ответил Леон Беран, – не все, конечно, но каждый из вас возьмет столько, сколько в состоянии будет понести. Мадемба будет нагружен в достаточной мере. А я беру на себя мешок с провизией и оружие.
– При таких условиях, дорогой коллега, я думаю, что нам следует сделать попытку к бегству, – заявил Жан Норе.
– Совершенно с вами согласен, – подал свою реплику бельгийский ученый.
– Наше бегство, дорогие друзья, – сказал Леон Беран, в высшей степени довольный согласием ученых, – состоится в ближайшие дни. Мне нужно еще время, чтобы лучше к нему приготовиться. На долю случая мне хочется оставить возможно меньше. И момент надо будет избрать исключительно благоприятный. У вас еще достаточно времени, чтобы пополнить ваши заметки и наблюдения…
Оба ученые вздохнули облегченно после этого снисходительного и успокаивающего заключения.
