Париж в августе. Убитый Моцарт

Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:39

Текст книги "Париж в августе. Убитый Моцарт"

Автор книги: Рене Фалле

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Назад к карточке книги

– Вы обо всем догадались.

– У меня нет к вам неприязни. Не так давно вы испугались этого. Я-то как раз и люблю женщин за те пустяки, которыми наполнена их жизнь, за их неизменную привычку красить губы, что бы ни случилось. Вас, Кароль, я плохо знал. Я не хотел ничего знать о жене Норберта.

– А что сейчас вы о ней знаете?

– Например, что у нее черные глаза. Я никогда и не догадывался об этом.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Вы не сердитесь?

Она улыбнулась в пустоту. Не будет же она рассказывать ему, что у него серые глаза и что она только что узнала об этом. И потом, какая разница. Буквально все люди удивляются каждому своему портрету, сколько бы мастеров их ни писало. Эти изображения кажутся им лживыми, уродливыми. И только зеркала способны полностью удовлетворить их, ведь они во всем потакают тем, кто в них смотрится. Кароль и Уилфрид впервые за пятнадцать лет знакомства увидели друг друга. Благодаря обстоятельствам, столкнувшим их, они наконец рассмотрели друг в друге настоящего, живого человека, тогда как раньше они даже не подозревали об этом. Уилфрид подумал про себя: «Интересно, обманывала ли Кароль Норберта?» На этот вопрос он ответил быстро и утвердительно. Иметь или не иметь любовника – здесь женщины проявляют настоящий снобизм. Их не покидает странное чувство, что если не свершится грехопадение, то их достоинство будет растоптано. Запретные ласки возвращают им на время и чувственность, и нежность. Сам Уилфрид не видел в этом никаких оснований ни к осуждению, ни к оправданию. Когда-то и он был женат, и ему были известны тысяча и одна подобная связь. Но все-таки он хотел бы знать наверняка. Норберт никогда не говорил об этом. Независимо от того, повесили тебя или нет, мужья категорически отказываются вести разговоры о веревке.

– Уилфрид!

Кароль буквально вжалась в спинку сиденья. И тут же с ними обоими случился шок, а у Уилфрида возникло чувство, будто он находился внутри бомбы, которая только что взорвалась. Их «лянча» мчалась по главной улице деревни. Справа выскочила какая-то машина, даже не моргнув фарами в знак своего приближения. Раздался жуткий скрежет сминаемого железа – это неизвестная машина врезалась в заднюю часть «лянчи». Оба автомобиля от удара резко развернулись на сто восемьдесят градусов и остановились, капот к капоту. Уилфрид инстинктивно бросился в сторону Кароль и придавил ее всем своим весом. Когда шум стих, он резко выпрямился, крича, что есть силы:

– Кароль! Кароль!

К его неописуемой радости, она поднялась, растерянная и оглушенная.

– Кароль, вы в порядке?

– Не знаю, а вы?

– Со мной ничего. Может, несколько ушибов.

– А тот, другой?

Другой уже вылезал из машины через левую дверь. Из освещенного кафе, расположенного неподалеку, выбежало несколько поздних посетителей, возбужденных тем, что стали свидетелями происшествия, о котором даже и не мечтали. Другой взволнованным, дрожащим голосом окликнул их:

– Эй! Вам плохо?

Сначала вышла Кароль, потом, растирая бок, Уилфрид.

– Нормально, – буркнул он.

Тогда незнакомец с явным облегчением заорал:

– Нет, не нормально! Вы самый настоящий преступник, болван! По правилам у меня было преимущество проезда!

По тому, как теперь стояли машины, определить что-либо было невозможно.

– Может быть, – поморщился Уилфрид.

Кароль в изнеможении села на каменную тумбу дорожного знака. Жители деревни столпились вокруг, они узнали того человека.

– Да это Глак! Эй, Глак, ты не умер?

– Если я и остался в живых, этот мсье в том не виноват. Он мчался, как сумасшедший, я даже не увидел его.

– Могли бы посигналить, чтобы дать о себе знать, – уже спокойно сказал Уилфрид.

Он обошел вкруг «лянчи», чтобы определить степень повреждений. Глак негодовал:

– Мог бы, да, я мог бы и разбиться. Я ехал справа, вы слышите, я ехал справа!

Уилфрид смерил его жестким, презрительным взглядом:

– Я рад за вас.

Сбитый с толку Глак, добавил:

– Вы же виноваты.

– Точно, если ты ехал справа, то он виноват, – подтвердил кто-то из зевак.

– Да, я ехал справа. Смотрите, вот я врезался в него сзади, справа. Никаких сомнений.

– Машина сильно повреждена?

– Думаю, что здорово. Как не стыдно! Права надо отбирать у таких идиотов!

Уилфрид опустился на колени возле машины, потом поднялся и подошел к Кароль.

– Мы не сможем на ней ехать.

– Это точно?

– Масло течет. У одного колеса сломалась ось. Не говоря уже об остальном.

– Надо звонить в полицию! – настаивал Глак.

– Они не приедут в такой поздний час.

– Все равно, надо им позвонить!

Заслышав о полиции, Уилфрид подошел ближе.

– Что вы говорите о полиции?

– Я хочу, чтобы составили протокол.

– Это ни к чему. Я признаю за собой вину. Я признаю все, что вы пожелаете.

– Они сами все запишут. И составят протокол. Пойдем им звонить, Симеон.

Уилфрид не успел задержать этого Симеона, тот уже вошел в кафе. И все-таки Уилфрид попытался убедить их не делать этого:

– Не стоит беспокоить полицию из-за таких пустяков. Позовите лучше механика.

– Плевать мне на механиков. Я желаю иметь дело с полицией.

Враг, это уже не вызывало сомнений, по имени Глак, снизив голос, объяснил Уилфриду:

– Понимаете, в полиции более сговорчивый народ. Они сами отсюда, местные.

– У меня нет времени. Я спешу, – отрезал Уилфрид.

Владелец кафе громко рассмеялся.

– Спешите вы или нет, хватит одного взгляда на вашу «лянчу», чтобы понять, что придется заночевать здесь. У нас нет вокзала, а с самого ближайшего самый ранний поезд отходит только завтра утром в восемь часов.

– Об отъезде и речи быть не может, – вмешался в разговор Глак. – Вы не уедете, пока мы не дождемся полицейских. Уж я сумею помешать вам улизнуть.

– Это какой-то идиот! – не выдержал Уилфрид.

– Вот только не надо оскорблений!

– Пусть подсчитают ваши убытки, а я сразу оплачу их. Я пришлю вам деньги почтовым переводом.

Глак пожал плечами.

– Не согласен я на такой вот почтовый перевод. И чек не возьму. Я вас не знаю.

Уилфрид сжал кулаки.

– Ну, Симеон! Что?

– Они говорят ничего не трогать, а сами будут здесь в час дня.

– В час?

– Ну да, кроме того, бригадир был не слишком вежлив. Он уже облачился в пижаму, так он сказал.

Уилфрид отвел врага-Глака в сторону:

– Вы не знаете, где я могу взять машину напрокат?

– О, нет, в этом районе такого нет.

– А такси, тоже нет?

– Тоже. Здесь же деревня. Но завтра, будьте спокойны, в гараже вашу машину отремонтируют. Спросите лучше себе комнату у Пока. Пок – это хозяин кафе. В удачный сезон он устраивает у себя небольшой отель.

– Я не могу.

Упавший голос Уилфрида мгновенно заронил сомнение в душу его собеседника.

– Да, по вашему виду не скажешь, что вы в дружбе с полицией.

У Уилфрида получился какой-то неестественный смешок.

– Не в этом дело.

Но Глак, отойдя в сторону, продолжал пристально смотреть на него. Уилфрид почувствовал приближение Кароль.

– Мы пропали, Кароль. Теперь мы здесь пленники. Завтра полиция арестует Кароль Эйдер и Уилфрида Варан, разыскиваемых за убийство.

Сраженная этими словами, она схватила его за руку. Мысли с бешенной скоростью проносились у Уилфрида в голове. Как-никак, у него еще оставалась возможность убежать пешком. Деревенские обитатели перешептывались, не отрывая от него мрачных взглядов.

– Уезжайте, Уилфрид, – вздохнула Кароль.

– А вы?

– Ну я, я остаюсь. После всего этого так, может быть, и лучше. Танжер для меня – это слишком далеко.

– Я не могу вас оставить.

– Почему?

– Это некрасиво.

– Уезжайте. Я виновата в том, что вам самому не удалось выпутаться из этой истории. Уезжайте.

– Все равно они теперь найдут меня. Машины у меня нет, осталась только чековая книжка. А для убийцы это непростительная глупость подписывать чеки своим собственным именем.

– У меня есть деньги, Уилфрид.

– Недостаточно, чтобы подкупить кого-нибудь. Люди стоят очень дорого. Нет, Кароль, это конец.

Остальные не обращали на них больше никакого внимания, смакуя подробности аварии, пересказывая события еще нескольким головам, высунувшимся в окна. Кароль дрожала.

– Вы замерзли?

– Я боюсь.

– Я тоже. Мы сделали ставку на неверный номер. Мсье Глак обрушился на нас с огромной высоты нашей несчастливой звезды. Из-за такого невезения, я уже почти начинаю верить в Бога.

– Не говорите больше о нем плохо Уилфрид. Теперь я не смогу обойтись без него.

Несмотря на подавленное настроение, он насмешливо посмотрел на нее, потом усмехнулся:

– Когда молоток бьет мне по пальцам, я не бросаюсь с восторгом целовать его.

Глак злобно поглядывал в их сторону, Глак, этот ничтожный коротышка, карающий меч в руках «провидения», как сказали бы в древности. Глак повернул голову к Поку:

– Я позвоню жене. Пок, у вас есть комната?

– Да. Я полагаю, что мадам и мсье тоже нужна комната?

Уилфрид взял его под руку:

– Мне нужно две комнаты.

Хозяин кафе раскрыл глаза от удивления.

– Дело в том… у меня осталась только одна, потому что мсье Глак занял другую.

– У вас, в самом деле, не найдется для меня двух комнат?

– Нет. У меня их всего три, а третью занимают туристы.

– Но в этой комнате, по крайней мере, две кровати?

– Нет.

– Честное слово, вы это делаете нарочно! – взорвался Уилфрид.

Пок на секунду замер от удивления, но тут же молодцевато подмигнул:

– Прошу прощения, но зачем вам нужны две комнаты или две кровати. На вашем месте, я вполне бы удовольствовался одной, и к тому же не слишком широкой!

Уилфрид поднял на него ледяной взгляд. Пок забормотал:

– Простите, простите.

– Проводите нас в эту комнату.

Он ничего не сказал Кароль, которая уже вынула из машины маленький чемодан. Большинство зевак разбредались по домам, продолжая по дороге судачить о происшествии. Водитель грузовика одолжил Глаку аварийные знаки. Теперь вокруг двух разбитых машин светились эти треугольники, покрытые люминесцентной краской.

Пок, Глак, Кароль, Уилфрид и еще двое самых стойких свидетелей аварии вошли в кафе. Уилфрид сел за стол в глубине зала. Кароль послушно устроилась напротив. Ее руки все так же дрожали.

– У вас есть виски?

– Что?

– Ну… что-нибудь спиртное?

– Что например?

– Все равно что.

Трое остальных присутствующих постучали пальцем по лбу, давая Поку понять, что пассажиры «лянчи» переживают сильный шок. Уилфрид одним глотком осушил свой стакан.

– То же самое.

Он опять выпил.

– Еще? – хихикнул Пок, явно забавляясь.

– Да.

Когда хозяин кафе отошел от их стола, Уилфрид сказал:

– Кароль, я в отчаянии, но в нашем распоряжении только одна комната с единственной кроватью.

– Что?

– Я буду спать в кресле. Сказать по правде, в кресле или нет, вряд ли я смогу уснуть.

– Я тоже не засну.

Взгляд его блуждал по пустому кафе, и он все повторял:

– Конец, Кароль, конец.

Он сгорбился от жуткой усталости. Под глазами пролегли глубокие морщины. Глак разглагольствовал около стойки. Кто он такой, этот Глак. Рок? Торговец птицей? Столяр? Аптекарь? Дурак. Тупица. И вовсе это не ирония судьбы – столкнуться с тупицей. Наоборот. «Семь бед – один ответ. Ему стоило бы разбиться насмерть, – сетовал Уилфрид. – Тогда я хоть что-то сделал бы полезное».

На задней стене кафе были нарисованы хоккеисты с тонкими ногами и большими головами. Уилфрид прикончил третий стакан. Ночь была липкой, как эта вишневая водка.

Врач широко зевнул, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. Взглянув в эту разинутую пасть, санитар, сидевший напротив, свернул газету. Больница с царящим в ней жутким безмолвием была как бы преддверием к кладбищенской тишине. Практикант наконец закрыл рот. Теперь зевнул санитар, но по всем правилам этикета, и проворчал:

– Подумать только, тот, воскресный покойник, вот уже четыре дня, как все еще здесь.

– Он вам мешает?

– Да дело не в этом. За него заплачено. Просто не место ему здесь, в ящике холодильника. Покойники для того и существуют, чтобы их хоронили.

– Подождем вдову.

– И где она, вдова?

– Уехала с другом своего мужа.

Санитар каблуком раздавил окурок с такой злостью, словно это был скорпион, и процедил сквозь зубы:

– Быстро она. Эти преданные жены не уважают ничего. Даже смерть. Я считаю, что она могла бы сначала похоронить мужа, а уж потом бежать с другим.

Практикант опять зевнул, а потом многозначительно изрек:

– Они испугались. Когда я сказал об административном расследовании, я сразу увидел, что друг покойного испугался.

– Чего?

– Он сообразительней, чем вы, Маскарани. Поскольку он был любовником вдовы, он сразу понял, что его ожидают неприятности. В принципе, мужья, которые падают со скал, не падают сами по себе. Им помогают. И, если бы не вы…

Санитар подавил зевок:

– Что, если бы не я?

Они вошли в отведенную им комнату. Уилфрид поставил бутылку вишневой водки на шаткий столик. Кое-где со стен клоками свешивались оторвавшиеся обои. Кароль отдернула занавески и открыла окно. Воздух был жаркий, отвратительно липкий, весь пропитанный вишневой водкой. Уилфрид бросил куртку на стул.

– Если вы хотите раздеться, Кароль, скажите мне. Я выйду в коридор.

– Спасибо. Но я не хочу спать.

Он открыл кран и долго сливал воду, прежде чем подставить под струю стакан для полоскания.

– Осужденные никогда не хотят спать, – сказал Уилфрид, тяжело опускаясь в кресло.

Кароль легла на кровать – руки за голову, устремив глаза в потолок, засиженный мухами. Одну за другой, она сбросила туфли, которые с гулким стуком упали на пол. Плакать ей совершенно не хотелось. Они добрались до конца. И близость этого конца успокаивала ее. Она осознавала его неизбежность. Несмотря на ободряющие слова Уилфрида, чтобы она стала делать в этом Танжере? Сейчас у нее даже возникло желание промурлыкать какую-нибудь песенку. Кароль вздрогнула от звука открываемой пробки.

Уилфрид пил. Он повернулся к ней спиной и смотрел в черное окно. Тени двух собак мелькали на деревенской площади. Уилфрид, едва слышно спросил:

– Что вы любили в своей жизни?

Она колебалась с ответом.

– Что я любила?

– Да. Я все хочу понять, чего мы скоро лишимся? Вот вы – что у вас отнимут? Например, вы любили платья…

– Да, конечно. Мне нравились зеленый, черный цвета. Потому что я блондинка. Понимаете, я не была похожа на всех остальных женщин. В парикмахерских я любила подолгу сидеть под колпаком сушуара. Мне было жарко, горячий ветер оглушал меня. Я любила лилии…

Санитар прочел заголовок в газете, валявшейся на полу: «Катастрофа во Флориде», потом потер глаза. Времени было половина второго ночи.

– Что значит, если бы не я?

– Да, если бы не вы, полиция их уже нашла бы. Когда вы везли его на носилках в лифте, этот несчастный тип оказался с вами наедине. И он заговорил! Лучше было бы, если б он заговорил при мне.

– Он повторил два раза: «Я поскользнулся».

– Но вы мне это сказали только на следующий день.

– Если обращать внимание на все, что они говорят!

– Это и было доказательство! Доказательство того, что мадам и ее дружок невиноваты.

Санитар возмутился:

– Невиноваты? Они, эта парочка, развлекаются друг с другом в то время, как этот приятель морозит задницу в холодильнике, и вы называете их невиноватыми!

– Они спят вместе, но это же не преступление.

– Сразу видно, что вы не женаты, – буркнул санитар.

Врач улыбнулся:

– Заметьте, Маскарани, что в каком-то смысле вы правы. С точки зрения нравственности – они столкнули ее мужа. То есть, рано или поздно, они могли бы его столкнуть. И он хорошо сделал, что свернул себе, шею не прибегая ни к чьей помощи.

Санитар подобрал газету. На его взгляд, врач был слишком хитер. В комнату, недовольно ворча, вошла медсестра.

– Да что с ними со всеми случилось этой ночью? Кто жалуется на боль, кто хочет пить, кому подушка слишком большая, кому наоборот, и прочее, и прочее. Они отдают себе отчет, где находятся? Что же это за работа такая!

Врач, не вставая со стула, погладил ее по коленке.

– Успокойся, злючка.

На табло мигнула лампочка. Измученная медсестра всплеснула руками:

– Опять этот двенадцатый номер! Он способен всю ночь не давать никому покоя!

…В пору цветения лилий я украшала ими все комнаты. Еще я любила… Закуски, кьянти, утренние часы, когда ходят в пеньюарах, выглядывают с балконов на улицу, а там, внизу, жизнь течет без вас. А вы?

– А я любил своего сына.

Он вспотел от жары. Снял рубашку. Майка прилипла к телу. В висках стучало.

– А что еще вы любили, Кароль? Отвечайте. После каждого удара судьбы надо подводить итог прожитому.

Этот голос, исполненный отчаяния, поразил Кароль. Ей стало не по себе и она забормотала:

– Я любила… Я не знаю что еще…

– Покопайтесь в памяти, это важно.

– Я любила танцевать. Очень часто я танцевала одна, когда никого рядом не было. Из-за этого мне случалось сожалеть о своем замужестве. Если бы я была свободна, я могла бы танцевать каждый день, я уверена в этом. Еще я любила ходить в антикварные магазины. Я любила вещи, которые могли рассказать о своей жизни или поведать какую-нибудь историю. А вы?

– Я любил собак, рыбалку, свою работу, бары с приглушенным светом.

– Женщин.

– Да, и женщин. Особенно с красивым телом. Волнующий женский смех. Еще я любил красивые машины, они похожи на женщин. Я любил смеяться и точно так же любил грустить. Все это и было моим богатством.

Кароль грустно качала головой.

– И вот, благодаря Глаку, Божьей воле и Норберту, все, что мы любили, Кароль, выброшено, уничтожено. Завтра мы уже перестанем существовать. Сейчас два часа ночи. Через пять-шесть часов, когда день наберет силу, мы погрузимся в кромешную, бездонную ночь.

Он ходил по комнате из угла в угол.

– Я думаю: так ли уж необходимо стараться смириться со всем этим. Когда я выйду из тюрьмы, все, что я любил, станет мне безразлично. Если бы у меня хватило смелости…

– Пусть ее не хватает, – прошептала Кароль.

– Ну вот, вы уже смирились, – сказал он с презрением. – Я еще пока не умею вот так, сразу отказаться от всего. Начиная с завтрашнего дня, вы не будете уже больше красавицей, а я не буду больше мужчиной. Так вставайте же и посмотрите на себя вот в это зеркало, воспользуйтесь этой возможностью в последний раз! Потом все кончится! Пройдет!

Усилием воли он обуздал свое отчаяние, чтобы не пуститься в стоны и мольбы. Да и кого молить?

Он вышел в коридор. Соседняя дверь, скрипнув, приоткрылась, и Уилфрид заметил мерзкий любопытный нос Глака. Щель в двери так и осталась. Глак следил за своей жертвой. Если только он выйдет на улицу, Глак тут же поднимет на ноги весь дом. Уилфрид вернулся в комнату. Три часа. Через четыре или пять часов…

Кароль стояла перед зеркалом. Она даже не пошевелилась, когда Уилфрид вошел.

– Я вам говорил, Кароль, воспользуйтесь этим. Глак стережет нас. Он ждет полицию.

Правило пользования зеркалом. Нужно очень быстро повернуться вокруг себя, чтобы увидеть свой затылок. Это важно – увидеть его хоть раз. Именно сюда они ударят вас изо всей силы.

Кароль улыбнулась своему отражению. Улыбка вышла деланная, как у клоуна или у куклы. Уилфрид прав. Это лицо умерло. Прощай, мое лицо. Теперь оно будет принадлежать только номеру такому-то, пришитому на серую блузу. Несмотря на жару, голые руки Кароль покрылись гусиной кожей. Она не могла подавить в себе панический страх, сковавший ее разум. Действительность предстала перед ней в более ясном и жестоком виде, чем изображение человеческого тела с обнаженными мышцами в анатомическом атласе.

Она бросилась на кровать, пряча лицо в голубое покрывало. Мое лицо, мое красивое лицо. Уилфрид сел рядом на кровать и гладил ее по волосам. Его тяжелая рука теперь ласково касалась ее шеи. Даже голос его изменился:

– Все, что мы любили, Кароль, все. Это – наша последняя ночь. Последняя.

Она рывком перевернулась. Уилфрид пристально, не мигая, смотрел на нее, как никогда прежде.

– Последняя… – прошептал он.

Они уже даже не дышали и вглядывались друг в друга с такой напряженностью, что даже сердца почти перестали биться.

– Больше мы не будем заниматься любовью, Кароль. С завтрашнего дня вы не увидите ни одного мужчины, так же, как и я ни одной женщины. Наши губы будут прикасаться только к камням. Руки будут обнимать только воздух… Никогда больше…

Его губы были всего в нескольких сантиметрах от губ Кароль. Он склонился к ней, почти распростерся над ней. Их ноги соприкасались. Постепенно, волнами, на них накатывало головокружение. Кароль жалобно проговорила:

– Уилфрид… Уилфрид…

– Да, Кароль.

– Не надо. Это ужасно, Уилфрид. Я не хочу.

– Завтра, Кароль, в это самое время, они уже арестуют нас. И никогда больше…

– Нет, Уилфрид, нет. Это было бы преступлением, – задыхаясь, говорила она.

Внезапное желание пронзило его. Он хотел ее так сильно, как никогда не хотел ни одну женщину. Это была та женщина (и не имело значения, кто она такая), которая отныне будет являться ему только в болезненных сновидениях. Он прошептал:

– Кароль, я люблю вас.

Из-под ее ресниц выкатились две жемчужные слезинки.

– Уилфрид… Это дурно… Уилфрид!

Он приподнял ее голову и сильно сжал в своих ладонях, пахнущих мужчиной, вишневой водкой и табаком.

– Я люблю вас, Кароль.

И вот она вытянула руки, как будто перед прыжком в воду, и они, вздрагивая, обвились вокруг шеи мужчины. Их губы резко прильнули друг к другу. На его коже – женские слезы. Уилфрид потянулся к выключателю и потушил свет.

Обнаженные, лежали они под белым одеялом. Кароль зажгла сигарету и передала ее Уилфриду. Прежде чем взять ее, он крепко обнял Кароль.

– Сколько времени?

– Четыре.

У нее было летнее тело. Она по-настоящему любила любовь. Губы ее судорожно сжимались от горя и слез, но все тело жило другой жизнью, как морская волна, как песок.

Уилфрид курил, тараща в темноту удивленные глаза. Губы Кароль прошептали ему в ухо:

– Уилфрид, я уже не знаю, кто я такая. Это похоже на то, что я вас люблю.

– Я-то точно, люблю вас.

– Вы это сказали не для того, чтобы сделать мне приятное? Не для того, чтобы заставить меня сдаться?

– Нет… Должно быть, я всегда носил это в себе, как вирус.

– Уилфрид…

– Что, малыш?

– Я тоже люблю вас, но я еще не вполне уверена в этом. Мне это кажется невозможным.

Они обнялись, охваченные страхом, что никогда уже не прижмут к себе ничье тело. Потом, оторвавшись друг от друга, утолив свою страсть, они прислушивались, как в них, внутри, расцветает огромная нежданная-негаданная любовь.

– Это возможно, потому что я люблю вас.

– Вы в этом уверены?

– Почти.

– Почему почти?

– Не знаю. Но, скорее всего, да. Я счастлив.

– Даже…

– Да, даже. Я буду знать, что люблю вас, когда вас рядом уже не будет. Я вам очень благодарен. Я буду жить счастливо, храня в памяти ваш образ. Вы сказали четыре часа?

– Да.

– Обнимите меня еще раз, Кароль. Быстро, быстрее.

Настал день и для них.

– Уилфрид, – позвала его Кароль, прижавшись губами к его ладони, – вот теперь мы пропали. Только что мы отвергли последний шанс, который нам еще оставался. Они увидят, что мы были близки. Мы всей кожей выдадим себя. Они поймут, что здесь, в этой комнате, мы любили друг друга. У нас нет больше нашей невинности, нашей чистой совести. Всего того, что могло бы спасти нас, больше не существует. Они, не колеблясь, приговорят нас, потому что я люблю тебя…

– Потому что я люблю тебя.

– Теперь это…

Конец фразы она прошептала так тихо, что он едва расслышал:

– Означает то, что мы виновны. Только что мы убили его.

Он поцеловал ее, чтобы помешать говорить дальше. В конце концов так же, ни за что ни про что, Норберт мог бы умереть и на войне или разбиться на машине. А так из его смерти, по крайней мере, родилось что-то для живых. Что-то, вроде трепещущего, как занавески, пламени. «Я не буду больше одинокой, я никогда не буду больше одинокой», – как в бреду повторяла про себя Кароль. Каждый поцелуй Уилфрида вонзался в нее, распростертую на одеяле, лишая ее возможности двигаться. «Ничего из того, что мы любили прежде не останется, все сотрет время, – думал Уилфрид, – все, кроме этого последнего, что с нами случилось и чем мы могли бы дорожить, потому что мы любим это оба и потому что полюбили делать это вместе».

Кароль с легкой улыбкой на губах высвободилась из его объятий, чтобы вдохнуть свободно. В ее глазах светилась нежность. Наконец-то ей не было никакого дела до того, что замышляет ее приятель – Бог. Она свернулась калачиком, зарывшись носом в волосы мужчины, лежащего рядом. Сейчас она была маленькой девочкой и бежала по полю, голубому от цветущей лаванды. Они возвращались домой из школы.

– Уилфрид…

– Да, малыш…

– Если вдруг, случайно, нас не арестуют, что мы будем делать? Мы будем еще любить друг друга?

– И не один раз.

– Мы будем жить вместе?

– Нет. Лучше встречаться где-нибудь, ждать и обретать друг друга.

– Да. Я буду приходить к тебе, чтобы увести к себе. От тебя будет пахнуть лавандой.

– И мы будем заходить выпить виски в какой-нибудь маленький, едва освещенный бар.

Она прижалась к нему.

– Но ведь так не будет длиться вечно?

– Ничто не длится вечно. Жизнь этого не любит.

– Ну тогда это не будет длиться долго. Мне сорок лет.

– Я могу дать тебе не больше тридцати.

– Двадцать пять?

– Двадцать.

– Любить себя – это глупо.

– Глупо?

– Да. Теперь я догадалась, кто такой убитый Моцарт, который живет в каждом из нас.

– И кто он?

– Любовь. Любовь, которую обрекают на смерть, как только она приходит к нам.

В соседней комнате, которую занимал Глак, настенные часы пробили пять раз – пять вонзившихся в них кинжалов. Завтра уже перестало быть завтра. Завтра стало уже сегодня. Плечи Кароль задрожали от нового приступа отчаяния.

– Этого не может быть, не может быть, чтобы они пришли разлучить нас. Убей меня, Уилфрид, убей меня! Я не хочу уходить отсюда. Это в высшей степени несправедливо и чудовищно. Мы не сделали ничего плохого. Любить друг друга, разве это дурно?

– Я говорил тебе. Жизнь этого не любит.

– Я никогда раньше не думала о тебе, никогда, клянусь.

– Я тоже. Мы с тобой получили «солнечный удар», как говорят французы.

Она куснула его за ухо.

– Люди никогда не поймут, что можно влюбиться друг в друга после стольких лет знакомства и безразличных отношений.

– Мы даже не могли смотреть друг на друга. Как будто стена возвышалась между нами. Прочная, старая стена, которая была нам дорога…

– Я думаю… Не злится ли она на нас.

Ладони Уилфрида накрыли груди Кароль. Он вздохнул:

– Нет, Кароль. Она нас тоже любила. Ты для меня, как крепкая затяжка сигаретой.

– А ты – как порция рома.

Его тело действовало на нее сильнее алкоголя. По нему волнами пробегали отблески дневного света. Сама жизнь наслаждалась этим телом. Уилфрид пьянил ее так сильно, что кружилась голова. Кароль, с закрытыми глазами, что-то тихо бормотала, цепляясь за край простыни, чтобы не потерять сознание. Ей совершенно не было стыдно, их время сочтено и расписано по минутам. Лучше, в оставшиеся несколько часов, они выпьют чашу любви до дна, ничего не оставляя на потом, потому что будущего для них не существует.

Солнце заглянуло в их комнату. Они, не боясь ничего, улыбнулись друг другу. Это солнце звалось тоской.

– Нет, – сказала Кароль, – нет, это не день…

– Это не раннее утро…

Он взял ее на руки и поднес к окну. Сквозь щели в ставнях они увидели площадь, залитую солнечным светом. Вот она, обычная будничная площадь. Площадь, которая и через двадцать лет будет на этом же самом месте, она почти не изменится, и ее все так же будет заливать солнце. Две собаки, которых они видели ночью, пробежали мимо, приветствуя свою причастность к жизни громким лаем.

Теперь Кароль стояла около мужчины. Рядом с ним она казалась маленькой и хрупкой. Ее утомила любовь, поэтому ноги слегка дрожали. Приятно было чувствовать эти руки, крепко сжимающие ее в объятиях. Кароль и Уилфрид молчали. Они смотрели, как солнце поднимается над черепичными крышами, выжженными летним солнцем. Скоро на этой дороге появятся довольные полицейские.

Внизу Пок должно быть готовил кофе. Несколько старых торговок, одетых в черное, прошли через площадь. Они шли к утренней мессе, и сладкий грех с высоты своей преисподней взирал на них.

– Мне нравится быть в аду, – сказал Уилфрид. – Я люблю его, потому что он блондин.

Она сжала его руку. Зазвонили колокола. Голубиная стая прочертила небо. Запах кофе.

– Кароль, ты видишь бакалейную лавочку там, внизу? Вот где я хотел бы жить с тобой. Я торговал бы чечевицей, тесьмой, дынями, бритвенными лезвиями. Я ходил бы в голубом фартуке. А карандаш клал бы за ухо.

– А я сидела бы за кассой. И говорила бы: «Добрый день, мадам» и «До свидания, мсье».

– По воскресеньям мы уезжали бы на грузовичке.

– Мы ездили бы на пляж. И мне было бы пятьдесят лет.

– А я любил бы вас, как умеют это делать бакалейщики.

– Мне было бы шестьдесят лет.

– Но в нашей комнате, за лавкой, мы сумели бы сохранить нежность друг к другу.

– Да, Уилфрид. Нежность. Полное сердце нежности.

И все время этот запах кофе. Лавка, выкрашенная в зеленый цвет, была закрыта.

– Она закрыта, – сказал Уилфрид. – Закрыта так же, как и двери рая.

Резким движением она задернула шторы, и солнце исчезло. Они не знали, что у них еще целая ночь впереди. А потом другая. И еще. И еще. И так до самого конца.

Париж, май 1962 г.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

Крупный универсальный магазин в Париже, сокращенно – «Самар». (Прим. пер.)

(обратно)

В 1871 г. провозглашена Парижская коммуна. (Прим. пер.)

(обратно)

Журнал для подростков. (Прим. пер.)

(обратно)

«Ки-Радин», «Ляпа-а-папа» – название рыболовных принадлежностей. (Прим. пер.)

(обратно)

Убанги – река в Конго, Шари – в Чаде. (Прим. пер.)

(обратно)